Современность и идентичность

Тогда как работа «Последствия современности» носит во многом макроориенти-рованный характер, в «Современности и самоопределении» (Giddens, 1991) боль­ше внимания уделяется микроаспектам эпохи поздней современности, особенно личности. Конечно, Гидденс рассматривает личность как диалектически связан­ную с институтами современного общества, однако основное внимание здесь он уделяет микростороне континуума. Мы тоже сосредоточимся на вопросах микро­порядка, однако не следует упускать из виду более обширную диалектику:

Трансформация самоопределени и глобализации... — это два полюса диалектики ло­кального и глобального в условиях высокой современности. Изменения в интимных ас­пектах личной жизни... непосредственно связаны с установлением социальных связей очень широкого масштаба... впервые в человеческой истории «личность» и «общество» взаимосвязаны в глобальной среде (Giddens, 1991, р. 32)

Как мы видели, Гидденс определяет современный мир как рефлексивный и утверждает, что «рефлексивность современности проникает внутрь личности... личность становится рефлексивным проектом» (1991, р. 32). То есть личность становится чем-то, о чем можно размышлять, что можно изменять и даже фор­мировать. Индивид не только делается ответственным за создание и сохранение собственной личности — эта ответственность имеет сплошной и всеобъемлющий характер. Личность становитсяпродуктом самоисследования, а также развития тесных социальных взаимоотношений. В современном мире даже тело «вовле­кается в рефлексивную организацию социальной жизни» (Giddens, 1991, р. 98). Мы ответственны за формирование не только нашей личности, но также (что с этим связано) наших тел. Центральное значение в рефлексивном создании и иод-держании личности имеет телесный облик и его соответствующие проявления в разнообразных обстановках и условиях. Кроме того, тело подвергают множе­ству «режимов» (например, книги по диете и физическим упражнениям), что не только помогает индивидам формировать тело, но также способствует самореф­лексивности, равно как и рефлексивности современности в общем. Результатом, в целом, становится свойственная современному миру одержимость своим те­лом и своей личностью.

[492]

Современный мир влечет за собой «секвестр опыта», или «связанные процес­сы маскировки, отделяющие рутины обыденной жизни от следующих явлений: безумия; преступности; болезни и смерти; половой жизни; природы» (Giddens, 1991. р. 149,156). Такой секвестр происходит в результате возрастания роли абст­рактных систем в повседневной жизни. Эта изоляция дает нам большую онтоло­гическую безопасность, однако ценой этого оказывается «исключение из социаль­ной жизни фундаментальных экзистенциальных вопросов, которые ставят людей перед важнейшими нравственными дилеммами» (Giddens, 1991, р. 156).

Хотя современность схожа с обоюдоострым мечом, вызывая как позитивные, так и негативные изменения, Гидденс осознает фундаментальную «нависающую угрозу личностной бессмысленности» (1991, р. 201). Все значимое изъято из по­вседневной жизни; его подавили. Но диалектически, возрастающая саморефлек­сивность приводит к увеличению вероятности возврата того, что подверглось по­давлению. Гидденс считает, что мы вступаем в мир, в котором «на коллективном уровне и в повседневной жизни нравственные/экзистенциальные вопросы снова пробиваются на центр арены» (1991, р. 208). Мир постсовременности есть, по Гид-денсу, мир, который характеризуется «реморализацией». Нравственные и экзис­тенциальные проблемы, которые изымались из социальной жизни, займут цент­ральное положение в обществе, которое, по мнению Гидденса, предвещается и предвосхищается саморефлексивностью эпохи поздней современности.

Современность и интимность

Многие из этих вопросов Гидденс затрагивает в «Трансформации интимности» (1992). В настоящей работе Гидденс рассматривает происходящие в сфере ин­тимных отношений изменения, демонстрирующие движение в сторону другого важного понятия в его рассуждениях о современном мире — чистых взаимоот­ношений, или «ситуации, при которой в социальное отношение вступают ради него самого, ради того, что каждый может извлечь из длительного общения с другим; и которое продолжается, пока обе стороны считают, что оно доставляет каждому индивиду достаточное удовлетворение, чтобы остаться в этом отноше­нии» (Giddens, 1992, р. 58). В случае интимного общения чистые взаимоотноше­ния характеризуются эмоциональной коммуникацией с самим собой и другим человеком в ситуации сексуального и эмоционального равенства. Демократиза­ция интимных отношений может привести к демократизации не только межлич­ностных отношений в целом, но также и макроинституционального устройства. Изменение характера интимных отношений, в которых женщины («эмоциональ­ные революционерки современности» [Giddens, 1992, р. 130]) взяли на себя ини­циативу, а мужчины проявили себя «увальнями», имело революционное значе­ние для общества в целом.

В современном мире интимные отношения и половая жизнь (и, как мы виде­ли, многое другое) подверглись ограничению. Однако этот секвестр, являясь в различных отношениях освобождающим от интимного общения в традиционных обществах, представляет собой и форму подавления. Рефлексивная попытка со­здать более чистые интимные отношения должна осуществляться отдельно от

[493]

более крупных нравственных и этических вопросов. Но все же это современное установление начинает испытывать на себе давление, когда люди, в особенности женщины, пытаются рефлексивно сконструировать самих себя и других. Таким образом, Гидденс выступает не за сексуальное освобождение или плюрализм, а за обширные этические и моральные изменения, изменения, которые, как он счита­ет, уже происходят в интимных отношениях:

Нет необходимости ожидать социополитической революции, чтобы содействовать ре­ализации проектов освобождения, такая революция и не способствовала бы этому в значительной степени. Революционные процессы уже происходят в инфраструктуре личной жизни. Трансформация интимности требует психических, а также социальных изменений, и такие изменения, идущие «снизу вверх», потенциально могут разветвить­ся, затрагивая другие, более публичные институты (Giddens, 1992, р. 181-182).

Общество риска

Мы уже затрагивали вопрос риска в творчестве Гидденса, посвященном пробле­мам современности. Как пишет Гидденс,

современность есть культура риска. Этим я не хочу сказать, что социальная жизнь по своей сути более опасна, чем прежде; для большинства людей это не так. Понятие рис­ка скорее имеет фундаментальное значение для способа организации социального мира как непрофессиональными акторами, так и техническими специалистами. Современ­ность снижает общую рискованность определенных сфер и форм жизни, однако в то же время она привносит новые параметры риска, которые были прежним эпохам в ос­новном или совершенно неизвестны (Giddens, 1991, р. 3-4)

Таким образом, Гидденс (Giddens, 1991, р. 28) описывает как «вполне точный» тезис, приводимый в работе Ульриха Бека «Общество риска: к новой современ­ности» (1992; Bronner, 1995), которую мы рассмотрим в данном разделе.

С точки зрения нашего анализа, подзаголовок работы Бека имеет большое зна­чение, поскольку указывает на то, что он, как и Гидденс, отвергает мнение, согласно которому мы вступили в эпоху постмодернизма. По мнению Бека, мы продолжаем жить в мире современности, хотя и новой формы современности. Прежняя, «клас­сическая» фаза современности ассоциировалась с индустриальным обществом, тогда как возникающая новая современность и ее технологии связываются с обще­ством риска (Clark, 1997). Хотя мы еще не живем в обществе риска, мы уже не жи­вем и только в индустриальном обществе; т. е. современный мир соединяет в себе элементы обеих стадий. Фактически, общество риска можно рассматривать как вид общества индустриального, поскольку многие из этих рисков связаны с индустри­альным развитием. Бек так резюмирует свою позицию:

Точно так же, как в девятнадцатом веке модернизация разрушила структуру феодаль­ного общества и породила индустриальное общество, сегодня модернизация разрушает индустриальное общество, и рождается другая современность... Тезис настоящей кни­ги следующий: мы являемся свидетелями не конца, но начала современности — то есть современности за пределами ее классической индустриальной конструкции (Beck, 1992, р. 10) •

[494]

Энтони Гидденс: биографический очерк

Энтони Гидденс — самый значительный современный социальный теоретик Великобрита­нии и один из немногих наиболее влиятельных теоретиков в мире. Гидденс родился 18 ян­варя 1938 г. (Clark, Modgil, and Modgil, 1990). Он учился в университете ХалЛа, Лондонской школе экономики и Лондонском университете. В 1961 г. Гидденса назначили преподава­телем в университет Лейстера. Его раннее творчество носило эмпирический характер и было сосредоточено на проблеме самоубийства. К 1969 г. он перешел на должность пре­подавателя социологии в престижный Кембриджский университет, а также стал членом совета Королевского колледжа. Гидденс занялся межкультурными исследованиями, и это способствовало тому, что его книга «Классовая структура развитых обществ» (1975) ста­ла первой, получившей международную известность. В последующие 10 лет Гидденс опубликовал ряд значимых теоретических работ. В них он постепенно начал создавать собственный теоретический подход, ставший известным как структурационная теория. Высшим выражением этих лет работы стала вышедшая в 1984 г. книга «Строение обще­ства: очерк структурационной теории», представляющая собой наиболее значительное целостное изложение теоретического подхода Гидденса. В 1985 г. Гидденса назначили профессором социологии в Кембриджском университете.

Гидденс имел влияние в социологии более двух десятилетий. Кроме того, он сыграл зна­чительную роль в формировании современной британской социологии. Во-первых, он был консультирующим редактором двух издательств — «Макмиллан» (Macmillan) и «Хатчинсон» (Hutchinson). Под его редакцией было выпущено множество книг. Что более важно, он был одним из основателей «Полити Пресс» (Polity Press) — издательства, которое вело край­не активную деятельность и было очень влиятельно, особенно в сфере социологической теории. Гидденс также опубликовал имевший всемирный успех учебник «Социология» (1987), написанный в американском стиле.

Как теоретик, Гидденс был очень влиятелен в Соединенных Штатах, а также во многих других странах. Интересно, что в родной Великобритании его творчество зачастую при­нимали хуже, чем за рубежом. Это недостаточное одобрение на родине можно отчасти приписать тому, что Гидденсу удалось приобрести теоретических последователей по все­му миру, к чему стремились и чего не достигли многие другие британские социальные тео­ретики. Как пишет Крейб, «Гидденс, возможно, осуществил фантазии многих из нас, посвя­тивших себя социологии в период напряженных захватывающих дискуссий, из которых возникла структурационная теория» (1992, р. 12).

В 1990-х гг. в карьере Гидденса произошли некоторые интересные изменения (Bryant and Jary, все еще готовится к изданию). Несколько лет терапии способствовали повышению его интереса к вопросам личной жизни и появлению таких книг, как «Современность и самоопределение» (1991) и «Трансформация интимности» (1992). Терапия также помог­ла ему занять более публичное положение и стать советником британского премьер-ми­нистра Тони Блэра. В 1997 г. он стал директором чрезвычайно престижной Лондонской школы экономики (London School of Economics, LSE). Он укрепил научную репутацию LSE, а также увеличил ее авторитет в публичной научной жизни Великобритании и всего мира. Есть ощущение, что все это неблагоприятно отразилось на научном творчестве Гидденса (его книгам 1990-х гг. не хватает глубины и проработанности, характерных для ранних ра­бот), но в настоящее время он явно сосредоточен главным образом на своей роли в об­щественной жизни.

Что же тогда такое эта новая современность? И каково сопутствующее ей об­щество риска?

Бек называет новую или, лучше, еще возникающую, форму рефлексивной со­временностью. На Западе произошел процесс индивидуализации. То есть соци­альные агенты становятся все свободнее от структурных ограничений и, в резуль­тате, более способны к рефлексивному созданию не только самих себя, но также и обществ, в которых они живут. Например, вместо того чтобы находиться под

[495]

определяющим воздействием своего классового положения, люди действуют бо­лее или менее независимо. Предоставленные самим себе, люди оказались вынуж­дены быть более рефлексивными. Бек доказывает значение рефлексивности на примере социальных отношений в мире: «Вновь образованные социальные отно­шения и социальные сети теперь нужно выбирать индивидуально; социальные связи тоже становятся рефлексивными, так что должны устанавливаться, поддер­живаться и постоянно обновляться индивидами» (1992, р. 97).

Бек видит в современности разрыв и говорит о переходе от классического ин­дустриального общества к обществу риска, которое, в отличие от предшествую­щего ему, сохраняет многие характеристики индустриального общества. Цент­ральным вопросом в классической современности было богатство и способы его более справедливого распределения. В эпоху развитой современности централь­ным вопросом является риск и способы его предотвращения, минимизации и управления. Идеалом классической современности было равенство, тогда как в эпоху развитой современности — безопасность. В классической современности люди достигали солидарности в поисках позитивной цели равенства, в развитой современности попытка достижения этой солидарности обнаруживается в поис­ке во многом негативной и оборонительной цели избавления от опасностей.

Создание рисков

Риски в значительной степени вызываются источниками богатства в современном обществе. В особенности, промышленное развитие и его побочные эффекты по­рождают многочисленные опасные и даже смертельные последствия для общества и, вследствие глобализации (Featherstone, 1990; Robertson, 1992), для мира в це­лом. Используя понятия времени и пространства, Бек отмечает, что эти современ­ные риски не ограничены местом (ядерная катастрофа в одной географической местности может затронуть многие другие государства) или временем (ядерная катастрофа может оказать генетическое воздействие, которое может затронуть будущие поколения).

Хотя центральное значение в индустриальном обществе имеет социальный класс, а в обществе риска — риск и класс не являются невзаимосвязанными. Как пишет Бек,

история распространения риска показывает, что риски, как и богатство, связаны с клас­совой системой, только обратным образом: богатство накапливается наверху, а риски внизу. В этой степени риски, как представляется, укрепляют, а не уничтожают классо­вое общество. Бедность притягивает к себе несчастливый избыток рисков. Богатство (в доходе, власти или образовании), напротив, может купить себе безопасность и сво­боду от риска (Beck, 1992, р. 35)

Что верно в отношении социальных классов, применимо и к государствам, т. е., насколько это возможно, риски сконцентрированы в бедных государствах, тогда как богатые страны способны максимально оградить себя от множества рис­ков. Более того, богатые государства выигрывают от рисков, которые они порож­дают, например создавая и продавая технологии, способствующие предотвраще-

[496]

нию рисков или преодолению их неблагоприятных последствий, в случае если риски все же возникли.

Однако ни обеспеченные индивиды, ни государства, порождающие риски, не застрахованы от рисков. В данном контексте Бек рассматривает то, что он назы­вает «эффектом бумеранга», из-за которого побочные эффекты риска «отскаки­вают назад даже к центрам их создания. Агентов модернизации самих настойчиво засасывает в водоворот опасностей, которые они выпускают на волю и из которых извлекают выгоду» (Beck, 1992, р. 37).

Управление рисками

Порождая риски, развитая модернизация также создает рефлексивность, позво­ляющую ей подвергнуть сомнению саму себя и производимые ею риски. В сущ­ности, именно сами люди, жертвы рисков, начинают об этих рисках размышлять. Они начинают наблюдать и собирать данные о рисках и их последствиях для лю­дей. Они становятся экспертами, которые подвергают сомнению, развитую совре­менность и ее опасности. Делают они это отчасти потому, что больше не могут полагаться в этом на ученых. В самом деле, Бек очень строго относится к ученым вследствие их роли в создании и сохранении общества риска: «Наука стала по­кровительницей глобального заражения людей и природы. В этом отношении не будет преувеличением сказать, что тем, как науки во многих сферах рассматрива­ют риски, теперь до следующего раза они растратили свою известную рациональ­ность» (1992, р. 70).

Тогда как в классическом индустриальном обществе природа и общество были отделены друг от друга, в развитом индустриальном обществе природа и общество значительно переплетены, это значит, что изменения в обществе часто воздейству­ют на природную среду, а эти изменения, в свою очередь, влияют на общество. Таким образом, сегодня, по Беку, «природа есть общество, а общество есть также "природа"» (Beck, 1992, р. 80). Так, природа политизировалась, в результате чего претерпело политизацию творчество представителей естественных наук, так же как и наук социальных.

Традиционная сфера политики, правительство, утрачивает власть, поскольку основные риски исходят из того, что Бек называет «субполитикой», например, крупных компаний, научных лабораторий и т. п. Именно в субполитической си­стеме «действуют структуры нового общества в направлении конечных целей про­гресса в знании, вне парламентской системы, не в оппозиции к ней, а просто ее иг­норируя» (Beck, 1992, р. 223). Это часть того, что он называет «освобождением политики», когда занятие политикой более не предоставлено исключительно цен­тральному правительству, а все больше становится сферой деятельности различ­ных подгрупп, а также отдельных индивидов. Эти подгруппы и индивиды могут быть более рефлексивны и самокритичны, чем центральное правительство, и они обладают способностью размышлять о множестве рисков, связанных с периодом развитой современности, и лучше с ними справляться. Таким образом, диалекти­чески, развитая современность породила и беспрецедентные риски и беспрецедент­ные попытки эти риски преодолеть (Beck, 1996).

[497]