Информация как социальная ставка

При использовании прессы как источника информации, не следует забывать, что информация сама по себе яв­ляется ставкой в общественной жизни. Поэтому на сле­дующем этапе необходимо сделать объектом изучения деятельность самих журналистов и более или менее осознанный и систематический труд по искажению ин­формации, характерный для всех видов прессы в зависи­мости от их политической ориентации. Информация и собственно отбор и представление фактов являются важ­ной ставкой, особенно в политической области. Именно поэтому пресса, будучи политически структурированной, пытается навязать через приводимые факты и коммента­рии позитивный или негативный социальный образ собы­тия, тем самым поддерживая или, наоборот, представляя в негативном свете социальную группу, принимающую участие в данном событии, привлекая к нему внимание журналистов и тем самым «широких масс». Множество действий, которые могут быть предприняты в ходе широ­комасштабных общественных выступлений, расхождения в оценке численности участников, а также разнообразие и порой даже противоречивость «мотивов» их действий, предоставляют прессе широкую возможность конструи-

[287]

рования события, что объясняет весьма существенные расхождения между различными отчетами о нем.

Так, например, журналисты воспринимали демон­страцию крестьян в свете соперничества левых и правых сил, а большинство газет уделили внима­ние не только неоспоримым фактам, но и тем, ко­торые соответствовали их «политической линии». По мнению «Юманите» (от 24 марта 1982 г.), де­монстрация «провалилась» и привела к скандаль­ным инцидентам: «Вчера в Париже прошла демон­страция крестьян. Около 60 000 человек прошли от площади Нации к Порт де Пантен. Организа­торы ожидали, что участников будет 100 000. Понятно, что мелкие фермеры, чьи требования вполне обоснованы, не согласились следовать за теми, кто виновен в их проблемах». «Фигаро», на­против, была, с политической точки зрения, бли­же к организаторам акции, и посчитала ее впол­не успешной и многочисленной; реакция парижан также оценивается ею как положительная: «Бо­лее 100 000 крестьян провели мирную демонстра­цию»; «жители Парижа хорошо ее восприняли» (газета от 24 марта). «Монд» и «Либерасьон», ко­торые занимали позицию критической поддержки левого правительства, описали саму демонстра­цию довольно точно и объективно; но их позиция проявилась в комментариях: обе газеты отмечают относительное безразличие населения Парижа и скрытую агрессивность демонстрантов. Оказывается, «объективное» построение политического события социологом не может ограничиться простым вос­становлением «всамделишных» фактов. Социолог должен учитывать при этом символическую борьбу, сопровожда­ющую событие и направленную на придание ему опреде­ленного смысла. Как оценить поведение демонстрантов? Почему они собрались? Каковы их требования? Более или менее прямые ответы на эти вопросы, данные всеми ком­ментаторами, т. е. общественное представление событий

[288]

(«то, как все это нужно воспринимать»), составляют не­отъемлемую часть самих событий. В этой связи легко увидеть открывающуюся для комментаторов возможность использовать разнородность таких больших собраний. Если даже чисто внешние характеристики события (чис­ло участников, характер инцидентов и т.д.) могут быть представлены прямо противоположным образом, то это становится тем более возможным в отношении «глубин­ных мотивов» поведения демонстрантов. Некоторые жур­налисты пытаются объяснить причины демонстрации, ограничившись чтением лозунгов или воспроизведени­ем заявлений организаторов; другие могут уделять мень­ше внимания речам ораторов и задавать вопросы тем или иным демонстрантам, часто выбирая их ради создания (иногда в политических целях) определенного образа группы в целом.

Например, «Паризьен Либере», читатели которой в основном принадлежат к низшим классам, опи­сала традиционный образ крестьянина с востока Франции как типичного демонстранта с хмурым и обветренным лицом, одетого в «клетчатую куртку и кепку». «Котидьен де Пари», большинство чита­телей которой составляют квалифицированные специалисты, в качестве типичного демонстранта выбрала молодого крестьянина: «он ничем не вы­делялся бы среди студенческой демонстрации, поскольку он носит очки, шерстяные костюмы и у него прическа студента-политолога». «Либера-сьон» же отметила «богатого крестьянина левой ориентации», чья «одежда привлекала внимание: джинсы, кроссовки и ярко-синяя куртка». Давая неизбежно избирательный взгляд на события и предпочитая определенные интерпретации, пресса спо­собствует созданию политико-социального образа собы­тий, имеющего множественные и двусмысленные значе­ния. Но было бы чрезмерным упрощением представлять журналистов как «манипуляторов» событиями, создаю­щих их по своей воле и в определенных интересах. Сами

[289]

журналисты являются объектом стратегий манипулиро­вания со стороны различных социальных групп, пытаю­щихся с большим или меньшим успехом привлечь их для того, чтобы попасть в средства массовой информации.

Эффект круга

Итак, на третьем этапе социолог должен проанализиро­вать данные, которые он использует, и которые он произ­вел самим фактом их сбора в той мере, в какой эти дан­ные являются продуктом целого социального процесса. На­пример, для изучения причин юношеской преступности или самоубийств совершенно недостаточно установить корреляцию между некоторым числом социальных харак­теристик и статистикой преступности или самоубийств, представленной государственными органами. Помимо это­го необходимо исследовать собственно социальный про­цесс, производящий не только статистику юношеской пре­ступности и самоубийств, но и индивидов, подпадающих под юридический термин «преступника» или «самоубий­цы»; все это в конечном счете приводит к социологичес­кому исследованию институтов полиции, права и медици­ны (см. Charnboredon, 1971 и третью главу данной книги). Аналогичным образом дело обстоит с демонстрацией, про­анализированной выше. Пресса не только предоставляет информацию о «событии», безусловно полезную для со­циолога, но и сама производит его, вернее, сопроизво-дит. Это означает, что нужно задаться вопросом о том, что лежит в основе собственно социального определения «события» журналистской средой. Любое издание, чья ин­формация подчас незаменима, может заставить читателей забыть о том, что информация является результатом стра­тегий различных социальных групп, пытающихся привлечь внимание журналистов и вызвать широкие отклики в прес­се. Можно сказать, не слишком преувеличивая, что се­годня местом проведения демонстраций являются не

[290]

столько улицы, сколько первые страницы газет и экраны телевизоров, на которых следует появиться. Наблюдая за колонной демонстрантов, журналисты рассказывают о со­бытии, будучи причастными к его созданию. Они думают, что освещают событие, хотя, как при взаимооотражении зеркал, группы «демонстрируют себя» таким образом, что­бы пресса не могла их не заметить, учитывая более или менее четкое определение прессой события, о котором «обязательно нужно рассказать». Принимая во внимание особенность функционирования поля политики в совре­менном западном обществе, для групп, участвующих в де­монстрации, не столько важно стать «хозяевами улицы», сколько быть замеченными средствами массовой инфор­мации и оказать давление на политическую власть посред­ством воздействия на «общественное мнение», которое от­ражается службами, организующими опросы. Чтобы вый­ти из зоны, не освещаемой средствами массовой инфор­мации, и войти в «ярко освещенный круг» актуальных тем, общественные группы пытаются сотворить нечто, что за­ставило бы журналистов говорить о «событии», а имен­но — неординарные, необычные, небанальные и неповто­ряющиеся действия. «Приходящий по расписанию поезд не является событием»: достаточно буквально применить этот привычный для журналистской школы принцип и, например, блокировать железнодорожные пути или шос­се, как это будет воспринято журналистами как «собы­тие». И там, где журналистам кажется, что они сталкива­ются с «невиданным», на самом деле имеет место успех стратегии общественных групп, направленной на созда­ние настоящих ловушек для журналистов, состоящих из «невиданных» действий или массовых акций. Первые стра­ницы газет и передачи теленовостей представляют собой стратегическое пространство для поля политики: события, о которых они рассказывают, приобретают общественную важность, что приводит к цепной реакции, при которой происходит переход на новые позиции политических дея­телей; «местная» проблема становится «национальной», а второстепенная— «неотложной» и «приоритетной».

[291]

Таким образом, социолог не может просто ограничить­ся этнографическим наблюдением уличной демонстрации или анализом прессы, осветившей данное событие. Ход и результаты события могут быть поняты только при учете влияния прессы, радио и телевидения, которые инфор­мируют о нем широкую публику. Помимо этого нужно обратить внимание на роль политических комментаторов и журналистов, пытающихся более или менее сознатель­но навязать определенное видение события, роль совет­ников по вопросам коммуникации, направляющих их вни­мание, центров изучения общественного мнения, чьи ком­пьютеры дают моментальный «портрет общественного мнения» сразу же после события, роль политологов, с их более или менее научными комментариями и т. д. Это говорит о том, что простой анализ «прессы» не вскрыва­ет самого главного. Глубокий анализ взятой нами в каче­стве примера демонстрации крестьян предполагает не только хорошее знание общественной группы, которая вышла на демонстрацию, ее внутренней структуры и внут­ренних противоречий, но и понимание особенностей поля журналистики и его собственных проблем, а также учет сегодняшних трансформаций поля политики и растущей роли опросов общественного мнения.

Эти замечания в равной мере касаются анализа теле­дебатов или передач на политическую тему, «медиатичес-ких» событий, т. е. событий, существующих посредством и для масс-медиа. «Телевыступления» политических дея­телей являются лишь верхушкой айсберга, состоящего из политических комментаторов традиционного типа (поли­тиков и журналистов), пытающихся своими заявлениями до и, особенно, после передачи навязать определенную точ­ку зрения. Недавно к ним присоединились «комментато-ры-ученые», осуществляющие анализ телевыступлений и Динамику отношения зрительской аудитории; наконец, сюда нужно причислить центры по изучению обществен­ного мнения, проводящие опросы для выявления «имид­жа» лидеров и их способности убеждать.

[292]

Заключение: Социальные науки и социальные представления о науке

Зондажи общественного мнения — простую технику сбо­ра данных — как это ни странно, очень часто принимают за настоящие социологические исследования. По всем внешним признакам, начиная с вопросника, анкетеров, совокупности ответов и их кодификации и кончая иссле­дованием причин со статистической обработкой и постро­ением двумерных связей, использующим определенное число переменных, таких как возраст, пол, уровень обра­зования или социально-профессиональные категории, зондажи традиционно считают приемлемыми с социоло­гической точки зрения. Многочисленные примеры, при-веденые нами в этой главе, позволяют, однако, выделить две главных черты, которыми характеризуется социоло­гический подход и его отличие от простого сбора обще­ственных мнений.

Во-первых, социологическое исследование никогда не сводится к простой раздаче вопросника, но оно все­гда должно привлекать целую серию методов, включа­ющих — более или менее широко — различные исследо­вательские техники. И если в силу того, что вопросник представляет собой быструю и удобную технику сбора информации, социолог зачастую сам приходит к тому, чтобы трактовать данные, полученные таким способом или прибегать к вторичному анализу результатов опро­сов, проведенных центрами зондажей общественного мнения, то, все же, социологическое исследование ни­когда нельзя сводить к анализу этих коротких, часто не­определенных ответов на вопросы, почти всегда плохо по­нятные значительной части опрошенных. Тем не менее, анкеты кажутся самодостаточными, а их результаты срав­ниваются всегда только с результатами других анкет или зондажей общественного мнения, проведенных по сход­ной процедуре. Вопросник в социологических исследова-

[293]

ниях — это лишь один из элементов и не всегда самый важный, это один из механизмов исследования значитель­но более разнообразного, привлекающего широкий спектр техник сбора данных: глубинные интервью с информи­рованными лицами, этнографические наблюдения, моно­графические исследования определенных семей или со­циальных групп, сбор картотеки, вторичный анализ раз­личных документов и т. д.

Во-вторых, социологическое исследование должно конструировать свой объект, а следовательно, и «данные» тоже. Не существует сырых фактов, которые социолог может просто собирать, и которые имели бы ценность независимо от некоторой теоретической конструкции. Социальная реальность всегда поставляет нам данные «преконструированные», которые социолог должен в сою очередь «деконструировать». Исследования посредством зондажей общественного мнения это игнорируют, очевид­но, исходя из неявной философии регистрации реально­го, согласно которой достаточно дать говорить за себя репрезентативной выборке индивидов и просто зафикси­ровать их ответы, чтобы познать и понять социальный мир. Труд ученого здесь оказывается сведенным к неза­тейливой технической роли по составлению вопросника, обработке и интерпретации ответов. На деле же «данные» всегда должны быть интерпретированы и интегрированы в проблематику и никогда не могут говорить сами за себя. Это означает, что не достаточно, например, опросить свя­щенников, учителей, музыкантов или крестьян, почему они стали священниками, учителями, музыкантами или крестьянами, чтобы раскрыть социальные механизмы, ко­торые порождают ощущение «призвания», даже если фор­ма, в которой эти социальные категории переживают свои профессиональные обязательства сама по себе интересна и должна приниматься в расчет при окончательном ана-flH3e(Suaud, 1978; Muel-Dreyfus, 1983; Champagne, 1986).

Приложение. Александр Бикбов. ФОРМИРОВАНИЕ ВЗГЛЯДА СОЦИОЛОГА ЧЕРЕЗ КРИТИКУ ОЧЕВИДНОСТИ

Вероятно, следует отказаться от уверенно­сти, что власть порождает безумие и что... нельзя стать ученым, не отказавшись от власти. Скорее, надо признать, что власть производит знание... что нет ни отношения власти без соответствующего образова­ния области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти.

М. Фуко. Надзирать и наказывать

Автор следующего за этой книгой текста оказывается перед дилеммой. Если книга предназначалась бы только студентам и голосом Великого Просветителя повество­вала бы об огне знания, мерцающем на недоступных вы­сотах, ее могло сопровождать послесловие-комментарий, оттеняющее этот огонь игрой пропедевтических фигур.

[295]

Если бы книга, а значит, и приложение к ней были ад­ресованы только зрелым профессионалам, которых уже давно интересуют не базовые положения, а тонкости и подробности, построение текста можно было бы сразу на­чать с последних, ограничиваясь для ориентира кратки­ми ссылками, типа «объективность социальных отноше­ний у Бурдье». Из двух адресатов — широкая и узкая аудитория, из двух мест произнесения — кафедра и ла­боратория, каждое предписывает тексту собственную ло­гику. Однако основная трудность состоит даже не в раз­нородности аудитории: все же авторы предпочли профес­сионалов профессорам, а из всех студентов, которые возьмут книгу в руки, они рассчитывали прежде всего на будущих исследователей. Основная трудность вызва­на тем, что книга, столь решительно обращенная к прин­ципам исследовательской практики, адресована всем ис­следователям, на каком бы отрезке научного пути они ни находились. Текст книги накладывает принципиальные ограничения на текст, который может за ним следовать: он отторгает как снисходительные замечания эрудита, так и лобовые отсылки к социологическим «методикам». Но как, работая с ним, избежать крайностей комментария, представляющего книгу через спроецированные в нее смыслы и ценности, и суммы методологии, раскрываю­щей ее предполагаемую пользу во всех исследователь­ских ситуациях? Не говорит ли сама книга достаточно ясно о своем предмете, чтобы вообще была нужда чем-либо ее дополнять?

Нам видится только одна полноценная возможность ответить на эти вопросы: чтобы обойти крайности само­достаточного комментария и апологии всеприсутствия, следует обратиться к социальному и социологическому контексту книги. Это и будет лучшим способом прояс­нить написанное. Но по каким критериям можно выде­лить контекст? Имеет ли смысл говорить об истории со­циологических представлений, а в ее рамках — об эво­люции исследовательских техник, или, может быть, значение здесь имеет прежде всего политический вектор

[296]

предлагаемого в книге анализа? Ответ далеко не очеви­ден, поскольку данная здесь критическая рефлексия над приемами и операциями, используемыми традиционной (позитивистски ориентированной) социологией и около­социологической индустрией, нарушает привычный по­кой границы объективности/ангажированности. Исходя из практических интересов исследования, т. е. отвергая с первых шагов школьную классификацию социологиче­ских методов (анкетирование, наблюдение, интервью) и даже не претендуя на тот или иной способ формализа­ции расплывчатого понятия «общества», авторы книги со­храняют за своей работой свойственную всякой практи­ке — а исследовательская не является исключением — многозначность. Помимо того, им удается ввести в обо­рот сразу несколько традиционно различаемых авторов и исследовательских перспектив без ущерба для ясности и строгости объяснительных конструкций. Одновременно, выбор объектов анализа и приоритетное внимание к эф­фектам функционирования государственных институтов оказываются следствием не только профессиональных, но и политических предпочтений, имеющих выраженный ле­вый акцент. Отсюда, представление о книге может быть встроено и в историческую, и в методологическую, и в политическую перспективы. Учитывая, что мы имеем дело с практическим руководством, мы, в любом случае, огра­ничиваем контекст практической сферой, акцентрируя актуальное, и оставляем в стороне Историю с большой буквы, т. е. перспективу, выходящую за пределы послед­них десятилетий. Нашей задачей становится социологи­ческая экспликация «способа социологического мышле­ния в действии» (Введение¹).

Подчиненное этой задаче, приложение представляет собой не комментарий, в котором указывают на то, что не было понято (или напротив, было превосходно понято) авторами исходного текста или на то, что проявилось в их суждениях помимо их собственной воли. Оно являет­ся дополнением к сказанному, расширением контекста, в котором сказанное приобретает характер социального

[297]

факта. В центре внимания здесь находится ряд предпо­сылок социологического объяснения, которые остались за рамками книги, но которые служат несущей конструк­цией предлагаемых в ней техник, а также практический контекст, в котором и эти предпосылки, и эти техники приобретают профессиональное и, более широко, соци­альное значение. Таким образом, мы постарались отра­зить здесь следующие содержательные моменты: 1) про­грамму социального познания, в рамках которой воспро­изводятся предлагаемые техники анализа; 2) деления внутри французской социологии как научного производ­ства, включающих эти техники и приемы не в арсенал безразличных средств познания, а в актуальную научную борьбу, превращая их в эффекты позиции, школы, цеха; 3) наконец, отношения власти и знания, которые опреде­ляют смысл и функции этих научных техник в действую­щем социальном порядке, т. е. их политическое назначе­ние. Именно эти моменты, в их внутренней связи, при­званы удержать в тексте черты, отличающие дополнение к сказанному от комментария.