Учиться этнографии или делать этнографию?

За несколько дней перед поездкой в рамках рабочего семинара мы об­суждали превратности, специфику и возможные трудности участвующего наблюдения, пытаясь определить степень погружения и нашу готовность включиться в повседневные практики наблюдаемой группы. Поскольку это было первое подобное исследование в моей социологической практике, я сильно переживала, как все получится. Чтобы подготовить участников исследования к полю, устроили семинар-тренинг, где нас «обрабатывали» информацией и примерами из истории этнографических исследований, убеждали логикой и, с помощью моделирования возможных ситуаций, пы­тались научить справляться с психологическим дискомфортом, быть тер­пеливыми, толерантными и коммуникабельными. Но мы, трое «обречен­ных на этнографию», как заговоренные, твердили фразу: «там все будет по-другому!».

Так все и было. Но многое из того, что мы обсудили — саморефлексия и роль исследователя, дистанция между исследователем и информантом, этические проблемы, — безусловно играло роль «будильника», когда «за­носило» слишком далеко.

Итак, напичканная принципами «этической» этнографии и иллюзией собственных высоких коммуникативных способностей, я приехала на ме­сто моего будущего «поля» в город Сочи.

Здравствуйте, можно войти?

В литературе по этнографии и социологии часто пишут о сложностях доступа в поле^[39]. Этот этап самый трудный, иногда самый неприятный и вместе с тем самый важный: именно здесь определяется, успешным или нет будет исследование. В моем случае дело осложнялось (хотя на первый взгляд казалось, что облегчалось) тем, что меня должна была принять мо­лодежная тусовка. Для меня это означало, что от того, верно ли я «угадаю» правила и ценности компании, зависит, будет мне открыт доступ без про­блем или же придется осаждать «объект изучения» долгие дни, а то и неде­ли. Из моего собственного социального опыта было ясно, что в каждой мо­лодежной компании есть свои нормы и правила. Так, например, значимы­ми кодами в тусовке выступают определенный музыкальный стиль, марка одежды или аксессуар, приверженность определенному напитку или марке сигарет. Правильно проинтерпретировав этот код, можно предположить, какие ценности разделяются этой группой, какие ритуалы и правила облег­чают коммуникацию, что поможет найти удачный предлог для вхождения в тусовку. Эти «предполевые» знания, во многом основанные на моем лич­ном тусовочном опыте^[40], очень пригодились мне: понимая стилевые особен­ности моих информантов, я легко находила с ними общий язык. Так, напри,- мер, для знакомства с первым информантом я предложила пойти посидеть и попить пива, что, как оказалось, считается в их компании самым «пра­вильным» для ритуала знакомства и установления контакта.

Однако мой собственный жизненный опыт иногда, напротив, очень ме­шал мне. Я «знала все ответы заранее» или спешила интерпретировать сло­ва и поступки информантов, исходя из своей перспективы, если происхо­дящее казалось мне уже знакомым. Скажем, во время разговоров я часто слышала: «мы пошли курить», «пошли накурились». Привыкнув к тому, что курение марихуаны в моем культурном окружении называли другими, часто жаргонными, словами, я не обращала внимания на подобные замеча­ния и интерпретировала их как курение сигарет, в то время как мои инфор­манты подразумевали под этим именно употребление марихуаны. Поэтому постоянно приходилось узнавать подлинное значение тех или иных слов, но делать это, не вызывая недоумения у информантов своей некомпетен­тностью.

Когда хорошие варианты не срабатывают

До приезда в Сочи планировалось найти некую девочку Наташу, у ко­торой мои коллеги уже брали интервью на предварительном этапе иссле­дования. Тогда она охотно дала свои координаты и выразила готовность сотрудничать в дальнейшем. Казалось бы, лучшего начала и придумать нельзя: есть «подготовленный» информант — готовый пропуск в тусовку. Но... ее телефон потерялся. (После этого случая я стала педантично запи­сывать все телефоны информантов сразу в социологический дневник — мало ли что...) Оставалось одно — ехать к Наташиному колледжу и искать ее там. Пользоваться «властным» ресурсом и обращаться к администрации колледжа я не стала; предпочла потусоваться среди студентов, ненавязчи­во расспрашивая, не знает ли кто рыжеволосую Наташу с первого курса. Проведя там около полутора часов, я ее так и не нашла, но познакомилась с весьма «субкультурным» мальчиком из этого же колледжа, у которого, как оказалось, мои коллеги тоже когда-то брали интервью. И это интервью я читала! Поэтому я сразу взялась за Андрея, решив, что он вполне адек­ватная замена Наташе. Я сказала ему, что изучаю молодежные компании и попросила помочь^[41]. Он охотно согласился, но посоветовал сразу не рас­крывать цель приезда и предложил представлять меня своим приятелям как старую знакомую, приехавшую ненадолго в Сочи. Итак, первая зацеп­ка была найдена.

Несмотря на активность и готовность сотрудничать, демонстрируемые во время первых встреч, мне не удалось вызвать в Андрее сочувствия и же­лания помочь исследованию «ради науки». Тут нужна была другая моти­вация, и спустя неделю я ее нашла, когда стала искренним и благодарным слушателем историй жизни Андрея — из меня получился неплохой психо­терапевт. Но и здесь оказалась оборотная сторона: Андрею стало интерес­но общаться со мной больше, чем со своими приятелями. Вместо того что­бы ввести меня в свою тусовку, он попросту перестал проводить с друзьями время вне колледжа. И хотя его истории были крайне интересны и несом­ненно полезны для исследования, я приуныла: спустя неделю пребывания в городе я так и не продвинулась дальше общения с одним-единственным человеком и смотрела на его компанию исключительно его глазами^[42]. Дело осложнялось тем, что закончить все исследование мне предстояло за месяц с небольшим^[43]. Мне же нужно было не только войти в компанию, но и по­наблюдать практики, выяснить роль компании в выборе или отказе от упо­требления наркотиков, понять групповые контексты наркотиков и не-нар- котиков, а также общее отношение компании к экспериментам с наркоти­ками. Сколько времени на это потребуется, я даже не представляла.

Для «разруливания» ситуации я решила максимально расширить круг знакомых, а затем, если удастся, затусоваться в нескольких компаниях в на­дежде, что хоть один вариант сработает. Поэтому я настояла, чтобы Андрей познакомил меня с наконец-то приехавшей Наташей (как выяснилось, они хорошо знали друг друга и часто встречались в одной компании). Я попро­сила ее свести меня со своими приятелями, взять куда-нибудь, где они обыч­но проводят время. Компаний у Наташи оказалось две: первая состояла из одногруппников, они общались обычно на переменах в колледже и раза два в месяц собирались «попить пива». Вторая компания была из спортивного клуба и общение там сводилось к совместным тренировкам и периодичес­ким выездам на соревнования. Я не вписывалась ни в первую, ни во вторую. Вообще, как оказалось, мой теоретически удачный способ попадания в ту­совку был весьма нелепым: в большинстве компаний так было не принято. «Нормально», легитимно — попасть в тусовку через общих знакомых. Это дает своеобразную гарантию, рекомендацию. Само знакомство должно про­исходить по приемлемым и привычным правилам, в определенных местах, что-то должно связывать этих людей: общее место учебы, жительства, об­щее прошлое, место проведения досуга и т. д. И мое желание тусоваться с ними выглядело неискренним: общаться, чтобы «получать информацию», было не принято — нужно было общаться «просто так».

В это же время я познакомилась еще с одной девушкой, Катей. Ее теле­фон дали мои знакомые, которые хорошо знали Катиных родителей. Я не рассчитывала на свободное и искреннее общение, но искала возможность выхода на Катиных приятелей. (Этот «вариант» сработал только через полторы недели: я познакомилась и стала общаться с друзьями Кати, хотя близкого контакта так и не получилось).

«Вся этнография на фиг»^[44]: в поисках объекта

Таким образом, спустя десять дней с момента приезда я познакомилась с тремя различными людьми, которые не могли или не хотели ввести меня в свои компании. Мной овладевало отчаяние. Я злилась на моих инфор­мантов за то, что они — несмотря на все обещания помочь — избегали меня, когда я просила о встречах, демонстрировали сильную занятость и не желали общаться со мной иначе, нежели tet-a-tet^[45].

Я решила предпринять решающую попытку войти в компанию «по реко­мендации» и, в случае неудачи, искать знакомства на улице, что, по моим представлениям, исключило бы возможность получить одобряемый статус в тусовке и полностью погрузиться в «поле». Гуляя с Наташей по Сочи^[46], мы пришли на площадь, где катались на скейтах и роликах несколько человек. Другие сидели на лавочках рядом. Среди них Наташа заметила своего дав­него приятеля. Мы подошли, поздоровались и заговорили. Она представи­ла меня как свою знакомую, которая пишет книжку о сочинской молоде­жи^[47]. Такая экстравагантная презентация вызвала бурный интерес ко мне: двое молодых людей стали рассказывать про свою компанию, последова­тельно представляя всех и сопровождая рассказ комментариями, которые, по их мнению, могли заинтересовать меня. Общий смысл презентации сво­дился к тому, что все они здесь (имелась в виду их компания) «деградан- ты», праздно проводят время и употребляют наркотики. Я спросила, можно ли приходить к ним каждый день, т. к. хотелось бы узнать о них побольше. Получив разрешение, я подумала, что самое страшное позади.

С тех пор — не считая пары дней, когда шел сильный дождь — я ре­гулярно приходила на площадь и постепенно знакомилась с тусовкой. Со мной подружилось несколько девочек, которых было мало в этой компа­нии, и поэтому часто я оказывалась там единственной, с кем им можно было поговорить и «посекретничать», пока мальчишки катались на скей- тах^[48]. Постепенно отношения с тремя девочками стали настолько близки­ми, что они начали приглашать меня в гости и не отпускали вечером до­мой. Мы ходили с ними гулять отдельно от остальной компании, сидели в кафе, ходили на концерты. Каким-то образом я восполнила существующий у них дефицит общения, а будучи старше и информированнее, была для них источником новых знаний и жизненного опыта. Чувствовала я себя настоящим психотерапевтом: мне рассказывали про личную жизнь, про­блемы с родителями, учителями, разборки в школе, а насыщенность нар- ративов о наркотических практиках — собственных и чужих опытах — превосходила все мои первоначальные ожидания. Некоторые члены этой компании — те, кто появлялся нечасто — восприняли меня как «новень­кую» и спрашивали, из какого я района и кто меня привел.

Чужая или все-таки своя?

Одним из самых волнующих в исследовании стал эпизод, когда двое мальчиков, наиболее активно экспериментирующих с наркотиками, поз­вали меня курить с ними траву. Не скажу, что предложение было для меня неожиданным, т. к. еще задолго до поля я размышляла о том, как далеко смогу зайти, насколько готова включиться в общие практики. Употребле­ние наркотических веществ противоречило моим ценностям и представ­лениям о безопасности. Буду откровенной: наркотики всегда вызывали у меня внутренний протест, и мне было крайне неприятно общаться с «на­куренными» людьми, не говоря уже о том, чтобы самой попробовать. Но я исследователь, и отказ может вызвать недоверие и подозрение, т. к. я окажусь единственной «некурящей», а значит — «не такой как все». Кроме того, без личного наблюдения (подразумевающего участие) трудно узнать важные этнографические подробности и групповые ритуалы, сопровожда­ющие эту практику. В той непростой ситуации было много моментов, ког­да я буквально усилием воли заставляла себя что-то делать. Думаю, лучше будет привести отрывок из моего исследовательского дневника:

«Вся тусовка сидела, нехотя о чем-то разговаривая. Ждали Г. с Р. Они пришли часов в семь. Поздоровались «как обычно» со всеми, при­сели на лавку. Потом Г. говорит мне: «Вы не хотите с нами прогу­ляться?» Мне это показалось очень странным, т. к. они редко обща­лись со мной. Спрашиваю «Куда?» — «Да вот тут недалеко, мы вам что-нибудь порассказываем». — «Ну, пойдем». Мы втроем пошли за угол — на «стенку». Меня охватило чувство тревоги — чувствовал­ся какой-то подвох — почему мы ушли от всех, почему оставшиеся не просились с нами, сидят молча, почему всегда отстраненные Г. и Р., единственные до сих пор называющие меня на «Вы», неожиданно ре­шили пообщаться именно со мной? Больше всего меня напрягало то, что все было НЕ ТАК, КАК 0ББ1ЧН0. Завернув за угол, они резко ожи­вились, стали выяснять между собой, все ли они взяли — сигарету, зажигалку, бутылку, фольгу. Выяснили, что у них нет ничего остро­го — обратились ко мне: «У Вас есть что-нибудь типа иголки?» Я сня­ла из уха серьгу и протянула. По «джентльменскому набору» я поня­ла, что мы идем курить траву через бульбулятор, только какая роль отведена мне в этом: наблюдателя или участника? Что делать? По­чему они решили привлечь меня: это означает, что меня приняли, или это «проверка», а может быть просто ничего не значащий жест? — в последнем я была абсолютно не уверена...

Дошли до места. Г. стал делать бульбулятор: взял пластиковую бутылку из-под «Пепси» (0,6), сверху сделал крышечку из фольги от сигаретной пачки с углублением; в углубление насыпал траву из спи­чечного коробка (он был у Г. в кармане), накрошил туда табака из пачки сигарет. Внизу сбоку бутылки прожгли дыру горящей сигаре­той (примерно на расстоянии 3 см от низа). Потом Г. стал раскури­вать, вдыхая через эту дыру и одновременно поджигая смесь вверху зажигалкой. Ничего не разгоралось — Р. пытался помочь своей зажи­галкой. Они стали переругиваться, что один мешает другому. Потом вроде все получилось — внутри бутылки образовался густой дым. Г. затянулся и передал бутылку Р., тот тоже вдохнул и передал мне. Я сказала, что не буду. Они (с выражением недоумения на лицах): «Почему?» — «Мне не хочется». — «Но мы же Вас специально позва­ли!» Г. стал делать жалобное лицо, настаивать, канючить. — Все это делалось очень быстро, они оба возбужденно махали руками, говори­ли судорожно, очень быстро и нервно. У меня в голове творилось непо­нятно что — за секунду пробежала сотня мыслей: «Не хочу. Почему я должна это делать? Почему они хотят меня заставить? Мне же в отличие от них не 15 лет — почему я должна поддаваться на эти уловки и следовать их капризам? Я просто могу постоять рядом, я не против, чтобы они курили, но я не хочу!!!» И тут Р. сунул мне бутыл­ку в руки: «Вдыхайте глубже и задерживайте дыхание». Еще секунду поколебавшись, подумала: «Я исследователь! — если я собираюсь де­лать только то, что хочу — надо сидеть дома, а сейчас я на работе» и сделала затяжку...».

Думаю, что любой исследователь попадает время от времени в подоб­ную ситуацию выбора между исследовательской необходимостью и собст­венными ценностными установками. И однозначного ответа, что стоит предпочесть, наверное, не существует, т. к. даже заранее принятое реше­ние может корректироваться «на месте».

Трансформация идентичности: за что боролись...

В итоге двухнедельного интенсивного общения наблюдаемый мной объект разросся до пяти довольно многочисленных и очень различных между собой компаний, две из которых вдобавок тусовались в одном мес­те, но враждовали друг с другом (что выражалось в демонстративно-пре­зрительном поведении, а иногда и в групповых «разборках»).

Все они были мне крайне интересны, т. к. представляли совершенно разные сообщества, насыщенные яркими индивидуальностями, специфи­ческими практиками, и, что самое важное для моего исследования, раз­личными наркотическими установками. В итоге, в последние 10 дней мо­его пребывания желание успеть везде и получить как можно больше ин­формации вынудило меня разрываться и бегать в течение дня из одной компании в другую. Я была не в состоянии запомнить огромное количест­во разрозненной информации и при любом удобном случае делала помет­ки в блокноте (что часто вызывало неодобрительные взгляды моих инфор­мантов и желание «подсмотреть»), а на заполнение исследовательского дневника уходило от четырех до пяти часов в день: часть я писала поздно вечером, часть — утром.

Наше общение с информантами превратилось в «приятельские» встре­чи, поэтому часто мне было крайне неловко, когда я должна была уходить в разгар общения, т. к. была назначена другая встреча в малоизвестной мне компании. Это стало вызывать ревность у моих информантов: в них проснулся интерес к общению со мной и делить меня с другими, тем более враждебными компаниями они не хотели. Все чаще мне приходилось слы­шать вопрос: «Как ты можешь общаться с ЭТИМИ (или ТАКИМИ) людь­ми?» Меня перестали воспринимать как исследовательницу и ждали от меня таких же оправданий как и от любого другого члена компании в слу­чае подобного «предательства». Андрей звонил мне теперь каждый вечер часов в девять проверить, дома ли я. Если меня там не оказывалось, пере­званивал на сотовый. Он все чаще стал предъявлять претензии, что я про­вожу в компании скейтеров гораздо больше времени, чем с ним, иронично говорил: «Пока ты никого не знала в городе — я был тебе нужен, а те­перь и некогда со старым другом встретиться. А я уже к тебе при­вык!». И я была с ним абсолютно согласна — его откровенность и откры­тость заслуживали большего внимания, однако мои попытки оправдаться «работой» представлялись ему совершенно неубедительными¹. Я совсем увязла в отношениях с этими людьми. Плюс ко всему неожиданно объ­явился знакомый Кати (это тот самый поздно сработавший вариант), ко­торый искренне хотел поучаствовать в моей работе и показать мне другой, «настоящий Сочи», а его компания представляла собой «нормальную»^[49]молодежь, которой мне как раз и не хватало — я многого еще не знала о них, не понимала и хотела до отъезда успеть все по максимуму.

Мои чувства к информантам плохо вязались с представлением о «рабо­те»: к некоторым я испытывала сильную симпатию и привязанность, к дру­гим — неприязнь и отвращение. Все труднее становилось записывать глу­боко личностные откровения в свой дневник — опубличивать их^[50], я сама начинала расценивать это как предательство. Мне доверяли (просто как человеку) такие секреты, обнародовав которые, я могла серьезно повли­ять на судьбу моего информанта. Так, когда я фотографировала одного из активистов скинхэдовского движения, его друг попытался воспрепятство­вать этому: «Ты что? Сейчас она с этой фотографией в ментуру как заявится!». На что тот ответил: «Она же с нами». (Это подтверждение моего нового статуса так тронуло меня, что искушение выкинуть ту фото­графию было очень сильным.) Другой информант признался мне в том, что выращивает дома марихуану, и рассказал, как укрывает ее от родителей и других «нежелательных» взрослых. Я стала единственной обладатель­ницей чужого секрета. Человек, рассказавший это, стал мне настолько до­рог, что я лишь спустя неделю решилась на запись в дневнике. При этом я испытывала чувства, схожие с тем, как если бы я публично обнародовала компрометирующие материалы о близком человеке.

В результате, устав от собственных эмоциональных переживаний, многочисленных претензий и обид со стороны моих новых знакомых, я пошла «на жертву» и ограничила свое общение только компанией Анд­рея и скейтерами, т. к. посчитала, что достигла здесь больших исследова­тельских успехов, и они являются самым информативным объектом для наблюдения. С другими компаниями я встречалась только эпизодически и случайно.

Границы участия

На третьей неделе пребывания в Сочи я достигла полного физическо­го и психологического изнеможения: мне пришлось совершенно поменять режим дня, к которому я привыкла (спать приходилось гораздо меньше), плюс к этому я начала курить «за компанию» с моими информантами, т. к. ВСЕ они были курящими и постоянно «угощали» меня сигаретами, осо­бенно девочки, которым я была симпатична. Посидеть-поговорить редко удавалось без пива или «отвертки» (надо сказать, что пиво было приня­то покупать самое дешевое и очень крепкое, и оба этих напитка вызыва­ли у меня отвращение, не говоря уже о том, что пили часто «из горла). Но проявлять свои «взрослые» предпочтения было недопустимо — я решила подчиняться распространенным групповым нормам и демонстрировать со­лидарность, что, как мне казалось, значительно облегчало коммуникацию и не вызывало недоверия ко мне.

Лишь однажды я открыто заняла «взрослую позицию», когда поехала на турбазу с компанией Андрея (кроме него самого поехала его однокур­сница Оля, с которой мы тоже достаточно тесно подружились, и еще три их одногруппницы со своими бой-френдами). В компании оказались двое очень агрессивно настроенных юношей, которые гордились своим крими­нальным опытом и активно демонстрировали приверженность законам и правилам «зоны» (у одного из них было холодное оружие). Они беззастен­чиво вторгались в нашу комнату, отбирали еду и прыгали по кроватям. В довершение всего они сильно поругались с администрацией и охранни­ком турбазы, за что нас всех среди ночи хотели выселить оттуда. В один момент ситуация вышла из-под контроля, и я, поставив ультиматум Анд­рею и Оле, уехала оттуда, воспользовавшись первой возможностью. Чув­ство безопасности оказалось сильнее исследовательского интереса.

«Поле», которое всегда со мной

Итак, моя работа была завершена, приближалось время отъезда. Чувст­ва, которые я испытывала, были очень противоречивы. С одной стороны, я с нетерпением ждала посадки в поезд, т. к. мой психологический диском­форт достиг предела. Длительное пребывание в непривычной ситуации, в малознакомой среде, общение с людьми, которые только становились мне близкими, требовало немалых усилий. Мой «привычный» мир и круг общения были где-то далеко и проявлялись в редких разговорах по телефо­ну с родственниками и друзьями и перепиской по е-мэйлу.

С другой стороны, расставаться с моими новыми друзьями было край­не тяжело, хотя все воспринимали мой отъезд по-разному. Для одних мое присутствие было всего лишь небольшой и почти незаметной переменой в повседневном времяпровождении, для других — любопытным приключе­нием: не каждый день тебя «изучают» приезжие социологи из города, о ко­тором они прежде даже не слышали. Но было несколько человек, которые расставались со мной с неподдельным сожалением и грустью. Они прово­жали меня на поезд с надеждой на непременную новую встречу. Именно благодаря этим троим я не вышла из «поля» до сих пор: каждую неделю мне приходят письма, в которых они рассказывают про свою жизнь и на­ших общих знакомых. Одна девочка, с которой мы очень близко подру­жились почти перед самым моим отъездом, обещает приехать ко мне (как я могу быть против?!). Она подробно пишет мне об изменениях в жизни компании с площади, передает мне приветы, пространно описывает свои наркотические эксперименты, дебюты, ощущения, размышляет о «пользе и вреде» употребления, советуется со мной как с близкой подругой. Анд­рей и Оля пишут про перемены в своей жизни, про свои новые прически и татуировки, присылают свои фото.

Из писем я узнаю много подробностей: о появлении новых людей в ту­совке и «изгнании» старых, о причинах межгрупповых конфликтов и стол­кновений. Появляются новые детали, которые мне не удалось понаблюдать самой, я знакомлюсь с интерпретацией событий из перспективы самих учас­тников. Независимо от моего желания исследование продолжается. И мо­жет быть это уже не исследование — оно стало частью моей жизни, а пре­жние информанты стали активными агентами моей биографии.

Инна Вышемирская