Неразрывности и сжатие времени и пространства

Другое вторжение марксизма в постмодернистскую теорию (см. главу 13, где рас­сматривается другая работа, принадлежащая Фредерику Джеймсону) — работа Дэвида Харви «Условие постсовременности» (1989). Высоко оценивая заслуги постмодернистской мысли, с марксистской точки зрения Харви видит в ней се­рьезные недостатки. Теория постмодернизма обвиняется в излишнем внимании к проблемам современного мира и недостаточном интересе к его материальным достижениям. Наиболее важно, что эта теория, по-видимому, принимает постсо­временность и связанные с ней проблемы, а не предлагает пути преодоления этих трудностей: «Риторика постмодернизма опасна, так как она избегает оппозиции реалиям политической экономии и обстоятельствам мировой власти» (Harvey, 1989,р. 117). Счем нужно конфронтировать теории постмодернизма, так это с ис­точником своих идей — политической и экономической трансформацией капита­лизма начала XXI в.

Основное значение для политико-экономической системы имеет контроль над рынками и трудовым процессом (с двумя этими сферами связан вопрос накопле­ния при капитализме). Тогда как послевоенный период между 1945 и 1973гг. ха­рактеризовался жестким процессом накопления, с 1973 г. мы перешли к более гибкому процессу. Харви связывает ранний период с фордизмом (а также с кейн-сианской экономикой), а более поздний период — с постфордизмом (о критике этого подхода см. Gartman, 1998), но здесь нам не надо рассматривать эти вопро­сы, так как они уже обсуждались в данной главе. Тогда как фордизм является жестким, постфордизм Харви связывает с гибким накоплением, покоящемся на «гибкости в отношении трудовых процессов, рынков труда, товаров и моделей потребления. Он характеризуется возникновением совершенно новых секторов Производства, новых способов предоставления финансовых услуг, новых рынков

[210]

и, прежде всего, весьма интенсивной инновацией в коммерческой, технологиче­ской и организационной сферах»(1989, р. 147).

Усматривая в этом великие перемены и утверждая, что именно эти изменения лежат в основе постмодернистского мышления, Харви считает, что существует множество «неразрывностей» между «фордистской» и «постфордистской» эрами. Его основной вывод состоит в том, что тогда как «на поверхности капитализма с 1973 г. определенно наблюдалось волнение... фундаментальная логика капитали­стического накопления и ее кризисные тенденции остаются теми же » (Harvey, 1989, р. 189).

Центральной в подходе Харви становится идея о сжатии времени и простран­ства. Он считает, что модернизм способствовал сжатию времени и пространства, и что этот процесс усилился в эру постмодернизма. Это привело к «интенсивной фазе пространственно-временного сжатия, которая имеет дезориентирующее и раз­рушительное влияние на политико-экономическую жизнь, баланс классовой вла­сти, а также на культурную и социальную жизнь» (Harvey, 1989, р. 284). Однако по­добное сжатие времени и пространства существенно не отличается от более ранних периодов капитализма: «Мы стали свидетелями нового интенсивного этапа в про­цессе уничтожения пространства через время, которое всегда лежало в центре динамики капитализма» (Harvey, 1989, р. 293). Пример уничтожения пространства через время дают сыры, ранее доступные только во Франции, а в настоящее время широко продаваемые в Соединенных Штатах, благодаря быстрой и недорогой транспортировке. Или, например, во время войны 1991 г. США с Ираком теле­видение мгновенно переносило нас от воздушных ударов по Багдаду к «молниенос­ным» атакам Тель-Авива и военным брифингам в Рийаде.

Таким образом, по Харви, постмодернизм неразрывен с модернизмом. То и дру­гое отражают все ту же фундаментальную динамику капитализма.¹ И модернизм, и постмодернизм, и фордизм, и постфордизм сосуществуют в современном мире. Значимость фордизма и постордизма будет «различаться время от времени и от места к месту, в зависимости от того, какая разновидность выгодна, а какая нет» (Harvey, 1989, р. 344). Согласно такой точке зрения, проблема постсовременности попадает в сферу неомарксистской теории, хотя последняя, в свою очередь, моди­фицируется под влиянием развития постмодернистской мысли.

Наконец, Харви замечает в постсовременности изменения и трещины, указы­вая на то, что мы, возможно, уже находимся на пути к новой эре — эре, которую с теоретических позиций должна быть готова рассматривать неомарксистская тео­рия, возможно, привлекая при этом и другие понятийные системы.

«После марксизма»

Существует бесчисленное количество постмарксистских концепций, которые могли бы рассматриваться в данном разделе, но я завершу его одной из наиболее радикальных теорий, посвященных этой проблеме.

Бауман (Bauman, 1990) утверждает, что капитализм и социализм — всего лишь зеркальные отраже­ния современности.

[211]

Заголовок книги Роналда Аронсона (Aranson, 1995) «После марксизма» сам по себе говорит о многом. Аронсон, самопровозглашенный марксист, поясняет, что марк­сизм закончился, и что теоретики марксизма в настоящее время в исследовании со­циального мира и его проблем брошены на произвол судьбы. Эта позиция основана на идее о том, что «марксистский проект» подразумевал объединение теории и прак­тики. Хотя некоторые марксисты могут продолжать применять некоторые аспекты теории Маркса, марксистский проект преобразования капитализма в социализм ис­черпан, поскольку очевидно, что он потерпел неудачу по всем своим направлениям. Именно история, а не Аронсон, вынесла суждение о том, что марксистский проект провалился. Таким образом, марксисты, которые продолжают заимствовать эту тео­рию, разрушают диалектическую целостность теории и практики, составляющую проект марксизма. Это расщепление катастрофично, так как неопровержимую силу придало марксизму именно то, что он представлял собой «единственный согласован­ный теоретический и практический проект» (Aronson, 1995, р. 52).

Но как же может марксистский проект закончиться, если капитализм продол­жает существовать и, со смертью коммунистической идеологии, может стать бо­лее влиятельным, чем когда-либо? Фактически Аронсон считает, что существует ряд аргументов в пользу идеи применимости марксизма и сегодня. Например, он признает, что большинство людей в мире менее обеспеченно, чем на заре капита­лизма, и что, несмотря на ряд изменений, фундаментальная эксплуатационная структура капитализма осталась прежней. Несмотря на это, Аронсон утверждает: множество изменений должно привести нас к выводу, что важнейшие аспекты марксистской теории устарели:

♦ Рабочий класс не стал еще беднее.

♦ Классовая структура не упростилась до двух полярных классов (буржуазии и пролетариата).

♦ Из-за трансформации производственных процессов численность промыш­ленных рабочих уменьшилась, рабочий класс стал более разрозненным, и осознание им своего положения утратило остроту.

♦ Общее снижение численности рабочего класса привело к уменьшению его активности, его классового сознания и способности вести классовую борьбу.

♦ Все менее вероятность того, что работники будут считать себя рабочими; они имеют многообразные конкурирующие характеристики, таким образом, сегодня быть рабочим — это всего лишь один из многих вариантов.

По мнению Аронсона, эпоха марксизма закончилась, однако, утверждает он, не стоит сожалеть о его существовании. Даже в крайних проявлениях (например, сталинизм), осуществлявшихся от его имени, марксизм

подал надежду, он придал миру смысл; он указал направление и значение множеству бесчисленных жизней. Как величайший в XX в. призыв к оружию он вдохновил милли­оны восстать и бороться, поверить в то, что однажды люди смогут построить мир и орга­низовать свою жизнь в соответствии со своими нуждами (Aronson, 1995, р. 85).

Помимо неудач марксизма в реальном мире Аронсон связывает его кончину с недостатками самой теории. Эти сложности он объясняет тем, что оригинальная

[212]

теория Маркса была создана в период становления современного мира и в резуль­тате представляет собой неудобоваримую смесь современных и «предсовремен-ных» идей. Эта проблема преследовала марксистскую теорию на протяжении всего ее существования. Например, «предсовременная» пророческая вера в освобождение сосуществовала с современной верой в науку и фактические исследования: «Такое догматическое пророчество с налетом научности обнаруживает глубинное до-современное родство с религиозным предчувствием спасения мира божествен­ной неподвластной нам силой» (Aronson, 1995, р. 97). В качестве другого примера служит склонность марксизма уделять повышенное внимание объективным про­цессам и отказывать в значении процессам субъективным.

Одну главу Аронсон начинает с провокационного утверждения: «Феминизм разрушил марксизм» (Aronson, 1995, р. 124). Вскоре он поясняет, что феминизм не в одиночку совершил этот подвиг. Тем не менее феминизм внес несомненный вклад в разрушение марксизма, требуя от теории рассмотрения «угнетения жен­щин как женщин» (Aronson, 1995, р. 126). Такой подход, очевидно, подорвал марк­систскую теорию, претендовавшую на выдвижение концепции, применимой ко всем людям. Феминистки заложили основу для активности других групп, предъявляя к их теориям требование сосредоточиться на собственном бедственном положении, а не на всеобщих проблемах человечества.

Аронсон описывает постмарксистские теории, например, рассмотренный выше аналитический марксизм, как марксизм без марксизма. То есть это чистые теории, которым недостает практики, и, следовательно, по мнению Аронсона, их не сле­дует называть марксизмом:

Они могут, как аналитический марксизм, претендовать на это название, но они уподоб­ляются в этом множеству вариантов марксизма без марксизма. Они так изменились, стали столь ограниченны, столь узкотеоретичны, что даже когда их слова и обязатель­ства звучат правдиво, они лишь взывают к марксистской ауре, и не более того. Эти идеи, как бы они ни пробуждали воспоминания, не способны вызвать из небытия ускольза­ющую реальность (Aronson, 1995, р. 149)

Марксистские теории останутся, но займут гораздо более скромное место. Они будут выражать лишь один голос в море теоретических голосов.

Приняв во внимание все эти доводы, Аронсон заключает, что критические анали­тики современного мира остались без базы марксистского проекта. Однако это не­однозначное благодеяние. Будучи чрезвычайно влиятельным, марксистский проект был ярмом для критических аналитиков. Следует ли бывшим марксистам искать нового Маркса? Или новый марксистский проект? Аронсон считает, что, в свете тео­ретического и общественного развития, ответом на эти вопросы будет «нет», посколь­ку мы ушли от «возможности такого рода целостности, интеграции, согласованности и уверенности, которые содержал марксизм» (1995, р. 168). Таким образом, сегодня мы должны искать не отдельное радикальное движение, а радикальную коалицию групп и идей. Цель такой коалиции — освобождение современности от взрывоопас­ных внутренних конфликтов и различных свойственных ей форм притеснения.

Одна из проблем, с которой сталкивается такое новое радикальное движение, состоит в том, что оно больше не может рассчитывать на развитие под влиянием неоспоримого видения некой будущей утопии. Для сцепления и дальнейшего

[213]

Продвижения ему необходим определенный эмоциональный цемент. Это движе­ние должно иметь нравственную основу, понимание того, что правильно, а что не­верно. Ему также нужна надежда, хотя и гораздо более скромная, чем та, что была характерна для марксистского проекта. В силу того что надежды умеренны, мало­вероятно, что они приведут к глубокому разочарованию, постигшему марксист­ский проект при неудачной попытке достичь своих социальных целей.

Критика постмарксизма

Многих марксистских теоретиков не удовлетворяют постмарксистские направле­ния (например, Burawoy, 1990; Wood, 1986; Wood and Foster, 1997). Например, Буравой критикует представителей аналитического марксизма за исключение проблемы истории и фетишизации ясности и строгости. Вельдес критикует ана­литический марксизм за то, что тот позволяет традиционной экономической тео­рии осуществлять его «колонизацию», за то, что он воспринял чисто «технический, аналитический подход», за растущую академичность и убывающую политичность, за увеличивающийся консерватизм (Weldes, 1989, р. 354). Вуд обращает внимание на политический вопрос и критикует аналитический марксизм (а также постмо­дернистский марксизм) за политический квиетизм и «циничное пораженчество, в котором любая радикальная программа изменений обречена на неудачу» (Wood, 1989, р. 88). Даже сторонники направления аналитического марксизма, жесткого эмпирического исследования марксистских идей, критиковали своих собратьев по теории рационального выбора, которые, на их взгляд ошибочно, заняли позицию методологического индивидуализма (Levine, Sober, and Wright, 1987).

Особенно серьезной критике подверглись работы Лаклау и Муффе. Например, Аллен Хантер критикует их за общую приверженность идеализму и, конкретнее, за помещение «себя на крайний конец дискурсивного анализа, рассматривая все в ка­честве дискурса» (Hunter, 1988, р. 892). Подобным образом Джерас (Geras, 1987) об­виняет Лаклау и Муффе в идеализме, при этом он также считает их безрассудны­ми, безнравственными, нелогичными в изложении и скрывающими суть дела. Содержание ответа Лаклау и Муффе Джерасу отражает заглавие «Постмарксизм без апологии» (Laclau and Mouffe, 1987). Буравой критикует Лаклау и Муффе за то, что они «теряются в паутине истории, где все имеет большое значение и, следо­вательно, объяснение становится для них невозможным» (Burawoy, 1990, р. 790).

Наконец, в отличие от Аронсона, Буравой полагает, что марксизм остается по­лезным для понимания динамики и противоречий капитализма (см. также Wood, 1995). Таким образом, с кончиной коммунизма и мировым господством капитализ­ма, «марксизм... снова вступает в свою силу» (Burawoy, 1990, р. 792). Недавно, в све­те разработок 1990-х гг., Вуд и Фостер (Wood and Foster, 1997, p. 67) заявили, что марксизм необходим как никогда, потому что «человечество все больше сталкива­ется с эксплуатацией и угнетением глобального масштаба».

Резюме

В данной главе мы разобрали широкий спектр подходов, которые можно отнести к неомарксистским социологическим теориям. Каждая из них берет за отправную точку работы Маркса, но зачастую они идут в совершенно разных направлениях.

[214]

Хотя эти разнообразные течения реанимируют неомарксистскую теорию, они так­же порождают, по крайней мере, несколько ненужных и во многом дисфункцио­нальных различий и противоречий. Таким образом, одна из задач современного теоретика-марксиста состоит в объединении этого обширного диапазона теорий, при этом признавая ценность различных отдельных работ.

Исторически самая первая, но наименее значимая на сегодняшний день, осо­бенно для социологически ориентированного мыслителя, неомарксистская тео­рия — это экономический детерминизм. Именно в противовес ему развивались все прочие разновидности неомарксизма. Гегельянский марксизм, лучше всего пред­ставленный в творчестве Георга Лукача, представлял собой одну из таких реак­ций. Этот подход стремился преодолеть ограниченность экономического детерми­низма, вернувшись к субъективным, гегельянским корням марксистской теории. Гегельянский марксизм также малоактуален в современную эпоху. Его основное значение состоит во влиянии на более поздние неомарксистские теории.

Традицию гегельянского марксизма унаследовала критическая школа, имею­щая значение для современной социологии. Крупным вкладом представителей критической школы (Маркузе, Хабермаса и др.) стало их осмысление культуры, сознания и их взаимоотношений. Эти теоретики расширили наше понимание та­ких культурных явлений, как инструментальная рациональность, «индустрия культуры», «индустрия знаний», коммуникативное действие, господство и леги­тимация. Кроме того, добавляется внимание к сознанию, главным образом, в фор­ме включения теории Фрейда. Однако критическая теория слишком далеко зашла в своих попытках восполнить ограниченность экономического детерминизма. Ей необходимо заново включить экономический аспект, а на самом деле и больше учитывать масштабные социальные силы в целом.

Далее мы описали два направления неомарксистской экономической социоло­гии. Первое из них рассматривает отношения труда и капитала, что особенно про-сказалось в творчестве Бэрана и Суизи, а также Брейвермана. Второе направление занимается переходом от фордизма к постфордизму. В обоих случаях предприни­мается попытка вернуться к некоторым традиционным экономическим подходам марксистской социологии. Это имеет большое значение из-за попытки сделать марксистскую экономическую социологию более современной, принимая во вни­мание реалии нынешнего капиталистического общества.

Еще одним подходом является исторически-ориентированный марксизм, осо­бенно четко представленный у Иммануила Валлерштейна и его сторонников в их работах о современной мировой системе. Данная глава завершается разделом, посвященным теориям, которые, в свете кончины коммунизма, получили назва­ние неомарксистских. В их число включены некоторые виды аналитического марк­сизма и постмодернистская марксистская теория. В этом разделе был рассмотрен пример того, какое положение заняли марксисты, вынужденные отказаться от марксистского проекта перед лицом развития событий в мире.

[215]

Глава 5

Теория систем

Располагая сторонниками в различных сферах, теория си­стем имеет переменчивую историю, и если бы не творчество немецкого социального мыслителя Никласа Лумана, этой главы бы тут не было. В течение более двух десятилетий до своей смерти в 1998 г. Луман упорно продолжал развивать теорию систем (он предпочитал термин «теория системы»). (Хотя творчество Кеннета Бейли [Bailey, 1990, 1994, 1997] не настолько известно и влиятельно, он также внес замет­ный вклад в развитие этой теории.) Не один год Луман ра­ботал практически в безвестности, но ближе к нашим дням его творчество обретало все большее признание в мире. По­этому данная глава посвящена главным образом его воззре­ниям. Однако перед тем как перейти к его творчеству, мы об­судим некоторые более ранние взгляды и концептуальные идеи, изложенные в работах Уолтера Бакли (Buckley, 1967), особенно в «Социологии и современной теории систем».