Введение: как вернуться к задаче прослеживания ассоциаций

Основную мысль этой книги можно сформулировать очень просто: социологи, относя прилагательное «социальный» к тому или иному феномену, обозначают им некое устойчивое состояние, комплекс связей, который потом может быть использован для описания какого-то другого феномена. В таком употреблении этого слова нет ничего плохого, пока оно обозначает то, что уже собрано вместе, без излишних допущений о природе собранного. Однако когда под «социальным» начинают понимать разновидность материала, пользуясь этим термином как прилагательным примерно того же ряда, что и «деревянное», «стальное», «биологическое», «экономическое», «ментальное», «организационное» или «лингвистическое», возникают проблемы. Тут значение термина распадается, поскольку теперь он обозначает две совершенно разные вещи: во-первых, сам процесс сборки, а во-вторых, особый тип компонента, который, как предполагается, отличается от других материалов. В этой работе я намерен показать, почему социальное не может мыслиться как разновидность материала или как некая сфера и подвергнуть сомнению сам проект «социального объяснения» какого-либо другого положения дел. Хотя этот, более ранний, проект был в прошлом продуктивен и, возможно, необходим, теперь он почти остановлен, и отчасти благодаря прогрессу социальных наук. На нынешней стадии их развития уже невозможно тщательно пересмотреть компоненты, составляющие область социального. Я хочу переопределить понятие социального, вернувшись назад к его первоначальному значению, и сделать его вновь способным прослеживать связи. Тогда станет возможным вернуться к традиционной цели социальных наук, но с помощью инструментов, более ей соответствующих. После проведения обширной работы по изучению «сборок» (assemblages) в природе, я считаю необходимым более тщательно разобраться в том, что именно «собирается» (assembled) под сенью общества. С моей точки зрения, это единственный способ сохранить верность старым обязательствам социологии, этой «науки о жизни сообща»[1].

Однако подобный проект влечет за собой и переопределение того, что обычно понимают под этой дисциплиной. В переводе — и с латыни, и с греческого — «социология» значит «наука о социальном». Это было бы отличное выражение, если бы не два слабых места — слово «социальное» и слово «наука». Достоинства, которые мы сегодня с готовностью приписываем научным и техническим инициативам, имеют мало общего с тем, что имели в виду основатели социальных наук, создавая эти дисциплины. В разгар модернизации востребованность науки была настолько велика, что она могла расширять свою область до бесконечности без всяких опасений, замедлявших бы ее развитие. Никто не понимал, что такое расширение значения слова «наука» может привести к его распространению почти на всю остальную область социального взаимодействия. Не менее радикальная трансформация произошла и с тем, что понималось под «обществом», в значительной мере благодаря тому же самому распространению продуктов науки и технологии. И уже непонятно, существуют ли вообще отношения достаточно специфичные, чтобы называться «социальными», которые можно было бы объединить в особую область, способную функционировать как «общество». Похоже, что социальное в разбавленном виде есть всюду, а в чистом — нигде. Таким образом, ни наука, ни общество не остались достаточно неизменными, чтобы выполнить обещания строгой «социологии».

Несмотря на эту двойную метаморфозу, несколько социологов пришли к радикальному выводу о том, что необходимо изменить и объект, и методологию социальных наук. После стольких разочарований они все еще надеются в один прекрасный день достигнуть земли обетованной — истинной науки о реальном социальном мире. Никому из исследователей эти болезненные сомнения не знакомы лучше, чем тем, кто, подобно мне, долгие годы практиковал этот оксюморон — «социологию науки». В силу множества парадоксов, порождаемых этой живой, но несколько извращенной ветвью знания, и многочисленных изменений в значении слова «наука», мне думается, настало время изменить и то, что понимается под «социальным». Таким образом, мне хочется создать альтернативное определение «социологии», все еще сохраняя е название и в то же время оставаясь, надеюсь, верным ее традиционному призванию.

Что такое общество? Что значит «социальное»? Почему о некоторых видах деятельности говорят, что они имеют «социальное измерение»? Как можно показать присутствие «социальных факторов» в действии? Когда исследование общества или иных социальных образований является хорошим исследованием? Как можно изменить путь развития общества? При ответе на эти вопросы можно придерживаться двух совершенно разных подходов. Один из них стал общепринятым, а другой — предмет настоящей работы.

Первый из них состоит в постулировании существования особого вида явлений, называемого по-разному: «обществом», «социальным порядком», «социальной практикой», «социальным измерением» или «социальной структурой». Для прошлого столетия, на протяжении которого и разрабатывались социальные теории, было важно отличить эту область реальности от других, таких как экономика, география, биология, психология, право, наука и политика. О данном явлении говорилось, что оно «социальное», или «присуще обществу», когда его можно было определить, как обладающее особыми качествами, отчасти негативными — оно не должно было быть «чисто» биологическим, лингвистическим, экономическим, природным; отчасти позитивными — оно должно было реализовывать, укреплять, отражать, поддерживать, воспроизводить или подрывать социальный порядок. Как только эта область была очерчена, пусть даже и нечетко, ее можно использовать для прояснения специфически социальных явлений (социальное может быть объяснено через социальное) и для выработки определенного типа объяснения того, что невозможно объяснить, исходя из других областей: обращаясь к «социальным факторам», можно объяснять «социальные аспекты» не-социальных явлений.

К примеру, хотя за правом признается собственная сила, некоторые его аспекты были бы лучше поняты, если к нему добавить некое «социальное измерение»; несмотря на то, что экономические силы разворачиваются в соответствии с собственной логикой, существуют социальные элементы, которыми можно объяснить весьма сумасбродное поведение калькулирующих агентов; хотя психика развивается, исходя из собственных внутренних побуждений, о некоторых ее наиболее сбивающих с толку аспектах можно сказать, что они связаны с «социальным влиянием»; хотя у науки есть собственный импульс развития, некоторые особенности ее поиска с необходимостью «связаны» с «социальной ограниченностью» ученых, «погруженных в социальный контекст своего времени»; хотя искусство в значительной мере «автономно», оно тоже «испытывает влияние» социальных и политических «соображений», которыми можно объяснить некоторые аспекты самых известных шедевров; хотя наука управления подчиняется собственным законам, но и здесь желательно учитывать и «социальные, культурные и политические аспекты для объяснения, почему некоторые твердые организационные принципы никогда не применяются на практике.

Можно легко найти множество других примеров, поскольку эта версия социальной теории стала «позицией по умолчанию» программного обеспечения нашего мышления, исходящего из следующего: существует «социальный контекст», в котором имеют место не-социальные виды деятельности; это особая область реальности; ее можно использовать как особый тип причинно-следственной связи для объяснения остаточных аспектов других дисциплин (психологии, права, экономики и т. д.), которые не могут с ними полностью справиться; данную особую область реальности изучают ученые-специалисты, называемые социологами или «социо-Х», где «X» — «местоблюститель» различных дисциплин; поскольку обычные агенты всегда находятся «внутри» объемлющего их социального мира, они могут быть в лучшем случае «информантами» об этом мире, а в худшем — слепы к его существованию, влияние которого во всей полноте видно лишь натренированному глазу ученого-социолога; неважно, насколько трудно вести такие исследования, но социологи могут сымитировать успех естественных наук, будучи столь же объективными, как и другие ученые, благодаря использованию количественного инструментария; если же это невозможно, то следует изобрести альтернативные методы изучения, принимающие в расчет «человеческие», «интенциональные» или «герменевтические» аспекты указанных областей, не отказываясь при этом от научного этоса. А когда социологов просят дать экспертное заключение по социальной инженерии или сопровождению социальных изменений, подобные исследования могут стать политически значимыми, но только после того, как будут накоплены достаточные знания.

Такая «позиция по умолчанию» превратилась в здравый смысл не только ученых-социологов, но и обычных акторов благодаря газетам, образованию в объеме колледжа, политике партий, беседам в барах, любовным историям, журналам мод и т.д.[2]Социальные науки распространяют свое определение общества столь же исправно, как обслуживающие компании поставляют электричество и телефонные услуги. Давать комментарии, касающиеся непременного «социального измерения» всего, что мы и другие делаем «в обществе», стало для нас таким же обычным делом, как пользоваться мобильным телефоном, заказывать пиво или обсуждать эдипов комплекс,— по крайней мере, в развитом мире.

Второй подход не принимает как само собой разумеющийся основной принцип первого. Он утверждает, что в социальном порядке нет ничего специфического, что нет никакого социального измерения, никакого «социального контекста», никакой отдельной области реальности, которой можно было бы навесить этикетку «социальное» или «общество»; что нет никакой «социальной силы», которой можно было бы «объяснить» недоступные объяснению остаточные характеристики других областей; что члены [общества] сами хорошо знают, что делают, даже если не говорят об этом к вящему удовольствию наблюдателей; что акторы никогда не погружены в социальный контекст и потому они всегда нечто гораздо больше, чем «просто информанты»; что, следовательно, нет никакого смысла в добавлении «социальных факторов» в другие научные специальности; что политическая значимость, достигаемая с помощью «науки об обществе», не всегда желательна; и что «общество», вовсе не являясь всеохватывающим контекстом, должно скорее мыслиться как один из множества связующих элементов, циркулирующих внутри тонких каналов. Это второе направление мысли — с определенной долей вызова—могло бы использовать в качестве лозунга знаменитое восклицание М.Тэтчер (вызванное, впрочем, совершенно другими причинами!): «Не существует такой вещи, как общество».

Но если два эти подхода столь различны, то как могут они оба претендовать на то, чтобы быть наукой о социальном, и стремиться использовать одно и то же название — «социология»? На первый взгляд они должны быть попросту несовместимы, поскольку вторая позиция полагает главной требующей разрешения загадкой именно то, что первая считает своим решением, а именно существование особых социальных связей, обнаруживающих скрытое присутствие особых социальных сил. Согласно альтернативной точке зрения, «социальное» — это не клей, способный соединять что угодно, включая и то, что не под силу другим видам клея; это как раз то, что склеивается воедино множеством других типов соединителей. В то время как социологи (или социоэкономисты, социолингвисты, социальные психологи и т.д.) принимают социальные агрегаты как данность, с помощью которой можно объяснить остаточные аспекты экономики, лингвистики, психологии, менеджмента и т.д., этот второй подход, напротив, рассматривает социальные агрегаты как то, что необходимо объяснять специфическими Связями, обусловленными экономикой, лингвистикой, психологией, правом, менеджментом и т. д.[3]

Но если держать в уме этимологию слова «социальное», то сходство между двумя подходами окажется гораздо большим. Хотя большинство социологов предпочло бы называть «социальным» нечто гомогенное, вполне допустимо обозначать тем же словом некий след связей между гетерогенными элементами. Поскольку в обоих случаях происхождение этого слова одно и то же — от латинского корня «socius», то можно сохранить приверженность изначальным интуициям социальных наук, определив социологию не как «науку о социальном», а как прослеживание связей. В таком понимании прилагательное «социальное» обозначает не вещь среди других вещей, вроде черной овцы, затесавшейся среди белых, а тип связи между вещами, которые сами по себе не являются социальными.

Вначале такое определение кажется абсурдным, поскольку рискует выхолостить социологию, отсылающую теперь к любому типу агрегатов — от химических связей до правовых, от атомных сил до корпораций, от физиологических структур до политических альянсов. Но дело именно в том, что эта альтернативная ветвь социальной теории стремится дать возможность заново соединить все эти разнородные элементы в каком-то определенном порядке. Это вовсе не поразительная гипотеза, а, напротив, самый обычный опыт, который мы имеем при встрече с таинственным ликом социального. В продажу поступает новая вакцина, предлагается новая должностная инструкция, создается новое политическое движение, открывается новая планетная система, принимается новый закон, происходит новая катастрофа... В каждом случае нам приходится перетряхивать свои представления о том, что было связано воедино, потому что прежнее определение стало до некоторой степени бесполезным. Мы уже не уверены в том, что такое «мы». Кажется, мы связаны «узами», которые не похожи на регулярные социальные связи.