Маленькие, но смелые ласточки

Некоторое время спустя мы проходили мимо газетного киоска на площади и увидели свои портреты на первой странице большой газеты с подписью: «Небольшая шайка ненормальных возмущает спокойствие в центре города». На переднем плане был мой учитель, а мы с Бартоломеу стояли поодаль. Я купил газету, потратив те немногие монетки, которые оставались в кармане.

Все это потрясло меня. Я понимал, что послужил причиной скандала, когда собирался покончить с собой, но мне казалось, что я скрылся; мне хотелось забыть об этом событии, вернуться к своему незаметному существованию университетского преподавателя. А теперь я был у всех на виду. В репортаже сообщалось, что я собирался покончить с собой и был спасен каким-то незнакомцем, имени которого никто не знает.

Прочитав статью в газете, Димас и Бартоломеу поняли, что рядом с ними находится безутешный интеллектуал, неспособный сдержать свои чувства. Они привыкли к диффамации, я — нет. Мой общественный имидж тщательно оберегался. «Теперь мои университетские оппоненты будут публично надо мной глумиться. Эти зубоскалы уж постараются», — думал я.

Какой глупец! Хотел умереть, не привлекая к себе внимания, но сделал все не так, как нужно. Прославился! Глубоко оскорбленный, я хотел скупить все газеты и сжечь их. Хотел протестовать по поводу публикации моей фотографии без разрешения. Хотел подать в суд на журналиста за клеветнический репортаж. Статья унижала мое достоинство, в ней утверждалось, что я был деспотичен и жаждал сенсаций. Там же говорилось, что человек, который спас меня на крыше высотного здания, по мнению присутствовавшего там психиатра, является опасным психопатом, представляющим угрозу для общества. Так что спас меня отнюдь не герой. Это было что-то вроде голливудского фильма, только наоборот.

Учитель сел на скамейку рядом со своими последователями. Уважая мою боль, он просто смотрел на меня. Он ожидал, что градус моей печали понизится, после чего он сможет вмешаться. Но тот не понижался. Мое сознание выходило из-под контроля, и Я представил себе всех коллег-преподавателей и студентов, читающих эту статью. Я заведовал кафедрой социологии и никогда не склонял головы ни перед преподавателями, ни перед студентами; чувствовал себя непогрешимым, презирал глупых, но никогда не обращал внимания на глупость собственную. Мне легко удавалось обретать врагов и с трудом — друзей.

«Что же они теперь будут обо мне думать? Что подумают о самоубийце, спасенном каким-то вызывающе эксцентричным субъектом? И хуже, что они подумают о самоубийце, который после своего спасения весело отплясывал в кругу незнакомых ему людей? Конечно, они скажут, что я стал идиотом в квадрате, и, вполне возможно, добавят, что я защитил диссертацию по идиотизму».

Это было все, о чем только могли мечтать Марио Варгас, Антонио Фрейтас и другие мои неприятели. Теперь они с удовольствием похоронят мой имидж. Сам того не понимая, я кончил тем, что продал мечту, которую они больше всего лелеяли, мечту растоптать существующее обо мне представление. В полном отчаянии я решил, что для ученого мира я умер. Кончилась и моя университетская карьера. Никогда больше не наступит тишина, когда я начну говорить о социальной критике, не будет уважительного ко мне отношения, когда я стану оспаривать чьи-то идеи или поправлять кого-то. Отрицательная сторона цивилизации начала проникать в мое сознание.

Меня охватила ненависть к журналисту, разместившему этот материал. В одном из приступов ярости пришла мысль: «Почему при подготовке журналистов не проводятся специальные эксперименты, имитирующие ситуации, когда публично порочат твое имя? В этом случае они, возможно, старались бы поставить себя на место другого человека и потрудились бы исследовать больше фактов, прежде чем втаптывать в грязь его имя».

Для журналиста это был всего-навсего очередной материал, а для меня — вся моя жизнь, все, что у меня есть, и все, чем я являюсь; хотя эта жизнь и была нездоровой, запутанной и полной досадных неожиданностей. Бывает, что течение жизни меняется всего за несколько минут. Как мне вернуться к своей прошлой деятельности? Если вернусь, то для других я уже буду не таким, как раньше! А сейчас рядом со мной находится только один человек, предложивший революционный проект, не дав при этом никаких гарантий — интеллектуальных, финансовых или социальных; к тому же он пригласил участвовать в этом проекте людей, которые никогда не прошли бы сквозь фильтр моего интеллекта, — пройдох, которых я лично никогда бы не выбрал для совместного решения какой бы то ни было задачи.

Много лет я прожил под защитой университета, и стоило только отказаться от прикрытия, которое обеспечивали мне почетные титулы, как я тотчас же превратился в простого смертного и начал получать удары судьбы. Мною владело возмущение. Однако, до того как я окончательно увяз в тяжелых раздумьях, мое сознание начало проясняться, и я вновь стал проникать в суть явлений.

Заметив быстрый взгляд учителя, я понял, что «запятая», которую он мне продал, остается в силе, хотя плата за то, чтобы быть его последователем, оказалась далеко не малой. Стало ясно, что печальные мысли, порожденные газетным материалом, несли с собой нечто весьма полезное. Живые чувствуют крушение надежд, мертвые — вряд ли. Я был жив.

Я едва не разбился в лепешку, упав с крыши. Мне следовало радоваться жизни, поскольку конфликты в моем подсознании были хотя и болезненными, но отнюдь не мертвыми. Мне хотелось стать простым смертным, жить тихой, спокойной жизнью, сбросить с себя оковы паранойи социального имиджа, но я был тяжелым человеком, непреклонным, одолеваемым мучительной тревогой.

Теперь я понимаю, почему характер отца одного из преподавателей не изменился после пребывания в течение шести месяцев в руках похитителей. Ему было семьдесят лет, он отличался высокомерием, агрессивностью и склонностью к умалению достоинства других людей. Когда его освободили, все решили, что он станет покорным и добрым альтруистом, но после освобождения старик стал еще нетерпимее.

Мой авторитаризм всегда скрывался под маской интеллектуальности. Я остался цел и невредим даже после ураганного ветра, принесшего мне идею самоубийства. Озабоченный, я чувствовал, что эта история с торговлей мечтами никак не изменит такого эгоцентрика, как я. Не страдания нас меняют, как мы думали сотни лет, а осознание этих страданий, которое приносит нам пользу на протяжении жизни. Стало понятно, что если я не увижу их пользу, то останусь мучеником, — гигантом в культуре и ребенком в эмоциональном плане.

Рассуждая подобным образом, я ощутил рядом с собой присутствие учителя. Он, казалось, чувствовал, какой ураган мыслей бушует в моей голове. Его лицо выражало беспокойство. Создавалось впечатление, что ему дано видеть невидимое. Пытаясь унять этот ураган, он заговорил:

— Не бойтесь внешней диффамации. Бойтесь собственных размышлений, ибо только они способны проникнуть в вашу сущность и разрушить ее.

Я задумался, а он продолжал:

— Кто-то может, не спросив вашего разрешения, нанести вам поверхностную рану, но ему никогда не удастся вторгнуться в ваше сознание без вашего позволения. Вторжение непозволительно. Мы те, кем являемся, — сказал учитель и тотчас же ошарашил меня, продолжив: — Цена торговли грезами высока, но вы отнюдь не обязаны платить ее. Вы вольны уйти.

Я оказался на распутье. У меня появилась возможность изменить все и идти куда угодно. Уйти? Я всегда был боязлив, но настойчив, и боролся за то, чего хотел. В этот момент мое сознание было до отказа забито вопросами, над которыми я никогда не задумывался, и я начал вспоминать собственное социологическое исследование на примере взаимоотношений Иисуса и его учеников, оказавших большое влияние на западное общество. Стало возникать понимание духовных и социальных феноменов, о которых я раньше никогда не задумывался.

А теперь я начал размышлять о непостижимой силе слов и жестов Иисуса, убеждавших молодых иудеев в расцвете сил, безумно жаждущих приключений, имеющих свое дело, свои семьи, бросить все и идти за ним. Какое безрассудство! Они пошли вслепую за человеком, очевидно не обладающим политической властью, ничего не зная о его личности. Они покинули семьи, друзей, дома и последовали за ним, не зная, куда их поведут. Он не давал им ни денег, ни удобств, не обещал и царствия земного. Какое рискованное предприятие! Какие проблемы! Какие обиды! Какие потрясения им пришлось перенести!

Они потеряли все, в конечном счете потеряли и человека, научившего их любить, распятого на деревянном кресте. Умер он не как герой, умер безмолвно, перестал дышать с любовью к людям, ушел, прощая. После его смерти ученики могли отступиться от учителя, но ими овладела непостижимая сила. После хаоса они стали еще сильнее и разнесли по всему свету весть, которую услышали.

Они принесли на алтарь человечества горести, здоровье, свое время, иначе говоря, все, что имели сами. Они любили неизвестных им людей и шли ради них на смерть. Послания, переданные людям этими неотесанными, малокультурными учениками, легли в основу как европейских сообществ, так и многих других — в обеих Америках, в Африке и Азии. Появились основные принципы прав человека и социальных ценностей.

Прошли сотни лет, и все превратилось в косный порядок. Церкви стали неисчерпаемым источником конформизма. Сейчас сотни миллионов людей в комфортных условиях отмечают в своих храмах рождество, Страсти Господни и прочие даты, совершенно не задумываясь над тем, что это значит — провести ночь под открытым небом, получить оплеуху от безумца и почувствовать, чем пахнет полное разрушение твоего общественного имиджа. Ныне исчезла способность чувствоватъ, нет понятия о колоссальном стрессе, который испытывали эти молодые люди, следовавшие за загадочным Учителем Учителей.

Мне вспомнились ужасные соломенные постели, на которых они спали, не имея пристанища. Я размышлял о печали, которую они чувствовали, пытаясь объяснить необъяснимое своим отцам и друзьям из Галилеи. Они не могли говорить о том, что любят одного человека, потому что их забросали бы камнями. Не могли они рассказать и о том, что принимают участие в неком большом проекте, потому что этот проект был неосязаем. Не могли сказать, что следовали за могущественным человеком, за Мессией, потому что он не хотел раскрывать своего имени. Каким храбрым нужно быть, чтобы позвать за собой, и какая храбрость нужна, чтобы на этот призыв откликнуться!

После этих раздумий Бартоломеу быстро вернул меня в реальный мир. Он спровоцировал меня, не знаю, похвалив или обидев:

— Суперэго, если бы вы оказались размазней и ушли, мы бы перестали вас уважать. Но вы нужны нашей команде.

Я глубоко задышал и стал думать о человеке, который не позволил мне покончить с собой и увел спать под виадук. Он не Христос, у него нет призвания к мессианству. Он не творит чудес. Не обещает царствия небесного или земного, а также социального обеспечения. У него нет жилища, он беден, у него нет машины, нет карточки медицинского страхования. Но он притягивает нас к себе как магнит. Он живет под лозунгом солидарности, мечтает найти путь к сознанию людей, чтобы бороться с системным вирусом, противостоя эгоцентризму.

Но не опасно ли противостояние обществу, этой своеобразной фабрике безумия? Не лучше ли уйти от толпы погрязших в индивидуализме, не легче ли оставить их людьми тупоголовыми, не интересующимися таинствами существования, а лишь несерьезными загадками, связанными с покупками, компьютерами, модой? Мы слишком незначительны для того, чтобы хоть как-нибудь противостоять могучей системе. Нас могут арестовать, нанести нам увечья, а еще хуже — оклеветать.

Пока во мне шумела буря эмоций, учитель пребывал на сцене: он дал изумительное представление. Терпение было его главной добродетелью. Заметив мою удрученность, он подозвал Краснобая и руку Ангела и, после долгой паузы, рассказал нам одну простенькую, почти наивную аллегорию, которая, однако, взяла меня за живое.

— Однажды в большом лесу случилось наводнение. Огромные дождевые облака, которые должны были нести жизнь, на этот раз принесли смерть. Крупные животные побежали прочь, боясь утонуть, бросив даже своих детенышей. Они уничтожали все, что встречалось на их пути. Более мелкие животные побежали вслед за ними. И вдруг навстречу им вылетела маленькая, совершенно промокшая ласточка, которая искала, кого еще можно спасти. Гиены были потрясены поведением ласточки. Они запричитали: «Глупая! Ну что ты можешь сделать, такая маленькая?» Стервятники кричали: «Утопистка, ты только посмотри на себя — какая ты маленькаяк И куда бы пичужка ни полетела, везде над ней смеялись. Но ласточка была внимательна и нашла того, кого можно было спасти. Она с трудом махала промокшими крыльями, когда увидела птенчика колибри, отчаянно барахтавшегося в воде и уже почти утонувшего. И хотя ласточка никогда не училась нырять, она бросилась в воду и схватила маленького птенчика за левое крылышко. После чего улетела, унося в клюве спасенного птенца. Вернувшись, она увидела других гиен, которые не смогли удержаться, чтобы не сказать: «Глупая! Хочешь стать героиней'» Но ласточка не стала там останавливаться, а присела только для того, чтобы отдохнуть, после того как отнесла малышку колибри в безопасное место. Много времени спустя она встретила гиен, устроившихся в укрытии. И посмотрев им пристально в глаза, наконец ответила: «Я горжусь своими крыльями хотя бы потому, что они позволяют мне вернугь способность летать другим».

Закончив свой рассказ, внушивший нам трепетное вдохновение, продавец грез сказал мне и моим друзьям:

— В обществе полно гиен и стервятников. Не ожидайте многого от больших животных. Но ждите от них недопонимания, отказов, клеветы и болезненной жажды власти. Я не призываю вас стать великими героями, не хочу, что-бы ваши дела были занесены в анналы истории, а призываю стать маленькими ласточками, летающими над обществом, любящими неизвестных им людей и творящими для них то, что в их силах. Гордитесь своими крыльями. Гордитесь делами незначительными, но имеющими великое значение, а также и своим невысоким положением, позволяющим совершать возвышенные поступки.

Эта история, возбудив мои эмоции, ранила в то же время мой интеллект. И я подумал: «Должен признаться, что во многих жизненных ситуациях я действовал как гиена и как стервятник; отныне я должен научиться действовать как маленькая, ничего не значащая ласточка».