Имморализм как отрицание справедливости

Стихийно возникший в античном мире плюрализм философских идей и учений открывал перед каждым гражданином греческого полиса возможность занять лю­бую из существующих мировоззренческих позиций или же сформулировать, обосновать собственную. Подобная «демократия» в сфере философии допускала существо­вание и негативистски ориентированных точек зрения, исполненных иронии, скепсиса и высокомерного пре­восходства по отношению к общепринятым ценностям и нормам. Они были удобны для хитроумных прагмати­ков, готовых ради собственной выгоды пренебречь всем, чем угодно. В их лице софисты получили ощутимую социальную поддержку. В последующие века ее свой­ства высоко ценились и активно использовались в поли­тической и судебно-процессуальной сферах.

Риторические экзерсисы софистов имели спрос и сво­их заказчиков. Однако большинство греков, имевших здравый смысл и здоровое чувство социального самосох­ранения, интуитивно ощущали опасность, исходящую от софистов. Их смущало отсутствие положительно ори­ентированного долженствования и негативное отноше­ние к общепринятым представлениям о благе и справед­ливости. Так, Антифонт рассуждал: «Справедливость зак­лючается в том, чтобы не нарушать закона государства, в котором состоишь гражданином. Так, человек будет извлекать для себя наибольше пользы из применения справедливости, если он в присутствии свидетелей ста­нет соблюдать законы, высоко их чтя, оставаясь же нае­дине, без свидетелей, будет следовать законам природы. Ибо предписания законов произвольны, искусственны, веления же природы необходимы... Вообще же рассмот­рение этих вопросов приводит к выводу, что многие пред­писания, признаваемые справедливыми по закону, враж­дебны природе человека... Что же касается полезных вещей, то те из них, которые установлены в качестве полезных законами, суть оковы для человеческой приро­ды, те же, которые определены природой, приносят чело­веку свободу» (Антология мировой философии. М., 1969, Т. 1. С. 320-321).

Противопоставление естественных и социальных за­конов позволило Антифонту приуменьшить значимость последних требований природной необходимости. Прак­тика соблюдения социальных законов во имя утвержде­ния справедливости изображена им как тяжкое бремя, лежащее на человеке. И напротив, подчиненность есте­ственным законам выглядит как вход в царство свобо­ды, т. е. все переворачивается с ног на голову: диктат естественной необходимости отождествляется со свобо­дой. С подобным отождествлением можно согласиться только в том случае, если позволительно поставить че­ловека в один ряд с тиграми, волками и обезьянами и считать их обладателями истинной свободы. Но посколь­ку решиться на подобный шаг оказалось затруднитель­но даже софисту, то Антифонт предложил путь двоеду­шия и лицемерия: пользоваться социальными масками, изображать из себя радетелей законов и справедливости там, где нет других возможностей. Во всех же иных случаях можно существовать без маски, быть самим со­бой, оставаться таким, каким тебя сотворила природа, и действовать по ее законам, невзирая на нормы морали и права, созданные цивилизацией и культурой.

Аналогичным деструктивным духом пронизаны рас­суждения о справедливости софиста Калликла. По его уверениям, равенство противоречит естественному ходу дел, самой природе вещей и, напротив, неравенство вполне соответствует естественным законам и потому должно считаться справедливым. «Обычай объявляет несправед­ливым и постыдным стремление подняться над толпою, — утверждает Калликл в диалоге Платона «Горгий», — и это зовется у людей несправедливостью. Но сама приро­да, я думаю, провозглашает, что это справедливо — ког­да лучший выше худшего и сильный выше слабого. Что это так, видно во всем и повсюду, и у животных, и у людей, — если взглянуть на города и народы в целом, — видно, что признак справедливости таков: сильный по­велевает слабым и стоит выше слабого. По какому пра­ву Ксеркс двинулся походом на Грецию, а его отец — на скифов? (Таких примеров можно привести без чис­ла!) Подобные люди, думаю я, действуют в согласии с самою природою права и — клянусь Зевсом! — в согласии

• 73 •

с законом самой природы, хотя он может и не совпадать с тем законом, какой устанавливаем мы и по какому стараемся вылепить самых лучших и решительных сре­ди нас. Мы берем их в детстве, словно львят, и прируча­ем заклинаньями и ворожбою, внушая, что все должны быть равны и что именно это прекрасно и справедливо. Но если появится человек, достаточно одаренный при­родою, чтобы разбить и стряхнуть с себя все оковы, я уверен: он освободится, он втопчет к грязь наши писа­ния, и волшебство, и чародейство, и все противные при­роде законы, и, воспрянув, явится перед нами влады­кою, бывший наш раб, — вот тогда-то и просияет спра­ведливость природы» (Платон. Сочинения. Т. 1. М., 1968. С. 308). Эта тирада, выдающая кулачное право сильных за апологию справедливости, звучит почти в духе Ницше и выглядит чуть ли не пророчеством о при­шествии сверхчеловека, который отбросит священные скрижали религиозных запретов, отмахнется от всех социальных ограничений, явит себя зверем в человечес­ком облике. Для Калликла естественное право сводится к возможности грубого насилия по отношению к более слабым. Этим исчерпывается вся суть права, которое предстает в виде неправа, а справедливость обнаружива­ет все признаки несправедливости.

В идеях софистов присутствуют зерна будущих докт­рин имморализма и правового нигилизма. То, что у них было едва лишь намечено, обретет в эпоху Возрождения и в новое время масштабы развернутых, полнокровных концепций макиавеллистического, анархического и ниц­шеанского толка.

СОКРАТ: