Iii расширение группы и развитие индивидуальности

Нередко можно наблюдать, что между развитием индивидуальности и социаль­ным интересом существует отношение, заключающееся в том, что уровень этого развития повышается по мере того, как расширяется круг, на который распро­страняется последний. Если перед нами две социальные группы М и N, резко отличающиеся друг от друга как по своим характерным особенностям, так и по своему взаимному настроению, но из которых каждая сама по себе состоит из однородных и тесно связанных между собой элементов, то обыкновенное развитие вызывает среди последних все возрастающую дифференциацию; различия между индивидуумами во внешних и внутренних склонностях и их проявлении, которые первоначально были минимальными, обостряются вследствие необходимости добывать себе средства к жизни, из-за которых идет борьба, все более своеобраз­ными способами; конкуренция создает, как известно, специальность индивидуума. Как бы ни был различен исходный пункт этого процесса в группах М и N, он должен все же постепенно уподоблять их друг другу. Можно заранее предполо­жить, что с увеличением несходства составных частей группы М между собою и несходства составных частей группы N между собою - в каждой из них можно будет найти все возрастающее число проявлений, сходных с проявлениями в другой; происходящее во всех направлениях уклонение от нормы, которая до сих пор имела значение для каждого комплекса самого по себе, необходимо должно приблизить членов одной группы к членам другой. Это произойдет уже потому, что, как бы ни были различны социальные группы сами по себе, формы дифференциации одинаковы или сходны между собою: отношения простой конкуренции, соединение многих слабых против одного сильного, преобладание отдельных членов, прогрессия в развитии раз завязанных индивидуальных отношений и т.д. Действие этого процесса - с чисто формальной стороны -нередко можно наблюдать в той интернациональной симпатии, которую питают Друг к другу аристократы и которая странным образом не зависит от специфи­ческого содержания их существа, имеющего в других случаях решающее значение Для привлечения и отталкивания. После того как процесс социальной дифферен­циации привел к отделению высокого от низкого, чисто формальный факт извест­ного социального положения устанавливает между членами, которых оно характе­ризует и которые принадлежат к самым разнообразным группам, внутренние, а часто и внешние отношения.

К этому присоединяется то обстоятельство, что вместе с такой дифференциацией социальной группы будет расти понуждение и наклонность выйти за пределы ее первоначальных границ в пространственном, экономическом и духов­ном отношении и установить, ввиду возрастающей индивидуализации и возникаю­щего вследствие этого отталкивания элементов группы, наряду с первоначальной центростремительностью, существовавшей в отдельной группе, - центробежную тенденцию в качестве моста, перекинутого к другим группам. Немногих примеров будет достаточно для этого процесса, который очевиден уже и сам по себе. Хотя первоначально в цехах господствовал дух строгого равенства, ограничивавший, с одной стороны, производство отдельного члена теми количественными и качест­венными пределами, которые соблюдались и всеми остальными членами, а с другой стороны, старавшийся оградить каждого при помощи норм, регулирующих продажу и обмен, от того, чтобы другой не превзошел его, - на более продолжи­тельное время поддерживать это состояние недифференцированности было невоз­можно. Мастер, разбогатевший в силу каких-нибудь обстоятельств, не хотел боль­ше подчиняться ограничениям: продавать лишь собственные продукты, торговать только в одном месте и держать очень ограниченное число подмастерьев и т.п. Но как только он добивался этого права, нередко путем тяжелой борьбы, так должно было произойти двоякое: во-первых, первоначально однородная масса членов цеха должна была дифференцироваться все с большей определенностью на богатых и бедных, капиталистов и рабочих; после того как принцип равенства был однажды нарушен настолько, что один имел право заставить другого работать на себя и свободно, по своим личным способностям и энергии, полагаясь на свое знание отношений и на свой учет шансов, выбирать себе рынок для сбыта, - именно личные качества, получив возможность развиваться, должны были повыситься и привести ко все более резкой специализации и индивидуализации внутри товари­щества и в конце концов к его распадению. С другой же стороны, это преоб­разование повело к дальнейшему выходу за пределы прежней области сбыта; благодаря тому, что производитель и торговец, соединенные раньше в одном лице, дифференцировались друг от друга, последний приобрел несравненно большую свободу передвижения, и завязались коммерческие сношения, до тех пор невозмож­ные. Индивидуальная свобода и увеличение производства находятся во взаимо­действии. Так, при совместном существовании цеховых ограничений и больших фабричных производств, как это было, например, в начале этого столетия в Германии, оказывалось всегда необходимым предоставить последним свободу про­изводства и торговли, которую можно было или которую хотели коллективисти­чески ограничивать для кругов, состоявших из более мелких и тесных производств. Итак, развитие, отправлявшееся от узких однородных цеховых кругов, шло в двоя­ком направлении и в своей двойственности должно было подготовить их разло­жение: во-первых, в сторону индивидуализирующей дифференциации и, во-вторых, в сторону все растущего расширения. История освобождения крестьян в Пруссии представляет, например, процесс, сходный в этом отношении. Наследственно-под­властный крестьянин, каким он был в Пруссии приблизительно до 1810 г., занимал как по отношению к земле, так и по отношению к господину своеобразное среднее положение; земля, хотя и принадлежала последнему, но так, что крестьянин не был лишен известных прав на нее. С другой стороны, хотя он и должен был отбывать барщину на поле своего господина, но он обрабатывал наряду с этим и предос­тавленную ему землю на себя самого. С уничтожением крепостного права извест-лая часть земли, принадлежавшей до сих пор крестьянину на ограниченных правах, была передана ему в полную и свободную собственность, а помещик мог рассчиты-зать только на наемных рабочих, набиравшихся теперь главным образом из вла­дельцев более мелких клочков земли, которые были у них скуплены. Итак, если крестьянин при прежних отношениях соединял в себе отдельные черты собственника и работающего на других, теперь появилась резкая дифференциация: одна часть превратилась в чистых собственников, а другая в чистых рабочих. Само со­бой очевидно, как этим путем было вызвано свободное передвижение личности и «становление более отдаленных сношений; на это оказало влияние не только унич--оясение внешнего прикрепления к клочку земли, но и положение рабочего как такового, нанимающегося то здесь, то там, а с другой стороны, и свободное владе­ние, которое делает возможным отчуждение и вместе с тем коммерческие отно-доения, переселения и т.д. Так обосновывается наблюдение, высказанное в первом предложении: дифференциация и индивидуализация ослабляет связь с ближним, чтобы завязать взамен новую связь - реальную и идеальную - с более далеким.

В мире животных и растений мы находим вполне соответствующее этому отношение. У пород наших домашних животных (это относится и к культурным растениям) можно заметить, что индивидуумы одного и того же подотдела резче различаются между собой, чем индивидуумы соответствующего подотдела, пре­бывающие в естественном состоянии; напротив, подразделения одного рода, как целые, стоят ближе друг к другу, чем виды некультурных пород. Итак, процесс развития, возрастающий благодаря культивированию, вызывает, с одной стороны, более яркое выступление индивидуальности внутри того отдела, к которому она принадлежит; с другой стороны - сближение с чужими отделами и обнаружение сходства с более широкой коллективностью, выходящей за пределы группы, пер­воначально однородной. С этим вполне согласуется утверждение, что породы домашних животных у некультурных народов имеют гораздо более характер обособленных видов, чем те разновидности, которые разводятся культурными народами; потому что первые еще не достигли в процессе развития того пункта, который в результате более продолжительного приручения уменьшает различия между отделами потому, что увеличивает различия между индивидуумами. И в этом развитие животных соответствует развитию их господ: в менее культурные эпохи индивидуумы, принадлежащие к одному роду, настолько однообразны и сходны между собой, насколько это возможно; напротив, роды в целом проти­востоят друг другу как чуждые и враждебные: чем теснее синтез внутри своего рода, тем резче антитеза с чужим родом; с прогрессом культуры растет диффе­ренциация между индивидуумами и увеличивается приближение к чужому роду. Этому вполне соответствует то обстоятельство, что широкие необразованные массы культурного народа более однородны между собой и, напротив, отличаются от масс другого народа более резкими характерными особенностями, чем то и Другое бывает среди образованных людей обоих народов. И по отношению к тем рефлексам, которые вызывает это отношение в наблюдающем духе, должно иметь место то же самое и притом на основании важного психологического правила, что впечатления различны, но принадлежащие к одному и тому же роду и соединенные в известное целое, — сливаются между собой и этим парализуют друг друга, так что образуется среднее впечатление; одно крайнее качество уравновешивает другое, и подобно тому, как самые различные цвета образуют вместе бесцветный белый Цвет, так разнообразие очень неодинаково одаренных и действующих лиц ведет к тому, что целое, в которое их объединяет представление, получает характер более индифферентный, лишенный резко очерченной односторонности. Трение между ^яРко выраженными индивидуальностями, которое в действительности ведет к Уравновешиванию или конфликтам, происходит и в субъективном духе. Чем более Дифференцирован круг в своих составных частях, тем менее он как целое производит индивидуальное впечатление, потому что его части, так сказать, не Дают говорить друг другу, взаимно устраняют друг друга, так что в результате получается впечатление среднего разреза, которое будет тем неопределеннее, чем Многочисленнее и разообразнее факторы, совместно его производящие.

Обобщая эту мысль, можно выразить ее так, что в каждом человеке ceteris paribus индивидуальное и социальное стоят, так сказать, в неизменной пропорции, которая только изменяет свою форму: чем теснее круг, которому мы отдаемся, тем меньше мы имеем индивидуальной свободы; но зато этот круг сам представляет собою нечто индивидуальное, и именно потому, что он невелик, он отделяет себя от других резкими границами. Это обнаруживается очень ясно в социальном строе квакеров. Как целое, как религиозный принцип, отличающийся самым крайним индивидуализмом и субъективизмом, квакерство объединяет членов общины строем и образом жизни, в высшей степени единообразным, демократическим и по возможности исключающим все индивидуальные различия; но зато оно совер­шенно лишено понимания высшего государственного единства и его целей, так что индивидуальность меньшей группы исключает, с одной стороны, индивидуальность отдельных членов, с другой - принадлежность к большей группе. В частностях это проявляется следующим образом: в том, что является делом общины, в бого­служебных собраниях каждый может выступать и говорить как проповедник, что хочет и когда хочет; напротив, община ведет надзор за личными делами, например за заключением браков, так что последние не происходят без согласия комитета, назначенного для рассмотрения каждого данного случая. Следовательно, инди­видуальное допускается у них только в общественном, и они оказываются социаль­но, связанными в индивидуальном. И согласно этому: если расширяется круг, в котором мы действуем и к которому принадлежат наши интересы, то это дает больше простора для развития нашей индивидуальности; но в качестве частей этого целого мы обладаем меньшей своеобразностью, а целое как социальная группа является менее индивидуальным.

Если таким образом тенденции к индивидуализации, с одной стороны, и к не-дифференцированности - с другой, остаются одинаковыми настолько, что является относительно безразличным, проявляются ли они в чисто личной области или в сфере той социальной общности, к которой принадлежит личность, - то увели­чение индивидуализации или ее противоположности в одной области потребует их уменьшения и в другой. Таким образом, мы приходим к самой общей норме, кото­рая обнаруживается чаще всего при различии в размерах социальных групп, но об­наруживается, впрочем, и в других случаях. Так, например, мы замечаем у некото­рых народов, у которых сильно преобладает все экстравагантное, преувеличенное, импульсивно причудливое, рабскую приверженность к моде. Сумасбродство, совер­шенное одним, вызывает подражание у всех других. Наоборот, другие народы с более умеренным, устроенным на солдатский образец укладом жизни, который в целом далеко не так разнообразен, имеют, однако, гораздо более сильные индивидуалистические стремления и различаются друг от друга при своем одно­образном и простом образе жизни гораздо резче и отчетливее, чем первые со своим пестрым изменчивым жизненным складом. Так, с одной стороны, целое носит очень индивидуальный характер, но его части очень сходны между собой; с другой стороны, целое является более бесцветным, стоит по образованию своему дальше от всего крайнего, но его части сильно дифференцированы между собой. В настоящую минуту, однако, нам важно главным образом то коррелятивное отношение, которое стоит в связи с объемом социального круга и обыкновенно сочетает свободу группы со связанностью индивидуума; хорошим примером для этого является совместное существование коммунальной связанности с политичес­кой свободой, как это мы видим в русском устройстве доцарского периода. Особенно в эпоху нашествия монголов в России существовали в большом числе территориальные единицы, княжества, города, сельские общины, которые вовсе не были соединены между собой единообразной государственной связью, и таким образом каждое из них как целое пользовалось большой политической свободой; но зато прикрепленность индивидуума к коммунальной общине была наиболее тесной, так что не существовало вообще частной собственности на землю и только одна коммуна владела ею. Тесной замкнутости в круге общины, которая лишала индивидуума личного владения, а, конечно, нередко и права на личное перед-ижение, соответствовало отсутствие отношений, связывающих с более широким политическим кругом. Круги социальных интересов лежат концентрически вокруг нас- чем теснее они нас охватывают, тем они должны быть меньше. Но человек никогда не является чисто коллективистическим существом, точно так же, как он никогда не является существом чисто индивидуальным; поэтому здесь, конечно, идет дело только о большей или меньшей степени и лишь об отдельных сторонах и определениях существования, на которых развитие обнаруживается в переходе от преобладания одного к преобладанию другого. И это развитие может иметь стадии, на которых принадлежность одновременно как к меньшему, так и к боль­шему социальному кругу выражается в характерных последствиях. Если, таким образом, принадлежность к более тесному кругу в общем менее благоприятна поддержанию индивидуальности как таковой, чем ее принадлежность к возможно большей коллективности, то, с психологической точки зрения, следует, однако, заметить, что внутри очень большой культурной общины принадлежность к семье способствует индивидуализации. Отдельный человек не может оградить себя от совокупности; только при том условии, что он отдается одной частью своего абсолютного "я" нескольким другим и соединяется с ними, он может еще сохранить чувство индивидуальности и притом без чрезмерной замкнутости, без чувства горечи и отчуждения. Даже тогда, когда он расширяет свою личность и свои инте­ресы личностью и интересами целого ряда других людей, он противопоставляет себя остальному целому в лице, так сказать, более широкой массы. Правда, жизнь вне семьи, в более широком круге предоставляет индивидуальности более широкое поприще - в смысле чудачества и анормальности всякого рода; но для дифферен­циации, которая затем приносит пользу и самому обширному целому, которая является последствием силы, а не последствием отсутствия противодействия односторонним влечениям, - для нее принадлежность к более тесному кругу внутри более широкого часто оказывается полезной, нередко являясь, конечно, только подготовкой и переходом. Семья, значение которой является сначала политически реальным, а с ростом культуры становится все более и более психологически идеальным, предоставляет в качестве коллективного индивидуума своему члену, с одной стороны, преварительную дифференциацию, которая по крайней мере подготовляет его к дифференцированию в качестве абсолютной индивидуаль­ности, с другой стороны, защиту, благодаря которой эта последняя может развиваться, пока она не будет в состоянии противостоять самой обширной коллективности. Принадлежность к семье в более высоких культурах, где одновременно получают признание права индивидуальности и права самых широких кругов, представляет смешение того характерного значения, которое имеют тесная и более широкая социальные группы.

Если я указывал выше, что большая группа предоставляет более простора край­нему развитию и взращиванию индивидуализма, мизантропическому уединению, причудливости и капризным формам жизни, бесцеремонному эгоизму, то это является лишь следствием того, что более широкая группа предъявляет к нам Меньше требований, меньше заботится об отдельных людях и поэтому ставит меньше препятствий для полного развития даже самых извращенных влечений, чем более тесная группа. Следовательно, размер круга несет лишь отрицательную вину- и дело идет не столько о развитии в пределах группы, сколько о развитии вне ее, к которому большая группа открывает своим членам более доступа, чем меньшая группа. Тогда как здесь мы имеем перед собой односторонние гипертрофии, причиной или следствием которых является слабость индивидуума, мы видим, однако, что именно в односторонности, которую приносит с собой принадлежность к большей группе, лежит неизмеримо могучий источник силы и притом не только для совокупности, но и для отдельного члена. Яснее всего свидетельствует об этот тот, несчетное число раз наблюдавшийся факт, что лица, которые состарились действуя в одном определенном кругу, тотчас по выходе их него теряют силы, при помощи которых они до сих пор вполне удовлетворительно исполняли свое дело; это происходит не только потому, что данное количество силы, не следуя более привычным путям, не может приспособиться к тем, которые ему вновь указаны, и вследствие этого разлагается, но потому, что вся личность во всех своих дея-тельностях, даже лежащих вне ее призвания, замирает в большинстве таких случаев, так что нам потом может казаться, что организм сам по себе давно уже не располагал силами, нужными для его деятельности, и мог развить лишь в этой определенной ее форме ту способность, которая, собственно говоря, ему самому уже более не свойственна; так же приблизительно представляли себе, что жизнен­ная сила вырабатывает наряду с естественными силами, пребывающими в состав­ных частях тела, еще особую силу для химических и физических действий, которая свойственна специально форме органического. Подобно тому как теперь устранили из жизни эту силу и свели ту сумму сил, которую, казалось, она произ­водила, к особому сочетанию ранее известных сил, держащих в естественном кру-. говороте, подобно этому нужно будет признать, что энергетическая сосредото­ченность сил личности и тот прирост силы, который дает нам призвание,и о котором, по-видимому, свидетельствуют последствия, вызываемые его оставле­нием, - является лишь особенно благоприятным приспособлением и расположе­нием сил, которыми личность обладает и в обыкновенное время; ибо форма не производит силу. Но подобно тому как в действительности жизнь есть все-таки именно эта особая, ни с чем другим несравнимая комбинация и концентрация естественных сил, так и призвание создает, - именно тем способом, каким оно располагает, силы индивидуума, - их проявления и целесообразные сочетания, которые иначе были бы невозможны. И так как это специфическое оформление может иметь место для отдельного человека только внутри большой группы, организованной по принципу высокого разделения труда, то и на этом пути становится опять очевидным, в какой тесной зависимости от жизни в пределах самого большого круга находится укрепление и полное развитие личности.

Из дальнейшего развития этой зависимости нам становится понятным, что сильное развитие индивидуальности и высокое уважение к ней соединяются нередко с космополитическим образом мысли, что, наоборот, принадлежность к тесно ограниченной социальной группе создает препятствие и для того и для другого. И внешние формы, в которых выражается тот образ мысли, следуют той же схеме. Эпоха возрождения, с одной стороны, образовала в Италии совершенную индивидуальность, с другой стороны, выработала образ мысли и нравственные настроения, далеко выходящие за пределы более тесного социального круга; это прямо выражено, например, в словах Данте, что при всей страстной любви его к Флоренции мир является для него и для подобных ему отечеством, подобно тому как море для рыб; косвенно и, так сказать, a posteriori это доказывается тем, что формы жизни, созданные итальянским Возрождением, были восприняты всем цивилизованным миром, и притом именно потому, что они предоставили индивиду­альности, какого бы рода она ни была, неслыханный до тех пор простор. Как на симптом этого развития я укажу только на неуважение к дворянству в эту эпоху. Дворянство лишь до тех пор пользуется настоящим значением, пока оно пред­ставляет социальный круг, который, являясь теснее сплоченным внутри, тем энергичнее обособляется от всей остальной массы, и притом как вверх, так и вниз; отрицание его значения свидетельствует об упразднении обоих признаков, свиде­тельствует, с одной стороны, о том, что признана ценность личности, к какому бы кругу она ни принадлежала по своему рождению, с другой стороны - о нивелировании дворянства теми, выше которых оно себя ставило раньше. И то и другое действительно нашло себе выражение в литературе того времени.

Из этих соотношений объясняется, между прочим, то подозрение в бессер­дечности и эгоизме, которое так часто падает на великих людей, - потому что объективные идеалы, которые их воодушевляют, выходят по своим причинам и следствиям далеко за пределы более узкого, охватывающего их круга и возмож­ность этого лежит именно в том, что их индивидуальность высоко поднимается над средним социальным разрезом; для того чтобы можно было видеть так далеко, нужно смотреть через головы тех, которые находятся вблизи.

Самой известной аналогией этому отношению является та взаимная связь, которая существует между республиканством и тиранией, между нивелированием и деспотизмом, и притом как в порядке последовательности, так и в порядке одновременности. Всякое общественное устройство, которое получает свой харак­тер от аристократии и буржуазии, которое, одним словом, предлагает социальному и политическому сознанию несколько граничащих между собой более тесных кругов, стремится, как только оно вообще захочет выйти из своих пределов, с одной стороны, к объединению под руководством личной власти, с другой стороны - к социализму с анархическим оттенком, который с уничтожением всех различий стремится осуществить абсолютное право свободной личности. Так, политеизм древности с его пространственно-разобщенными областями божественного воздей­ствия, стоящими друг над другом и рядом в различных отношениях, привел в начале нашего летосчисления: по направлению вверх - к монотеизму, по направ­лению вниз - к атеизму; так иезуитство, в противоположность аристократической церковной организации, имеет своей целью, с одной стороны, уравновешивающую демагогию, с другой - папский абсолютизм. Поэтому нивелирование масс является по общему правилу корреляцией деспотизма и именно та церковь, которая энер­гичнее всего объединена стоящей во главе ее личностью, меньше всего дает возможность выдвинуться индивидуальности своих приверженцев и имеет больше всего успеха в деле создания мирообъемлющего государства, по возможности нивелирующего личность как таковую.

Во всех этих примерах наше коррелятивное соотношение между индивидуалис­тической и коллективистической тенденцией принимает, таким образом, иную форму: расширение круга стоит в связи с развитием личности не для членов самого круга, но в связи с идеей высшей личности, которой как бы передается инди­видуальная воля и которая зато, - как в другом отношении святые, - берет на себя представительство.

Развитие, ведущее от более тесной группы одновременно к индивидуализации и к повышенной социализации, может, конечно, и не осуществлять всегда в оди­наковой степени то и другое, но один элемент при известных обстоятельствах Может иметь большое преобладание над другим, так как дело идет не о мета-Физической гармонии или о законе природы, который необходимо связывал бы известное количество первого с таким же количеством второго, но все отношение Может иметь значение лишь очень общего объединяющего выражения для резуль­тата очень сложных и изменчивых исторических условий. Как уже было сказано Вьгше, мы встречаем также случаи, когда развитие идет не одновременно в обе ^ороны, но в одну из них альтернативно и тем не менее доказывает коррелятивное ^с°отношение между ними. Это обнаруживает очень отчетливо одна фаза в истории ^альменды, коллективного владения швейцарских общин. Поскольку альменды перешли во владение частей общин, местных и сельских корпораций, постольку в некоторых кантонах (Цюрихе, С.-Галлене и др.) законодательство обнаруживало в своем отношении к ним тенденцию или разделить их между отдельными членами, или устроить переход их к более крупным земельным общинам, потому что эти мельчайшие союзы располагали бы слишком ничтожной личной и территориальной базой для того, чтобы сделать свое владение достаточно плодотворным для публичной жизни.

Может быть, можно было бы выразить символически все отношение, которое мы здесь имеем в виду и которое осуществляется в самых разнообразных видах сосуществования, последовательности или наличности одного из двух моментов, таким образом, что более тесная группа образует до известной степени среднее пропорциональное между более широкой группой и индивидуальностью, так что первая, если она замкнута в себе и не нуждается ни в каком новом факторе, дает в результате возможность такой же жизни, какая вытекает из сочетания двух последних. Так, например, идея всемогущего римского государства имела своим коррелятом то, что наряду с ius publicum существовало ius privatum; выработанная сама по себе норма, регулирующая это всеобъемлющее целое, требовала соот­ветствующей нормы для индивидуумов, которых оно в себе заключало. Сущест­вовала только, с одной стороны, община в самом широком смысле этого слова, с другой - отдельная личность; древнейшее римское право не знает никаких корпо­раций, и этот дух остается вообще ему свойственным. Наоборот, в германском праве для общины нет никаких других правовых постановлений, кроме тех, кото­рые существуют для отдельных людей; но эти совокупности не имеют того всеобъемлющего характера, как в Римском государстве, они меньше и вызваны изменчивыми и разнообразными потребностями отдельных людей. В маленьких общинах нет нужды в таком отделении публичного права от частного, потому что индивидуум в них теснее связан с целым.

Если мы говорим: чем более интереса вызывает человек, не как элемент общества, но как индивидуум, и, следовательно, те его свойства, которые присущи ему только как человеку, тем теснее должно быть то соединение, которое прив­лекает его, так сказать, через головы его социальной группы ко всему чело­веческому вообще и приближает его к мысли об идеальном единстве челове­ческого мира, - то это является только выводом из указанного отношения между индивидуальным моментом и социальным. Хорошим примером для этого корреля­тивного соотношения является учение стоиков. Тогда как политически-социальная связь, в которой состоит отдельный человек, еще у Аристотеля является источни­ком этических определений, - интерес стоиков в практической области прикован, собственно говоря, лишь к отдельной личности, и приближение индивидуума к идеалу, предписанному системой, стало исключительным лозунгом стоической практики, и притом настолько, что связь индивидуумов друг с другом является только средством для этой идеальной индивидуалистической цели. Но эта цель по своему содержанию определяется, конечно, идеей всеобщего разума, проходящего через все единичное. И к этому разуму, осуществление которого в индивидууме является идеалом стоиков, причастен каждый человек; выходя за пределы всех национальных границ и социальных отграничений, он связывает узами равенства и братства все, что носит название человека. Так, космополитизм является дополне­нием индивидуализма у стоиков; разрыв более тесных социальных связей, которо­му политические отношения благоприятствовали в ту эпоху не меньше, чем теоре­тические размышления, отодвинул, согласно ранее установленному нами принципу, центр тяжести нравственности интереса, с одной стороны, к индивидууму, с другой стороны, к тому самому широкому кругу, к которому принадлежит всякий чело­веческий индивидуум как таковой. То обстоятельство, что учение о равенстве всех людей вступает часто в союз с крайним индивидуализмом, становится нам из этого основания и из следующих. Весьма естественно с психологической точки зрения, что ужасное неравенство, в котором рождались отдельные люди в известные эпохи социальной истории, давало простор движению в двух направлениях: во-первых, в сторону права личности, во-вторых, в сторону всеоб­щего равенства, потому что более широкие массы бывают обыкновенно лишены в одинаковой степени и того и другого. Только имея в виду эту двустороннюю связь, можно понять такое явление, как Руссо; и возрастающее развитие всеобщего школьного обучения обнаруживает ту же тенденцию: с одной стороны, оно хочет устранить резкие различия в духовном уровне и, именно посредством установления известного равенства, предоставить каждому отдельному человеку возможность проявления его индивидуальных способностей, в чем ему было отказано раньше. Я думаю даже, что психологически ничто не может способствовать более представ­лению о всеобщем равенстве, как отчетливое сознание сущности и ценности индивидуальности, того факта, что каждый человек представляет из себя инди­видуума с характерными свойствами, которых нельзя встретить во второй раз в том же сочетании; каковы бы ни были эти особенности по своему содержанию, форма индивидуальности присуща каждому человеку и определяет его ценность сообразно моменту редкости. Таким образом, создается формальное равенство: именно постольку, поскольку каждый представляет собой нечто особенное, он равен каждому другому. И учение об абсолютном "я", о личной бессмертной душе, которая свойственна каждому человеку, должно было больше, чем все другое, способствовать созданию представления о всеобщем равенстве, потому что эмпирические различия, которые можно найти в содержании душ, не принимаются во внимание перед их вечными и абсолютными качествами, в которых они равны друг другу. Когда говорят о социалистическом характере древнего христианства, то он вытекает не столько из положительных оснований, сколько из отрицательных, из полного безразличия, с которым первые христиане относились ко всему, что обыкновенно образует различия между людьми, - и притом именно вследствие признания абсолютной отдельной души. Если отвергается абсолютная индиви­дуальность, то отдельные люди рассматриваются лишь как сумма их свойств и оказываются, конечно, столь же различными, как эти последние; но если эти свойства являются чем-то второстепенным в сравнении с главным, именно с личностью, свободой и бессмертием души, которая к тому же, как, например, у Руссо, с самого начала отличается совершенной добротой, извращенной только воспитанием и обществом, то равенство всех человеческих существ является естественным выводом. Впрочем, это метафизическое значение личности ведет, очевидно, к пренебрежению ее эмпирическим содержанием, имеющим, собственно говоря, большую важность. Но, так как прогрессирующая социализация стоит в естественном и внутренне-необходимом отношении к прогрессирующей индивидуа­лизации, то отношение, которое мы только что охарактеризовали, является всегда пагубным там, где оно осуществляется на практике. Революционные движения, как например движение анабаптистов или движение 1789 г., приходят к своим логичес­ким и этическим несообразностям благодаря тому, что, хотя они поднимают низшую совокупность до положения высшей, но вместе с тем они не охраняют права индивидуальности. В особенности французская революция через свое отно­шение к Руссо показывает, как легко признание метафизического значения лич­ности приводит к пренебрежению ее реальным значением и как вследствие этого страдает и социализация, отправлявшаяся от первого. Если мы снова обратимся к отношению между индивидуализмом и космополитизмом, то первый представля­йся нередко с нравственной точки зрения эгоизмом, и это особенно может иметь место там, где распалась связь, налагаемая патриотическим образом мысли, кото-Рая хотя и привязывает отдельного человека к меньшему кругу, чем космополитизм, но зато представляет более сильный противовес для эгоизма. Уже у циников обнаруживается подобное соотношение между космополитизмом и эгоиз­мом именно в том, что они выбрасывают промежуточный член патриотизма, кото­рый нужен для большинства людей для того, чтобы направить эгоизм в сторону альтруизма. Если, с одной стороны, классическая философия и после Аристотеля часто не приходит еще к точному определению понятия личности, если понятие разума довольно часто колеблется для нее между самим общим мировым разумом и чисто личной силой мышления, то это является, конечно, последствием привычки мышления, привязанной к более тесному государственному кругу как к чему-то среднему между наиболее общим и наиболее личным. Применимость этой форму­лы соотношения между повышением индивидуального и расширением социальной группы к нравственным отношениям может быть далее представлена в следующем виде. До тех пор пока хозяйственное или какое-нибудь другое производство проис­ходит внутри более тесного круга, так что производителю более или менее извест­на его публика, - неизбежная психологическая ассоциация между работой и теми лицами, для которых она предназначена, будет парализовать два момента: с одной стороны, живой интерес к самой вещи и ее объективному совершенству, независи­мо от того, каким случайным и субъективно-определенным потребностям она бу­дет служить, а с другой стороны, и чистый эгоизм, интересующийся только ценой своей работы, а совсем не тем, кто будет за нее платить. Однако и тому и другому будет благоприятствовать расширение круга, для которого предназначается работа. Подобно тому как в теоретической области объективной истиной является то, что составляет истину для рода, в чем должно и можно будет, - если отвлечься от преходящих психологических препятствий, - убедить род, подобно этому идеалы и интересы являются для нас объективными постольку, поскольку они имеют значение для самого большого круга заинтересованных; все субъективное, одно­стороннее устраняется из них вследствие того, что <