Программа исторической науки о принципах

Но должны ли мы в виду вышеизложенных сомнений вообще отрицать право психологии народов на существование? Принадлежат ли ее проблемы, как это может показаться после изложенных выше разъяснений, всецело другим областям знания, так что для нее уже не остается самостоятельной задачи? Такое заключе­ние, действительно, было сделано. В особенности подчеркнул его Герман Пауль в своем почтенном и важном труде: "Prinzipien der Sprachgeschichte". Однако он приходит к этому взгляду, отправляясь от точек зрения, несколько отличающихся от развитых выше.

Пауль исходит в своих разъяснениях из деления всех наук на науки о законах и на исторические науки⁴. Первые распадаются на естествознание и психологию, (Юследние - на исторические науки о природе и на исторические науки о куль­туре. Наукам о законах совершенно чуждо понятие развития, оно даже несоеди­нимо с понятием этих наук; напротив, в исторических науках понятие развития господствует над всем. Этот антагонизм между обеими областями требует Примирения в третьей, стоящей между ними области, в науке философии истории или в науке о принципах. То, что Лацарус и Штейнталь считали задачей психологии народов, по Паулю, как раз будет задачей науки о принципах, которая, по его мне­нию, дает столько разветвлений, сколько существует до известной степени отгра­ниченных друг от друга областей исторического развития. Поэтому все усилия этих наук о принципах должны быть направлены на выяснение того, как при условии постоянных сил и отношений возможно тем не менее развитие. Так как сущест­вуют лишь индивидуальные души, то, по мнению Пауля, возможна лишь индивиду­альная психология. В связанном с человеческим обществом культурном развитии не могут освободиться никакие силы, не существовавшие уже раньше в отдельной душе, поэтому и в развитии культуры не может быть никаких законов, которые уже не действовали бы в отдельной душе.

Конечно, уже Лацарус и Штейнталь не упустили из виду возможность этого пос­леднего, основанного на отрицании существования мифологической "души народа", возражения. И по их мнению, "душа народа" в собственном смысле этого слова -немыслима. Но и для индивидуальной психологии (так сейчас же отвергается это само собой возникающее возражение) - "познание души, т.е. ее субстанции или качества, отнюдь не является целью, и даже не представляет собой существенной стороны в ее задаче". Задача психологии скорее в "изображении психического процесса или прогресса, следовательно, в открытии законов, по которым совершается всякая внутренняя действительность человека, и разъяснении причин и условий всякого прогресса и всякого повышения в этой деятельности". Поэтому психология называется также у Лацаруса и Штейнталя "наукой о духе", тогда как "наука о душе" будет скорее же частью метафизики или натурфилософии, посколь­ку под "душой" мы будем понимать сущность или субстанцию души, а под "духом" -деятельность души и ее законы. В этом смысле можно говорить если не о душе народов, то во всяком случае о духе народов (Volksgeist), совершенно так же, как мы говорим об индивидуальном духе, и психология народов может развиваться наряду с индивидуальной психологией с равным правом на существование⁵.

Редко кто-либо из приверженцев субстанциального понятие о душе с большей несомненностью признавал полную непригодность его для психологического объяснения, чем это сказывается в приведенных выше цитатах из обоих гербартианцев. В особенности замечательно, что вопрос о субстанции души перенесен из психологии в натурфилософию, которая действительно является истинным источ­ником этого понятия; при этом несомненно, что натурфилософия образовала его не ради собственных нужд, но ради мнимой услуги психологии. Если же отклонить эту помощь, как мы видели выше у Лацаруса и Штейнталя, то непонятным становится, какое вообще значение должно иметь это понятие⁶. Во всяком случае в Учении о душе ясно сказывается еще влияние метафизических точек зрения. Лацарус и Штейнталь фактически отреклись от основной предпосылки Гербарта, и лишь благодаря этому стало дял них возможным придти к идее психологии народов. Герман Пауль возвращается к точному толкованию Гербарта, и так как, согласно этому пониманию, возможна лишь индивидуальная психология, то он вполне последовательно отрицает право психологии народов на существование. Замечательно однако то, что Лацарус и Штейнталь, отрекаясь в принципе от основной точки зрения Гербарта, придерживаются тем не менее отдельных его предпосылок: хотя они и говорят о процессах развития также и в индивидуальной душе, тем не менее в основе всех их объяснений лежит гербартианская идея механизма представлений, в сущности, исключающего всякое развитие. Если все психические процессы от самых низших до самых высших основываются на однообразном повторении той же самой механики представлений, то условия всякого развития последовательным образом разложатся на внешние случайные взаимодействия с окружающей природой. Так и сам Гербарт, совершенно в духе основной своей предпосылки, допускал, что различие между человеком и животным в конце концов основывается на различии физической организации и на тех обратных воздействиях, которые она оказывает на душу. Нигде с большей ясностью не проглядывает бессознательный материализм, лежащий в основе всей метафизики души. И в этом пункте Пауль остается верным гербартианской метафизике. Психология, согласно Паулю, - "наука о законах"; поэтому понятие развития чуждо ей. Находимые ею абстрактные законы предшествуют всякому духовному развитию: развитие всегда является позднейшим продуктом культуры, т.е. взаимодействия этих законов духовной жизни с внешними материальными условиями и влияниями. Но рассмотрение продуктов этого взаимодействия - дело исторического исследования.

Однако и Пауль не может не признать, вместе с Лацарусом и Штейнталем, что законы душевной жизни, в установке которых и заключается задача психологии, как науки о законах, должны заимствоваться не из понятия души, привнесенного со стороны, но из самого внутреннего опыта. Но тогда истинным объектом психоло­гии будут, как это признали уже Лацарус со Штейнталем, в сущности, данные состояния сознания. Душа при этом будет уже не сущностью, находящейся вне этих данных душевных переживаний, но самыми этими переживаниями; другими словами: различение между душой и духом, которое и без того уже перенесло понятие души из психологии в метафизику или даже в натурфилософию, в психологии совершенно лишено объекта. Если она и называет, согласно традици­онному словоупотреблению, объект своего исследования душой, то под этим словом подразумевается лишь совокупность всех внутренних переживаний. Многие из этих переживаний, несомненно, общи большому числу индивидуумов; мало того, для многих продуктов душевной жизни, напр, языка, мифических представлений, эта общность является прямо-таки жизненным условием их существования. Почему бы, в таком случае, не рассматривать с точки зрения актуального понятия о душе эти общие образования представлений, чувствования и стремления, как содержание души народа, на том же основании, на котором мы рассматриваем наши собственные представления и душевные движения, как содержание нашей индивидуальной души; и почему этой "душе народа" мы должны приписывать меньшую реальность, чем нашей собственной душе?

Конечно, на это можно возразить, что душа народа всегда состоит все же из единичных душ, причастных ей; она - ничто вне последних, и все, что она порож­дает, приводит нас с необходимостью назад, к свойствам и силам индивидуальной души. Но если, как это само собой разумеется, предварительные условия всего, что порождается известным составным целым, уже должны содержаться в его членах, однако этим отнюдь не утверждается еще, что все продукты, создаваемые составным целым, вполне объяснимы из предварительных его условий. Скорее же можно ожидать, что совместная жизнь многих одинаковых по организации индивидуумов и вытекающие из этой жизни взаимодействие их между собой долж­ны, как вновь привходящее условие, порождать и новые явления со своеобразными законами. Хотя эти законы никогда не могут противоречить законам индивидуального сознания, однако они отнюдь не содержатся, благодаря этому, в последних, совершенно так же, как и законы обмена веществ, например, в организмах, не содержатся в общих законах сродства тел.

В психологической области к этому присоединяется еще тот своеобразный момент, что реальность души народа для нашего наблюдения является столь же изначальной, как и реальность индивидуальных душ, почему индивидуум не только принимает участие в функциях общества, но в еще большей, может быть, степени зависит от развития той среды, к которой он принадлежит. Так, например, логичес­кие сочетания представлений относятся уже к области индивидуально-психологи­ческого исследования. Но ясно вместе с тем, что язык и связанное с эволюцией его развитие мышления оказывают столь сильное влияние на логические сочетания представлений индивидуума, что все попытки отвлечься от этого влияния при исследовании индивидуального сознания должны остаться тщетными. Поэтому, если мы будем придерживаться лишь фактов и отбросим совершенно бесполезные для исследования метафизические гипотезы, то психология народов вполне удержит за собой свое право на существование. Хотя обсуждаемые в ней проблемы, в общем, и предполагают индивидуальную психологию, однако и психология народов во многих отношениях, в особенности, при анализе сложных душевных процессов, может оказывать влияние на объяснение индивидуальных состояний сознания.

По-видимому, однако, не только указанный метафизический предрассудок прег­раждает путь признанию новой психологической дисциплины: Пауль приводит в защиту своего мнения еще два фактических основания. Во-первых, всякое взаимо­действие индивидуумов, следовательно, и всякая культура, обусловлены в то же время и физическими влияниями; поэтому культурно-исторические области не могут быть объектами чисто психологического, только на душевные процессы направленного исследования. Во-вторых, всякая история культуры представляет собой развитие, психология же — наука о законах, цель ее лишь установить однообразно на всех ступенях развития действующие законы, а не проследить и даже вывести само развитие.

Однако я не могу признать основательными и оба эти возражения, так как, по моему мнению, они опираются на ложное понятие о психологии. Прежде всего такая психология должна установить законы душевной жизни, как таковые, т.е. независимо от каких-либо влияний физической среды. Но существуют ли совер­шенно независимые от физических влияний душевные явления, которые можно было бы понять в их причинной связи помимо всякого отношения к физической среде? Наша душевная жизнь; от простых ощущений органов чувств и восприятий до наиболее сложных мыслительных процессов связана с теми отношениями к физической организации, которые мы, оставаясь на почве эмпирического психоло­гического исследования, должны понимать как физические влияния в том же смысле, в каком мы пытаемся свести, например, культурное развитие в его различ­ных разветвлениях к взаимоотношению психики с внешними природными условия­ми жизни. Механика души, трактующая представления, как воображаемые сущно­сти, подчиненные совершенно независящим от физических влияний законам Движения и задержки, представляет собой совершенно трансцендентную дисципли­ну, не имеющую ничего, кроме названия, общего с действительной психологией, стремящейся понять данные душевные состояния в их условиях и взаимоотно­шении.

Это же понятие мнимой механики души, относящееся к действительной психоло­гии так же, как метафизические воздушные замки, изображающие мир в себе, к Действительному природоведению, делает для нас понятным и второе возражение: психология - "наука о законах"; поэтому понятие развития не только чуждо психологии, но даже находится с ней в противоречии. Конечно, с тем понятием о душе, которое служит этому психологическому учению как бы мишурным украшением, понятие о развитии может находиться в противоречии. Но противоречит ли оно также действительной душевной жизни, как она дана нам в неискаженном психологическими гипотезами виде в фактах индивидуального сознания? Не будет ли здесь все опять-таки развитием, начиная с простейших восприятий органов чувств и кончая возникновением наиболее сложных эмоциональных и мыслитель­ных процессов? Если и психология, насколько это для нее осуществимо, должна свести эти явления к законам, то во всяком случае не путем абстракции этих законов от фактов самого духовного развития. Никогда не должны мы забывать, что "законы", устанавливаемые относительно какой-либо области фактов, сохраняют свое значение лишь пока они действительно приводят эти факты в объясняющую связь. Законы, не удовлетворяющие этому требованию, не помога­ют познанию, но тормозят его. Но есть ли более значительный факт как в индивидуальной, так и в общей душевной жизни, чем именно факт развития?

И в этом случае, как это вообще часто бывает, правильному пониманию пред­мета, по моему мнению, помешало применение не идущих к делу аналогий. Рас­сматривая механику и абстрактную физику как образец, которому должна подра­жать всякая объяснительная наука, забывают о различии условий обеих областей знания. Если психологию и можно вообще сравнивать в методологическом отно­шении с какой-либо естественнонаучной дисциплиной, то прежде всего, конечно, с физиологией (поскольку же речь идет о психологии человека - с физиологией человека), а не с механикой и абстрактной физикой, возникшими из исследования наиболее общих и совершенно неизменных свойств материального мира. Ведь ни один физиолог не согласится с тем, что вопрос о развитии жизни и жизненных функций не подлежит суду физиологии, и что физиология не должна, в конце концов, открыть "законы", объясняющие нам это развитие. Если это положение бесспорно в физиологии, то тем более, по моему мнению, оно имеет значения и для психологии. При исследовании физиологических процессов, во многих случаях, когда дело идет лишь о понимании механических или химических процессов в организме, все же можно отвлечься от вопроса о генезисе. В психологической же области все как раз втянуто в поток того никогда не успокаивающегося духовного становления, которое хотя и может принять иные формы в области исторических явлений, однако и здесь в основах своих остается тождественным с индивидуальной духовной эволюцией, ибо всякое историческое развитие берет свой источник в основных фактах духовной эволюции, проявляющихся и в индивидуальной жизни. Если, следовательно, когда-либо удастся в той области подвести факты под законы, последние никогда не будут в состоянии удовлетворить нас, если сами они не будут по большей части носить характер законов развития.

Психология поступает при этом не иначе, чем всякая другая наука о духе. И языковедение, несмотря на то, что объект его непрестанно изменяется в потоке исторического развития, отнюдь не отказывается от формулировки эмпирических законов. Для сущности дела неважно при этом, распространяются ли подобные обобщения на более узкую или более широкую область. Важно то, что эмпири­ческие законы, находимые естествознанием, в последней инстанции - как все в со­вокупности, так и отдельно взятые - являются законами развития. Законы перехо­да звуков, например, устанавливают, как звуковой состав одного языка или группы языков изменяется с течением времени. Законы образования форм устанавливают, как сложились формы речи и какие видоизменения они претерпели. Если психо­логия обозначает известную закономерность в душевных явлениях, как "законы", не дающие непосредственного познания данного момента в течение душевных процессов, то законы эти, в сущности, представляют собой лишь кажущиеся ис­ключения. Дело обстоит в этом случае так же, как и при установке законов грам­матики, когда отвлекаются от изменений звуков речи и форм, чтобы представить организм данного языка в определенном, принимаемом за неизменное, состоянии, или так же, как при установке тех законов физиологии, в основу которых кладутся исключительно в развитом человеческом организме данные условия жизни. Так, законы ассоциаций и апперцепции для определенной ступени развития сознания приобретают в известной мере общезначимость. Но самая эта ступень представ­ляет собой звено в длинной цепи процессов развития, и психологическое понимание законов, имеющих для нее значение, всегда предполагает знакомство с низшими формами душевных явлений, из которых развились их более высокие формы.

Душевная жизнь в сознании человека иная, чем в сознании высших животных, отчасти даже психика культурного человека отличается от психики дикаря. И совершенно тщетны были бы надежды на то, что когда-нибудь нам удастся вполне подвести душевные явления высшей ступени развития под те же "законы", которым подчинена психика на низшей ступени эволюции. Тем не менее между обеими ступенями развития существует тесная связь, которая и помимо всяких допущений генеалогического характера ставит перед нами задачу рассмотрения законов высшей ступени развития душевной жизни в известном смысле как продук­та эволюции низшей ступени. Все духовные явления втянуты в тот поток истори­ческой эволюции, в котором прошлое хотя и содержит в себе задатки развития законов, пригодных для будущего, однако эти законы никогда не могут быть исчерпывающим образом предопределены прошлым. Поэтому в каждый данный момент можно в крайнем случае предсказать направление будущего развития, но никогда не самое развитие. Главнейшая причина этого лежит в том, что уже при развитии общих функций сознания наряду с благоприятными для этого развития условиями, содержащимися в самых фактах психической жизни, важную роль играет всегда влияние внешних условий окружающей среды. Эта зависимость развития психики от окружающей природы делает неприемлемой фикцией допу­щение психологических законов, предшествующих всякому отношению к физи­ческой организации и обращающих последнюю разве лишь в средство для дости­жения своих целей. Психология всюду имеет дело с процессами развития, которые, подобно всем духовным процессам, связаны с многочисленными внешними отно­шениями, и с отношением к своему собственному телу. Поэтому в психологии так же невозможно установить законы душевной жизни к их абстракции от всех этих отношений, как и во всякой другой области исторического развития. Только в том случае, если мы допустим понятие "закона" не в принятом во всех эмпирических науках смысле абстрактного обобщения известных закономерных явлений в опы­те, но придадим ему значение выведенной из метафизических предпосылок нормы, которой действительность по каким-либо основаниям должна подчиняться a priori, - лишь в этом случае "законы" могут принять вид таких вне всяких условий вре­мени и внешних условий стоящих норм. Но такие не выведенные непосредственно из предмета психологии, а привнесенные в нее из чуждой области законы до сих пор всегда оказывались непригодными для объяснения душевных явлений, хотя не было, как это само собой разумеется, недостатка в попытках искусственным образом связать их с фактами. Но если бы даже подобная попытка и удалась, все же эти мнимые законы оставили бы незатронутой как раз главную проблему психологии - вопрос о развити психики.