Ложное околичествление нескалярных качественных данных

.. .Страстная тяга придать количественный вид всем качественным данным проявилась во многих сферах: в измерении интенсивности и качеств убежде­ний, эмоций, умственных способностей, идеологий, установок и обществен­ного мнения; в количественных теориях «факторного анализа»; в конструк­ции «математических моделей»; в плутании по общим методам с целью вер­ного перевода неметрических свойств в скалярные. Обсудим вкратце несколько исследований общих методов околичествления качественных данных. Среди последних работ по этой проблематике метод «сканирования» или «скалограм-мы» Л. Гуттмана (переработанный для практического применения Э.А. Зух-маном в «скалограммную панель») и теория П.Ф. Лазарсфельда о непрерыв­ных «латентных классах» являются, видимо, наилучшими общими методами скалирования феноменов, кажущихся в принципе нескалируемыми.

Что касается успешности этих попыток, то результат можно предвидеть заранее: если подлежащие счету качества имеют части, то их можно измерить или упорядочить, а измерения — выразить численно. Если скалируемые ка­чества частей не имеют, то их нельзя адекватно проскалировать или изме­рить. Если же, несмотря на это, «недробимые качества» рассматриваются количественно, то получившиеся измерения наверняка окажутся скорее выдуманными, чем истинными, они окажутся навязанными изучаемым яв­лениям и не будут являться их действительными характеристиками...

Прежде всего, «скалограммная панель», являющаяся просто удобным средством для распределения индивидов и ответов в зависимости от их час­тоты, по оценке самого Зухмана, имеет весьма ограниченное применение: во-первых, она предназначена для одномерных явлений, во-вторых, из одно­мерных для нее подходит только незначительная, объективно подлежащая скалированию часть явлений, их можно скалировать и без «скалограммной панели». В качестве средства для скалирования всех нескалируемых каче­ственных данных «скалограммная панель» бесполезна. Даже простое дей­ствие, состоящее в распределении данных на «скалограммной панели» по частоте, требует «взвешиваний», «широких полос», «поправки ошибок бли­же к центру», «комбинации категорий», «выбора между режущими точками» и других сомнительных ухищрений, хорошо скрытых за объективно смотря­щимися таблицами и диаграммами.

Еще менее удачны попытки «скалирования» сравнительно простых каче­ственных явлений, таких как мнения, эмоции, желания и установки, вы­сказанные военными в ходе различных опросов...

При ближайшем рассмотрении этих элементов оказывается, что возмож­ность их скалирования обусловлена не объективно существующими частями или слоями изучаемых явлений, а тем, что в своих вопросниках авторы упо­рядочили ответы спорным образом. Ответы эти выстроены по порядку: «очень», «в некоторой степени» или «мало», или даже более подробно. Зара­нее определив ответы подобным ранжированием, авторы просто подсчитывают количество ответов в каждой группе и тем самым получают свое «ранжирова­ние» или «скалярность» различной интенсивности того или иного мнения, убеждения, эмоции, желания или установки. В ответах они получают точно те степени, части, интенсивности, которые они заложили в вопросах. Эта воз­можность создана искусственно, навязана волей исследователей. Она исходит из того, что в установках или убеждениях существуют измеримые степени («очень сильно», «сильно», «в некоторой степени», «слабо»), невзирая на то, подсказывает ли респондентам такие степени их жизненный опыт...

Несмотря на гигантский труд, энергию, средства, этот сизифов труд еще не породил ни одной истинной теории, ни одного ряда полезных гипотез или значимых фактов. Он не открыл ни одной существенной закономерности или нового научного метода. В лучшем случае он принес, быть может, несколь­ко наполовину верных наблюдений третьестепенной важности. Самое вре­мя бросить эти псевдонаучные занятия.

Сокращенно по источнику: Сорокин П. Квантофрения / Пер. с англ. М. Добряковой //Рубеж. 1999.Т. 13—14;веб-сайт:http://www.socnet.narod.ru/ Rubez/13- 14/sorokin.htm

И. Валлерштайн

Дисциплинарное разделение науки

Но является ли разнообразие социальных научных дис­циплин в действительности разнообразием именно дис­циплин? Для слова, так широко используемого, слишком редко обсуждается, что же составляет понятие «дисципли­на»? Ни в Международной энциклопедии социальны> наук, ни в Философской энциклопедии, ни в Британской энциклопедии нет статьи для этого термина. Лучше обра­тимся к Оксфордскому словарю английского языка, кото­рый сообщает нам: «Этимологически понятие "дисципли­на", как относящееся к словам "ученик" или "изучаю­щий", является понятием, прямо противоположным доктрине, достояник доктора или учителя. Отсюда в истории слов доктрина больше относится * абстрактной теории, а дисциплина — к практике».

Но, напомнив о происхождении понятия, Оксфордский словарь не осо­бенно помогает нам понять его действительное содержание, описывая дан­ное слово как «отрасль в обучении или образовании, область изучения шп

знания, науку или искусство в образовательном аспекте». По-видимому, здесь упор делается на воспроизводстве знания (или по крайней мере его распро­странении), но не на производстве. Но, конечно же, понятие «дисциплина» не может не иметь отношения и к процессу производства знания.

История социальных наук сегодня довольно ясна, по крайней мере в общих чертах. Когда-то социальных наук не было вообще или существо­вали лишь их «предшественники». Затем медленно, но верно в XIX столе­тии стали появляться некоторые имена, а затем отделы и ассоциации, которые в 1945 г. (или чуть раньше) выкристаллизовались в категории, используемые нами сегодня. Были и другие «имена», затем отброшенные, включавшие в себя, вероятно, различные «группировки» «предметов об­суждения». Что было вытеснено такими терминами, как «моральная эко­номика», «социальное государство» или «государство будущего», и сейчас не совсем ясно.

Это не значит, что их сторонники и авторы недостаточно ясно мысли­ли. Но дело еще и в том, что дисциплина в некотором смысле определяет сама себя в процессе практики. Прерванная практика означает неосущест­вленную дисциплину. Например, знаменитое разделение на четыре части антропологии (физическая антропология, социальная, или культурная, антропология, археология или лингвистика) являлось (и, до некоторой степени, является) «практикой» скорее, чем «доктриной». Оно лишь по­том стало доктриной, преподаваемое и оправданное докторами наук или школьными учителями. Но добавило ли это что-то к целостному уровню анализа (или способу анализа) или лишь к выделенному отдельно предмету обсуждения?

Мы знаем, откуда появились все эти деления предметов для обсуждения. В интеллектуальном плане они происходят из доминантной либеральной идеологии XIX в., которая утверждала, что государство и рынок, политика и экономика являются аналитически разными (и в значительной мере, замк­нутыми) областями со своими особыми правилами («логикой»).

Общество было вынуждено разделить их, и ученые изучали их в отдель­ности, так как существовало много реалий, явно не принадлежащих ни к области рынка, ни к области государства. Эти реалии были сброшены в ос­тавшийся «мешок», который в качестве компенсации получил громкое имя «социология». Считалось, что социология объясняет кажущиеся «иррацио­нальными» явления, которые экономика и политология были не силах объяс­нить. Кроме того, поскольку вне границ цивилизованного мира существо­вали народы, люди, общение с которыми представляло трудности, изучение их общностей требовало специальных правил и подготовки, которые приняли несколько спорное название антропологии.

Нам известно историческое происхождение этих областей. Мы знаем их интеллектуальные маршруты, которые были сложны и извилисты, особен­но после 1945 г. И мы также знаем, почему они приобрели проблемы «по­граничное™». С развитием реального мира контакты между «примитивным» и «цивилизованным», «политическим» и «экономическим» стерлись. Брако­ньерство ученых кругов стало обычным делом. Браконьеры сдвигали грани­цы и заборы, не ломая их.

Сегодня перед нами стоит вопрос: существуют ли какие-то критерии, которые можно использовать для сравнительно точного и разумного опре-

деления границ между четырьмя рассматриваемыми дисциплинами — ант­ропологией, экономикой, политологией и социологией? Анализ мировых систем отвечает недвусмысленное «нет» на этот вопрос. Все предполагаемые критерии — уровень анализа, предмет, методы, теоретические посылки — либо не оказываются верными на практике, либо являются барьерами для дальнейшего знания вместо того, чтобы стимулировать его.

Говоря иными словами, различия между допустимыми темами, методами, теориями внутри любой так называемой дисциплины чаще намного более глубоки, чем различия между ними. На практике это означает, что данная «нахлестка» значительна и в историческом развитии всех этих областей зна­ний, и она постоянно увеличивается. Пришло время вырваться из этой ин­теллектуальной трясины, признав, что все эти четыре дисциплины — не что иное, как одна-единственная наука.

Это, разумеется, не означает, что все ученые должны заниматься оди­наковой работой. Необходима и естественна будет специализация «по об­ластям исследования». Но не следует забывать один важный пример. Где-то в период с 1945 по 1955 г. две до тех пор организационно отдельные «дис­циплины», ботаника и зоология, слились в одну, называемую сегодня биологией. С тех пор биология стала бурно развивающейся дисциплиной и произвела много дополнительных областей изучения, но ни одна из них, насколько мне известно, не называется ботаникой или зоологией, не име­ет их контуров.

Аргументы в пользу целостного анализа мировых систем просты. Три признанных арены коллективной человеческой деятельности — эко­номической, политической и социальной (или социокультурной) — не яв­ляются автономными аренами социального действия. У них нет своей «ло­гики». И, что более важно, переплетение норм «рациональностей», решений, выборов, ограничений таково, что ни одна пригодная исследовательская модель не сможет разделить «факторы» в соответствии с экономическими, политическими или социальными категориями, иметь дело только с одним видом переменных, считая другие постоянными. Мы утверждаем, что суще­ствует единый «набор правил» или единый «набор ограничений», внутри которого оперируют эти различные структуры.

Случай фактически полного наложения предполагаемых областей со­циологии и антропологии еще более серьезный. На каком основании мож­но утверждать, что работы Эллиот Либоу «Tally Comer» и Вильяма Ф. Уайта «Street — Corner Society» классические, написанные одна «антропо­логом», а другая «социологом» — принадлежат двум различным «дисцип­линам»? Как известно каждому читателю, таких примеров можно найти множество.

Теперь рассмотрим вопрос о том, что история — это изучение, объ­яснение событий, которые действительно происходили в прошлом, а со­циальная наука — это изложение универсального набора правил, с помо­щью которых можно объяснить человеческое (социальное) поведение. Это известное различие между идеографическим и номотетическим способами анализа, которые считаются прямо противоположными друг другу. «Жест­кий» вариант этой антитезы — утверждение, что лишь один из способов, каждый из которых изменяет представления об обществе в соответствии со своими подходами, является законным, интересным или даже «возмож-

ным». «Мягкий» вариант рассматривает эти два способа как два возможных пути проникновения в социальную реальность. Предпринятые отдельно друг от друга и для разных (даже противоположных) целей, эти два спосо­ба могли бы принести пользу научному миру. Такой «мягкий» вариант можно сравнить с обсуждением достоинств «междисциплинарной» работы в социальных науках. Признание достоинств комбинирования двух подхо­дов позволяет вновь начать дискуссию о признании их как двух отдельных способов анализа.

Наиболее сильные доводы и идеографической, и номотетической школ кажутся вполне состоятельными. Аргументом идеографической школы яв­ляется доктрина о том, что «все изменяется». Если все постоянно изменяет­ся, то любое обобщение, которое стремятся применить к двум или более предположительно сравнимым явлениям, никогда не будет верно. Все, что остается возможным, — так это фиксировать и понимать последовательность событий.

Аргумент номотетической школы напротив состоит в том, что реальный мир (включая социальный) не является набором случайных событий. Если так, то должны существовать правила, описывающие «порядок», а в этом случае налицо область для научной деятельности.

Наиболее серьезная критика одной стороны относительно другой тоже представляется справедливой. Критика номотетической школы в адрес иде­ографической заключается в том, что любое изложение «прошедших собы­тий» — это извлечение из реальности и поэтому предполагает критерии из­влечения и категории описания. Эти критерии и категории основаны не на общепризнанных, но тем не менее реальных обобщениях, которые сродни научным законам. Критика номотетической школы состоит в том, что она пренебрегает этими трансформационными явлениями, делает невозможным «повторить» структурное устройство.

Существуют различные способы рассмотрения этой взаимной критики. Один из них — это способ «сочетания» истории и социальных наук. Счита­ется, что историк служит социальному ученому, предоставляя ему данные, из которых он выводит свои «законоподобные» выводы. С другой стороны, считается, что социальный ученый служит историку, предлагая ему резуль­таты исследования, обобщения, которые помогают толкованию определен­ной последовательности событий.

Проблема, связанная с этим разделением интеллектуального труда, состо­ит в том, что оно предполагает возможность выделения «последования», подчиненного «историческому» анализу, и маленьких «вселенных», подчи­ненных «социальному научному» анализу. На практике, однако, то, что для одного является последовательностью, для другого — вселенная. И незави­симому наблюдателю будет трудно различить их на чисто логической, в про­тивоположность стилистической или презентационной, основе.

Проблема, однако, значительно сложнее. Существует ли какое-то значи­мое различие между последовательностью и вселенной, историей и социаль­ной наукой? Два вида деятельности они представляют или один? Синхрон­ность сродни геометрическому измерению. Можно описать его логически, но на бумаге в точности передать не удается. В геометрии точка, прямая или плоскость могут быть начерчены лишь в трех (или четырех) измерениях. То же самое и в «социальной науке». Синхронность — это концептуальный пре-

дел, а не социально полезная категория. Как невозможно буквально «нари­совать» точку, так же нельзя буквально «описать» уникальное событие.

Сокращенно по источнику. Валлерштайн И. Анализ мировых систем: со­временное системное видение мирового сообщества // Социология на пороге XXI века: новые направления исследований. М., 1998. С. 129-147.

Т. Парсонс

Развитие социологии как научной дисциплины

С исторической точки зрения все теоретические знания высшего уровня о социальном поведении людей получены в самое последнее время благодаря достижениям в области экономической теории и статистики. За короткое время со­циология совершила стремительный рывок. Но культурный рост настолько сложен, а время настолько продолжительно, что социология сейчас находится только в начальной стадии своего развития.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что различие между социаль­ной наукой, с одной стороны, и большинством тесно связанных с ней нена­учных или частично научных компонентов общей культуры — с другой, яв­ляется пока еще не четким, неустойчивым. Я говорю об отделении социаль­ной науки от «социальной философии» и «социальных проблем». Научная область не может институциализироваться до тех пор, пока нет достаточно ясной ориентации на собственные исследовательские проблемы, ориентации, на которую не влияли бы социально важные, но по большей части своей ненаучные сферы интереса. Третья проблема разграничения сводится к оп­ределению места социологии среди научных дисциплин, особенно среди тех, которые изучают человеческое поведение. Обсудим по порядку каждую проб­лему.

Во-первых, в рамках самого общего разграничения социальной науки от философской матрицы, в которую она первоначально была включена, мы можем говорить о религиозном, философском в широком смысле научном аспекте такой матрицы. Относительно преобладание этих аспектов частич­но соответствует основным этапам западной интеллектуальной истории.

На ранних этапах произошло отделение светской социальной мысли от религиозной аналогетики; это движение стало заметно только в XVII в. Глав­ным содержанием раннего этапа секуляризации явилась политика в широ­ком смысле; светское общество рассматривалось как политически организо­ванное «государство» в противовес церкви. Как только был сделан первый

шаг, постепенно возникала дифференциация основных направлений внут­ри данной области.

Эта интеллектуальная ситуация подготовила почву для развития социо­логии по одному из своих главных направлений, а именно для анализа тех макроскопических объектов общества, которые не получили адекватного объяснения в рамках утилитарной традиции, которая серьезно повлияла на политическую теорию и экономику. Опираясь на Конта, как на одного из своих главных предшественников, и на Маркса, доказавшего важную роль «экономических факторов», Дюркгейм и Вебер в Европе явились теми ве­ликими теоретиками, которые создали атмосферу, необходимую для возник­новения нового социологического подхода, одновременно занимавшегося анализом институциональных рамок, внутри которых протекали современ­ные экономические процессы, в определенной степени независимые от дей­ствий политических организаций. Они были ориентированы на «коллекти­вистский» способ мышления, отталкиваясь при этом от Руссо и немецкого идеализма, которые предоставили им базу для критики утилитаризма. При анализе ключевых понятий они оперировали скорей «идеальными» факто­рами, такими как ценность и институционализированные нормы, нежели «материальными».

В рамках «научного» аспекта философской матрицы социального мыш­ления, о которой говорилось выше, этап, толчком к развитию которого по­служила биология Дарвина во второй половине XIX в., имеет особое отно­шение к социологии. Спенсер и американские эволюционисты Самнер и Уорд отталкиваются именно от этого основания в его сложной взаимосвязи с утилитаризмом и позитивистским рационализмом. В дополнение к их вли­янию, оказанному на развитие социологии, понятие эволюции и широкий контекст взаимосвязи между конкуренцией и кооперацией, свободным пред­принимательством и планированием образовали интеллектуальную матри­цу, из которой выросла антропология в Великобритании и которая лежит в основе развития современной психологии. Благодаря Фрейду образовалась сложная связь между психологией и медицинской биологией; а антрополо­гия, находившаяся в этой стране под сильным влиянием Франца Боас, была инспирирована немецким историко-идеалистическим мышлением. В Соеди­ненных Штатах «социальная психология» Ч.Х. Мида стала мостом, соединя­ющим оба интеллектуальных течения.

Таково схематичное представление основных тенденций в интеллектуаль­ном развитии социальных наук на Западе. Легко видеть, что границы, отде­ляющие их друг от друга, очерчены нестрого. По сравнению с макроскопи­ческими дисциплинами, какими являются наука и экономика, социологию часто рассматривали как остаточную категорию либо как более или менее «эмпирическую» сумму знаний в обществе. В частности, в Германии наблю­далась склонность отождествлять социологию с философией истории и ви­деть единственное различие между ними в большей эмпирической направ­ленности социологии.

Внутри комплекса наук, концентрирующихся вокруг биологии Дарвина, обнаружились не менее сложные проблемы разграничения их с антрополо­гией и психологией. До тех пор, пока антропологи занимались исследованием дописьменных сообществ людей, подобные вопросы не возникали, но в пос­леднее время различие между социологией и антропологией стало не таким

очевидным. Непростой вопрос о том, ставить ли акцент на «культуре», как это делают многие американские антропологи, или на социальной системе, как поступают некоторые социологи, служит достаточным основанием для разграничения двух дисциплин. В отличие от них, психология, кажется, со­вершенно ясно сконцентрировалась на изучении четко различимых при по­мощи анализа компонентах поведения, характеризующих «индивида». По­скольку все человеческое поведение является не только индивидуальным, но и социальным (а также культурным), трудности на пути проведения четких аналитических границ до конца не сняты, отсюда двусмысленность положе­ния социальной психологии.

Видимо, в самой природе этих дисциплин заложено то обстоятельство, что, во-первых, при изучении эмпирических явлений любая аналитическая классификация обязательно пересекается с классификациями, основанны­ми на здравом смысле. Так, экономика не может быть теорией «бизнеса» в некотором упрощенном смысле, политическая теория не может быть теорией «правления», так же как психология не может быть теорией индивидуального поведения в большей степени, чем физиология — исследование живых орга­низмов, а химия — неживой материи. Во-вторых, нельзя провести четкую границу между научными компонентами этих дисциплин и их ненаучной философской матрицей.

Социальные науки сформировали «семейство», которое достаточно хоро­шо структурировано для определенных рабочих целей, но которое содержит пока еще много неясностей, а также создает зону для потенциальных и даже реальных конфликтов. Возможно, лишь малая часть членов соответствую­щих профессиональных групп постоянно проявляет интерес к подобным про­блемам, что не оправдывает отношения к ним как к тривиальным с точки зре­ния их значимости для профессиональной ситуации.

Европейские социальные науки в целом и социология в частности, как правило, занимались макроскопической интерпретацией общественного развития. Отсюда и выдвижение таких общих тем, как капитализм и социа­лизм. Однако в Соединенных Штатах макроскопической интерпретации уделялось намного меньше внимания. Схематичное представление об обще­стве и его основных ценностях принималось как нечто само собой разумею­щееся, а акцент ставился на отдельных «социальных проблемах». В центре внимания оказались такие проблемы, как трущобы, сельский образ жизни, иммиграция, отношения между черным и белым населением.

Такая направленность интереса помогает нам лучше понять, почему аме­риканская социология, в отличие от европейской, в меньшей степени каса­лась проблемы демаркации с философией. При подобных обстоятельствах самые серьезные проблемы дифференциации для американской социологии коренятся в ее прикладных интересах. На более ранней стадии своего разви­тия социологию отождествляли с религиозно-этическими обстоятельствами, а также с филантропией, которые институциализировались в качестве раз­делов компити-сервис и социальной работы. Так, ранее американские со­циологи обучались в соответствующем министерстве, а некоторые универ­ситетские департаменты объединили социологию и социальную работу. Од­нако резкая критика такого рода объединения привела к превращению этих дисциплин в самостоятельные области вначале в Чикагском университете, а позднее в Гарварде.

Хотя проблема демаркации с прикладными интересами оставалась сугу­бо американской, концентрация на менее глобальных вопросах дала ряд преимуществ. Она привела к разработке разнообразной техники эмпиричес­кого исследования, в частности метода включенного наблюдения, анализа личных документов, интервьирования и опросных методов. Особенно важ­но то, что быстрое развитие техники совпадало с соответствующим развити­ем статистики. В атмосфере всеобщего интереса американцев к практичес­ким вопросам акцент на технике, намного ярче выраженный, чем в Европе, ускорил превращение социологии в эмпирическую науку.

Важно и то обстоятельство, что микроскопический акцент американской социологии привел ее к более тесной взаимосвязи с психологией и антропо­логией, в частности, в изучении малых сообществ, которые выступали пер­вым крупным объектом антропологических исследований в современном обществе. Психологи и антропологи были теми, кто разными путями про­явили наибольшую активность в разработке детального эмпирического ис­следования.

В настоящее время социология признается в качестве регулярной ака­демической дисциплины в большинстве университетов Соединенных Шта­тов — после того, как Джону Хопкинсу удалось составить их список. Лишь в нескольких элитарных колледжах свободных искусств, например в Ам-херсте, Уильямсе и Суарморе, этот процесс еще не закончен. Такое поло­жение дел резко противоречит тому, что есть в Европе, где общее число кафедр составляет лишь малую часть общего числа кафедр в Америке. Не­значительное признание социология получила лишь в Оксфорде и Кемб­ридже, а на континенте лишь половина университетов к северу от Альп про­являет к ней некоторый интерес.

Если принять концепцию социологии как профессии, которая организо­валась в рамках научной дисциплины, то значимость факта ее широкого рас­пространения в Соединенных Штатах будет трудно переоценить. Прочее положение, которое занимает эта дисциплина на университетских факуль­тетах, послужит структурной базой для научной ориентации профессиональ­ных кадров. Социология, таким образом, вовлечена в процесс становления научных профессий, особенно в области социальных наук.

Промежуточное по отношению к другим «поведенческим наукам» поло­жение социологии, несомненно, является стратегически выгодным. Нет ни малейшей опасности того, что данная профессиональная группа будет погло­щена соседней группой; более того, социология обогащает родственные дис­циплины. Например, экономистам и политологам она предоставляет возмож­ность более глубокого понимания «институциональных» факторов, чем это достижимо в пределах собственной дисциплины. Психологам она помогает увидеть такие «социальные» факторы, которые нельзя описать в индивиду­альных терминах. Что касается антропологии, то демаркация здесь не столь очевидна, но, не желая никого обидеть, можно было бы сказать, что антро­пологам, базирующимся на исследовании относительно недифференциро­ванных обществ, весьма полезен анализ современных обществ со сложной структурой.

На начальных этапах развития новой дисциплины, имеющей выход на практику, для представителей данной профессиональной группы характер­но непосредственное выполнение практических функций, а в некоторых

профессиях подобная модель поведения сохраняется и становится все бо­лее распространенной. Химия, возможно, —та сфера, которой в наиболь­шей степени присуща такая модель; велико число ученых со степенью док­тора философии в химии, которые в действительности выполняют техно­логические работы для промышленности и по заказам правительства; их численность, вероятно, даже превышает численность инженеров-химиков. Подобная практика отличает и современное развитие социологии. Возмож­но, что и в дальнейшем прикладные исследования будут широко приме­няться на промышленных предприятиях, в правительственных организа­циях, особенно в вооруженных силах, в изучении общественного мнения и установок и в различных социальных агентствах, интересующихся про­блемами здравоохранения, криминологии и т.д. Но пока еще значительное число социологов со степенью доктора философии — около 86% — работа­ют в колледжах и университетах, уступая по численности только истори­кам, литературоведам и представителям других гуманитарных наук, но превосходя численность ученых со степенью доктора философии из поли­тических наук и экономики (76 и 69% соответственно).

Важным и быстро расширяющимся местом соединения академической и неакадемической сфер занятости является консультативная работа в различ­ных неакадемических организациях. Она проводится в форме индивидуаль­ного обслуживания клиентов, а также в виде «конференций», когда междис­циплинарная группа профессионалов собирается для обсуждения широкой практической проблемы.

Различие между психологией и социологией в части прикладных функ­ций состоит в том, что в социологии реже встречается такая «практика», как индивидуальное обслуживание за определенный гонорар. Предпочтительнее, чтобы социологов нанимали на полный день или в статусе консультанта та­кие структуры, как коммерческие фирмы, правительственные организации, социальные агентства, исследовательские учреждения, которые не нуждают­ся в защите от всякого рода шарлатанов и авантюристов. Защита скорее не­обходима частному лицу, прибегающему к услугам профессиональных служб. Следовательно, в социологической профессии больше возможностей избе­жать тех сложных проблем (законное получение сертификатов и лицензий), с которой столкнулись сейчас психологи.

В последнее время возникла новая сфера прикладной деятельности: социологи совместно с представителями других «базисных наук» участву­ют в исследованиях и обучении специалистов для целого ряда приклад­ных профессий. Исторически самый тесный союз социологии с приклад­ной специальностью существовал в сфере социальной работы. Когда со­циологи ушли, социальные работники заключили союз с психиатрией. Лишь недавно прерванные связи возобновились, главным образом через участие социологов в обучении аспирантов, специализирующихся на социальной работе, и через исследования, проводимые в области соци­альной работы.

Выдающихся успехов новая сфера достигла в области здравоохранения, особенно в области психического здоровья. После того как в первой части нашего столетия окончилось господство «научной» медицины в статусе «орга­нической» медицины, появился интерес к психологическим и социальным факторам заболеваний и здоровья. В этом направлении именно социологи,

а не представители других «поведенческих» наук, продвинулись дальше всех, сотрудничая и дружески конкурируя с антропологами и, несомненно, опе­режая психологов, хотя последние составляют по численности и организо­ванности более сильную группу.

Сегодня хорошо известно, что работа в медицинских учреждениях и орга­низациях здравоохранения составляет одну из основных сфер занятости соци­ологов, вероятно, самую крупную область, за исключение сферы образования и исследовательской деятельности. Характер предоставляющихся здесь воз­можностей разнообразен, но, вероятно, наиболее престижной можно считать преподавательскую работу в медицинских колледжах и институтах сферы здра­воохранения. В настоящее время, безусловно, можно говорить о включении социологии в число базисных наук, лежащих в основе медицинской практи­ки, и, следовательно, об объединении социологов с представителями других поведенческих наук и получении ими такого же организационного статуса, какой имеется у физиологов, биохимиков, биофизиков, бактериологов и т.д.

Сфера медицины, однако, является лишь одной из нескольких приклад­ных областей, на которые направлена деятельность социологов. Хотя и не в таком объеме подобная тенденция наблюдается по отношению к социальным наукам в целом и к социологии в частности, в школах бизнеса и паблик-ад-министрейшн, в области образования, права и даже богословия. Пожалуй, наибольший прогресс достигнут в школах бизнеса, а предшествовали тако­му процессу период аграрной социологии и сельскохозяйственные коллед­жи. Двумя основными направлениями развития социологии в школах биз­неса являются индустриальная социология и выборочные обследования. Ве­роятнее всего, той областью, где роль социологии в ближайшем будущем заметно возрастет, является образование, и не в последнюю очередь из-за по­требности нашего общества в расширении и улучшении условий образова­ния. Проникновение социальных наук в область права происходит достаточ­но медленно вопреки мнению декана юридической школы Вашингтонского университета Эрвина Грисуолда о том, что право само по себе является со­циальной наукой. Однако можно предполагать, что в конечном счете поло­жение дел изменится...

Что касается социологической профессии, то база для ее развития в уни­верситетах существенно расширилась и укрепилась: теперь каждый крупный американский университет предоставляет место для социологии. За 20 лет почти в три раза увеличилась численность профессиональных кадров, и она, несомненно, будет еще увеличиваться. Социология заняла центральное ме­сто в современном интеллектуальном мире. Расширилось привлечение со­циологов для решения практических задач. Начался процесс утверждения со­циологии в качестве базисной науки, лежащей в основе целого комплекса прикладных профессий. Увеличилось количество профессиональных ассо­циаций, а их положение укрепилось. Я думаю, во всех областях социологии будет наблюдаться прогресс.

Сокращенно по источнику: American Sociological Review. 1959. Vol. 24. P. 547—559 / Пер. с англ. М.В. Калашниковой.

РАЗДЕЛ III

СТРУКТУРА ТЕОРЕТИЧЕСКОГО

ЗНАНИЯ В СОЦИОЛОГИИ