В такой ситуации, вероятно, временное предпочтение следует отдать Т2 3 страница

14. «Эра подозрения»________________________________________ 162

Они универсализировали марксистскую критику и распростра­нили ее с конкретной классовой ситуации на всю историю человече­ства. Так появилась гипотеза об «инструментальном разуме», соглас­но которой дело не в том, кому (или даже какому классу и с каким законодательством) принадлежит контроль над средствами произ­водства. Еще более важно то, что с древнейших времен предпочтение отдается тем формам мышления, которые ориентированы на контроль -над природой и другими людьми. В области экономики и теории эта ус­тановка начинает решительно господствовать над всеми остальными в эпоху Просвещения. В книге-манифесте Хоркхаймера и Адорно «Диалектика Просвещения» (год выхода - 1947) утверждается, что имен­но с этого времени «одержимость» интеллекта идеями и возможностями «прогресса», «технологии», «предсказания», «управления», «рацио­нализации», «контроля» и т.п. становится все сильнее и сильнее. В конечном счете вместо освобождения человечества это устремление приводит к таким радикальным и бесчеловечным попыткам создания единственно правильного общества, как фашизм.

Отказываясь от простых и традиционных марксистских аксиом, франкфуртцы встали перед задачей пересмотреть рациональность во­обще. Одну из таких попыток предпринял Г. Маркузе, создавший тео­рию о грандиозной роли люмпенов как носителей неангажированного знания, а также о возможной деидеологизации знания, которая про­изойдет, если человек снимет с себя наиболее тесные основопола­гающие путы, сковывающие его сексуальную жизнь. К этому можно добавить, что сексуальная революция, назвавшая Маркузе своим ос­новным теоретиком, в культурном смысле оказалась одной из несо­мненных опор современного капиталистического потребительского общества. Другое направление западного марксизма двигалось, скорее, в сторону повышения уровня абстракции рассуждений: исследование принципиальных зазоров между мышлением и языком, отождествление философии с критикой. Характерным является близкое социологии знания (но, в отличие от нее, имеющее политическую проекцию) ут­верждение Адорно о том, что, поскольку аппарат социологии не ней-

кивается от их позиций, с не меньшим основанием может считаться самостоя­тельным социальным и моральным философом.

14. «Эра подозрения»________________________________________ 163

трален относительно познаваемых структур, критика теории всегда есть критика общества¹. Однако кажется возможным признать, что в целом франкфуртский марксизм вернулся в корпус знания, претендующего на нейтральность и - хотя бы частично возможную - общезначимость. Творчество последнего представителя (или уже преемника) франк­фуртской школы Ю. Хабермаса (р. 1929), находящегося в конструк­тивном диалоге и с герменевтикой, и с постмодернизмом, показывает, насколько далеко он удалился от неомарксизма исходных позиций своих учителей.

Фридрих Ницше: проект переоценки морали

Рассуждения Ницше, конечно же, скорее принадлежат поэтическому, чем научному или методологическому дискурсу. Однако роль Ницше и его экспрессивного и яркого способа изложения чрезвычайно важна для складывания представления о том, что за порядком, который может видеть всякий, прячется на самом деле нечто иное. Мы оставим за скобками дебаты о том, следует ли считать проект Ницше «демони­ческим», а также разъяснение вопросов об уникальности его воззре­ний и мере влияния на него Байрона, Вагнера или Шопенгауэра. В любом случае следует признать, что именно Ницше сумел первым (после софистов) задать, чтобы его услышали, один очень простой, но и очень важный вопрос. Обобщая, его можно сформулировать так: «А кто, собственно, решил, что «хорошо» и «плохо» обозначают именно то, с чего мы начинаем об этом думать, и кому это представле­ние о «хорошо» и «плохо» выгодно?».

Столь радикальное сомнение в морали, в принятых способах мышления, причем именно в тех зонах, которые казались очевидными и разделяемыми абсолютно всеми людьми — именно это делает Ницше любимым автором первокурсников и начинающих поэтов. Ницше разо­блачает то, что он считает христианством, как последовательный спо­соб смотреть на историю, будущее и культуру с позиции «болыпинст-

¹ Дискуссия Поппера и Адорно о логике социальных наук // Вопросы филосо­фии. № 10. 1992. С. 81.

14. «Эра подозрения»________________________________________ 164

ва», «слабых», «заурядных». В своей реконструкции он демонстрирует, как тесно оказываются связаны «мораль» (христианская) и «истина», соответственно, насколько неистинной - если встать на позиции другой (моральной) системы - истина может быть. Понимание заведомой па­радоксальности этих мыслей подталкивает Ницше, в условиях относи­тельности и незначимости доказательства, обращаться к другим ресур­сам убедительности (например, к стилю, экспрессии, сантиментам). Именно благодаря убедительности и страстности Ницше методология XX века поняла, насколько зыбкими могут быть основания даже, каза­лось бы, самых незыблемых впечатлений и очевидных способов кон­цептуализации.

Можно не соглашаться с Ницше, Фрейдом или Марксом и при­нять, что у нас есть право отталкиваться от определенных оснований (например, буржуазных и христианских или, наоборот, пролетарских и атеистических). Однако несомненной заслугой представителей «эры подозрения» все равно остается то, что они с обезоруживающей четко­стью поставили исследователей перед необходимостью осваивать — будь то в целях обороны или наступления — интеллектуальные и рито­рические фигуры исторической критики и проблематизации оснований собственной культуры¹.

Фрейдистская конструкция бессознательного и ее использование при анализе индивида и культуры

Конкретный пример того, как работает методология подозрения, мне хотелось бы привести из области психоанализа. Возьмем в качестве отправной точки известную всем конструкцию Эдипова комплекса. Со­гласно этой гипотезе, каждый сын на самом деле вожделеет своей ма­тери и находится под психическим прессингом более успешного кон-

Собственно, то, что я предпочел говорить здесь про «интеллектуальные и ри­торические фигуры», а не про «аргументы» или «идеи», также восходит к ми­ровоззрению «эры подозрения».

14. «Эра подозрения»________________________________________ 165

курента — отца¹; у девочек симметричный невроз («комплекс Электры») тоже есть, хотя проявляется значительно слабее. В очень известной ра­боте Фрейда «Анализ фобии пятилетнего мальчика»² рассказывается история о том, как Фрейд излечил маленького Ганса, боявшегося выхо­дить на улицу. Фрейд догадался связать ненормальный страх пациента перед лошадьми с тем, что детали упряжи ассоциировались у него с оч­ками и усами отца, т.е. признаками взрослого мужчины, что, в свою очередь, было травматичным из-за подсознательной ревности ребенка к отцу. Соответственно, Гансу было представлено приемлемое объяс­нение, и его страх перестал быть бессознательным и стал контролируе­мым. Еще более принципиально то, что для взрослого терапевтический эффект мог бы быть еще выше, поскольку какие-то черты его характера или поведения ему убедительно объяснили бы отсылками на весьма далекое детство.

Попробуем посмотреть, как работает такого рода способ рассуж­дений. Самое принципиальное - это представление о бессознательном; о том, что существуют неизвестные ни ребенку, ни взрослому образцы смыслоконструирования. Хотя людьми эти модели и стереотипы не осознаются, они способны оказывать чрезвычайное влияние на по­ведение, на процессы восприятия и осмысления, которые человек осу­ществляет сознательно. Ребенок (или выросший из него взрослый) ничего не знает ни о том, кто такой Эдип, ни о том, что он испытывает чувство страха перед своим отцом и ощущает в сравнении с ним свою неполноценность. За то время, которое нужно индивиду, чтобы осоз­нанно овладеть навыками культурной и социальной жизни, он незамет­но для себя приобретет и массу компенсирующих механизмов, которые совершенно не позволят ему признать: «Я не могу работать с этим на­чальником, потому что он напоминает мне моего отца, которого я еще якобы и боюсь!». Для самого Фрейда становление взрослого человека выглядит как переход от ребенка, живущего по «принципу удовольст-

Подробнее см., например, статью «Эдипов комплекс» по адресу: http://www.-psychoanalyse.ru/predmet/idea4.html#chl6.

Фрейд 3. Анализ фобии пятилетнего мальчика // Фрейд 3. Психология бессоз­нательного: сборник произведений. М., 1989. С. 39 - 123.

14. «Эра подозрения»________________________________________ 166

вия» («подайте мне все, чего я хочу»), к взрослому, живущему по «принципу реальности». Все механизмы культуры и социума служат средством примирить индивида с этой детской обидой на то, что он не может позволить себе всего, чего хочет.

На этом стоит остановиться чуть поподробнее: допустим, од­ним из самых сильных для человека является сексуальный инстинкт, и, с этой точки зрения, принципу удовольствия соответствует свобо­да сексуального удовлетворения. Однако культура содержит разно­го рода опосредующие механизмы. Во-первых, это стандарт моно­гамного брака, который предлагает наиболее реалистический сценарий в европейском обществе. Во-вторых, это система социаль­ных репрессивных мер для тех, кто чересчур сильно отклоняется от данного стандарта. В-третьих, это набор произведений искусства и их интерпретаций, от Шекспира до Кафки, который в своей равно­действующей идеализирует предлагаемую социумом наиболее веро­ятную модель. В-четвертых, культура (и особенно - творчество) по­зволяет индивиду описать, увидеть во сне некоторые нереализуемые его фантазии; уж во всяком случае остается возможность благопо­лучно истратить на их разработку ту энергию, которая иначе ушла бы на чересчур болезненное столкновение с реальностью: этот фе­номен переплавки влечений в культурные формы Фрейд стал обо­значать при помощи очень удачного слова «сублимация». По Фрейду, все эти механизмы являются шифром, скрывающим действующую в бессознательном игру универсальных принципов удовольствия и реальности, и точно так же они могут быть расшиф­рованы обратно. Культура, конечно, является способом обуздания индивидуального «Я», давлением на него, однако, с точки зрения Фрейда, это давление необходимо. Дело не только в том, что влече­ния разных людей к удовольствию должны быть приведены к отно­сительному равновесию в рамках объединяющей универсальной сис­темы. Еще важнее то, что помимо позитивного стремления к наслаждению, у человека есть и столь же сильное негативное влече­ние: к покою, нирване, Танатосу; в социальном мире эта агрессия против себя нередко оказывается направленной против других, и нужны культурные формы для того, чтобы подавлять это деструк­тивное влечение.

14. «Эра подозрения»________________________________________ 167

Поясняя фрейдистскую метафизику, целесообразно обратить внимание на то слово, которое только что было несколько раз исполь­зовано, - «влечение», «Trieb». Фрейд решительно предпочитает слово «влечение» слову «инстинкт», и это очень понятно. Инстинкт - вполне физиологическая вещь, познаваемая в той мере, в какой мы можем на­блюдать его со стороны. Действует он или не действует, связано ис­ключительно с обстоятельствами, но никак не с волей наблюдаемого. В этом смысле влечение не является, разумеется, ни инстинктом, ни также его прямым отрицанием — управляемой разумом волей. Влечение — это вовсе не то, что находится в пространстве сознания, воли, целенаправленного поведения человека. В лучшем случае вле­чения можно осознавать и соглашаться с их существованием в себе, в худшем — опознавать как то, с чем мы в себе не можем справиться. Концепт «влечения» позволяет психоаналитику работать в зоне меж­ду инстинктом и сознанием, исследовать проблему, не решаемую ни внешним наблюдением, ни интроспекцией. Влечение существует в бессознательном, оно обладает смыслом, но смыслом неявным, кото­рый надо прояснять, и психоанализ является как раз такого рода искус­ством по освещению смысловых связей, находящихся в потемках на­шей души.

Таким образом, за фактом страха перед лошадьми оказалась оп­ределенная онтология, картина мира. «Эдипова» зависть к отцу — одно из первых и самых сильных ощущений ребенка. Такого рода нерефлек-тируемые ощущения в ходе взросления индивида вытесняются еще глубже — в область и вовсе бессознательного (уже недоступного арти­кулированным, отчетливым ощущениям). Главным инструментом и этого вытеснения в частности, и примирения индивида с противоре­чивыми и неразборчивыми влечениями его собственного бессознатель­ного, и согласования поведения различных индивидов друг с другом оказывается культура — сложнейшая (и появившаяся вовсе не в ре­зультате чьего-то осознанного намерения) система по называнию одного другим, подкладыванию объяснений туда, где были вопросы, и вопросов — туда, где только что были объяснения. Впрочем, эта система (и ее отдельные участки в сознании самого индивида) доступ­на хотя бы частичной расшифровке и уж точно — перешифровке, кото­рая нередко производит на индивида / ученого / больного воздействие,

14. «Эра подозрения»________________________________________ 168

аналогичное желаемому раскодированию. Когда пациенту объясняют скрытую механику его сознания, он испытывает чувство очевидно­сти и понимает, почему и когда он боится лошадей, отца или началь­ника. Такой медицинский результат свидетельствует о том, что пра­вильными были гипотезы, которые привели к улучшению состояния. Собственно, именно этот чисто медицинский показатель и является в психоанализе главным критерием истины. Я советовал бы обратить внимание на сходство этого понимания с прагматистским способом рассуждения и с марксистским положением о том, что критерием исти­ны является практика. С другой стороны, полезно отметить, что психо­аналитическое и марксистское направления понимания этого сюжета все-таки весьма различны.

Психоанализ как мировоззрение или инструмент преобразования общества

Постфрейдистский психоанализ представляет собой сосуществование нескольких спорящих друг с другом тенденций. Самым принципиаль­ным является различие между практиками и теоретиками. Существует такое направление, как неофрейдизм, представители которого пре­небрегают продумыванием философской стороны психоанализа. Вме­сто этого они предпочитают поиск — в каждой конкретной ситуации — наиболее эффективного языка, способного помочь пациенту адаптиро­ваться к окружающим его социальным условиям. Напротив, самый из­вестный и яркий ученик Фрейда, К.Г. Юнг, меньше интересовался мо­ментом излечения конкретного индивида и больше заботился о создании концепции, которая бы приближала всех и каждого к ка­кой-то истине, к индивидуальной и, что еще важнее, коллективной гармонии. Юнг предполагал, что и само по себе индивидуальное бес­сознательное тоже является лишь частной и принципиально не очень важной формой коллективного бессознательного. Поэтому и исследо­вать надо не частные сны и оговорки, а мифы, которые являются скла­дом, хранилищем т.н. архетипов. Архетипы - это своего рода образцы (как миф об Эдипе у Фрейда), в соответствии с которыми люди только и способны организовывать свое восприятие и свои мысли; индивиду-

14. «Эра подозрения»________________________________________ 169

альное сознание, целая культура или, в самом простом случае, миф -это результат трансформации и перекомбинирования архетипов, исто­рически сложивше-гося и не очень большого их набора. Естественно, метод Юнга меньше подходит для медицинских целей и больше дает некоторую картину мира; в плане терапии Юнг склонен рекомендовать некоторое подобие упражнений по духовному самосовершенствова­нию, опирающихся, в частности, на большой интерес к не-западным интеллектуальным и психическим практикам.

Между фрейдизмом в узком смысле слова и юнгианской теорией коллективного бессознательного расположены, в частности, разного рода школы социального психоанализа. Такие авторы, как Э. Фромм или Г. Маркузе, стремились поставить психоанализ на службу социаль­ной критике. Они также обнаруживали за множеством неврозов и де­прессий психологические табу; однако, с их точки зрения, эти табу и комплексы вовсе не изначально были присущи коллективному или индивидуальному бессознательному. Наоборот, психологические факторы создаются и воспроизводятся в ходе исторических социальных практик, и, став предметом сознательного личного и общественного изменения, они способны начать оказывать обратное воздействие на направление истории человечества.

Методологические импликации психоанализа как стратегии эры подозрения

Подводя некоторые итоги, следует обозначить основные завоевания психоанализа в методологическом плане. Конечно же, они не сводятся к возможности по-новому интерпретировать творчество того или иного автора, только лишь указывая на особенности его психологического и сексуального опыта.

Во-первых, психоанализ раскрыл перед гуманитарным знанием дотоле не поддававшиеся науке области желания и смерти. При этом не просто оказалась подчеркнутой значимость этих областей для мо­тивации человеческого поведения. Удалось продемонстрировать функционирование этих сюжетов как арсеналов моделей смыслообра-зования, важных и для индивидов, и для культуры в целом. Идея о том, что содержание мыслей человека зависит от его телесного

14. «Эра подозрения»________________________________________ 170

опыта (или обобщенной истории человеческой телесности), очень популярна в гуманитаристике XX века. В качестве удачного примера можно привести лингвистическое исследование о том, что в индоев­ропейских языках такой, казалось бы, абстрактный смысл, как «власть», восходит к смыслу «установление порядка», «распро­странение», «право». Этому соответствуют корни: rectus, rechte, right; можно сделать вывод, что «власть», в конечном счете, воспри­нимается через тело - «простирание», «распространение» правой руки. Еще более известный пример — слово «фаллогоцентризм», при помощи которого Ж. Деррида (подробнее о нем говорится в лекции 17) обозна­чает свойственный всей европейской культуре способ видеть в любом мыслимом объекте только его торчащую словесную ось.

Во-вторых, психоанализ не просто научился привлекать для интерпретации культуры очередную (сексуальную, телесную, инстинктивную) систему символов. Не менее важно, что, начав рабо­тать с областью бессознательного, психоанализ познакомил гуманита­риев с конструкцией «черного ящика»: в этом ящике поступающие в человека телесные требования и общекультурные значения переплав­ляются в специфику его индивидуального поведения. Существенно то, что психоанализ начал пытаться осознавать это бессознательное -при всех логических трудностях этой процедуры. С одной стороны, оказывается, что ЗА сознанием, даже после проведения всех логиче­ских процедур и после достижения вроде бы абсолютной ясности, на самом деле стоят разные чрезвычайно влиятельные факторы: такие, как универсальная и инстинктивная человеческая сексуальность или мифологические архетипы, как у Юнга. Поэтому Фрейд и находит­ся у истоков упоминавшейся в начале лекции «эры подозрения»: даже когда все ясно и логически правильно, надо искать что-нибудь «стоя­щее за», чему служат и что прикрывают собой ясность и логика. С дру­гой стороны, в психоанализе это «стоящее за» Нечто не имеет отноше­ния к какой-либо мистике; оно поддается контролирующему научному анализу. По крайней мере, можно устанавливать корреля­цию того, что у черного ящика на входе и на выходе, — и такой под­ход вполне оправдывает использование слова «анализ» в названии психоаналитической стратегии. Само употребление конструкции по­добного «черного ящика» и представление о нем как о все-таки доступном

14. «Эра подозрения»________________________________________ 171

для исследования объекте заслуживают того, чтобы быть признанными в гуманитарной гносеологии XX века как весьма удачный ход мысли¹.

Психоанализ выдвинул очень любопытную гипотезу о роли знания вообще. В исследовательской практике ХГХ в. познание чаще восприни­малось как самоцель. Психоанализ же, как мы помним, — это медицина: благодаря тому, что пациент осознает двигавшие им втайне от него самого силы, он получает возможность излечиться. По аналогии и познание на­чинает рассматриваться как средство, как терапия, мягкое, нехирургиче­ское лечение человека или общества. Цель исследования состоит не в том, чтобы раз и навсегда установить «правильный» порядок, но в том, чтобы избавиться от конкретного невроза, конкретной проблемы, пока не начнет беспокоить следующая². Подобное понимание знания получило распространение и время от времени воспроизводится даже в некоторых враждебных по отношению к «эре подозрения» методологических стра­тегиях XX века.

«Удачный» в данном случае означает не столько «устанавливающий оконча­тельную истину», сколько «способствующий дальнейшим размышлениям».

См. об этом: Хэлд Д. Интересы, знание и действие (К критической методо­логии Юргена Хабермаса) // Современная социальная теория. Новосибирск, 1995. С. 102-105.

Лекция 15 СТРУКТУРАЛИЗМ

Общая характеристика структурализма

Структурализм иногда признается доминирующей исследовательской стратегией середины XX века. Но не всегда. Главным образом, против структурализма говорит то, что он уже совершенно официально скон­чался. Часть бывших структуралистов эволюционировала в постструк­туралистов, а другие предпочли заявить, что они и структуралистами-то никогда не были. Собственно, таков еще один аргумент против преуве­личения роли структурализма: очень размытые границы направления, из-за которых решительно непонятно, в какой мере человека можно называть структуралистом, а не просто ученым или философом, и в ка­кой мере надо при этой идентификации считаться с его собственным мнением.

Однако, с другой стороны, это же соображение можно повернуть и в пользу структурализма: выходит, что, если определять эту програм­му лишь в общих чертах, она действительно способна объединить очень многих гуманитариев. Структурализм кажется достаточно репре­зентативным для того, чтобы на примере его разных сторон показывать различные ориентации гуманитарной мысли. Позитивистов может при­влекать академическая страсть к накоплению материала и открытию закономерностей; философам спекулятивного склада структурализм помогает удовлетворить потребность в обосновании возможности зна­ния и в создании определенной картины мира; наоборот, релятивисты получают право проявлять навязчивое внимание к тому, что делает зна­ние невозможным.

Добавим, что успеху структурализма сопутствовали не только интеллектуальные факторы. Были еще и некоторые обстоятельства со­циального плана, выгодная политическая конъюнктура: здоровая но-

/5. Структурализм__________________________________________ 173

визна этих взглядов по отношению к более сентиментальным и тра­диционным позициям. Во Франции к этому добавилось, например, раздражение против косности академической системы, поддерживав­шей общественный порядок, которое сыграло свою роль в событиях 1968 года. Попавший в СССР благодаря деятельности Московско-Тартуской семиотической школы во главе с Ю.М. Лотманом, структу­рализм выглядел как передовое западное новшество.

В содержательном плане можно говорить о трех наиболее ха­рактерных чертах структурализма¹. Во-первых, предлагается новый уровень, на котором должно быть сосредоточено гуманитарное ис­следование: значимы не отдельные элементы, а отношения между ни­ми; предполагается, что эти отношения объединяются в постоянную систему правил. Если спроецировать эту гипотезу на социальный мир, получается: то, что отдельно взятые люди считают проявлением своей воли, является на самом деле результатом воздействия стабильных структур, управляющих общественной коммуникацией. Эти структуры можно исследовать, изучая практику человеческих взаимоотношений и, в первую очередь, язык. Язык является своего рода равнодействующей человеческого опыта: в нем социальные значения уже обрели некото­рое статистическое постоянство и стали доступнее для изучения. С дру­гой стороны, нам проще исследовать язык, потому что мы изучаем его средствами самого же языка².

Если трактовать человеческое поведение и творчество как что-то подчиняющееся закономерностям (наподобие естественнонаучных),

Предлагаемый ниже краткий очерк структурализма может быть полезно сопос­тавить с отрывком «Лингвистическая модель» из работы П. Рикера «Герменевти­ка и структурализм» (Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 44 - 48). Рикер упоминает классиков лингвистического структура­лизма (Ф. де Соссюра, Н. Трубецкого, Р. Якобсона) и делает акцент на их стрем­лении к изучению синхронных, освобожденных от времени, состояний. Можно назвать другую полезную вводную статью: Автономова Н.С. Структурализм // Современная западная философия. Словарь. М., 1998. С. 394 - 398, в которой более подробно говорится о структурализме в социальных науках в контексте отноше­ний с другими философскими направлениями.

² Вспомним тезис об однородности инструмента и предмета анализа, который мы встречали у неопозитивистов.

/5. Структурализм__________________________________________ 174

то среди точных наук следовало выбрать образец. Этим образцом стала лингвистика, добившаяся в первой половине XX века очень больших успехов. Итак, если первый тезис гласил, что человеческое поведение подчиняется не воле и сознанию, но некоторым правилам, то второе положение устанавливало, что лучше всего эти правила отражаются в системе языка. Поэтому какую-либо область социальной жизни удоб­нее исследовать, предполагая, что она устроена аналогично той модели, которая лежит в основе языка.

Третий тезис касается согласия, хотя бы самого общего, о том, какая именно модель лежит в основе языка. По мнению структурали­стов, язык обусловлен своей социальной коммуникативной функцией, обладает внутренней логикой и является сложной системой, которая в конечном счете должна раскладываться на элементарные парные соотношения, на т.н. «бинарные оппозиции». Образцом бинарной оппо­зиции является, например, отношение «О» и «1» («отсутствия» и «на­личия», двух знаков, которых логически достаточно для того, чтобы могли функционировать компьютеры).

В принципе, эта точка зрения как раз той самой структурной лин­гвистики (точнее, фонологии), от которой отталкивались структурали­сты. Фонология предполагала, что язык - это система постоянных от­ношений между ограниченным количеством фонетических знаков, подчиняющихся требованиям коммуникативной целесообразности. Этих знаков и управляющих ими правил не намного больше того ми­нимума, который позволял бы обмениваться информацией о положе­нии и намерениях. В отличие от речи, которую каждый говорящий человек производит сам, система языка является постоянной и прину­дительной. Для любого современного субъекта правила уже существу­ют, и он не в состоянии изменить их усилием воли. Причина прежде всего в том, что именно эти правила определяют систему его мышле­ния, миропонимание и, следовательно, ту же самую волю. Уже в этой модели таится и основной козырь структурализма, и основное будущее возражение против него. Внешняя, наблюдаемая система языка оказы­вается совершенно независимой от наблюдателя и, более того, сама его формирует и предопределяет. С одной стороны, это гарантирует науч­ность, — наконец-то мы можем исследовать то, что вроде бы не зависит от наших субъективных домыслов. С другой стороны, в ближайшем

/5. Структурализм__________________________________________ 175

будущем, когда выяснится, что мы — не что иное, как продукты струк­тур, снова придется с большим трудом обосновывать претензии на на­учность. Подробнее об этом пойдет речь в рамках следующих лекций, а сейчас мы посмотрим, как эта лингвистическая модель была спроеци­рована на территорию других социальных наук.

Распространение структурализма на антропологию. Технология структуралистского исследования

Человеком, который успешно применил модель структурализма в эт­нографии и подготовил экспансию этого направления в социологию и прочие науки о человеческом поведении, был французский иссле­дователь Клод Леви-Строс. Он последовательно пытался приложить к этнографическим задачам лингвистический способ видеть предмет исследования так, как если бы тот был постоянен и независим от иссле­дователя.

Вместе с другими структуралистами Леви-Строс провозглашает: за теми событиями и явлениями, которые люди в состоянии осознать, необходимо искать руководящие явным человеческим поведением структуры. Леви-Строс последовательно проводил идею о сходстве между языковыми и социальными системами. В речи, например, про­исходит обмен значениями, в экономике — обмен товарами, а допустим, в системах родства у первобытных народов, которыми и занимался эт­нолог Леви-Строс, - обмен женщинами¹. Смысл правил этого обмена отнюдь не понятен для его участников: например, скрытой целью сис­темы брачных правил является удаление женщин за пределы клана, да­бы не допустить его герметизации, которая приведет к биологическому и культурному вырождению в изоляции от других сообществ и постоянных инцестах. Во всех видах систем действенны некоторые универсальные положения: обмен ценностями, будь то слово, товар или женщина, возможен потому, что ценности приписывается опреде­ленное значение. Необходимость стабилизировать и оформить этот об-