Рэндалл коллинз социология: наука или антинаука?*1 7 страница

Применительно к микропроцессам я вижу три группы движущих сил, имеющих решающее значение в аналитиче­ском теоретизировании: процессы «энергизирующие» или побуждающие индивидов взаимодействовать (заметим, что я не говорю «действовать», ибо этот термин получил слиш­ком большую понятийную нагрузку в социологии) [62]; процессы, действующие на индивидов в ходе взаимного приспособления их поведения друг к другу, и процессы, структурирующие цепи взаимодействия во времени и про­странстве. Как показывают стрелки на Рис. 2, эти микро­процессы взаимосвязаны, каждый класс действует как не­который параметр для других. Для макропроцессов я вижу в аналитическом теоретизировании три центральных типа динамики: процессы количественного собирания <assemb-lingprocesses>, определяющие число действующих (будь то индивиды или коллективы) и их распределение во времени и пространстве; процессы дифференциации действующих во времени и пространстве и процессы интеграции, коорди­нирующие взаимодействия действующих во времени и про­странстве.

Микродинамика

Как уже сказано, аналитическая сложность должна быть добавлена на уровне моделирования, а иногда и на уровне суждений, потому что только здесь теоретические идеи имеют шанс быть проверенными на фактах (причем все проблемы, о которых заявляют критики позитивизма, над­лежащим образом учитываются и отвергаются, по меньшей мере, в их крайней и изнуряющей разум форме). Таким образом, задача микроанализа — поточнее определить в абстрактных моделях и суждениях движущие силы трех классов переменных: мотивационных, интеракционных и структурирующих. Начнем с мотивационных процессов.

Процессы мотивации. Концептуализация «мотивов» в теоретической социологии так и не вышла пока из состоя­ния неопределенности. Трудности связаны с анализом и из­мерением того, «что движет людьми» и «заставляет их дей­ствовать». Социологи до сих пор говорят о поведении, дей­ствии и взаимодействии так, что это мешает увидеть: фак­тически речь в немалой степени идет о проблеме мотива­ции. Тем самым они затемняют анализ и мотивации, и вза­имодействия. Гораздо полезнее аналитически разделить эти явления, представив простую модель того, что «толкает», «побуждает», направляет и сообщает энергию людям, за­ставляя их взаимодействовать определенным образом. Воз­можно, эти термины нечетки, но тем не менее они передают мои общие устремления.

Во всех ситуациях взаимодействия можно найти четыре вида мотивационных процессов: процессы, поддерживающие «онтологическую безопасность» [29] или удовлетворя­ющие скрытую потребность в уменьшении безотчетной тре­воги и в достижении чувства взаимного доверия; процессы, сосредоточенные на поддержании того, что некоторые ин-теракционисты именуют «центральной концепцией Я», т. е. на подтверждение некоего центрального и основного определения человеком своего особенного типа бытия; про­цессы, относящиеся к тому, что экономисты-утилитаристы и бихевиористские теоретики обмена рассматривают как усилия индивидов, направленные на «получение выгоды» или увеличение своих материальных, символических, по­литических или психических ресурсов в ситуациях [36]; наконец, процессы, учитывающие то, что этнометодологи иногда называют «фактичностью», основанные на предпо­ложении, что мир имеет косный, объективно-фактуальный характер и соответствующий порядок [26]. Эти четыре ви­да процессов соотносятся с разными концепциями мотива­ции в психоаналитической [23], символико-интеракциони-стской [40], бихевиористско-утилитаристской [36] и этно-методологической [26] традициях. Обычно их рассматри­вали как антагонистические подходы, хотя существуют до­стойные внимания исключения (см., напр., [16; 29; 59]. На Рис. 3 представлена аналитическая модель основных взаимоотношений между названными четырьмя видами процессов.

Правая сторона Рис. 3 показывает, что всякое взаимодей­ствие мотивировано соображениями обмена. Люди хотят почувствовать, что они повысили свой ресурсный уровень в обмен на трату энергии и вложение части ресурсов. Естест­венно, характер ресурсов может меняться, но аналитиче­ские теории обмена обычно рассматривают как наиболее общие из них — власть, престиж, людское одобрение и иногда материальное благосостояние. Поэтому с точки зре­ния самых современных «обменных» подходов индивиды «побуждаемы» искать выгоду именно на основе этого рода ресурсов. Большое место в человеческом взаимодействии занимают переговоры относительно власти, престижа и одо­брения (и изредка материальных выгод). Я не буду здесь останавливаться на доводах теории обмена, поскольку они хорошо известны, но думаю, что ее основные принципы хорошо резюмируют один из мотивационных процессов.

Другой мотивационный процесс — тоже часть межлич­ностных обменов: это разговор и беседа. Я думаю, что Коллинз [17] прав, усматривая в них главный ресурс взаимодей­ствия, а не просто средство передачи или посредника. Т. е. люди «тратятся» в разговоре и беседе, надеясь получить не только власть (уступку), престиж или одобрение, но и воз­награждение в разговоре per se. Действительно, люди обго­варивают ресурсы, скрытые в беседе, так же активно, как и другие ресурсы. Из таких бесед они извлекают «смысл» и «чувство удовлетворения» или то, что Коллинз называет «эмоцией». Иными словами, люди тратят и умножают свой «эмоциональный капитал» при обменах в ходе бесед. Таким образом, разговор — не только средство передачи власти, престижа, одобрения от человека к человеку, но и самостоя­тельный «ресурс».

Однако «переговоры» относительно ресурсов, скрытых в беседах, включают нечто большее, чем обмен. Сюда входят также попытки «дополнить» и «истолковать» то, что проис­ходит во взаимодействии. Ситуация не считается «правиль­ной» без возможности пользоваться словами, невербальны­ми жестами, особенностями данной обстановки и другими ключами к более полному постижению «смысла того, о чем шел разговор» и «что происходит». Гарфинкель [26] пер­вым сделал на этом акцент: многое из того, что случается во взаимодействии, требует истолкования жестов в свете определенного контекста взаимодействия. Люди использу­ют имплицитные резервы знания и понимания для истолко­вания беседы, чтобы удобно чувствовать себя в контексте взаимодействия. И они привлекают разнообразные «народ­ные» или «этнические» методы, чтобы породить чувство взаимопонимания, чувства сходства между собой миров их опыта. Поэтому, вдобавок к осуществлению обмена ресур­сами, беседы — это и переговоры о том, «что именно проис­ходит». Когда ощущение взаимного согласия о природе си­туации нарушено (как это было очевидно в знаменитых «провоцирующих экспериментах» Гарфинкеля), индивиды усердно стараются «восстановить» чувство общности опыта, переживаний и принадлежности к одному миру. Когда ин­дивиды не могут сохранить чувство общей с другими все­ленной, их тревога растет; чувство доверия, столь необхо­димое для онтологической безопасности, подорвано, что, в свою очередь, побуждает людей заниматься перетолковы-ванием и передоговариваться по поводу результатов своих «разговорных» обменов. Неожиданное следствие таких переговоров — усиление тревожности, но если участники спо­собны использовать «этнометоды», дабы прийти к ощуще­нию, что они живут в одинаковом для всех мире фактов, тогда тревога уменьшается. И потому потребность в «фак­тичности» есть мощная мотивационная сила во взаимодей­ствии людей, как это и показывают процессы, обозначенные в нижней части Рис. 3.

Вернемся к верхней части Рис. 3, где еще одну мотивиру­ющую силу во взаимодействии составляют усилия при всех обстоятельствах сохранить представление о себе как лично­сти определенного рода. Это реализуется в первую очередь через обменные отношения, организованные вокруг власти, престижа, одобрения, а также приобретения эмоциональ­ного капитала в беседах. Следовательно, если люди почувст­вуют, что получают некую «психологическую выгоду» в своих обменах, они подтвердят и свою самооценку, кото­рую я рассматриваю как главный передаточный механизм посредничества между их «центральным Я» [41] и результа­тами обменов. Как указывают пунктирные стрелки, вторич­ный процесс в подтверждении «выгоды» — это динамика, приводящая к «ощущению фактичности». В той мере, в ка­кой достижение фактичности проблематично, индивиды не будут чувствовать, что имеют «выгоду» от взаимодействия, и потому у них будут трудности с подтверждением само­оценки и концепции Я в такой ситуации. Будь то от этого вторичного источника, либо просто от неспособности уве­личить эмоциональный капитал или вырвать уступку, одоб­рение и престиж, неудача в самоутверждении порождает тревогу, которая, в свою очередь, разъедает веру [в себя] <trust>, столь существенную для онтологической безопас­ности.

Здесь не стоит вдаваться в подробности этой модели, но важно заметить, что она представляет собой попытку свести разные аналитические традиции в более синтетическую картину мотивационной динамики. В конце этого подразде­ла я бы хотел проиллюстрировать свою общую теоретиче­скую стратегию, применив данную модель для разработки нескольких абстрактных «законов мотивации».

I. Уровень мотивационной энергии индивидов в ситуа­ции взаимодействия есть обратная функция степени, в какой индивидам не удается: (а) достичь ощущения он­тологической безопасности, (б) развить предпосылку фактичности, (в) утвердить свое центральное «Я» и (г) достичь ощущения приумножения своих ресурсов.

II. Форма, направление и интенсивность взаимодей­ствия в некоторой ситуации будет положительной функ­цией относительной значимости вышеуказанных (а),(б), (в) и (г), равно как и абсолютных уровней (а), (б), (в) и (г).

Эти два принципа устанавливают на абстрактном уровне общее направление «энергетической подзарядки» людей для осуществления взаимодействия. Очевидно, что данные суждения не конкретизируют процессы мотивации, как это сделано в модели на Рис. 3.

По-моему, эта аналитическая модель сообщает необхо­димые подробности о механизмах «насыщения энергией» (о тревожности, самооценивании, извлечении выгоды, об­щем согласии относительно контекста взаимодействия, до­кументальной интерпретации и переговорном процессе). Разумеется, я хотел бы встроить эти детали в абстрактные суждения, но тогда «законы» потеряют простоту и крат­кость, которые желательны для самых разных целей (напр., при использовании в дедуктивном исчислении). Поэто­му, как я указывал выше, происходит творческое взаимо­действие между абстрактными законами и аналитически­ми моделями. Одно без другого не вполне удовлетвори­тельно: модель слишком сложна, чтобы быть проверяемой в целом (поэтому важно ее преобразование в простые зако­ны), но простые законы не описывают сложных причинных процессов и механизмов, которые скрываются под отноше­ниями, уточненными в законе (отсюда необходимость дополнить законы абстрактными аналитическими моде­лями).

Процессы взаимодействия. Следующий элемент «сенси­билизирующей схемы» на Рис. 2 — процесс взаимо­действия как таковой. Ключевой вопрос здесь такой: что именно происходит, когда люди взаимно сигнализируют друг другу и истолковывают жесты друг друга? На Рис. 4 представлены важнейшие процессы: использование фондов имплицитного знания [58], или в моей терминологии, «фон-дообразование» <stock-making>, включающее ряд сигналь­ных процессов, а именно сценическую постановку взаимо­действия <stage-making> — [30], постановку ролей <role-ma-king) — [64], выдвижение притязаний <claim-making> — [33] и придание значения ситуации <account-making> — [26] и другое использование фондов знания или овладение фонда­ми <stock-taking>, охватывающее ряд процессов истолкова­ния, в частности принятие ситуации в расчет <account-ta-king> — [26], принятие притязаний <claim-taking> — [33], принятие [на себя] роли <role-taking> — [46] и типизацию, принятие типа <type-taking> — [58]. Я не могу детально рас­смотреть здесь эти процессы, особенно потому, что модель на Рис. 4 черпает из очень разных теоретических традиций, но все же кратко остановлюсь на каждом из них.

Джордж Герберт Мид впервые четко определил, что вза­имодействие — это «разговор жестов». Люди сигнализиру­ют о ходе своих действий (сознательно и бессознательно), делая соответствующие жесты, и одновременно истолковы­вают жесты других. В этом одновременном процессе сигна­лизации и интерпретации люди настраивают, взаимно при­спосабливают свое поведение, причем схема такой настрой­ки оказывается функцией указанных выше мотивационных процессов. Чтобы сигнализировать и истолковывать, дейст­вующие черпают из того, что Альфред Шюц называл «на­личным фондом знания», или хранилищами явных и имплицитных смыслов, концепции, процедур, правил, устано­вок и образцов понимания, постепенно приобретаемых ин­дивидами, поскольку они живут, растут и участвуют в по­стоянно существующих общественных отношениях. Что­бы сигнализировать, индивиды создают фонды, то есть чер­пают из упомянутых фондов знания, дабы подготовить или выстроить линию поведения для самих себя. Соответствен­но, чтобы истолковывать жесты других, индивиды должны овладеть фондами, то есть им приходится брать из своих фондов знания, чтобы «осмыслить» сигналы других. Этот одновременный процесс создания фондов и овладения фон­дами часто протекает имплицитно и бессознательно. Однако когда сигналы не признаются другими, когда такие сигналы нелегко истолковывать или когда мотивы онтологической безопасности, самоутверждения, прироста ресурсов и фак­тически не находят удовлетворения (см. суждение II), тогда эти процессы создания фондов и овладения фондами [зна­ния] становятся гораздо более ясно выраженными.

В средней части модели на Рис. 4 сделана попытка при­мирить ранние интуиции Мида и Шюца с тем, что иногда рассматривают как антагонистические традиции. Но эти традиции на деле не антагонистичны, ибо каждая что-то вносит в синтетическое изображение взаимодействия. По­пробуем подтвердить совместимость разных традиций, об­суждая каждый из элементов, обозначенных в средней час­ти Рис. 4.

Гофман впервые ясно показал, что взаимодействие всег­да включает «сценическую постановку». Эту идею недавно стал также развивать Гидденс [29]. Люди имеют представле­ние о «сценическом ремесле» в том смысле, что они «зна­ют», по меньшей мере имплицитно, о таких вещах, как относительное расположение действующих лиц, передви­жения вперед и назад между «авансценой» и «задником» и другие аспекты демографического пространства. Своим расположением в пространстве или передвижением в прост­ранстве люди сигнализируют другим о своих намерениях и ожиданиях. Без этой способности извлекать нужное из фондов знания и «ставить» для самих себя свое «появление -на сцене» взаимодействие было бы затруднено, поскольку индивиды не смогли бы использовать свое расположение и передвижение в пространстве, чтобы сообщить другим о своих соответствующих действиях.

Много из этих манипуляций с пространственным распо­ложением предназначено облегчить то, что Ральф Тернер назвал «постановкой роли», или оркестровкой жестов, что­бы сигнализировать, какую роль некто собирается играть в ситуации. В таких «постановках ролей» люди не полага­ются исключительно на сценическое умение. Они распола­гают фондами «ролевых концепций», которые обозначают характерные совокупности жестов и последовательности поступков, связанные с определенной линией поведения. Эти ролевые понятия можно очень тонко настроить так, например, что мы сможем различить, как исполняется не только «роль студента» вообще, но и разновидности этой роли (учебная, научная, спортивная, общественная и т. д.). Таким образом, люди располагают обширным репертуаром ролевых понятий, и из этого репертуара они пытаются соз­дать роли для самих себя, организуя подачу своих жестов. Конечно, роли, которые они готовят для себя, ограничены не только существующей социальной структурой (напри­мер, студенты не могут быть профессорами), но также их фондами самовосприятий и самоопределений. Поэтому лю­ди выбирают из своего репертуара ролей те, которые согла­суются с названными фондами. Некоторые из этих самовос­приятий вытекают из центральной концепции Я, которая мотивирует взаимодействие. Но люди располагают также фондами более периферийных и ситуационных образов са­мих себя. Например, некто может признать без большого ущерба для самооценки и без понижения морального уровня «центрального Я», что он не в ладах со спортом, и, как следствие, это лицо разработает для себя роль, которая соответствует его «образу Я», не имеющего сноровки в «иг­ровых ситуациях». Без этой способности ставить роли вза­имодействие было бы чрезмерно нервозным и требовало бы больших затрат времени, поскольку индивиды не смогли бы заранее предполагать, что их «оркестровка» жестов сиг­нализирует другим о конкретной линии поведения. Но по­скольку есть общепринятые представления о различных типах ролей, индивиды могут сигнализировать о своих на­мерениях и быть уверенными, что другие будут понимать их и впредь, без необходимости все время сигнализировать' о предлагаемой линии поведения.

Хотя в «критическом проекте» Юргена Хабермаса мно­гое мне кажется излишне идеологизированным, идеализированным и местами социологически наивным, тем не менее его обсуждение «идеального речевого акта» и «коммуника­тивного действия» [33] открывает одну из основных движу­щих сил в человеческом взаимодействии: процесс выдвиже­ния «притязаний на значимость». В процессе взаимодейст­вия индивиды выдвигают «притязания на значимость», ко­торые другие могут принимать или оспаривать. Такие при­тязания подразумевают утверждения (как правило, импли­цитные, но иногда и явные) о подлинности и искренности жестов как проявлений субъективного опыта; о действен­ности и эффективности жестов как показателей выбора средств для известной цели; и о правильности действий с точки зрения соответствующих норм. Я не разделяю идео­логической точки зрения Хабермаса, согласно которой вы­движение притязаний (и возражения, и дискурс, могущие затем последовать) якобы выражает самую суть человече­ского освобождения от форм господства. Однако я полагаю, что взаимодействие действительно включает тонкий и обычно имплицитный процесс, посредством которого каж­дая участвующая сторона «заверяет» в своей искренности, эффективности и подчинении правилам. Такие притязания связаны с «постановкой ролей», но опираются также и на общие фонды знания о нормах, на совместные представле­ния о честном поведении и на обусловленное культурой согласие относительно взаимосвязи целей и средств.

Наконец, последний сигнальный процесс связан с выдви­жением притязаний, а более непосредственно — с фондами «этнометодов», таких как «принцип etcetera», порядок сле­дования бесед, нормальные формы и другие «народные» практические приемы [15; 35], при помощи которых инди­виды имеют обыкновение создавать у себя ощущение соци­ального порядка. Поэтому сигнализирование всегда вклю­чает процесс придания значения ситуации, в ходе которого индивиды используют обыденно-народные методы или про­цедуры для убеждения других в том, что они разделяют с ними общий мир фактов. «Провоцирующие эксперименты» Гарфинкеля [25; 26] и другие использования бесед [35] ука­зывают, что такие процедуры имеют решающее значение для гладкого взаимодействия; когда эти «этнометоды» не используются либо когда их не понимают или не принима­ют, взаимодействие становится проблематичным. Таким образом, многое из того, о чем индивиды сигнализируют другим, есть попытка придать [чему-либо] в данной ситу­ации значение реальности и фактичности.

Одновременно с этими четырьмя сигнальными процесса­ми: постановкой сцены, постановкой ролей, выдвижением притязаний и приданием значения — идут ответные процес­сы истолкования сигналов, подаваемых другими. Более то­го, до известной степени люди толкуют и свои собственные сигналы, и потому взаимодействие требует рефлексивного отслеживания как своих, так и чужих жестов.

«Придание значения» идет бок о бок с «принятием в расчет», в ходе которого сигналы других, а также и собст­венные, особенно принадлежащие к фондам истолковываю­щего понимания, используются для образования набора не­явных предположений об основных чертах обстановки вза­имодействия. Т. е. действующие толкуют определенные классы сигналов (это и есть «народные» методы), чтобы «заполнить пробелы», «придать смысл» тому, что делают другие, а также чтобы почувствовать себя (возможно, в какой-то мере иллюзорно) в одном социальном пространст­ве с другими.

С таким «этнометодизированием» (если позволительно изобретать еще одно слово в области, и так переполненной лингвистическими нововведениями) связана другая сторона выдвижения притязаний, по Хабермасу: «понимание при­тязаний». «Притязания» других (и самого исходного дейст­вователя) на искренность, нормативную правильность и эффективность отношения средств к целям истолковыва­ются в свете накопленных запасов нормативных предста­влений, культурно одобряемой формулы «средства—цели» и стиля удостоверения притязаний. Такое истолковыва-ние может вести к принятию притязаний или повлечь «воз­ражения» какому-то одному или всем трем типам притя­заний. Если случается последнее, тогда подается сигнал о контрпритязаниях и взаимодействие будет циркулиро­вать вокруг процессов выдвижения и принятия притяза­ний до тех пор, пока притязания на значимость всех участ­ников не будут одобрены (или же пока некий набор притя­заний не будет просто навязан другим благодаря способ­ности принуждать или возможности контролировать ре-сурсы).

Третий процесс истолкования Мид впервые концепту-влизировал как «принятие [насебя] роли» и «принятия [на себя] роли» другого, а Шюц назвал «взаимностью перс­пектив». Жесты или сигналы других людей используются, чтобы поставить себя в положение другого или усвоить се­бе его особенную точку зрения. Такое «принятие роли» име­ет несколько уровней. Первый — это нечто противополож­ное «постановке роли»; запасы ролевых концепций исполь­зуются, чтобы определить, какую роль играют другие. Вто­рой, более глубокий уровень — это использование фондов согласованных представлений о том, как обычно действуют люди в разного вида ситуациях, когда пытаются реконстру­ировать глубинные характеристики, необходимые для по­нимания того, почему данное лицо ведет себя определенным образом. Вместе оба названных уровня «понимания роли» индивидами могут обеспечить правильный взгляд на веро­ятные способы и направления поведения других людей.

Иногда взаимодействие включает то, что Шюц называл «типизацией», или взаимодействием в категориях «идеаль­ных типов». Ибо многие взаимодействия подразумевают сперва представление других в стереотипных категориях и затем обращение с ними как с нелицами или чем-то иде­альным. Тем самым «принятие роли» может незаметно пе­рейти в «принятие типа», когда ситуация не требует особо чувствительных и тонко настроенных истолкований моти­вов, эмоций и установок других. Если «принятие типа» — реальный процесс, то другие истолковательные процессы (принятие роли, принятие притязаний и принятие в расчет ситуации) сходят на нет, ибо они в сущности уже «запро­граммированы» в фондах стереотипных ролей и категорий, используемых для типизации.

Итак, я рассматриваю взаимодействие как двойственный процесс одновременного сигнализирования и истолкования, питаемый запасами знания, приобретенного индивидами. В различных теоретических подходах выделялись разные аспекты этого основного процесса, но ни один не описывает динамики взаимодействия с достаточной полнотой. В моде­ли на рис. 4 сделана попытка объединить упомянутые под­ходы в один, рассматривающий процессы сигнализирова­ния и истолкования как взаимосвязанные. Чтобы завер­шить этот синтез разных подходов к процессу взаимодейст­вия в аналитической теории, переформулируем ключевые элементы нашей модели в несколько «законов взаимодей­ствия».

III. Степень взаимодействия между индивидами в неко­торой ситуации есть совместная и положительная функ­ция их соответствующих уровней (а) сигнализирования я (б) истолкования.

(а) Уровень сигнализирования есть совместная и поло­жительная функция уровня сценической постановки, по­становки ролей, выдвижения притязаний и придания значения.

б) Уровень истолкования есть совместная и положи­тельная функция степени принятия в расчет, принятия притязаний, принятия ролей и принятие типа.

IV. Степень взаимного приспособления и сотрудниче­ства между индивидами в ситуации взаимодействия есть положительная функция степени, в какой они владеют общими фондами знания и пользуются ими в своем сиг­нализировании и истолковании.

Процессы структурирования. Большая часть любого взаимодействия протекает в рамках существующей струк­туры, созданной и поддерживаемой предыдущими взаимо­действиями. Такие структуры лучше всего рассматривать как ограничивающие параметры [12а], поскольку они обо­значают пределы «сценической деятельности» индивидов, помещая их в реальное физическое пространство; ограничи­вают виды возможных процессов утверждения значимости притязаний и возражений; обеспечивают контекстуальную основу для учета всех видов деятельности, которые позволя­ют людям развивать чувство реальности; диктуют возмож­ные виды постановки ролей; дают наметки для понимания ролей; организуют людей и виды их деятельности в направ­лениях, которые поощряют (или тормозят) взаимную типи­зацию.

И все же, так как индивиды проявляют отчетливое моти-вационное своеобразие и так как существующие структуры задают лишь некоторые параметры для процессов инсцени­рования, утверждения значимости взаимных притязаний, постановки ролей и типизации, то всегда остается извест­ный потенциал для перестройки, переструктурирования ситуаций. Но основные процессы, участвующие в такой перестройке, — те же, что служат поддержанию существу­ющей структуры, и потому мы можем пользоваться одина­ковыми моделями и суждениями, чтобы понять как структурирование, так и переструктурирование. На Рис. 5 я пред­ставляю мои взгляды на динамику этих процессов.

Сначала я обрисую свое понимание того, что такое «стру­ктура». Во-первых, это процесс, а не вещь. Если воспользо­ваться модными теперь терминами, структура «производит­ся» и «воспроизводится» индивидами во взаимодействии. Во-вторых, структура указывает на упорядочение взаимо­действий во времени и пространстве [16; 28; 29]. Временное измерение может обозначить процессы, которые упорядочи­вают взаимодействия для некоторого конкретного множест­ва индивидов, но гораздо важнее организация взаимодейст­вий для последовательных множеств <sucsessive sets> ин­дивидов, которые, проходя сквозь существующие структур­ные параметры, воспроизводят эти параметры. В-третьих, такое воспроизводство структуры обусловлено, как это ак­центировано понятиями на правой стороне Рис. 5, способ­ностью индивидов во взаимодействии «регионализиро-вать», «рутинизировать», «нормативизировать», «ритуали-зировать» и «категоризировать» свои совместные действия. Проанализируем теперь эти пять процессов более подробно.

Когда индивиды занимаются «сценической постанов­кой» (см. Рис. 4), они обговаривают использование про­странства. Они решают такие вопросы: какую территорию кто занимает; кто, куда и как часто может передвигаться; кто может входить в данное пространство и оставаться в нем, и тому подобные проблемы демографии и экологии взаимодействия. Если действователи смогут достичь согла­сия по таким вопросам, они «регионализируют» свое вза­имодействие в том смысле, что их пространственное распо­ложение и мобильность начинают следовать определенно­му образцу. «Переговоры» по использованию пространст­ва, безусловно, облегчаются, когда имеются вещественные опоры в виде улиц, коридоров, строений, кабинетов и слу­жебных зданий, что сразу сужает круг переговоров. Равно важны, однако, и нормативные соглашения относительно того, что «значат» для индивидов эти опоры, а также другие межличностные сигналы. Т. е. регионализация подразу­мевает правила, соглашения и представления о том, кто какое пространство может занимать, кто может удерживать «желаемое» пространство и кто может передвигаться в про­странстве (вот почему на Рис. 5 стрелка идет от «нормати-визации» к «регионализации»). Другая важная сила, кото­рая связана с нормативизацией, но является также независимым и самостоятельным фактором, — это рутинизация. Регионализация деятельности во многом облегчается, ког­да совместные действия рутинизированы: индивиды дела­ют приблизительно одно и то же (движения, жесты, раз­говоры и т. д.) в одно время и в одном пространстве. И на­оборот, рутинизации и нормативизации способствует регио-нализация. Следовательно, между этими процессами имеет­ся взаимная обратная связь. Установившиеся регулярные процедуры облегчают упорядочение пространства, но раз упорядочение произошло, эти рутинные практики стано­вится нетрудно поддерживать (разумеется, если простран­ственный порядок рушится, то же происходит и с рутинны­ми процессами).

На Рис. 5 видно, что создание норм, или «нормативиза-ция», как я это называю, оказывается критической точкой в процессе структурирования. К сожалению, понятие «нор­мы» стало немодным в социологической теории, главным образом, из-за его ассоциаций с функционализмом. Я пред­лагаю сохранить это понятие, но использовать его за рам­ками простых положений типа: для «каждой статусной позиции имеются обслуживающие ее нормы» или «роли суть узаконения нормативных ожиданий». Оба эти положе­ния иногда верны, но все же они — больше особый случай нормативного взаимодействия, чем общее правило. Рис. 5 показывает, что я рассматриваю нормы как процесс, возни­кающий в связи с проблемами утверждения значимости притязаний, учета ситуации и принятия ролей. Когда люди «переговариваются» о том, что считать правильным, долж­ным и эффективным (процесс утверждения значимости), когда они переговариваются о процедурах истолкования или «этнометодах», нужных для возникновения у них чув­ства общей реальности (учитывание ситуации), и когда они пытаются поставить себя на место других и перенять их «перспективы» (принятие роли), — они действительно разрабатывают некие имплицитные, временно обязыва­ющие «соглашения» о том, как им следует взаимодейство­вать и приспосабливать свое поведение друг к другу. Если бы люди не умели этого делать, взаимодействие было бы слишком трудным, ибо тогда мы бы постоянно и непра­вильно спорили о надлежащем поведении. Регионализа­ция, рутинизация и ритуализация (последнее понятие обо­значает стереотипные последовательности «жестов» в среде участников взаимодействия) помогают развитию этих имплицитных соглашений. Такие нормы становятся частью общих фондов знания и используются в соответствующих контекстах. И в самом деле, многое в принятии ролей, в учете ситуации и в утверждении значимости взаимных при­тязаний вертится вокруг усилий людей растолковать [друг другу] в конкретной ситуации, какие именно нормы бе­рутся из запасов знания.