Нравственность и познание истины

После предыдущего ясно одно: мораль - не резонирующее человеческого разума, не явление, созданное сознательно человеческим разумом и волей, она, как и все общественные учреждения - продукт естественного развития, которое, будучи обусловленно естественными и естественно необходимыми чувствами и идеями людей, возникает из взаимодействия между ними и стимулирующими, активными силами жизни как результат взаимодействий и противоречий между природой и человеческой жизнью. Отсюда следует, что в этом продукте мы можем различить два элемента - естественный и человеческий. Первый - вечен и неиз­менен, он повторяется всегда и всюду во все времена и во всех странах, последний - вечно изменяется, так как он представляет индивидуальное, индивидуальный вид рефлекса человека на отношения и силы природы. Поэтому в морали всех народов и времен мы всегда находим нечто сходное, типичное, наряду с изменяющимся индивидуальным: всегда и всюду один и тот же социальный естественный процесс создает мораль, тогда как различные модификации этого процесса различно влияют на социально-психический продукт.

Человек от природы поставлен в круг необходимостей, которые он не в состоянии изменить. Его стремление с естественной необходимостью направлено к тому, чтобы приспособиться как можно лучше к этим необходимостям, устроить свою жизнь по возможности удобней. Привычка приучает его к худшему: она его притупляет. Он привыкает к терниям и более не чувствует их. На страдания, причиняемые ему, он смотрит, как на следствие высшей необходимости, сознавая бесцельность протеста, он прекращает бесполезную борьбу и только инстинктивно старается несколько смягчить свой суровый жребий.

Следуя этому естественному стремлению, или, лучше сказать, подталкиваемый им, поступая только так, как само собой следует из его свойств и его положения, но при этом размышляя (что тоже лежит в его природе), индивид верит в свободу своих действий. Доказательство этой свободы он видит в индивидуальном колорите своих действий, который, впрочем, является следствием рефлексии, по форме различной, а по сущности одинаковой. Если он в этом стремлении, которое выра­жается в действиях, хотя и сопровождаемых размышлениями, попадает на такой род поведения, который после долгого опыта покажется ему самым подходящим, целесообразным и соответствующим его положению, то он такое поведение считает правильным, единственно хорошим и нравственным, противоположное поведение считает он безнравственным.

Таким образом, человек попадает в круг моральных идей, который как раз соответствует меньшему или большему кругу его потребностей и опыта, низшей или высшей ступени его культурного развития, более простым или сложным жизненным отношениям. К этим моральным идеям он приноравливается, с ними растет и развивается.

Мы видели, что все моральные чувства индивида развиваются только в сфере его социальной группы, путем воздействия этой группы на индивида.

Вообразим себе примитивного дикаря, человека - стадного зверя, какова его мораль? К своим его привязывает естественное чувство принадлежности к одной орде. Они помогают ему в нужде, держатся заодно с ним, защищать их - таковы его моральные идеи. А чужие - члены других орд - подстерегают их, похищают их имущество, врываются в их леса, уменьшают их пищу, при случае убивают их, похищают у них сочленов. Убивать этих чужих, отнимать у них имущество - такова вторая главная моральная идея диких.

Естественный, вечный элемент этих идей остается присущим духу человека, переживает дикость, и сущность его сохраняется в течение всей жизни человечества, а меняются и совершенствуются только внешность и форма его. По отношению к чужим еще и теперь, как и тысячелетия тому назад, действует борьба за господство; между двумя чуждыми социальными группами еще и теперь, как и прежде, возможны только два отношения: борьба или союз для борьбы с третьей группой. По истечении тысячелетий развития, среди высшей цивилизации перед нами выступает та же примитивная мораль дикарей под видом патриотизма, героизма и храбрости. Ведь моральные идеи меняют лишь форму, зерно их бессмертно, т.е. умирает только с человечеством.

Удовлетворение своих телесных потребностей естественным путем является наслаждением как для дикаря, так и для культурного человека. К этому естест­венному факту примыкает круг моральных идей, которые со временем меняют свою форму, но не сущность.

Член орды больше культурного человека чувствует себя частью целого, так как без своих, без своей орды его жизнь, каждое мгновение отдается на произвол враждебной силе зверей и чужих орд.

Удовлетворение голода и жажды не может казаться безнравственным дикарю, на доставление пропитания беспомощным своим детям он должен смотреть как на хорошее и полезное дело, как на нравственный долг.

Между молодыми и старыми, беспомощными и работоспособными создается . взаимное отношение поддержки и благодарности, отношение, которое становится в переменах возраста взаимным. Эта поддержка детей и стариков создает нравст­венную идею, но если времена, обстоятельства и индивидуальные свойства приучат орду к прекращению бедственной жизни стариков посредством их умерщвления, то и такая практика по временам и в известных местах приобретает характер нравственных поступков. Точно так же в разных местах и в разное время различно обстоит дело с воспитанием и умерщвлением детей. Зерно нравственной идеи одно и то же, поступки, возникающие из естественного стремления, применяются в той или иной форме, и моральной признается та практика, которая удержится и окажется целесообразной.

В зависимости от времени и обстоятельств, в зависимости от индивидуального характера орды, от физических и духовных качеств регулируются отношения полов в орде и разделение хозяйственного труда. И возникает ли из всех этих факторов беспорядочное половое сожитие, полигамия или полиандрия - признан­ное целесообразным и продолжительное применение всех этих форм половой связи будет составной частью морали, моральным долгом и моральной заповедью.

С господством одной орды над другой, или с союзом двух орд с целью отразить или покорить третью, или, наконец, с холопством и рабством, появившимися вследствие взятия в плен чужих, расширяется круг жизненных отношений, откры­ваются новая сеть поступков, новая практика, и следовательно, возникает новая сфера моральных идей.

Целесообразный способ обращения с пленными, рабами и холопами, целесо­образный характер отношений к союзникам создают основу для моральных воз­зрений. Разумное, целесообразное господство над подданными является единствен­но нравственным, верность союзникам создает новую моральную идею, различное обращение с членами различных общественных групп прежде, чем создать новое моральное право, ведет к созданию новых правил морали. Различное общественное Положение молодых и старых поколений, мужчин и стариков, женщин в разные возрасты жизни, господствующих и зависимых, богатых и неимущих делает Целесообразным и разумным различное поведение в известных жизненных обстоя­тельствах: поэтому образуются и различные жизненные масштабы морального -Для людей, стоящих в различных жизненных положениях. Так, например, безуслов­ное послушание признается моралью холопов и рабов, несокрушимая энергия и строгое обращение - моралью господ. Так, например, убийство господина может рассматриваться как поступок, безнравственный для раба, а убийство раба ни в коем случае не считается безнравственным поступком для господина.

Но человек не довольствуется простыми фактами. Рефлектирующему челове­ческому духу всегда свойственно стремиться к отысканию таких причин, которые не имеют ничего общего с естественными причинами фактов. Как только ему встретится факт, он всегда старается дать ему объяснение, которое было бы, по возможности, первоначальным. Человек по природе - мифолог, поэт, вымышляя для явлений природы поэтические, большей частью антропоморфические объясне­ния и отвлечения, он делает то же и с общественными фактами. Каждое фактичес­кое состояние он объясняет поэтически, мифически. Приписывая свое бытие творчеству сверхъестественного существа, он и все общественные различия сводит к различным актам творчества этого существа. Что в общественной организации создано силой отношений, то он сводит, главным образом, к первоначальному установлению Творца мира. При этом им бессознательно руководит стремление сообщить каждой своей нравственной идее высшую санкцию. Когда социальные отношения развились настолько, что убийство стало наказываться и охрана жизни ближнего стала моральной заповедью, тогда его любовь к мифологии создает Бога, который является в пламени, среди блеска и грома для того, чтобы дать законодателю скрижали закона, на которых стоят слова: не убий! Таким путем человек мечтает построить здание морали на прочном фундаменте. Такой характерной особенностью всякая человеческая мораль обладает с давних пор и до наших дней. Продукт фактов и действительных отношений, объясняемый и сопровождаемый вымышленными обстоятельствами - в таком виде выступает пред нами мораль всех времен и стран. Постоянно в ней вымысел и истина переплетаются в нераздельную общую картину. В таком-то виде, как нераздельное целое, запечатлевается мораль в чувстве людей: иначе понять ее они не могут.

Основывается ли мораль в теологические эпохи на божественной заповеди, выводится ли она в философские времена из прирожденных человеку моральных идей - всегда мы видим, что вымысел и истина сплавляются воедино, и одно, по-видимому, не может существовать без другого. И вместе с моралью, проникающей в духовный мир человека, становящейся частью духовного Я, подкрепляющий мо­раль миф укореняется в душе человека.

И вот создается взгляд, будто мораль может быть строго охраняема при помощи мифа, будто всякое посягательство на миф должно привести к падению морали! Так смотрели издавна, так смотрят и теперь. Сократ был обвинен в уничтожении добродетели и морали, этих действительных сил жизни, так как он подвергал сомнению существование олимпийских богов, этих продуктов фантазии. Так точно и теперь смотрят как на опасного врага морали, на всякого, кто отваживается дерзко критиковать или подвергать сомнению один из мифов, объясняющих и подкрепляющих нашу мораль, на всякого, кто отрицает "врожденные, всегда и вечно истинные моральные идеи" и старается представить мораль как продукт фактических социальных отношений, способных изменять и принимать разно­образнейшие формы, приспособляясь к фактическим отношениям. Такую борьбу наивности против истины во имя морали мы видим в разнообразнейших сферах.

Развитое моральное чувство создало миф моногенизма, оно пытается объяснить и подкрепить идею и чувство любви к ближнему при помощи мифа происхождения всех людей от всех родителей. На полигенизм смотрят, как на нечто безнрав­ственное, как будто он опасен для морального чувства любви к ближнему, хотя это последнее может быть так же хорошо построено на единстве рода полигенистического человечества, в действительности, однако, оно имеет совершенно иной базис, лежащий в культурном развитии человечества.

Такое же зрелище в безличных формах представляет нам история сектантства и религиозных расколов. За неимеющими значения религиозными обрядами при­знается прямая связь с известными нравственными идеями, и отрицание этих обрядов признается отрицанием моральных идей, в действительности не имеющих с ними никакой внутренней связи.

Всякой новой философской идее, всякому приобретению науки предстояло выдержать борьбу с мнимыми "охранителями и защитниками морали".

Когда "просвещение" XVIII века, тогдашняя материалистическая философия отвергала несколько господствующих предрассудков, отовсюду раздался иезуит­ский крик ужаса, будто просвещение и материализм ниспровергают мораль. Так как в данное время существовало мнение, что душа - временная обитательница человеческого тела, что по разрушении его она прямо подымается на небо и там начинает новую жизнь, то всякая мораль и этика должны были зависеть от сохранения этой веры. Кто сумел усомниться в бессмертии души, тот грешил против морали и нравственности, как будто бы последние могут развиваться только на почве дуализма между телом и душой и бессмертия последней. В известные времена старались этим учением подкрепить существующий моральный строй, и при недостатке лучшего знания такая попытка была, конечно, только похвальна. Но в тот момент, когда прогресс знания показал, что такая основа морали неверна, эта основа становится шаткой. Однако отсюда ничуть не следует, чтобы отрицание этой мнимой основы ниспровергало мораль или ей угрожало, ведь, во-первых, основа морали - действительность, а не вымыслы, а во-вторых, все эти благочестивые вымыслы нисколько не помешали высшей безнравствен­ности, ужасам инквизиции и процессам против ведьм - величайшим преступлениям, которые когда-либо совершало человечество.

Точно так же обстоит дело с враждебным отношением к дарвинизму. Так назы­ваемое происхождение человека он нижестоящих животных теология объявляет ниспровержением всякой этики и морали: как будто бы этика и мораль находятся в какой-нибудь фактической связи или являются следствием традиционного учения о сотворении человека!

Такое же явление встречаем мы в сфере государственной теории. Фактическое развитие права создало моральную идею государства. Из естественных и естест­венно необходимых стремлений выросло человеческое государство, оно стало в цивилизованных странах тем, чем оно является теперь - охраной права и нравов, опорой благосостояния и культуры. Этот факт создал в человеческом духе мораль­ную теорию государства, один из тех прекрасных мифов, соответствующих этим фактам, в силу которого государство возникло из общественного договора, заклю­ченного участниками государства для охраны права и применения справедливости. Этот миф является подходящим выражением для идеи государства, созданной фактическим развитием его.

И когда ныне объективные изыскания и исследования фактов приводят к тому результату, что его существование обязано лишь перевесу силы одних над другими, вновь раздается крик ужаса со стороны "нравственных" трусов и святош: ниспро­вергают право, извращают общественную и политическую мораль!

Такова всегда политика глупых родителей, которые думают, что детям можно внушить мораль и чувство, привив им страх ко всевозможным привидениям. Могут ли такие узкие и ограниченные взгляды ввести науку в обман? Мораль есть спелый плод фактического культурного развития, она ни в коем случае не может быть поколеблена научным исследованием ее действительных основ, больше того, для развития и успеха морали, конечно, гораздо целительнее истина, чем вздорная ложь, на которой до сих пор безуспешно старались построить мораль.

Так как возникновение моральных идей есть слишком трудная проблема, слишком трудная сторона человеческого знания, то гораздо легче было объяснить его с помощью поэзии и сказок, свести к ним существование морали. Всякое науч­ное нападение на эти сказки еще до сих пор считается нападением на нравственный мировой порядок.

А между тем нетрудно заметить, что как раз наоборот, всякий прогресс познания истины и, в частности, познания природы, может только содействовать морали. Жизненные события складываются из велений природы и поступков людей. Эти последние разумны, если соответствуют тенденциям природы, они неразумны, коль скоро презирают эти тенденции и идут вразрез с ними. Поэтому можно дать только один принцип для разумности человеческих поступков, следо­вательно, для человеческой морали и этики они должны соответствовать тенденции, смыслу велений природы. Поэтому познание природы, естествознание в своем истинном объеме, обнимающем все стороны человеческой жизни, есть единственный и необходимый базис всякой морали и всякой этики, как науки.

Без естествознания нет морали, и поэтому мораль стоит на низкой ступени там, где естествознание находится в пренебрежении, и тем выше и чище мораль, чем выше прогресс в познании жизни природы. Понять это очень просто. Природа имеет все те свойства, которые восточный монотеизм приписывает своему Богу, -Вездесущность и Всемогущество, так как, в сущности, понятие Бога есть, может быть, только бессознательный и поэтический, а позднее непонятный и неясный символ природы. Из этих свойств природы следует, что всегда и всюду со-рершается только то, чего хочет природа, т.е. то, что согласно с нею. Человек подчинен велениям природы. Он стоит под давлениям ее требований, должен удов­летворить естественные потребности, он живет сообразно силам и потребностям, данным ему природой и, следуя ее велениям, должен окончить свой век. Это всемогущество природы и совершающиеся на почве его процессы глубоко запечатлеваются в душе человека: ему трудно представить себе другой способ бытия. Существующий же способ бытия кажется ему правильным и справедливым, разумным и нравственным. Для жизненных процессов у него нет другого масштаба, как предполагаемая воля природы, т.е. видимые его тенденции.

Что "естественно", то кажется ему по одному этому уже разумным и нравствен­ным, а "неестественное" есть синоним неразумного и безнравственного. Так, на велениях природы воспитывалось этическое чувство человека, нормы природы, которые в социальной жизни превратились и конденсировались в его мозгу в нравственные идеи.

От природы взрослые и старики берут на себя руководство подрастающим поколением, уважение и почитание молодых к старшим соответствует нашей нравственной идее. Что естественно, что согласно с природой, то и нравственно.

Во всем, естественно возникает, согласно с природой, заключается вечное, проч­ное и неизменное основание всякой этики и морали, этические же и моральные поступки есть не что иное, как применение масштаба естественной тенденции, веления природы к жизненным явлениям.

Отсюда следует, что в сущности, должна существовать только одна мораль, ко­торая всегда и всюду так же проста и неизменна, как веление природы; но если, несмотря на то, существуют во времени и в пространстве различные этические воззрения, то это является результатом того, что во-первых, познание природы не всегда и не всюду находится на одной и той же ступени, и что люди в этом отно­шении часто предаются грубейшим заблуждениям, во-вторых, что существуют це­лые области человеческой жизни, как, напр., социальная область, которые не относятся вовсе к нашим близоруким знаниям в областях природы, в которых со­вершенно не подозреваются и не предполагаются веления природы и в которых, следовательно, совсем не может быть и речи об изменении унаследованных моральных идей в смысле познанной "воли природы", возможного приближения к ее тенденциям.

Итак, наука, исследуя истину, в частности, обращаясь к природе и ее велениям, стараясь исследовать последние и в социальной области, работает в духе морали и способствует ее прогрессу, при этом случайно она может свергнуть старых, люби­мых идолов и вызвать этим жалобный вопль "моралистов".

ПРАВО

До сих пор изучение и понимание права колебалось между индивидуализмом и совершенно неопределенным коллективизмом. Обе эти крайности боролись одна с другой, от одной к другой бросалось развитие литературы, и так как истина не заключается ни в одной, ни в другой - то нечему и удивиться, что нас не удов­летворяют ни философия права, ни вообще господствующие научные системы права, что пресыщение и пустота являются продуктом длившейся целые столетия работы различных школ философии права.

Бросим краткий ретроспективный взгляд на этот печальный путь заблуждений. Самые первоначальные нормы человеческих действий получают свою санкцию частью от сложившихся обычаев, частью - от предполагаемой воли богов; вера и обычаи - первые источники права, т.е. того, что считается критерием поведения. Пробуждающаяся мысль общества смотрит на первые попытки юриспруденции как на источник права власти и государственный закон, отличая их от религии и морали. Таким наивным пониманием не могло удовлетвориться проникающее глубже научное стремление, отсюда начинается circulus vitiosus: одни ищут источ­ник права просто в человеке, в его природе, в его стремлении к общежитию или в тому подобных приписанных ему свойствах, другие думают найти этот источник в коллективном целом, в народе, в обществе и его "общей воле", в народном духе.

Но истина лежит посредине. Право - не продукт индивида, не сознание природы и ее свойств, оно и не создание народа и даже выдуманной ad hoc общей воли и народного духа. Право - социальное явление, т.е. форма совместной жизни, созданная столкновением разнородных и неравносильных социальных групп. Эта разнородность и неравенства являются необходимыми предположениями всякого права.

В примитивной орде, которая представляет однородную, единую и недифферен­цированную группу, совсем нет права, да оно здесь и не нужно, так как на этой ступени развития, в таком состоянии люди удовлетворяются несколькими рели­гиозными представлениями и обычаем. В примитивной орде царит полное равен­ство, а оно не является почвой, на которой могло бы вырасти право. Поэтому там нет ни семейного права (там господствует смешение полов), ни права собствен­ности, следовательно, нет и наследственного права. А при отсутствии торговли и сношений, конечно, нет ничего подобного и нашему имущественному праву. Не обнародованные нормы регулирует жизнь. Что произошло, то священно; для того, чтобы регулировать жизнь примитивной орды, вполне достаточно форм жизни, созданных с течением времени потребностями - форм жизни, сумму которых мы называем обычаем, которые сводятся в большинстве случаев, к воле богов, так как возникновение их происходит незаметно.

Только при столкновении разнородных групп, после того, как установлено под­чинение одних другим и приходится подумать о совместной жизни неравных этни­ческих элементов, т.е. приходится подумать об организации господства (а для этой цели недостаточно обычаев одной стороны, потому что они не признаны обычаями чуждого элемента), только тогда сила и преимущество более сильных устанавливают возможность совместной жизни и порядок жизни: вот эти-то установленные таким образом формы жизни неравных элементов друг подле друга, упрочняясь путем практики и привычки в нормы и принципы, создают право.

Так, вследствие похищения женщин чужого племени возникло впервые семейное право, как господство мужа над своей женой; так, вследствие подчинения чуждого элемента и превращения его в служебный возникло право господ на своих рабов, а вследствие различия между господином, которому принадлежат земные плоды, и рабом, который обрабатывает землю для господина, возникло право собственности. Земля вместе с приобретенным господством переходит в семье от отца к сыну, благодаря чему возникает наследственное право. Если в эту примитив­ную организацию вступает чужой торговый элемент, то обмен благ создает имущественное право, и прежде всего обязательственное, долговое право со всеми его усложнениями, вызванными развитием торговли и оборота.

Вообще говоря, право всегда создается столкновением неравных социальных элементов, и отсюда вытекает, что всякое право носит на себе печать своего происхождения.

Нет ни одного права, которое не было бы выражением неравенства, так как всякое право есть компромисс между неравными социальными элементами, перво­начально принудительно осуществленное примирение противоположных интере­сов, получающее санкцию нового обычая только путем практики и привычки. Так, семейное право подчиняет жену и детей господству отца и сперва принудительным образом устанавливает примирение противоположных интересов, пока со време­нем практика и привычка не заменят первоначального принуждения новым обы­чаем и новой моралью.

Точно так же право собственности нормирует неравенство между собствен­никами и неимущими по отношению к объекту собственности, наследственное право - неравенство между наследником и всеми "ненаследниками" относительно наследства, долговое право - неравенство между кредитором и должником по отношению к предмету обязательства. Короче говоря, всякое право возникает из неравенства и имеет в виду поддержать и утвердить его через установления господ­ства более сильных над более слабыми, в этом отношении всякое право есть вер­ное зеркало государства, которому оно обязано своим возникновением и целью которого является тоже не что иное, как поддержание порядка совместной жизни неравных элементов посредством господства одних над другими. И так как поддер­жание неравенства есть душа, принцип всякого права, то всякому праву соответст­вует обязанность, всякому активному объекту права должны соответствовать один или много пассивных субъектов, подобно тому, как и в природе государства лежит тот факт, что оно состоит из господствующих и подчиненных.

ПРАВО И ГОСУДАРСТВО

Уже из предыдущего следует, что право может возникнуть и мыслимо только в государстве. Вне государства нет права, так как право есть специфически государ­ственный институт, плоть от плоти и кровь от крови. Каждое право есть часть государства и, так сказать, содержит в себе известную меру государственного гос­подства. Откуда приходит эта мера господства во всякое право, если не из огромного резервуара господства, который мы называем государством? Государственное господство распределяется из этого огромного резервуара, подобно водо­проводу, через большие трубы права, стоит только отвернуть кран исполнения - и государственное господство, государственная власть налицо. В культурном госу­дарстве за право государственного господства платят маленькую пошлину, боль­шей частью, в форме штемпельной марки. Но можно ли себе представить право без государства? Так же мало, какводопровод без резервуара, без сети, труб и кранов.

При всем том схоластики сумели создать многочисленные системы "естест­венного права", права, которое якобы существует и действует независимо от госу­дарства, вне его и над ним. Теперь естественное право, к счастью, побеждено: оно умерло и погребено.

Однако дух этого права все носится над волнами юриспруденции. Юристы все еще говорят о правах, которые "прирождены" человеку. Кроме основных прав, "провозглашенных Французской революцией", как например, "права" свободы, ра­венства и т.д., сюда относятся еще другие "неотъемлемые" права, напр.: "право жить", "право на труд" и т.п. В большинстве случаев такие права, если они могут быть выведены из "идеи человека", как "свободного, духовно-разумного" существа, выводятся из "идеи справедливости". Мы не будем теперь указывать на произволь­ность и пошлость таких дедукций. Все посылки этих естественноправовых дедук­ций, еще живущих, несмотря на смерть естественного права, - ложны. Чистая фантазия, что человек - "свободное" существо, еще большая фантазия, что он -"разумное" существо. Если под "разумностью" понимать то свойство, в силу кото­рого всякий человек в своих поступках управляется разумом, а не слепыми силами, то ни в коем случае "человека", принимая это слово, как родовое понятие, нельзя назвать разумным. Это признание "неотъемлемых человеческих прав" основы­вается на самом неразумном самообоготворении и слишком высокой оценке чело­века и его жизни, равно как на полном игнорировании единственно возможных основных основ существования государства.

Призрачные свобода и равенство несовместимы с государством, они - прямое отрицание последнего. Для людей нет никакого другого выбора, кроме государства с его неизбежными несвободой и неравенством, или анархии.

В первом есть много неизбежного зла, но, с другой стороны, оно содействует охране величайших благ, которые могут быть достоянием человека на земле. Анархия же есть возведение неизбежного в государстве зла в зло беспредельное, в то же время она не может доставить самого ничтожного из государственных благ, ибо самым большим злом для людей являются те же люди, их глупость и подлость. Государство едва сдерживает уздою власти это зло, в анархии же оно свирепствует необузданно и громоздит преступление на преступление. Итак, или государство, или анархия - иного выбора не может быть, мы не можем возвратиться к примитивной орде. А между этими двумя образами социального бытия - государ­ством и анархией - выбор не труден.

Не меньшую ошибку делают те, кто думает вывести право из "справедливости", и ставят выведенное таким образом право над государством и предлагают госу­дарству реализовать его. В основе такой дедукции лежит оптический обман. В самом деле, что такое справедливость? Откуда мы можем получить о ней представ­ление? Только факт права, как оно создалось в государстве, воспитывает в нас идею справедливости, идея справедливости образуется благодаря праву, и наша восприимчивость к ней, наше ощущение справедливости, наше чувство справедли­вости не имеют никакого другого источника. Этой истине совсем не противоречит то, что мы в том или в ином случае можем признавать право несправедливым, противоречащим справедливости: развитие нашего чувства справедливости, совер­шающееся под влиянием права, может, по-видимому, настолько опередить разви­тие самого права, насколько развитие государственных отношений вместе с чувст­вом справедливости опережает все институты права, существующие еще только в силу писаного закона или укоренившейся практики и традиции. В подобном случае наше стремление к справедливости есть лишь предшественник нового законного права, которое уже зародилось в жизни и соответствует данной стадии

развития государства, которое, можно сказать, уже существует как еще ненаписан­ное, но уже признанное, однако нужно делать различие между стремлением к реформам, которые основываются на существующих в государстве отношениях и вытекают из степени его развития, и между такими требованиями, которые противоречат существу государства и всему его историческому развитию. Одним словом, нужно отличать правильные стремления к реформам, вытекающие из существа государства, от утопий. Первые вытекают сами собой из всего прежнего развития государства, последние же совершенно отрешаются от государства и ста­новятся на такую почву, на которой никогда не стояли государственные институты. Такая почва - свобода, равенство и совершенно независимая от государства абсо­лютная "естественноправовая" справедливость. Что такое эта "справедливость", как она создается - об этом мы ничего не знаем и ничего не можем знать. Наша идея справедливости есть простая абстракция от права, она стоит и падает с этим своим основанием. Представим себе, что из нашего прошлого исчезли государ­ственное развитие и право - и из нашего духа исчезнет всякий след понятия справедливости. Это знает уже Платон и, когда он в своем "Государстве" подходит к объяснению понятия "справедливого человека" и "справедливости", он начинает это объяснение описанием основания государства из разнородных неравных элементов и, предполагая, что каждая социальная составная часть принимает в государстве соответствующую ей роль, называет эту организацию государства и государственного строя справедливой, а то нормальное состояние государства, в котором каждый подчиняется выпадающей ему роли, является для него идеалом справедливости. Только этим окольным, или собственно естественно возможным путем, исходя из понятия государства, Платон постигает понятия справедливого, которое он затем прилагает, как масштаб, к отдельным людям².

К справедливому в государстве вполне относятся слова Тразимаха в диалоге того же имени: "Я именно утверждаю, что справедливое есть удобное для силь­нейшего". Ведь, в самом деле, в государстве более слабый должен подчиниться и приспособляться к более сильному, и правовой порядок государства не может быть не чем иным, как таким, который больше всего удобен для самой крупной силы в государстве, впрочем, такой порядок в государстве для более слабого является сравнительно самым лучшим, и в этом смысле государственный правовой порядок представляет естественно мыслимую идею справедливости, единственный источ­ник, из которого мы можем черпать представление о справедливости и справед­ливом. Но этот правовой порядок был всегда и всюду антиподом свободы и равен­ства, и должен быть таковым по природе вещей. Напротив, он всегда и всюду был выражением реальных отношений силы социальных элементов государства. С изменением этих отношений и особенно с прогрессивным развитием государства в области народного хозяйства, искусства и науки эти отношения силы претерпевают постепенное изменение в пользу большей гуманности и мягкости, вместе с тем гуманизируется и правовой порядок, право, вместе с тем и больше совершенст­вуется отвлеченная от него идея справедливости. Но теперь, как и во время Пла­тона, только государство может быть масштабом справедливости, поэтому необхо­димые условия его существования и сохранения образуют границу этого понятия.

Что должно делать государство, то справедливо, но никогда не может быть справедливым то, чего государство не может делать.

ПРАВО И НРАВСТВЕННОСТЬ

Мы видели, что право возникает при столкновении разнородных социальных элементов, когда коллективное целое уже не может быть сдержано простым обы­чаем, мораль одних не является в то же время моралью других. Такое противо­речие нравственных воззрений, делающее невозможным существование социального единства, примиряется правом, сперва в форме повеления господствующих. Выше мы указали, что и это право со временем превращается в обычай и мораль, так что оно, как право, в то же время становится содержанием новой морали. Мы должны разъяснять это кажущееся противоречие между моралью, предшествую­щей праву, и моралью, вновь создаваемой правом.

Откуда произошли обычай и мораль примитивной орды? Из требований жизни, из общих потребностей примитивного социального единства. В новой социальной совокупности, образовавшейся из двух или нескольких разнородных элементов, эти жизненные потребности необходимо слагаются иначе, становятся иными. Конечно, вследствие отсутствия общего обычая и морали, эта новая совокупность сдерживается сначала силою, принуждением и государственным правом. Но в этом новом социальном единстве не может не быть действия практики и привычки, действия тех сил, которые ведут в примитивной орде к созданию прочного обычая и морали.

Новое право намечает только путь, которым должны были создаваться не­обходимые жизненные формы нового социального единства и по которому они со временем должны были пройти во всеобщее сознание.

Это очень легко понять. Новое социальное единство, новое общество консоли­дируется, оно находит, в конце концов, для своего бытия известные формы, кото­рыми его сочлены должны так или иначе удовлетвориться и которым они должны подчиниться.

Тем ли иным путем люди ищут и находят известные формы мирного совмест­ного существования, подчиняются их необходимости и, признавая и принимая последнюю, создают новый обычай, новую мораль, первый толчок к которой дается правом. Как же относится к этой новой морали сложного общественного тела прежняя мораль ее отдельных элементов?

Старая мораль социальных элементов необходимо должна подчиниться этой новой, ибо в то время, как первая обеспечивала состояние простой группы, новая обеспечивала состояние группы более сложной.

Иллюстрируем это примером. Для примитивной орды, для простого племени враг и чужой - идентичные понятия. Ее мораль повелевает ей щадить лишь своих и, напротив, без рассуждений истреблять чужих. Но с того момента, как чужие об­разуют составную часть нового общества, в положении ли рабов, союзников, или класса, принятых в каких-либо интересах старого общества (каковое отношение устанавливается договором, из которого возникает право) - с этого момента старая мораль должна уступить место новой. Интерес нового общества, создающий новое право, медленно уничтожает старую мораль, отождествляющую "чужого и врага", и прокладывает дорогу новой, в силу которой раб, союзник или принятый в состав группы инородец имеют притязание на охрану и уважение, хотя старая мораль еще долго оставляет известные рудименты в воззрениях и чувствах - новый интерес нового целого создает все-таки новую мораль, которая оказывается победитель­ницей старой.

Этот процесс, процесс образования новой морали под влиянием прогрессивного образования права происходит во всех областях правовой жизни.

Хотя в примитивной орде, или даже и в феодальном государстве средних веков имущество низших классов, напр., имущество странствующих купцов, могло послу­жить хорошим призом господствующим классам, рыцарям-хищникам, хотя подоб­ный грабеж нисколько не грешил против старой морали, не наносил никакой "по­рухи" рыцарской чести, но все-таки новое право, которое в интересах целого охраняет собственность и имущество горожан, медленно прокладывает путь новой морали, и эта новая мораль ныне запрещает дворянству отнимать у горожан их мнение. С трудом и медленно, но преодолевая все препятствия в течение столетия, право государства создает новую мораль для области имущественных отношений, и теперь для нас уже непонятно, как в средние века рыцари и дворяне, столь доро­жившие честью, нимало не задумывались и не стыдились напасть на первый же попавшийся им город и отнять трудовое имущество у горожан.

Вытеснение старой морали новой под влиянием нового права, вызванного по­требностями и интересами нового общества, яснее всего сказывается в развитии патриотического чувства. Первоначальное племенное сознание отдельных соци­альных элементов государства со временем превращается в народное и наци­ональное сознание. В то время как по старой морали личность обязана была к преданности только в отношении к ее сингенетической группе, существование интересов нового общества создает новую мораль, которая требует от личности безусловной преданности целому, составленному из разнообразных в этническом и социальном отношении элементов.

Нужно ли подтвердить это примерами? Найти их нетрудно.

Каков был патриотизм, к которому мораль обязывала каждого немца еще не­сколько десятилетий тому назад? Обозначив его словом "партикуляризм", мы тем самым указываем значительную перемену, которой подвергалась в этой области мораль под влиянием фактов и нового права. Старой морали соответствовал еще Рейнский союз - факт, который теперь тот же народ и в той же стране называет в высшей степени безнравственным, изменой и беззаконием. Такая перемена совер­шилась со времен Иены и войны за освобождение, со времен права Германского Срюза и права Новой Германской Империи. Прежняя мораль элементов нового общества должна была уступить новой морали последнего, толчок образованию которой был дан новым правом. Как новое право прокладывало путь новой мо­рали, создавало его, точно так же новая мораль является теперь сильнейшей опо­рой нового права, пока в вечной смене земного новые факты и отношения вновь не создадут нового права, жертвой которого станет существующая мораль.

Легко предусмотреть те воззрения, которые могут быть выставлены против нашего воззрения на отношение права к морали. Часто, по-видимому, дело обстоит как раз наоборот. Именно в нашем столетии мы часто замечаем, как подгнившее право уносится могучим потоком "общественной морали". В действительности, однако, и в подобных случаях это подгнившее право долго является лишь испан­ской стеной, за которой происходят лишь другие отношения и факты, настойчиво требующие своего признания в праве, и несмотря на то, что существующее писаное право формально противодействует исполнению этих требований, и без того уже создавших мораль, последняя, усилившись и овладев сознанием масс, в один прекрасный день рождается подобно буре, разрушает испанскую стену старого права и отбрасывает ее, как кусок бумаги, после чего давно уже требуемое факта­ми и отношениями новое право - право, вошедшее уже в моральное сознание, -находит себе выражение и признание в законе. Для уяснения всего этого процесса я позволю себе воспользоваться несколько тривиальным сравнением.

Помимо правомерного, законного союза нации с признанным всем светом пра­вом, тайно, в силу фактических отношений, нация вступает в незаконный союз с другим новым правом, еще боящимся дневного света, правом, которое в этом союзе с нацией создает еще незаконную мораль; эта последняя, родившись и вы­росши, насильно уничтожает старое право, уже потерявшее свою силу и raison d'enre, вслед за чем происходит legitimatio новой морали per sub sequens matrimo-nium.

"Так существует все-таки неписаное, естественное право?" - слышу я торжест­венный клик приверженцев естественноправовой школы. Нисколько!

В такие моменты развития право стремится из темного недра фактических отношений к дневному свету и появляется на свет среди тяжелых мук родов. Но это отнюдь не право природы, не право разума, которое существует независимо от времени и отношений, это в каждом отдельном случае право, коренящееся в фак­тических отношениях, конечно, естественное и разумное, так как оно соответ­ствует этим отношениям, рождается ими. В этом смысле можно, пожалуй, назы­вать естественным и разумным право, вызванное во всяком отдельном случае отношениями и фактическими потребностями, но оно - не право природы или разума, источник которого лежит в естественном правосознании или разуме, и которое остается якобы неизменным и вечным: оно - естественное и разумное требование права, требование, которое возникает во времени и пространстве из реальных отношений и соответствует им, а потом, формулируясь в законе, стано­вится правом, после чего уже, как сказано, пускает глубокие корни в моральном сознании.

Итак, возражение, что мораль есть источник права, покоится на ошибочном представлении о фактическом процессе, в котором и естественное право точно также не находит себе подтверждения. Напротив, другое возражение, по-видимому, может сослаться на неопровержимые факты, а именно, то возражение, что право часто совсем не переходит в моральное сознание общества, несмотря на продолжи­тельную практику, оно все еще имеет против себя публичную мораль и, в конце концов, должно уступить ей. В самом деле, этот несомненно часто повторяющийся фактический процесс, по-видимому, констатирует первенство морали перед правом в качестве источника последнего. И здесь это только так кажется: дело обстоит совсем иначе.

Правда, мы часто наблюдаем, что право, в действительности, несмотря на под­держку государственной власти, остается, так сказать, только мертвым механиз­мом, что для своего функционирования оно всегда нуждается в государственном принуждении, что отвергнутое общественной моралью, оно никогда не может создать новой морали и, в конце концов бесплодно исчезает, не вызывая ничьего сожаления. Но если мы поближе познакомимся с тем правом, которое не сумело создать себе моральную почву и пустить в ней глубоких корней, мы убедимся, что такое право всегда возникает не из принудительных отношений жизни, а из минут­ной прихоти партий, из фальшивых идей и теорий, благодаря игнорированию фак­тических отношений и т.д. Такое право всегда витает в воздухе без устойчивости и силы, поддерживаемое только подкреплением извне, не имея собственной внутрен­ней жизненной силы. Чуждое и враждебное общественной морали, будучи не в состоянии создать новой морали, оно раньше или позже побеждается старой. Но подобное право уже заранее не право и, как таковое, не имеет никакой жизне­способности: это - мертворожденное право. Все сказанное нами об отношении и взаимодействии права и морали относится столько и к частному праву. Последнее также создает моральную атмосферу, как и первое, и совершенно так же в своем существовании обуславливается этой атмосферой.

Нужны ли примеры для доказательства этой истины? Обратите хотя бы вни­мание на перипетии процентного права (законов о ростовщичестве) за последние три десятилетия в некоторых государствах Европы, как напр., в Австрии. Старые строгие законы о ростовщичестве, соответствующие определениям ростовщичес­кого права, ведут свое начало от времен экономической связанности, несвободы и Цехового строя. Превышение максимальной степени процента (5 или 6%), наказу­емое государством, имело против себя и публичную мораль. Откуда возникла эта мораль, наказывающая превышение 6%? Экономические отношения, связанность и несвобода торговли, ремесел и сельского хозяйства вполне оправдывали законы о процентах; это строгое процентное право вытекало из процентных отношений, и в общественном мнении оно создало моральные представление о низости ростов­щичества. Между тем экономическое развитие неудержимо прогрессирует; экономические рамки падают; торговля, ремесла, земля становятся свободными; про­мышленность и производство достигают невиданного дотоле "процветания"; доход с них далеко перерастает прежние времена. Тогда начинает чувствоваться стесне­ние от старого процентного права. За стеной это писаного права дает себя чувствовать потребность в праве, более соответствующем новым отношениям, - и мораль, покоившаяся на старом праве, начинает падать. Старое процентное право теряет почву, оно отменяется, провозглашается новое право, полное свободы про­цента, которое скоро уничтожает старую мораль и создает новую, согласно кото­рой обе стороны ни в коем случае не видят ничего безнравственного в высоте про­цента (пока не наступают другие безнравственные моменты, как, напр., эксплуа­тация несовершеннолетних, неопытных, нуждающихся и т.д.). Теперь уже само государство соглашается на учреждение и даже само вызывает к жизни кредитные установления, уставы, которые вводят проценты, осуждаемые и наказуемые пра­вом и моралью два десятилетия тому назад. Во главе и в администрации таких учреждений можно встретить множество высокопоставленных лиц с безупречной репутацией, с высоким мнением о чести и нравственности.

Между тем экономический прогресс поутих; согласно экономическим законам не могла не настать реакция; торговля, ремесло, промышленность и сельское хо­зяйство снова пришли в упадок; их прибыльность упала. Прежде всего с упадком народного хозяйства оказалось стесненным новое процентное право с его безгра­ничной свободой процента. И вновь это право потеряло почву в фактических отно­шениях, которые требовали иного правового порядка. Потребность в таковом давала себя знать, новая мораль пошатнулась, - новое право должно было пасть, и старые процентные ограничения вновь стали законным правом. Сперва это вос­кресшее право берется еще с исчезающими остатками морали, основанными на павшем праве, но победоносно выдерживает борьбу, ибо "лишь живой имеет право" - и вот трансформация морали уже закончена, в то время когда государ­ственная власть и уголовный суд еще только прокладывают новому праву путь к общественной морали.

Если угодно, можно привести из всех областей частного права подобные приме­ры развития права из фактических отношений и морали из права. Мы позволим себе указать на многие изменения брачного права и морали, всякий раз возникаю­щие из него. Там, где нерасторжимость брака в течение столетия была законным правом, там на разводе лежит пятно безнравственности. И если фактические отношения, более свободное развитие современного общества принуждают к за­конному установлению развода, как недавно было во Франции, то новому праву еще долго приходится воевать со старой моралью. Недавно еще в парижском "Фигаро" по поводу нового закона была помещена статья, в которой говорилось приблизительно следующее: "Развод - отлично! Но вторичный брак разведенных? Этого общественная мораль во Франции не снесет". "Фигаро" может успокоиться: общественная мораль в Европе и во Франции по временам в сфере брачного права сносила кое-что посерьезнее, напр., jus primae noctis. И во Франции она скоро примирится и сдружится, если это уже не совершилось, с новым правом, с рас­торжимостью брака и новым браком разведенных, которое разумно, так как соответствует фактическим отношениям и потребностям.

Еще один последний вопрос. Если мораль вечно изменяется и рабски следует за правом, которое всякий раз возникает из фактических отношений, то почему же люди постоянно склонны понимать мораль, как нечто неизменно остающееся в смене вещей, как вечно одинаковый источник права, как вечную идею, царящую над преходящим земным; почему они склонны всегда апеллировать к ней и рас­сматривать ее как мерило всего права и всех государственных учреждений?

Причина этого явления очень проста. Изменение всего права и всех государственных учреждений понятно и очевидно: их невозможно считать неизменными. Сегодняшний закон отменяет вчерашний: распоряжение министра, уничтожая прежнее государственное учреждение, создает новое. Изменяемость и непостоян­ство этих фактов всякий легко понимает; изменение же морали совершается очень медленно и незаметно; оно движется как часовая стрелка на часах. Человеческий возраст составляет лишь минуту на часах морали, - кто же может заметить этот совершенно незаметный ход часовой стрелки? Конечно, несколько поколений спустя историк и философ замечают, что стрелка ушла вперед; средний человек "слухом слышит, но не имеет разумения". И это вполне естественно. Ведь человек в текущем потоке явлений должен примкнуть к чему-нибудь постоянному и неизменному, если он не хочет, так сказать, утонуть в нем. До Коперника, по крайней мере, земной шар неподвижно стоял под его ногами; с тех пор земля вертится, да и солнце стоит неподвижно. Что же странного, что у человека кружится голова и он высматривает себе где-нибудь твердую точку, на которую он мог бы опуститься в верном'плавании по океану жизни. Иметь такую твердую точку, как звезду на своем горизонте, является неотразимой потребностью челове­ческой души; этой потребности обязаны своим существованием все обожаемые человеком "вечные силы", существованием, которое не прекратится, пока люди живут на земле. К таким "вечным силам", без которых человек не может обойтись, принадлежит и идея морали. В ней человек ищет и надеется найти прочную точку опоры для своего падения, путеводную звезду, которой он может руководство­ваться во всех своих поступках и предприятиях, прочный масштаб для суждения о том, что хорошо и что дурно, что благородно и что подло. И действительно, в идее морального он находит то, что ищет. Действительно, она является для каждого человека такой точкой опоры и путеводной звездой на всю жизнь.

Ошибка состоит в том, что личность верит, будто ее идея морального - един­ственна, неизменна, одинакова для всех времен и народов, а такой она является столь же мало, как земля - неподвижной точкой во вселенной; но как земля, несмотря на свое вечное вращение, вообще представляет человеку неподвижную почву для его деятельности, так и идея морали представляет для личности его твердую почву, поддерживающую его характер, его стремления и желания. Что за дело крестьянину или земледельцу, что пашня, которую они обрабатывают, почва, на которой они строят свой дом, вращаются вместе с земным шаром? Так же мало дело индивиду до того, что его теперешняя мораль покажется безнравственной будущим поколениям. Для него эта мораль является единственно возможной, твер­дой почвой, которую он может обрабатывать и застраивать.

Ведь, в конце концов, личность, как ни преходяща она сама по себе, находила только в глубине души ту твердую точку опоры, к которой она может прикре­питься в бурном волнении жизни и которая обеспечивает ей поддержку и помощь -и горе ей, если она ее не нашла! Только близорукость и непростительная слабость человека заставляют его верить, что он может найти эту точку опоры вне себя, -но там он ее ищет тщетно: "не придет царствие Божие извне, ибо царствие внутри вас есть". Будут ли то чисто личные чувства, как чистая любовь и дружба, сопро­вождающие человека в течение всей жизни, будет ли то искренняя вера, которой предается его благочестивая душа, будут ли то высокие идеи, воодушевляющие его в борьбе за народ и отечество, за истину и науку; чувства и всякая такая идея образуют тот "неподвижный полюс в смене явлений", который светит личности, утешает, счастливит и в то же время облагораживает ее, несмотря на то, что он живет только в ее душе и с ней исчезает. Сюда же относится и мораль. Философ и социолог могут, сколько им угодно сказать, рассуждать о том, как и каким образом эта мораль возникла, какие изменения она претерпела; справедлива она или нет и т.п.; индивиду же достаточно в его жизни и того, что у него есть мораль; одна ли она, какова она, - это зависит от степени развития той социальной группы, к которой он принадлежит; от семьи, в которой он развился и воспитался; от обста­новки, в которой он вырос; от впечатлений, которые он воспринял в нежном возра­сте; от превратностей судьбы, которые он испытывал; может быть, и от знаний, которые он приобрел; главным же образом, от правового порядка, поддерживае­мого государством, от того правового порядка, которому он должен подчиниться.