Глава II. Реми Ленуар. ПРЕДМЕТ СОЦИОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА
[78-79]
Социологию часто относят к дисциплинам, таким, как, например, эргономика или криминология, объект которых определяется категориями общественной практики. \\ действительно, ее происхождение подтверждает представление о социологе как специалисте по «социальным» проблемам текущего момента. Социологическая наука появилась в середине XIX века, а развиваться стала во второй половине XIX века, когда борьба между классами особенно обострилась в результате пауперизации городского пролетариата, вызванной ходом индустриализации (Hatzfeld, 1971).
Уже с начала XIX века экономическая наука была учреждена как самостоятельная дисциплина, а экономическая деятельность, как у теоретиков (профессоров, политических деятелей), так и у практиков (промышленных или финансовых предпринимателей) была отделена от других секторов общественной деятельности. Однако, лишь в первой половине XIX века формируется противопоставление между «политической» и «социальной» экономией. Первая интересуется, по выражению А. де Вильнева, лишь «рыночной и денежной стоимостью рабочего» (Duroselle, 1951), а вторая — совокупностью условий его жизни. Это отличие является не только продуктом разделения интеллектуального труда. Оно обязано своим существованием, главным образом, политическому конфликту, который на протяжении XIX века в отношении возникавших тогда «социальных проблем» постоянно противопоставлял представителей промышленной буржуазии и консервативной аристократии. Разоблачая последствия индустриализации, аристократы оспаривали легитимность «новых феодалов», опирающихся на производство
[80]
промышленной продукции и получающих через него доступ к политической власти.
Это разделение социальной жизни на два сектора, а также концептуальная и теоретическая ав-тономизация (как о том свидетельствует, в числе прочего, подъем утилитаристской философии во Франции и Великобритании) того, что назовут «управлением населения» (Фуко, 1996), безусловно, является одним из факторов, который облегчил появление социологии как дисциплины, отличной от других социальных наук, в частности, от экономики. В большей части социологических теорий этой эпохи можно найти отзвуки данного политического и одновременно интеллектуального разделения между двумя типами общества (община/общество, сословное общество/общество без сословий и т. д.).
Такие разные социологи, как Фердинанд Теннис, Георг Зиммель, Макс Вебер, Вильфредо Па-рето и др., признавали то, что Эмиль Дюркгейм назвал «потрясением основ» европейских обществ XIX века, и выбрали это явление в качестве более или менее непосредственного объекта своих исследований. Большинство работ Дюркгейма нацелено, в частности, на то, чтобы найти средство преодоления социального кризиса, который он наблюдал. Об этом свидетельствует, например, последняя глава одной из наиболее известных его книг «Самоубийство» (1897), имеющая очень точный подзаголовок («Практические последствия»), где вводится различие между «нормальным» и «патологическим», которое он разрабатывает далее в «Методе социологии» (1895). Большая часть исследований, ведущихся с тех пор и называемых «социологическими», касается «социальных проблем», т. е. того, что выступает на данный момент в качестве «кризиса» социальной системы, идет ли речь об «отклоняющемся поведении», «нарко-
[81]
тиках» или о судьбе «пожилых людей», об «иммигрантах», «безработице» и т. д.
Это социально установившееся определение объекта социологической науки к тому же существенно укрепляется в результате использования работы социологов различными институциями (администрациями, органами местного самоуправления, предприятиями, социальными организациями и т. д.). От социологов ожидают помощи в решении «проблемы», по определению «социальной». Это понятие отсылает по крайней мере к двум значениям. Первое, унаследованное от «социальной экономии» как науки вспомогательной и обслуживающей политическую экономию, достаточно полно охватывает поле, в котором разрабатываются «социальная помощь» (бедные, маргиналы, «социальные» обстоятельства), «социальное обеспечение» (внерабочее время, семейная жизнь и жизнь пожилых людей и т. д.), короче проблемы, с которыми сталкиваются в силу своей профессии «социальные» работники (сотрудницы учреждений «социального обеспечения», воспитатели специализированных учреждений и т. д.) и которые призваны разрешить адресные «политики» и «социальное» законодательство. Второе своим происхождением обязано тому смыслу, который этот термин имел уже в XIX веке: близкое к понятиям «социализм», «социальный вопрос» или «социальные меры» это значение еще и сегодня содержится в таких выражениях, как «социальное партнерство», «социальное законодательство», «социальный конфликт» и т. д. Это понятие обозначает все то, что касается отношений между «социальными» группами, в частности, отношений между патроном и наемными работниками, т. е. совокупности условий труда в рамках того, что называют «миром труда», точнее, «рабочим классом».
Первая трудность, с которой сталкивается социолог, связана с тем, что он оказывается среди заранее заданных представлений о своем объекте исследования, которые ограничивают его восприятие, а следовательно, определение и постижение объекта. Отправная точка любого
[82]
исследования формируется представлениями, которые, по словам Эмиля Дюркгейма («Метод социологии»), подобны «покрывалу, находящемуся между нами и вещами и скрывающему их от нас тем лучше, чем прозрачнее оно нам кажется» (Дюркгейм, 1995, с. 423). Он называл их «предпонятиями», которые могут принимать вид «чувственных образов» или «понятий, сформированных вчерне», в ходе «рефлексии, предшествующей науке, которая лишь пользуется ими более методически» (с. 422). Эмиль Дюркгейм предостерегает, что недостаточно просто-напросто устранить «ложные очевидности» и «иго эмпирических категорий, которое привычка часто превращает в тиранию» (с. 436). Ибо эти предпонятия имеют социальную функцию и основание, что и придает им силу: «Эти продукты обыденного опыта призваны, прежде всего, приводить в гармонию наши действия с окружающим нас миром; они выработаны практикой и для практики» (с. 422). Это сообщает им некую «практическую правомерность», которая делает задачу их преодоления особенно трудной, поскольку они становятся очевидными, само собой разумеющимися, легитимными.
Среди этих представлений те, что выступают в виде «социальных проблем», образуют, видимо, одно из самых труднопреодолимых препятствий. В самом деле, «социальные проблемы» встроены во все инструменты, используемые при формировании обыденного видения социального мира, которое обеспечивается организациями и законами, работающими на их разрешение, и категориями
[83]
восприятия и мышления, которые им соответствуют. О том, что это в высшей степени справедливо, свидетельствует особенность, заключенная во всякой социальной проблеме: она воплощается — как правило, очень реалистично — в различных «группах населения», о решении «проблем» которых идет речь. Часто эти группы населения определяются по «физиологическим» критериям («женщины», «молодежь», «пожилые люди», различные категории больных или физически неполноценных и т. д.). Например, такое понятие, как «производственная травма», сегодня категория обиходная. Выработанная и кодифицированная юридически, она находится в основе деятельности многочисленных организаций и служб, специализирующихся на подсчетах степени нетрудоспособности или суммы возмещения убытков и т. д., а также на предупреждении всякого рода несчастных случаев и защите интересов пострадавших. Однако это понятие, ставшее столь очевидным сегодня, тем не менее является продуктом длительной «социальной работы» (в смысле Дюркгейма),* завершившейся созданием и распространением новой категории восприятия социального мира, которая не сводится только к юридическому определению. Замена статистической категории «риска» на моральное понятие «вины» предполагает определенную концепцию социальной справедливости, некоторое видение социальных отношений внутри предприятия, отношение к труду и, более широко, отношение к предполагаемому в этой связи образу жизни. Отныне анализ причин несчастного случая уходит от обвинения в «личных» недостатках и перемещается на воздействие окружения, условий труда и т. д., хоть обходным путем, но освобождая жертву от возложения вины на нее саму. Изменяется именно представление о причинах несчастного случая, а посему, не предрешает ли определение того, что называют производственной травмой, характера ее причин? Из чего вытекает, что изучение причин производственных травм очень рискует стать похожим на движение по кругу.
* В оригинале: «travail social», которое при переводе работ Дюркгейма дается как «общественный труд» (прежде всего: «О разделении общественного труда»). Смысл французского понятия богаче: это и деятельность в рамках разделения функций, и работа инстанций по конструированию реальности, в т. ч. «социальная работа» в привычном смысле. Для передачи оригинала больше подходит «социальная работа», однако нужно помнить, что здесь она понимается не только как работа специализированных социальных служб. — Прим. пер.
[84]
В самом деле, большинство этих исследований устанавливает, что социальные слои, у которых самые высокие показатели производственных травм, оказываются одновременно наименее защищенными от риска и случайностей условий труда: иммигранты, неопытные и временные рабочие и т. д. Не обязано ли это «открытие» тому факту, что именно эти категории рабочих направляют на самые опасные места, в самые вредные для здоровья мастерские, в самые «опасные» сектора производства? Не в том ли здесь дело, что, поскольку специалисты «социальных отношений на предприятии» и руководители кадровых служб представляют себе жертв производственных травм как «неловких», «неосторожных» и «недисциплинированных», «научные» исследования фиксируют среди травмированных на производстве «меньшую степень функциональной пластичности», меньше «прикладной рациональности», но больше «неосторожных действий», больше проявлений «сопротивления власти»? (Lenoir, 1980). Исследования причин самоубийств также служат хорошим примером влияния и роли институциональных определений, которые предписывают условия наблюдения и объяснения изучаемых социологами явлений. Можно показать, что статистика причин самоубийств частично является результатом представлений, которые о них имеют эксперты (медики, психологи, социологи, полицейские и т. д.). Показатели, к которым прибегают эти последние, необходимо предполагают ту или иную теорию причин самоубийства. Бывает так, что причины смерти в результате несчастного случая сразу не обнаруживаются: жертва выпала из поезда или она обдуманно бросилась под поезд? Здесь эксперты вынуждены использовать некие критерии, которые позволяют вынести решение, явилась ли смерть результатом самоубийства или нет. Вот почему анализ должен начинаться с изучения процесса выработки тех категорий, которые классифицируют
[85]
смерть в качестве самоубийства, поскольку «различные теории, объясняющие причины самоубийства, являются, хотя бы отчасти, причинами того, что они объясняют» He, 1987; третья глава настоящей книги).