Язык архитектурного пространства. Антропоморфные и космогонические архетипы

Автор особо подчеркивает, что архитектура фор­мирует не только материальные оболочки для про­цессов жизнедеятельности, но и «тексты» сообщений, закодированные специфическим языком форм, позво­ляющие людям ориентироваться в физическом и куль­турном пространстве и закрепляющие системы идей и ценностей. Наследие прошлого образует при этом в городской среде подобие геологических слоев. «При­сутствие среди пластов, связанных с различными перио­дами исторического времени, делает его воплощением непрерывности человеческой культуры, а связь про­шлого, настоящего и будущего – одной из главных тем»

[37. – С. 105]. Вместе с развитием и продолжением этой летописи наращивается ее общая сложность, не позво­ляющая, по мнению автора, адекватно осуществлять пе­реводы этих значений в иные коды (в частности, созда­ние их эквивалентов средствами естественного языка). По мнению автора, это приводит к стремлению интер­претировать значения архитектур но-пространственных

форм с помощью методов и понятийного аппарата точных наук – математики, структурной лингвистики, семиотики, теории информации. Отправной точкой развития семиотических методов автор считает мета­фору швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра о том, что «каждый элемент языка подобен колонне в антич­ном храме; эта колонна, с одной стороны, соотнесена с другими частями здания, с другой стороны, если эта колонна дорическая, она вызывает сравнение с другими архитектурными ордерами, например, ионическим или коринфским, которые не присутствуют в данном про­странстве. Первое отношение в сфере языка – синтаг­матическое, второе – ассоциативное или, как стали на­зывать его позднее, парадигматическое» [37. – С. 106].

В 1960-е годы французский антрополог К. Леви­Строс, переиначивая мысль де Соссюра, пытался рас­крыть содержание пространственных форм среды через аналогии с естественным языком, проецируя на них понятия лингвистики. Средствами семиотики изучали значения форм предметно-пространственной среды представители философии структурализма (Ро­лан Барт и Свен Хессельгрен). Эти работы получи­ли развитие в исследованиях архитектурной формы Дж. Бродбента, Франсуазы Шоэ, Умберто Эко. Автор упоминает также известные исследования архитекту­ры и ее восприятия с позиций гештальтпсихологии Р. Арнхейма [234].

По мнению А.В. Иконникова, методы семиотики себя не оправдали. Они приводили сложные логические процедуры к тривиальным выводам, которые могли быть сделаны с помощью традиционных рассуждений. По мнению автора, архитектура несомненно пред­ставляет собой систему знаков – специфический язык, имеющий свою семиотику и свой синтаксис. Но он не­сводим к естественному языку, так как напрямую зави­сит от взаимодействия в общей системе, от контекста. Например, значения архитектурных форм допускают интерпретации в зависимости от особенностей лично­сти, установок восприятия, определяемых ситуацией, что исключено для естественного языка. Отмечая зна­чение семиотики для изучения архитектуры, А.В. Икон­ников видит его в восстановлении отношения к форме архитектуры как носителю культурных значений, не свя­занных лишь с использованием объекта. Автор считает, что возможными направлениями таких исследований может быть феноменология и экзистенциальная фено­менология как освобождающие от установок на жесткое натуралистическое расчленение субъекта и объекта, по­зволяющие при изучении предметно-пространственной среды включать человека в процесс жизнедеятельности. Для адекватного раскрытия «человеческого измерения» объектов архитектуры автор предлагает использовать методы герменевтики как искусства понимания и тол­кования текстов и перевода смыслов произведений зод­чества прошлого на живой язык актуальной культуры. Необходимой составляющей любых подобных иссле­дований, по мнению автора, должен быть историко­генетический метод. Используя этот метод, автор про­водит свое исследование пространственных форм в различные исторические времена [37. – С. 109].

В рамках своего исследования А.В. Иконников предполагает, что фундаментальную основу архитек­турных языков и ценностных предпочтений состав­ляет система архетипов, сложившихся в доязыковый период из коллективного бессознательного (по Юнгу), закрепленная в мифах и пространственных формах ру­котворной среды. Архетипы определяют строение ар­хитектурного пространства и несут в себе культурные значения, отражающие ценностные установки людей, их экзистенциальную позицию. При этом автор разли­

чает символику антропоморфных (очеловеченных) ар­хетипов и сменяющих их по мере развития земледелия и усложнения общественных структур космогонических (небесных) архетипов [37. – С. 116]. Антропоморфные архетипы связывали природное и обжитое «человече­ское» пространство, его поселения. Территория посе­ления приравнивалась к дому, а дом – к искусственному телу и вместе с тем к образу социума и его окружения. Так, «голова» в системе поселка некоторых народностей была жилищем вождя или доминирующего племени, а в пределах дома – местом главы семейства. Иногда оче­ловечивание среды происходило в буквальном смысле, когда люди древних культур создавали символические изображения крупного масштаба, не охватываемые гла­зом с каких-то реальных точек зрения. Наибольшей из­вестностью пользуются геометрические фигуры и схе­матические изображения животных, птиц и растений культуры Наско в Перу и «Белая лошадь из Уффингдона» (Великобритания, Беркшир, I в. до н. э.) [37. – С. 115].

К базовым понятиям-архетипам автор относит круговую (кольцевую) планировку поселения как во­площение небесного круга (модель Вселенной); ар­хетип близнецов-прародителей как воплощение про­тивоположных начал, объединенных в нераздельную пару – символ симметрии. Автор приводит примеры символики пространственной организации поселения и ее значения для людей. Так, К. Леви-Строс при изуче­нии индейского племени бороро в Центральной Брази­лии замечает, что найденное племя упорно сопротив­лялось включению в систему чуждой им цивилизации до переселения в деревни с иной, отличной от кольце­вой, планировкой – тогда ассимиляция произошла быст­ро [37. – С. 118].

Другой пример – в конце ХVIII века в России, по­сле крестьянской войны Емельяна Пугачева, государ­ственная администрация вынуждена была осуществлять перепланировку сел с кольцевым планом в линейную, уничтожая древний пространственный символ [37. – С. 119]. Круговая планировка позднее стала генетиче­ским кодом пространственной организации городов. По мнению автора, воспроизведение в среде структуры Вселенной казалось залогом участия высших сил в судь­бе города, их покровительства. К важнейшим архети­пам автор относит символику центра поселения, прини­мавшего на себя функцию связи между Небом, Землей, Адом, становясь Осью мира (Axis Mundi). Такая связь воплощалась в образе Священной горы или Мирово­го древа. Функции Священной горы принимал на себя храм или дворец [37. – С. 120]. С идеей Оси мира свя­зывалась схема упорядочения пространства древних го­родов. От оси (центра) по четырем направлениям – сто­ронам света, определяемым движением Солнца, Луны и звезд, – брали начало ветви креста главных горизон­тальных осей. Крест в дальнейшем приводил к расчле­нению пространства на прямоугольные сетки. Таким образом складывалась прямоугольная планировка улиц в поселениях многих культур Древнего Египта, Месопо­тамии, городах Центральной Америки и в Китае. Ее раз­работка в Античной Греции, приписываемая Гипподаму Аристотелем, положила начало непрерывной традиции регулярного градостроительства на Европейском кон­тиненте [37. – С. 121].

Символика пространственной формы реализовы­валась не только в организации макропространства, но и микромира жилищ. Символика центра Мира, оси связывалась с архетипами антропоцентрического вос­приятия и становилась для человека нулевой точкой от­счета в его переживаемом экзистенциальном простран­стве. Элементами, отмечающими эту ось в доме, могли быть столб, центральная опора шатра, отверстие в зени­те, через которое выходит дым очага, или внутренний дворик [37. – С. 122]. Автор, ссылаясь на Зигфрида Ги­диона, отмечает, что по мере исторического развития архетипически можно выделить три концепции архи­тектурного пространства. Первая с древних времен до Античной Греции – архитектура как объем. Вторая, начиная с Античного Рима – архитектура интерьерного пространства внутри организованных масс. Третья – реа­лизованная на рубеже ХIX–XX веков – взаимодействие объема и интерьерного пространства [37. – С. 123].

Автор иллюстрирует эти положения примером пи­рамид Древнего Египта, называя их «овеществленными посланиями архетипической значимости», соединивши­ми в себе мегалиты с вневременными математическими абстракциями, впервые материализованными. В мифо­логическом плане пирамиды соединяли понятия Миро­вой горы и Солнца. Масса пирамиды, в человеческом восприятии, господствуя над окружающим ландшаф­том, захватывает пространство вокруг полем сил, акку­мулируя энергию, затраченную на возведение монолита

[37. – С. 127]. Центр Мира во многих культурах связан с символическим образом «Мирового дерева». В образе Вселенной средневекового христианства центр на кар­те мира – это Иерусалим, а центр города – это собор, ко­торый рассматривался как модель космоса. Важное зна­чение в средневековье придавалось символизму чисел. «Числа 3 (число Святой Троицы, символ духовного) и 4 (символ великих пророков, евангелистов, как и числа мировых элементов и времен года, т.е. материального мира), равно как их сумма – 7 и произведение – 12, игра­ли большую роль в конкретизации идеального архетипа города. Выстраивались сложные семиричные и двенад­цатиричные системы, связывавшие как число выделен­ных элементов, так и числовое выражение и соотноше­ние величин» [37. – С. 188].

Организация пространства в русском градостроительстве

Автор отмечает, что кроме архетипов на архи­тектуру в историческом масштабе оказывают влияние внутренние закономерности ее развития. Здесь автор, соглашаясь с Ю. Лотманом, относит к таким закономер­ностям неравномерность процессов развития культуры, когда моменты предсказуемой постепенности сменяют­ся «взрывом» [40. – C. 17]. Важной закономерностью является особенность территориальной истории разви­тия архитектуры различных мест и стран. К взрывным перио дам развития российской архитектуры А.В. Икон­ников относит период создания Санкт-Петербурга и начало ХХ века с расцветом авангарда. В моменты «взрыва» архитектура открыта внешним влияниям. Ана­лизируя процесс развития российской архитектуры, автор, ссыла ясь на исследования П.Н. Милюкова [235] и Д.С. Лихачева [236], отмечает асимметричность век­торов влияния на российскую культуру и архитектуру, в частности, наименьшее влияние на нее на протяжении всей истории восточного направления. На начальном этапе развития архитектуры России значительное влия­ние заметно со стороны Византии, особенно в станов­лении форм городской жизни и городского поведения. Дальнейшие рассуждения автора основаны на иссле­дованиях Л.Н. Гумилева [237] и различиях социальной и экономической активности Европы и России в зависи­мости от расположения линии положительной изотер­мы января. В странах Европы социальное и культурное развитие опиралось на наследие античности и инфра­структуру Римской империи, обеспечившую концен­трацию населения в городах – что, по мнению автора, было важнейшим фактором ускорения культурных про­цессов. На территории, населенной славянами, культур­ное развитие протекало медленнее, что определялось

отсутствием наследия древних культур и низкой плот­ностью населения. Еще более медленно шло культурное развитие в полосе степей и пустынь, где господствова­ли кочевые племена. Таким образом Россия долгое вре­мя не перенимала опыт опережающей ее в развитии Европы (хотя западное влияние все же происходило), особенно нечего было взять и у отстающих в развитии степняков, слишком обширный ареал обитания кото­рых отделил Русь от высоких культур азиатских суперэт­носов. Все это приводило к самобытности развития рус­ской архитектуры и градостроительства. Кроме базовых архетипов круговой планировки, наличия ядра и цен­тра, на развитие русских поселений и городов влияло и их расположение на обширных территориях. По наб­людениям А.В. Иконникова, для городов Руси была ха­рактерна открытость системы в отличие от западных городов – замкнутых, целостных, конечных закрытых систем. На Руси не было необходимости в уплотнении, поселения развивались вширь. Кроме того, так как стро­ительным материалом было дерево, опасность пожаров заставляла разряжать постройки. Да и русский мента­литет заставлял горожанина чувствовать себя не толь­ко частью общины, но и частью природного бытия. Во многих культурах, в том числе в западноевропейских городах, пространственная организация начинается с крестообразного пересечения главных дорог по сто­ронам света. Города на Руси не приняли не только этот крест, но и ортогональную геометрическую точность деления улиц и кварталов. С некоторым допущением можно сказать, что в русских городах, в отличие от го­родов западных, эмоциональное начало доминировало над рациональным. Наиболее распространенная систе­ма прокладки улиц – это прокладка лучевых направле­ний от центра кремля-детинца. Неортогональность архитектуры средневекового русского города проявля­лась также в том, что город развивался не по геометри­ческому генеральному плану, а как бы «выращивался» как дерево, исходя из потребностей и особенностей ландшафта. Идеальная структура, к которой должно было приводить развитие средневекового русского го­рода – радиально-кольцевая. Полного развития эта мо­дель достигла в Москве. Символически объединял систе­му образ «небесного града Иеру салима», а появившаяся в XVI веке идея «Москва – третий Рим» олицетворяла амбиции на преемственность от Византии в качестве центра православного мира [37. – С. 220]. В XVII веке в России произошли изменения, которые привели к рождению нового типа сознания, когда из безликой толпы стали выделяться личности. Становление лич­ностного самосознания сделало Русь восприимчивой к западноевропейской культуре, традиционно ориенти­рованной на личность. К концу XVII века постепенность перемен перешла к культурному взрыву при создании Санкт-Петербурга. Автор считает, что в дальнейшем естественная органичность формирования среды была заменена театральностью, что привело к отчуждению создаваемой человеком среды от него и его внутрен­ней жизни. После нового культурного взрыва в ХХ веке и после его угасания к концу последней четверти века окончательно разрушилась связь между внутренним миром человека и формами его среды. Поэтому автор считает необходимым для культурного возрождения обратиться к национальным градостроительным тра­дициям [37. – С. 226]. В качестве удачного примера раз­вития Москвы А.В. Иконников отмечает строительство высотных зданий в узловых точках плана по внешней стороне центрального ядра Москвы, решение о возведе­нии которых было принято в 1947 году. Введение высот­ных вертикалей возродило традиционную силуэтность старой Москвы, в которой множество храмов и колоко­лен образовывали систему ориентиров. Автор отмечает в связи с этим, что «возможно, следовало бы вернуться к тому, что делалось в конце 1940-х годов, и рассмотреть варианты расширения связной системы высотных ори­ентиров, выявления ими всей трассы Садового коль­ца и структурирования периферийных зон. Принцип растущего дерева, сохраняющего индивидуальность на каждом этапе роста, безусловно, плодотворен и уни­версален. Он помог решению проблем Москвы в 1940-е годы. Трансформированный в соответствии с изменив­шейся ситуацией, он может быть плодотворен и в даль­нейшем» [37. – С. 292].