II. Понятие социального действования 2 страница

Мы вообще оставляем в стороне вопрос о том, насколько нам «понятно» по смыслу также и поведение животных, а им — наше (то и другое в высшей степени неопределенно по смыслу и по объему) и насколько, таким образом, могла бы существовать социология отношений человека к животным (домашним и диким) (многие животные понимают приказ, гнев, любовь, агрессивные намерения и явно реагируют не исключительно механически-инстинктивно, но, некоторым образом, также и сознательно, осмысленно и ориентируясь на опыт). Степень нашей способности к вчувствованию сама по себе не многим выше, когда речь идет о поведении «естественного человека». Однако надежных средств, чтобы установить субъективность животного, у нас либо вообще нет, либо же они совершенно неудовлетворительны: проблемы психологии животных, как известно, столь же интересны, сколь и мучительны. Особенно хорошо известно, что существуют самые разные обобществления животных: моногамные и полигамные «семьи», стаи, стада, наконец, «государства», основанные на разделении функций. (Эти обобществления животных дифференцируются отнюдь не параллельно дифференциации органов или морфологической дифференциации в ходе развития соответствующего животного вида. Так, дифференциация функций у термитов, а вследствие этого — также и дифференциация их артефактов гораздо больше, чем у муравьев или пчел.) Очевидно, что здесь чисто функциональное рассмотрение, т. е. выявление функций отдельных типов индивидов, имеющих решающее значение для сохранения соответствующих обществ животных («цари», «матки», «рабочие», «солдаты», «трутни», «половые особи», «матки-заменители» и т. д.), очень часто является, по меньшей мере, на данный момент, окончательным результатом, которым должно удовлетвориться исследование. Все прочее было долгое время просто спекуляциями или исследованиями того, в какой мере, с одной стороны, наследственный материал, а с другой, среда могли бы участвовать в развитии этих «социальных» задатков. (Таковы как раз споры между Вейсманом — чья работа Всесилие естественного отбора» во многом была основана на внеэмпирических дедукциях — и Гетте.) Однако все серьезные исследователи, конечно, полностью едины в том, что им приходится только временно, как они надеются, ограничиться и тем самым удовлетвориться функциональным познанием. (См., например, о состоянии исследования термитов работу Escherlich’а 1909 г.) Им бы хотелось не просто уяснить «важность для сохранения [вида]» функций этих отдельных дифференцированных типов, постигнуть которую достаточно легко, не просто разобраться в том, как объяснить эту дифференциацию, если не исходить из предпосылки о наследовании приобретенных свойств (а если все-таки исходить из нее, то как тогда истолковывать), но они хотели бы также знать: 1) что же все-таки запускает в ход дифференциацию дотоле нейтрального, недифференцированного начального индивида; и 2) что побуждает дифференцированный индивид вести себя (в среднем) так, как это фактически служит интересу самосохранения дифференцированной группы. Прогресс [исследовательской] работы [пока что] повсюду был связан с экспериментальной демонстрацией (или предположением [о существовании]) химических раздражений или физиологических фактов (процессов питания, паразитарной кастрации и т. д.) применительно к отдельным индивидам. Вряд ли даже специалист смог бы сегодня сказать, до какой степени можно надеяться на экспериментальное подтверждение вероятности того, что существует также «психологическая» и «осмысленная» ориентация. Кажется, даже в качестве идеальной цели поддающаяся контролю картина психики этих социальных животных индивидов на базе осмысленного «понимания» возможна только в узких пределах. Во всяком случае, не следует ожидать, что отсюда придет «уразумение» человеческого социального действования; наоборот: изучая животных, работают и должны работать с аналогиями, которые берутся из жизни людей. Пожалуй, можно ожидать, что однажды эти аналогии станут полезными, если потребуется оценить, [какую роль] на ранних стадиях человеческой социальной дифференциации [играет] область чисто механически инстинктивной дифференциации по отношению к тому, что понятно индивидуально-смысловым образом, и, далее, по отношению к тому, что создается сознательно и рационально. Понимающая социология должна, разумеется, отдавать себе отчет в том, что даже у людей на ранних стадиях развития первый компонент имеет совершенно преобладающее значение; что же касается последующих стадий, то следует так же иметь в виду, что этот компонент действует постоянно и действует решающим образом. Таким процессам, которые можно постигнуть лишь биологически и либо совершенно не удается, либо лишь отчасти удается истолковать понятным образом и объяснить в соответствии с мотивами, весьма близки (почти незаметно пере ходя в них) все «традиционные» действия (§ 2) и, в весьма значительной степени, «харизма» (гл. III) как источник психической «заразы», а тем самым и носитель социологических «раздражений, [дающих начало] развитию». Но все это не освобождает понимающую социологию от ее задачи: понимая, сколь узки поставленные ей границы, она должна делать то, на что способна только она одна.

Поэтому в различных работах Оттмара Шпанна, которые час то богаты удачными мыслями (конечно, наряду с некоторыми недоразумениями и, прежде всего, аргументами, выстроенными на основе сугубо ценностных суждений, не имеющих отношения к эмпирическим исследованиям), справедливо подчеркивается значение для всякой социологии предварительной функциональной постановки вопроса, оспаривать которую всерьез, конечно, никто не собирается (он называет это «универсалистским методом»). Конечно, сначала следует знать, какое действование имеет функциональную важность с точки зрения «сохранения» (а также культурного своеобразия, и даже в первую очередь — именно его!) и продолжающегося в определенном направлении формирования некоторого социального типа действования, чтобы затем иметь возможность поставить вопрос: как такое действование появляется? какие мотивы его определяют? Надо сначала знать, что делает «король», «чиновник», «предприниматель», «сутенер», «маг» — то есть какое типическое «действование» (которое только и подводит его под эту категорию) важно для анализа и принимается во внимание, прежде чем приступать к этому анализу («отнесенность к ценности» в смысле Г. Риккерта). Но только этот анализ, в свою очередь, дает то, что может, а значит и должно, дать социологическое понимание действования, типически дифференцированным отдельным человеком (и это относится только к людям). Чудовищное недоразумение, которое состоит в том, будто «индивидуалистический» метод (в каком-либо возможном смысле) означает индивидуалистическую оценку, необходимо во всяком случае исключить, равно как и мнение, будто неизбежно (относительно) рационалистический характер образования понятий означает веру в преобладание рациональных мотивов или даже позитивную оценку рационализма. Социалистическое хозяйство должно было бы социологически истолковывающим образом тоже пониматься «индивидуалистически» точно так же, т. е. исходя из действий от дельных людей — тех типов «функционеров», которые в нем встречаются, — подобно тому, например, как понимаются процессы обмена учением о предельной полезности (или каким-нибудь другим, лучшим, но в данном аспекте сходным методом, если таковой обнаружится). Потому что и здесь решающая, эмпирическая социологическая работа начнется только с вопроса о том, какие мотивы заставляли и заставляют отдельных функционеров и членов этой «общности» вести себя так, что оно возникло и продолжает существовать. Всякое функциональное (идущее от «целого») образование понятий делает для этого лишь предварительную работу, полезность и необходимость которой, — если она сделана правильно, — конечно, бесспорна.

10. «Законы», как привыкли называть некоторые теоремы понимающей социологии, — например, «закон» Грешема, — суть подкрепленные наблюдениями типичные шансы ожидаемого хода социального действования при наличии определенных фактов [шансы], которые понятны, исходя из типичных мотивов и типичного смысла, предполагаемого действующим. Они в высшей степени понятны и однозначны постольку, поскольку в основании типичного наблюдаемого хода [действования] лежат сугубо целерациональные мотивы (или же, исходя из соображений целесообразности, такие мотивы положены в основу методически сконструированного типа) и если при этом отношение между средством и целью, судя по данным опыта, однозначно (когда средство «неизбежно»). В этом случае допустимо следующее высказывание: если бы действия были строго целе- рациональными, то действовать следовало бы так, а не иначе (потому что в распоряжении участников для достижения их — однозначно определимых — целей, по техническим основаниям, имеются лишь такие средства и никаких других). Именно этот случай показывает одновременно, сколь ошибочно видеть в качестве той самой последней «основы» понимающей социологии какую-либо «психологию». Под «психологией» сегодня каждый понимает нечто иное. Совершенно определенные методические цели оправдывают при естественнонаучном рассмотрении некоторых процессов разделение «психического» и «физического», которое в этом смысле чуждо наукам о действовании. Результаты психологической науки (каковы бы ни были ее методические модификации), исследующей «психическое» средствами естественной науки, действительно лишь в смысле естественнонаучной методики и, таким образом, не истолковывающей (потому что это нечто иное) человеческое поведение со стороны предполагаемого в нем смысла, результаты могут, конечно, подобно результатам любой другой науки, в отдельных случаях оказаться важными для социологической констатации; часто они действительно очень важны. Но у социологии нет каких-либо, в общем, более близких отношений к психологии, чем к другим дисциплинам. Ошибка заключена в понятии «психического»: Что не есть «физическое», то — «психическое». Однако смысл примера на вычисление, который кто-либо имеет в виду, все-таки не «психичен». Рациональное размышление человека о том, что определенное действование в соответствии с определенными данными интересами может вызвать или не вызвать ожидаемые последствия и принимаемое в соответствии с этим результатом решение, не сделаются ни на йоту более понятными благодаря «психологическим» соображениям. Однако именно на таких рациональных предпосылках социология (включая и национальную экономию) выстраивает большинство своих «законов». Напротив, при социологическом объяснении иррациональностей действования понимающая психология, несомненно, может сыграть решающую роль. Но в основном методологическом положении дел это ничего не меняет.

11. Социология (для нас эта предпосылка уже неоднократно выступала как самоочевидная) образует понятия-типы и ищет общие правила хода событий, в противоположность истории, которая стремится к каузальному анализу и каузальному вменению индивидуальных культурно-значимых действий, образов, личностей. Парадигматически материал при образовании понятий социологии берется преимущественным, хотя и не исключительным образом из реальностей действования, которые релевантны также и с исторических точек зрения. Социология образует свои понятия и ищет свои правила прежде всего также и с той точки зрения, может ли она тем самым сослужить службу историческому каузальному вменению культурно-важных явлений. Как и во всякой генерализирующей науке, из-за своеобразия ее абстракций ее понятия должны оказаться относительно бедны содержанием по сравнению с конкретной реальностью исторического. Но зато ее понятия должны обладать большей однозначностью. Эта большая однозначность достигается благодаря как можно более оптимальному уровню смысловой адекватности, к которому стремится социологическое образование понятий. В наиболее полной мере (именно это до сих преимущественно и принималось во внимание) — в тех случаях, когда речь идет о рациональных (целерациональных и ценностно-рациональных) понятиях и правилах. Однако социология стремится также к постижению иррациональных (мистических, профетических, пневматических, аффективных) явлений в теоретических, причем адекватных смыслу понятиях. Во всех случаях, как рациональных, так и иррациональных, она удаляется от действительности и служит ее познанию, указывая на степень приближения некоторого исторического явления к одному или нескольким таким понятиям, что позволяет его классифицировать. Например, одно и то же историческое явление может быть в какой-то части явлением «феодального» вида, в другой части «патримониального», еще в одной — «бюрократического», а еще в одной «харизматического». Чтобы под этими словами подразумевалось что-то однозначное, социология должна, в свою очередь, разрабатывать «чистые» (идеальные) типы тех видов образований, которые обнаруживают последовательное единство как можно более полной смысловой адекватности, но именно поэтому, однако, в этой своей идеальной чистой форме, в реальности, вероятно, не встречаются, подобно физической реакции, которая вычисляется при условии абсолютно пустого пространства. Лишь исходя из чистого (идеального) типа возможна социологическая казуистика. И конечно, само собой разумеется, что социология также, в случае необходимости, использует и средние типы того эмпирико-статистического рода, который не требует методических разъяснений. Но когда социология говорит о «типичных» случаях, то, в общем, всегда имеет в виду идеальный тип, который, в свою очередь, может быть рациональным или иррациональным, по большей части (а, например, в теории национальной экономии непременно) рационален, но всегда сконструирован адекватно смыслу.

Необходима полная ясность: в области социологии сколько-нибудь однозначные «средние», а значит, и «средние типы» можно образовать только в том случае, если речь идет о различных степенях качественно однородного определяемого смыслом поведения. Бывает и такое. Однако в большинстве случаев исторически или социологически релевантное действование совершается под влиянием качественно гетерогенных мотивов, из которых никакое «среднее», в собственном смысле слова, вывести нельзя. Например, идеально-типические конструкции теории хозяйства «чужды действительности» в том смысле, что они (в данном случае) предполагают только один вопрос: каким было бы идеальное и к тому же чисто хозяйственным образом ориентированное целерациональное действование. Таким образом, реальное действование, которое (по меньшей мере) также и тормозит традиция, на которое влияют также и аффекты, заблуждения, не связанные с хозяйством соображения и цели, во-первых, можно понять постольку, поскольку оно либо фактически определяется в данном конкретном случае также и экономически целерационально, либо в среднем именно таково; а во-вторых, именно благодаря тому, что его реальное протекание далеко не совпадает с идеально-типичным, легче будет понять его действительные мотивы. Точно так же надо поступать и с идеально-типической конструкцией последовательного, мистически обусловленного отношения к жизни (например, к политике и хозяйству). Чем более четко и однозначно сконструированы идеальные типы, то есть чем более они (в этом смысле) чужды миру, тем они более эффективны применительно к терминологии и классификации и тем более эвристичны. Работа историка, совершающего конкретное каузальное вменение отдельных событий, происходит, по сути дела, так же. Например, для объяснения военной кампании 1866 г. сначала (мысленно) определяют (что, собственно, и требуется), каковы были бы диспозиции Мольтке и Бенедека в случае идеальной целевой рациональности, если бы они все знали и о своем собственном положении, и о положении противника, — чтобы сравнить это с тем, каковы были фактические диспозиции, а затем каузально объяснить наблюдаемое несовпадение (обусловленное, например, ложной информацией, фактическими заблуждениями, ошибками в расчетах, личным темпераментом или соображениями, лежащими вне области стратегии). Здесь тоже (скрыто) используется целерациональная идеально-типическая конструкция.

Конструируемые понятия социологии имеют идеально-типический характер не только во внешнем отношении, но и во внутреннем. В огромной массе случае в реальное действование совершается так, что его предполагаемый «смысл» либо лишь подспудно осознается, либо не осознается вообще. Действующий куда больше неопределенно «чувствует» смысл, чем знает или «вполне уясняет» его, поступая в большинстве случаев по влечению или по привычке. Смысл действования (все равно, рациональный или иррациональный) доводится до сознания лишь время от времени, а при однородном действовании масс его часто осознают лишь отдельные индивиды. По-настоящему эффективное, т. е. вполне осознанное и ясное, осмысленное действование представляет собой в реальности лишь предельный случай. Это обстоятельство придется принимать во внимание в любом историческом и социологическом рассмотрении при анализе реальности. Но это отнюдь не должно помешать образованию понятий в социологии путем классификации возможных «предполагаемых смыслов», т. е. так, как если бы действование фактически совершалось с сознательной ориентацией на смысл. Всякий раз, когда реальность рассматривается в ее конкретности, социология должна принимать во внимание, что такие понятия далеки от реальности, и определить характер и степень этой удаленности.

Что же касается метода, то часто можно выбирать только между неясными или же ясными, но нереальными и «идеально-типическими», терминами. В этом случае наука должна предпочитать последние.

II. Понятие социального действования

1. Социальное действование (включая воздержание или терпение) может ориентироваться на прошлое, настоящее или ожидаемое в будущем поведение других (месть за нападение в прошлом, отпор нападению в настоящем, меры по защите от будущего нападения). «Другие» могут быть данными индивидами, знакомыми, или неопределенными многими, совершенно незнакомыми (например, «деньги» — это обмениваемое благо, которое действующий принимает потому, что он ориентирует свое действование при обмене на ожидание, что весьма многочисленные, но незнакомые и неопределенно многие другие, в свою очередь, в будущем с готовностью примут его при обмене).

2. Не всякого рода действование — даже внешнее — есть «социальное» действование в указанном смысле. Внешнее действование не социально тогда, когда ориентируется лишь на ожидаемое поведение вещных объектов. Внутреннее поведение есть социальное действование лишь тогда, когда оно ориентируется на поведение других. Например, религиозное поведение не социально, если оно остается созерцанием, одинокой молитвой и т. д. Хозяйствование (отдельного индивида) социально лишь тогда и постольку, когда и поскольку в нем также учитывается поведение других. То есть, говоря в общем и совершенно формально, оно социально, если индивид принимает в расчет, что третьи лица признают его фактическую распорядительную власть над хозяйственными благами. В материальном же аспекте это хозяйствование социально, если потребление происходит с учетом будущего вожделения третьих лиц и в характере «сбережений» индивида сказывается также и ориентация на это будущее вожделение. То же самое происходит в производстве, когда будущее вожделение третьих лиц становится ос новой собственной ориентации индивида, и т. д.

З. Не всякого рода соприкосновение людей носит социальный характер, но только поведение, по смыслу ориентированное на поведение других. Столкновение двух велосипедистов, например, есть просто событие, подобное природному явлению. Однако же их попытки избежать наезда и последовавшие за столкновением ругань, драка или мирное разбирательство уже были бы «социальным действованием».

4. Социальное действование не тождественно ни а) единообразному действованию многих, ни б) любому действованию, которое совершается под влиянием поведения других. А. Если на улице, когда начинается дождь, множество людей одновременно раскрывают зонты, то (в норме) действование одного не ориентировано здесь на действование другого, но действование всех одинаково ориентировано на потребность защититься от влаги. Б. Известно, что на действование индивида сильно влияет самый факт того, что он находится среди столпившейся в некотором месте «массы» (предмет исследований по массовой психологии, например, в духе Лебона): это действование, обусловленное массой. Даже рассеянные массы могут посредством одновременно или последовательно влияющего на индивида (например, через сообщения прессы) и воспринимаемого как таковое поведения многих превратить поведение индивидов в поведение, обусловленное массой. Одни виды реакций только и становятся возможными благодаря самому факту того, что индивид ощущает себя частью «массы», другие же становятся из-за этого затруднены. Определенное событие или человеческое по ведение может поэтому вызвать здесь самые разные ощущения: веселость, гнев, воодушевление, отчаяние и вообще всякого рода страсти, чего не было бы при разрозненности индивидов (или это не было бы так легко), причем (по крайней мере, во многих случаях) между поведением индивида и фактом его нахождения в массе нет смысловой связи. Такое действование, протекание которого целиком или отчасти является результатом реакции на воздействие одного только факта «массы» как таковой, но не соотносится нею по смыслу, не будет «социальным действованием» в том смысле, какой мы закрепили здесь за этим понятием. Конечно, различия между социальным и несоциальным в высшей степени нечетки. Ведь не только, например, у демагога, но часто и у самой массовой публики может быть разной интенсивности и в разной мере поддающееся толкованию смысловое отношение к факту существования «массы». Далее, просто «подражание» чужому поведению (которому вполне справедливо придает большое значение Г. Тард) не подпадает под специфическое понятие «социального действования», если такое подражание сугубо реактивно и свое действование не ориентировано по смыслу на чужое действование. Граница здесь нечеткая, потому что различие между ними часто провести невозможно. Однако сам факт того, что некто, обнаружив у другого не что, показавшееся ему целесообразным, принимается делать то же самое, не есть социальное действование в нашем понимании. Это действование не ориентировано на поведение другого, но посредством наблюдения за этим поведением действующий обнаруживает определенные объективные шансы и ориентируется на них. Его действование определяется чужим действованием каузально, но не по смыслу. Напротив, если чужому действованию подражают, потому что оно «модное», потому что значимо в силу традиции, значимо как образец, считается «аристократичным» и т. п., то здесь есть соотнесенность со смыслом — либо с поведением того, кому подражают, либо с поведением третьих лиц, либо тех и других. Разумеется, бывает множество промежуточных явлений. Как обусловленность массой, так и подражание — нечетко очерченные предельные случаи социального действования, с которыми мы еще не раз столкнемся, например, при рассмотрении традиционного действования (§ 2). В этом случае, как и в других, четкости нет потому, что ориентацию на чужое поведение и смысл своего собственного действования отнюдь не всегда можно установить однозначно, их даже не всегда осознают и еще реже — осознают в полной мере. Уже поэтому не всегда можно с полной уверенностью различить просто «влияние» и смысловую «ориентацию». Но следует разделить их как понятия, хотя, конечно, подражание, носящее только «реактивный» характер, имеет, по меньшей мере, такую же социологическую важность, как и «социальное действование» в собственном смысле слова. Ведь социология имеет дело отнюдь не только с социальным действованием, оно только является (для социологии в нашем понимании) центральным фактом, так сказать, конститутивным для нее как науки. Но тем самым мы еще ничего не говорим о том, насколько важен этот факт по сравнению с другими фактами.

§ 2. Социальное действование, как и всякое действование, может определяться: 1) [соображениями] целевой рациональности, т. е. ожиданиями относительно поведения предметов внешнего мира и других людей, причем эти ожидания выступают как «условия» или «средства» для достижения результата: рационально поставленных и взвешенных целей; 2) [соображениями] ценностной рациональности, т. е. осознанной верой в безусловную — этическую, эстетическую, религиозную или как бы то ни было еще толкуемую — самоценность определенного поведения исключительно как такового, независимо от результата; 3) аффективно, прежде всего, — эмоционально, т. е. актуальными аффектами и состоянием чувств; 4) традиционно, т. е. усвоенной привычкой.

1. Сугубо традиционное поведение — как и чисто реактивное подражание (см. предыдущий параграф), — находится уже на границе, а часто даже за границей того, что вообще можно называть ориентированным «по смыслу» действованием. Потому что часто оно представляет собой не более чем тупую реакцию на привычные раздражители в соответствии с однажды усвоенной установкой. В значительной части все усвоенное повседневное действование приближается к этому типу, который мы включили в нашу систематику не только как предельный случай, но также и потому, что привязанность к привычному может в различной степени и в различном смысле сохраняться сознательно (об этом ниже); в таком случае этот тип действования приближается к типу № 2.

2. Сугубо аффективное поведение равным образом находится на границе, а часто и за границей того, что сознательно ориентировано «по смыслу»; оно может представлять собой не встречающее препятствий реагирование на некое внеобыденное раздражение. Если обусловленное аффектом действование выступает как сознательная разрядка состояния чувств, то это сублимация: такое действование по большей части (но не всегда) уже находится на пути к «рационализации [с точки зрения] ценности» или к целенаправленному действованию, или к тому и другому.

3. Отличие аффективной ориентации действования от ценностно-рациональной состоит в том, что в последнем случае сознательно вычленяются те конечные ориентиры, на которые последовательно планомерно нацеливается действование. Впрочем, у них есть и общее: смысл действования в обоих случаях состоит не в достижении посредством действования некоторого результата, но в действовании определенного рода как таковом. Аффективно действует тот, кто удовлетворяет свою потребность в немедленной мести, наслаждении, самоотдаче, созерцательном блаженстве или немедленном снятии аффективного напряжения (какими бы грубыми или утонченными ни были эти аффекты).

Чисто ценностно-рационально действует тот, кто действует без оглядки на предвидимые последствия, будучи убежден в том, что поступать так ему повелевает долг; достоинство, красота, религиозное предписание, благочестие или важность некоторой «вещи», какого бы рода она ни была. Ценностно-рациональное действование (в нашей терминологии) всегда есть действование согласно «заповедям» или в соответствии с требованиями, которые, как полагает действующий, перед ним поставлены. Лишь постольку, поскольку человеческое действование ориентируется на такие требования (всегда лишь частично, причем чаще всего — лишь в очень небольшой степени), мы намерены говорить о ценностной рациональности. Как будет показано ниже, значение ее достаточно велико, чтобы выделять ее в качестве особого типа, хотя мы и не пытаемся дать здесь сколько-нибудь исчерпывающую классификацию типов действования.

4. Целерационально действует тот, кто ориентирует свое действование в соответствии с целью, средствами и побочными по следствиями и при этом рационально взвешивает как средства относительно целей, так и цели относительно побочных последствий и, наконец, различные возможные цели между собой. Таким образом, он, во всяком случае, не действует ни аффективно (в особенности эмоционально), ни традиционно. При этом решение в пользу одной из конкурирующих и противоречащих друг другу целей может; в свою очередь, ориентироваться ценностно-рационально. В этом последнем случае действование является целерациональным только по своим средствам. Или же действующий может без ценностно-рациональной ориентации на «заповеди» и «требования» выстроить конкурирующие и противоречащие друг другу цели просто как данные субъективные потребности на шкале сознательно взвешенной им насущности и соответственно ориентировать свое действование таким образом, что удовлетворяться они будет по возможности в указанной очередности (принцип «предельной полезности»). Таким образом, ценностно-рациональная ориентация действования может находится в разного рода отношениях с целерациональной. Но с точки зрения целевой рациональности ценностная рациональность всегда иррациональна, причем тем более, чем сильнее она возводит ценность, на которую ориентируется действование, в ранг абсолютной ценности; потому что она тем менее обращает внимание на следствия действования, чем более безусловно важна для нее одна только его самоценность (чистая убежденность, красота, абсолютная доброта, абсолютное следование долгу). Но абсолютная целевая рациональность действования есть, по существу, — тоже лишь конструируемый предельный случай.

5. Действование, особенно социальное действование, очень редко бывает ориентировано лишь каким-то одним или другим определенным образом, а указанные виды ориентации, конечно, отнюдь не представляют собой исчерпываю классификации, но являются понятийно чистыми типами, созданными для целей социологии, к которым реальное действование в большей или меньшей степени приближается или же — что случается чаще — из смещения которых оно образуется. Их целесообразность сможет подтвердить для нас лишь успех [исследования].

§ 3. Социальным «отношением» [Beziehung] называется по ведение нескольких людей, по своему смысловому содержанию взаимно ориентированное и тем самым взаимно настроенное [Eingestellt]. Таким образом, социальное отношение всецело и исключительно состоит в шансе, что будут совершаться (осмысленно) определенные социальные действия, все равно на чем этот шанс основывается.