Дискуссии вокруг понимания этичности. Что такое народ, этнос?

Значение понятия нации обсуждалось главным образом в нашей стране, в большинстве же других стран, особенно англоязычных, было принято какое-то одно его значение.

О смысле понятий «этнокультурная общность», «этнонация» шли споры среди мировой научной общественности. В основном они велись больше в академическом плане, но имели выходы и на политику.

Дискуссия вокруг понимания этничности стала развертываться с начала 70-х гг. Обычно ее связывают с ситуацией в мире — рас­падом колониальной системы, образованием новых государств, обострением межэтнических отношений в самих индустриальных странах. Проблемы этничности обсуждались в рамках объяснитель­ных моделей в различных теориях, в том числе в теориях социальных изменений, межгрупповых отношений, дискриминации, этнической идентичности, ассимиляции. Все эти теории сводят, как правило, к трем подходам к пониманию этнического феномена — примордиа-листскому, инструменталистскому и конструктивистскому.

В теориях примордиалистского подхода выделяются два направ­ления: социобиологическоеиэволюционно-историческое. Сторонники первого рассматривают этничность как объективную данность, изначальную (примордиальную, т.е. исконную) характеристику человечества. Они объясняют этничность с помощью эволющи-онно-генетических идей, интерпретируя ее как «расширенную родственную группу», «расширенную форму родственного отбора и связи». Излагая эту точку зрения, Ван ден Берг писал: «С про-

* Цит. по: Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Су соколов А. А. Этносоциология. М., 1998. С. 32—36. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 10 базового по­собия учебного комплекса по общей социологии.

грессивным ростом размера человеческих обществ границы этноса становились шире, связи родства соответственно размывались... Однако потребность в коллективности более широкой, чем не­посредственный круг родственников на основе биологического происхождения, продолжает присутствовать даже в современных массовых индустриальных обществах» .

Примордиалисты подчеркивают в этничности глубокую аф­фективную привязанность людей. Объяснение этому наука пы­тается дать лишь в последнее время, когда социальные психологи стали разрабатывать теорию аффилиации (потребности в принад­лежности к группе).

Авторы и последователи другого — эволюционно-историче-ского — направления примордиалистского подхода рассматривают этносы как социальные, а не биологические сообщества, глубинно связанные с социально-историческим контекстом. Это реально су­ществующие группы с присущими им чертами — языком, культурой, идентичностью, отличающими их от других групп.

Примордиалистское представление об этносе, главным об­разом второго направления, до 60—70-х гг. XX в. практически доминировало в мировой науке, а в отечественной науке было единственным до начала 90-х гг.

Наибольшее распространение получили представления об эт­носе, сформулированные Ю.В. Бромлеем. Согласно данным пред­ставлениям, этносы характеризуются определенными собственно этническими свойствами (язык, культура, этническое самосознание, закрепленное в самоназвании), но эти свойства формируются только в соответствующих условиях — территориальных, природных, со­циально-экономических, государственно-правовых.

Социобиологическое понимание этноса представлено в отече­ственной науке концепцией Л.Н. Гумилева, который считал этнос природным, биологическим феноменом. Источником развития, по Л.Н. Гумилеву, является пассионарный толчок. По существу, уче­ный продолжил развитие идей, сформулированных в начале XX в. СМ. Широкогоровым, хотя культуру, создаваемую этносом, он по­нимал как социальное явление.

Есть еще одна концепция понимания этноса. Н.Н. Чебоксаров и С.А. Арутюнов развивали представление об этносе как типе общ­ности, основанной на информационных связях. Сходной концепции придерживается и А.А. Сусоколов.

В 70-х гг. в США в связи с необходимостью объяснений мас­совых этнических и расовых движений начали появляться новые

объяснительные концепции этничности. Теория «плавильного котла», которая представляла «ассимиляторское» направление в оценке этнических взаимодействий, стала заменяться концепцией так называемого «салата». В «салате» же при общей консистенции сохраняется и каждый ингредиент (составляющая). Какой же это ингредиент?

В сборнике статей «Этничность, теория и опыт», вышедшем под редакцией Н. Глезера и Д. Мойнихана, этническая группа трактовалась как общность, объединяемая интересами, а этнич­ность — как средство для достижения групповых интересов, мобилизации в политической борьбе . Практически это — соци­ологичное определение той реальности, которую изучают и этно-социологи, и этнополитологи.

Такое представление об этничности стало называться инстру-менталистским. Его сторонники объясняют сохранение этнических групп потребностями людей в преодолении отчуждения, характер­ного для современного общества массовой культуры, потребитель­ских ценностей и прагматизма.

Подобные объяснительные мотивы исходят из социально-пси­хологических теорий личности, общения. В известной мере они со­гласуются с теорией аффилиации и компенсаторных потребностей. Политический психолог Дж. Дэвис, развивая этот подход, писал о потребностях, которые побуждают людей к равенству, достоинству. Этническая группа способна поддержать людей в реализации таких потребностей, мобилизовывать на их осуществление.

Этническую мобилизацию объясняют также потребностью в изменении социальной стратификации (стремлением подняться в высшие слои общества), в разделении рынка, для чего требуется участие во власти. Поэтому данное направление в объяснении эт­ничности называют также гедонистическим (речь о нем будет идти при объяснении межэтнических конфликтов).

Согласно третьему — конструктивистскому — подходу к пони­манию этнической общности, порождаемое на основе дифференци­ации культур этническое чувство и формулируемые в его контексте представления и «доктрины» представляют собой интеллектуальный конструкт писателей, ученых, политиков. Широкое распространение образования и средств массовой информации позволило передавать их идеи самым широким массам. Ключевую роль в мобилизации членов этнической группы на коллективные действия во имя по­литических или социальных целей играют лидеры, которые нередко преследуют собственные цели и совсем не всегда выражают волю народов. В учебниках и работах по социальной и культурной ан-

тропологии часто цитируют Б. Андерсона, Р. Бурдье, Э. Геллнера, Э. Хобсбаума как выразителей идей конструктивизма.

Конструктивисты широко и специфическим образом иллю­стрируют образование традиций, в частности приводят пример об изобретении знаменитой шотландской мужской юбки, которая была придумана англичанином и благодаря деятельности любителей гэльской культуры стала ассоциироваться с гэльскими кланами. Много примеров подобного конструирования можно привести и из постсоветской действительности. Так, ингушские лидеры обо­сновывают мысль о том, что село Ангушт в Пригородном районе и есть «прародина ингушей», а осетинские интеллектуалы, наста­ивая на тезисе о том, что аланы — предки осетин, «кости которых разбросаны по всему Северному Кавказу», называют республику Северную Осетию Аланией.

С позиций конструктивизма В.А. Тишков формулирует по­нимание народа (этнической общности) как группы людей, члены которой разделяют общее название и элементы культуры, имеют представление об общем происхождении и историческую память, обладают чувством солидарности. Все эти переменные — «результат особых усилий, особенно процесса нациостроительства». Считая этнонацию социальным конструктом, конструктивисты вместе с тем признают ее значимой реальностью, способной определять действия людей, их мобилизацию для достижения целей.

Концепция конструктивизма естественно вызывает немало во­просов и даже возражений. Так, В.В. Коротеева верно отмечает, что тексты могут читать все (добавим: и слышать о каких-то идеях, видеть создаваемые символы — флаги, гербы и т.п.), но соответствующие воображения, представления возникают не у всех. «Воображение объединяет лишь тех, кто обладает сходным жизненным опытом и подтверждает существующие деления».

Для этносоциологов важным в подходах к пониманию этнич­ности было:

1) признание сторонниками всех подходов решающей роли этнической идентичности для самовыделения группы и для выделения ее другими, равно как и для деятельности людей в этнической сфере;

2) формирование идей инструменталистской концепции, по­зволяющих сделать социально-психологические подходы к объяснению этничности понятными этнологам и другим обществоведам;

3) обоснование в конструктивистском подходе роли идеологий и идеологов в формировании этнической солидарности.

РАЗДЕЛ 4. БОЛЬШИЕ ОБЩЕСТВА. СОЦИЕТАЛЬНО-ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ

В соответствии с логикой исторического процесса, после тек^ стов о малых обществах мы в данном разделе обращаемся к текстам, которые характеризуют большие общества. Как показано в базовом пособии учебного комплекса (глава 3), структура большого общества дифференцируется на макроструктуры, через которые реализуются основные функции общества как целого. Анализ, проведенный на основе антропосоциетального подхода, позволил заключить, что в большом обществе как социетальном целом существуют четыре основные функции и, следовательно, вычленяются четыре социе-тально-функциональные структуры: духовно-интегрирующая (куль­тура); жизнеобеспечивающая (социоэкономика); статусно-диффе­ренцирующая (социальная стратификация); властно-регулирующая (социетальная политика, управление).

Соответственно представленные в данном разделе Хрестоматии выдержки из трудов 14 выдающихся социологов и социальных мыс­лителей сгруппированы в четыре подраздела: культура, ценности; труд, экономика; стратификация; управление, политика.

Н.Л.

Л. Культура, ценности

Джордж Мэрдок

Джордж Питер Мэрдок (1897—1985) — известный американский антрополог, исследователь проблем культуры и общества, автор универсальной культурной модели. В книге «Социальная структу­ра» (1949) он систематически рассмотрел формы семьи и брака почти у 250 народов мира. В работе «Культура и общество» (1965) Мэрдок проследил культурные основания эволюции социальных структур. Ниже приведен фрагмент из этой работы, в котором автор выделил 7 фундаментальных характеристик культуры.

В базовом пособии учебного комплекса показана роль куль­туры как антропосоциетального консенсуса членов общества, его духовно-интегрирующей структуры (глава 11). Важно уяснить фун­даментальные характеристики культуры. Ниже приведен фрагмент из работы Мэрдока «Культура и общество» (1965), в котором автор выделил несколько таких характеристик.

Н.Л.

ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ КУЛЬТУРЫ*

Кросс-культурное исследование зиждется на убеждении, что все человеческие культуры, несмотря на их разнообразие, имеют в основе своей много общего и что эти общие аспекты культуры под­даются научному анализу. Теоретические ориентиры кросс-культур­ного исследования можно выразить в семи основных положениях. Они не претендуют на новизну, ибо все они разделяются многими обществоведами, а многие из них — всеми.

1. Культура передается посредством научения. Культура не ин­стинктивна, не является чем-то врожденным и не передается биоло­гически. Она состоит из привычек, т.е. таких способов реагирования, которые приобретаются каждым индивидом посредством научения от рождения и на протяжении всей его жизни. Это положение, конечно же, разделяется всеми антропологами, за исключением работающих в тоталитарных государствах. Однако оно имеет одно следствие, не всегда ясно осознаваемое. Если культура передается через научение, то она должна подчиняться тем законам научения, которые к настоящему времени были в мельчайших подробностях проработаны психологами. Принципы научения, насколько нам известно, в основе своей всегда одинаковы и применимы не только к человеческому роду, но в равной степени и к большинству видов млекопитающих. Поэтому мы вправе ожидать, что все культуры, будучи передаваемыми посредством научения, будут обнаруживать в себе некоторые черты единообразия, являющиеся отражением этого универсального общего фактора.

2. Культура прививается воспитанием. Все животные способны к научению, но, видимо, один лишь человек умеет в достаточно значительной мере передавать приобретенные привычки своему по­томству. Мы можем приручить собаку, обучить ее разным трюкам и заронить в нее другие семена культуры, но она никогда не передаст их своим щенкам. Они воспримут только биологическое наследие свое­го вида, к которому в свой черед добавятся привычки, выработанные на основе опыта. Своей исключительностью в данном отношении человек обязан, видимо, фактору языка. Во всяком случае, многие привычки, которые люди приобретают путем научения, передаются от родителей к детям из поколения в поколение и, повторно приви-

* Цит. по: МердокДж. Культура и общество //Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культуры. СПб., 1997. С. 49-56. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 10 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

ваясь раз за разом, обретают такую устойчивость во времени, такую относительную независимость от индивидуальных носителей, что мы вправе определять их в совокупности как «культуру».

3. Культура социальна. Культурные привычки сохраняются
во времени не только благодаря тому, что передаются в процессе
воспитания. Они, кроме того, еще и социальны; иначе говоря, они
разделяются людьми, живущими в организованных коллективах,
или обществах, и сохраняют свое относительное единообразие под
воздействием социальных факторов. Короче говоря, это групповые
привычки. Привычки, общие для членов социальной группы, об­
разуют культуру этой группы...

Если культура социальна, то ее судьба зависит от судьбы обще­ства, ее носителя, и все культуры, сохранившиеся до нынешнего времени и доступные для исследования, должны обнаруживать в себе некоторые черты сходства, поскольку все они должны были обеспечивать выживание сообщества. Среди таких культурных уни­версалий мы, вероятно, можем отметить чувство групповой сплочен­ности, механизмы социального контроля, организацию защиты от враждебного окружения и обеспечение воспроизводства.

4. Культура идеационна. Групповые привычки, составляющие
культуру, в значительной степени концептуализированы (или вер-
бализированы) как идеальные нормы, или паттерны, поведения.
Существуют, естественно, и исключения. Например, грамматиче­
ские правила хотя и являются выражением коллективных языковых
привычек и таким образом относятся к области культуры, осо­
знанно формулируются лишь в незначительной мере. Тем не менее
каждому полевому антропологу известно, что большинство людей
демонстрируют значительную степень осознания своих культурных
норм, способны отделить их от чисто индивидуальных привычек,
способны их концептуализировать и рассказать о них в мельчай­
ших подробностях, в том числе и о тех обстоятельствах, в которых
уместна каждая из рассматриваемых культурных норм и в которых
следует ожидать санкций за их несоблюдение. Следовательно, в огра­
ниченных рамках культуру полезно понимать как идеационное об­
разование, а тот или иной ее элемент — как традиционно принятую
и разделяемую членами группы или подгруппы идею о том, что тот
или иной род поведения (внешнего, вербального или безотчетного)
должен соответствовать определенному прецеденту. Эти идеальные
нормы не следует путать с действительным поведением. В каждом
отдельном случае поведение индивида является реакцией на текущее

состояние его организма (внутренние побуждения) и восприятие той целостной ситуации, в которой он находится. В той степени, в какой культура идеационна, мы можем утверждать, что во всех культурах должны обнаруживаться определенные сходства, проистекающие из универсальных законов, управляющих символическими мысли­тельными процессами. Например, в принципах магии во всем мире мы обнаруживаем определенные параллели.

5. Культура обеспечивает удовлетворение. Культура всегда и с необходимостью обеспечивает удовлетворение базисных биоло­гических потребностей и вторичных потребностей, возникающих на их основе. Элементы культуры — это проверенные привычные способы удовлетворения человеком своих побуждений во взаи­модействии с внешним природным миром и своими собратьями. Это положение — неизбежный вывод из современной психологии «стимула и реакции». Культура состоит из привычек, а психология показывает, что привычки существуют лишь до тех пор, пока при­носят удовлетворение. Удовлетворение подкрепляет привычки, упрочивает их и воспроизводит, в то время как отсутствие удо­влетворения неизбежно приводит к их угасанию и исчезновению. Таким образом, элементы культуры могут продолжать существовать лишь при том условии, что они окружены для членов общества аурой удовлетворения, т.е. сопряжены с таким балансом удовольствия и страдания, в котором первое преобладает...

6. Культура адаптивна. Культурные изменения и сам процесс изменения, очевидно, столь же адаптивны, как и эволюция в орга­ническом мире. Культура с течением времени приспосабливается к географической среде, что было убедительно показано антропо-географами; вместе с тем влияние среды уже не воспринимается как движущая сила культурного развития. Кроме того, культура адаптируется к социальной среде соседних народов посредством заимствований и реорганизации. И, наконец, культура, вне всяких сомнений, имеет тенденцию приспосабливаться к биологическим и психологическим потребностям человеческого организма. По мере изменения условий жизни традиционные формы утрачивают ауру удовлетворения и исчезают; возникают и дают о себе знать новые потребности, а вслед за ними — приспособленные к ним новые культурные механизмы. Принятие положения об адаптивности культуры ни в коей мере не ведет ни к идее прогресса, ни к теории эволюционных стадий развития, ни к какому бы то ни было жест­кому детерминизму вообще...

Концепция культурного изменения как адаптационного про­цесса кажется некоторым антропологам несовместимой или даже вступающей в прямое противоречие с концепцией культурного из­менения как исторического процесса. С точки зрения автора данной статьи, нет ничего несовместимого и антагонистичного в этих двух позициях — «функциональной» и «исторической», как их обычно называют. Напротив, он полагает, что обе они правильны и допол­няют друг друга, так что лучшим было бы такое антропологическое исследование, в котором нашли бы совмещение оба подхода...

Таким образом, если поиск кросс-культурных обобщений пре­тендует на успех, его первейшей необходимой предпосылкой должно стать безоговорочное признание историчности культуры, и в осо­бенности роли диффузии в культурном развитии. Вместе с тем сле­дует подчеркнуть, что исторические события, как и географический фактор, обусловливают, но не определяют ход развития культуры. Человек приспосабливается к ним и избирательно опирается на них для решения своих проблем и удовлетворения своих потребностей.

7. Культура интегративна. Будучи одним из продуктов процесса адаптации, элементы данной культуры имеют тенденцию образовы­вать согласованное и интегрированное целое. Выражение «имеют тенденцию» мы употребляем намеренно, ибо для нас неприемлема позиция некоторых крайних функционалистов, полагающих, что культуры и в самом деле являются интегрированными системами, отдельные части которых находятся в состоянии совершенного равновесия. Скорее мы склоняемся к точке зрения Самнера, со­гласно которой народные обычаи «тяготеют к согласованности друг с другом», но фактически интеграция никогда не достигается по той простой причине, что исторические события постоянно оказывают на нее свое разрушительное воздействие. Процесс интеграции за­нимает определенное время — всегда существует то, что Огборн называл «культурным лагом», — и задолго до завершения одного процесса начинаются многие другие...

Если семь фундаментальных положений, очерченных выше, или хотя бы часть из них верны, то из этого неизбежно должно следовать, что в целом человеческие культуры, несмотря на их историческое многообразие, будут обнаруживать в себе некоторые повторяющиеся черты, которые доступны для научного анализа и должны позволить нам сформулировать посредством такого анализа ряд научных обоб­щений. Формулировка и проверка такого рода обобщений — основ­ная цель кросс-культурного исследования.

Николай Александрович Бердяев

Николай Александрович Бердяев (18/'4-1948) — русский философ, социальный мыслитель, публицист. Учился в Киевском универси­тете, из которого был исключен за пропаганду марксизма (1898). В своей первой работе (1901) подверг критике социологию Михай­ловского, русской субъективной школы. Вскоре перешел на позиции идеализма. После революции 1905 г. стал противником российского радикализма, участвовал в знаменитом сборнике «Вехи» (1909).

Бердяев резко отрицательно оценивал Октябрьскую революцию и был выслан из Советской России на «философском пароходе» (1922). Два года жил в Берлине, затем переехал во Францию, где и оставался до своей кончины. В 1924—1940 гг. был редактором журнала «Путь» — ведущего издания религиозно-философской мысли русского зарубежья. Автор более 500 публикаций, его основные труды периода эмиграции: «Новое средневековье. Размышления о судьбе России и Европы» (1924); «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937); «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939); «Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX и начала XX века» (1946); «Царство Духа и царство Кесаря» (посмертная публикация, 1949).

В базовом пособии учебного комплекса (глава 11) показана фун­даментальная роль, которую играют в жизни общества и индивидов ценности — обобщенные цели и средства их достижения. В конеч­ном счете именно ценности обеспечивают интеграцию общества, помогая индивидам осуществлять социально одобряемый выбор своего поведения в жизненно значимых ситуациях. Ниже приведены фрагменты одной из глав последней книги Н.А. Бердяева, где он об­суждает проблему иерархии ценностей, в особенности соотношение свободы и справедливости.

Н.Л.

ОБ ИЕРАРХИИ ЦЕННОСТЕЙ. ЦЕЛИ И СРЕДСТВА*

Человек есть существо оценивающее, определяющее качество. Определение ценностей и установка их иерархии есть трансценден­тальная функция сознания. Даже дикарь совершает оценки. Но в

* Цит. по: Бердяев Н. Царство Духа и царство Кесаря // Судьба России. М.: Со­ветский писатель, 1990. С. 271—273, 279—280. Цитируемый текст иллюстрирует со­держание главы 11 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

нашем мире иерархия ценностей опрокинута, низшее стало высшим, высшее задавлено. Это опрокидывание ценностей касается не только Советской России, но еще, может быть, более Америки, да и всей Европы. Жизнь человеческих обществ стоит под знаком господства экономики, техники, лживой политики, яростного национализма. Иерархия ценностей определяется по принципу пользы, при со­вершенном равнодушии к истине. Духовная культура задавлена. Ставится вопрос даже не о ценностях, творимых человеком, а о цен­ности самого человека. Цели человеческой жизни померкли. Человек перестал понимать, для чего он живет, и не имеет времени задуматься над смыслом жизни. Жизнь человека заполнена средствами к жизни, которые стали самоцелью. Подмена целей жизни средствами есть очень характерный процесс человеческой жизни, которым многое объясняется. Ярким примером является определяющая роль эконо­мики, поразившая Маркса. Но экономика бесспорно относится к средствам, а не к целям жизни. Между целями человеческой жизни и средствами, применяемыми для осуществления целей, существует разрыв и часто нет никакого сходства. Это есть одно из порождений объективации, которая всегда совершает разрыв и подчиняется не­обходимости. То, что причина порождает следствие в мире феноме­нов, есть в сущности ненормальное явление. Это ведет к тому, что в низшем состоянии мира нужно применять силу и насилие для осу­ществления какой-либо цели. Характерно, что никто не выставляет прямо злых целей, зло всегда прикрывается добром, всегда крадет у добра. Зло видно лишь в применяемых средствах. Средства вообще всегда свидетельствуют о духе людей, о духе свободы или рабства, любви или ненависти. Есть опасность в осуществлении какой-либо цели во что бы то ни стало. Если для осуществления совершенно справедливого социального строя и счастия людей нужно замучить и убить несколько миллионов людей, то главный вопрос совсем не в цели, а в применяемых средствах, цель уходит в отвлеченную даль, средства же являются непосредственной реальностью. Достоевский остро поставил вопрос о том, можно ли построить райский блажен­ный мир на слезинке одного невинно замученного ребенка. А среди миллионов замученных для осуществления грядущего блаженства, наверно, есть немало невинных. Принцип «цель оправдывает средства» не нынче выдуман. Когда-то его приписывали иезуитам, применяли же его слишком многие. И вот что тут самое главное. Главное даже не то, что средства аморальны, жестоки, не похожи на высокие цели. Главное то, что когда применяют злые, противо­положные целям средства, то до цели никогда не доходят, все за-

меняют средствами и о целях забывают, или они превращаются в чистую риторику. Дурные средства формируют душу, добрые же цели перестают быть жизненной силой. Отсюда царство лжи, в которое погружен человек. Добрые цели христианства в прошлом слишком часто осуществлялись дурными средствами. Хотели насаждать хри­стианство в Европе кровавыми насилиями. Православие в Византии связано было со зверской жестокостью. Слишком известны костры инквизиции, Варфоломеевская ночь, отрицание свободы совести и мысли и многое другое. Дурные средства привели к вырождению, а не укреплению христианства. Добрые цели свободы, равенства и братства французской революции тоже осуществлялись крова­вым насилием, террором, свирепствовавшим в продолжение всей революции. Создано было капиталистическое общество XIX в., в котором не было никакого равенства и еще менее братства. Русская коммунистическая революция тоже применяла террор. Она поныне не создала ни братства, ни коммюнитарного общества. Никогда сво­бода не осуществляется через насилие, братство через ненависть, мир через кровавый раздор. Дурные средства отравляют. Осень револю­ции никогда не походит на ее весну. В практике дурных средств все объявляется дозволенным в отношении врага, которого перестают считать человеком. И образуется безвыходный магический круг. Смысл слов Христа о любви к врагам выводит из этого магического круга, круга ненависти. Когда во имя освобождения утверждают ненависть и месть, то наступает порабощение. Организация более справедливого и благостного общества не есть цель, есть лишь средство для достойного человеческого существования. Целью че­ловечества остаются высшие ценности, но которые предполагают и очеловечение средств. Цель имеет смысл лишь в том случае, если ее начать осуществлять сейчас же, тут! <...>

Сейчас очень любят противопоставлять ценность социальной справедливости ценности свободы и предлагают выбирать. Эти основоположные в жизни общества ценности располагают географи­чески: Советская Россия за социальную справедливость, Америка за свободу. Поэтому считают неизбежным конфликт. При этом свобода оказалась почти совершенно отождествленной с капитализмом. Про­тив такой постановки вопроса нужно всеми силами протестовать. Меня будет сейчас интересовать совсем не политическая злоба дня, а вечный вопрос о справедливости и свободе. По существу о свободе и ее противоречиях речь будет идти в следующей главе. Но возможно ли противополагать свободу и справедливость? Свобода есть что-то гораздо более изначальное, чем справедливость... Но это совсем не

означает, что в организации человеческого общества необходимо или отказаться от свободы, или отказаться от справедливости. Не­обходимо стремиться к свободному и справедливому обществу. Без свободы не может быть никакой справедливости. Это будет от­влеченная справедливость, не имеющая отношения к конкретным людям. Справедливость требует свободы для всех людей. Я могу ограничивать свою свободу во имя жалости к людям, но могу это сделать только свободно и только в этом случае это имеет ценность. Принудительная жертва не имеет никакой ценности. И мой отказ от свободы перед конфликтами жизни может быть лишь актом свободы. И есть свобода, от которой человек не имеет права отказываться, если хочет сохранить достоинство человека, — такова свобода со­вести, свобода духа. Отчуждение совести не может быть терпимо ни во имя чего, ей принадлежит верховенство. Никакая социальная справедливость не может этого требовать.

Макс Вебер

Сведения о М. Вебере даны перед его текстом в разделе 1 (под­раздел 1.2). Ниже приведен фрагмент из главы 2 первого раздела его знаменитой работы «Протестантская этика и дух капитализ­ма» (1909). В нем М. Вебер показал, что развитию капитализма в Германии препятствовали ценности и нормы традиционализма, характеризовавшие менталитет определенных категорий немецких рабочих даже в конце XIX — начале XX столетия. Это служит одним из аргументов как в пользу фундаментальной роли ценностей и норм в эволюции общества, так и в пользу длительного существования традиционализма в странах Западной Европы, о чем говорится в базовом пособии учебного комплекса (см. главы 11, 15 и др.).

Н.Л.

«ДУХ» КАПИТАЛИЗМА [И ТРАДИЦИОНАЛИЗМ]*

Первым противником, с которым пришлось столкнуться «духу» капитализма и который являл собой определенный стиль жизни, нормативно обусловленный и выступающий в «этическом» обличье,

* Цит. по: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. // Вебер М. Избран­ные произведения. / Пер. с нем. М.И. Левиной. М., 1990. С. 80—85. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 11 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

был тип восприятия и поведения, который может быть назван тради­ционализмом. Однако и здесь мы вынуждены отказаться от попытки дать законченную «дефиницию» этого понятия. Мы попытаемся пояснить нашу мысль (конечно, также лишь предварительно) не­сколькими примерами, начиная при этом снизу, с рабочих.

Одним из технических приемов, при помощи которых со­временный предприниматель стремится повысить интенсивность труда «своих» рабочих и получить максимум производительности, является сдельная оплата труда. Так, например, в сельском хозяйстве наивысшей интенсивности в работе требует уборка урожая, ибо от ее своевременного завершения часто — особенно при неустойчивой погоде — зависит величина прибыли или убытка. Поэтому здесь в определенный период почти повсеместно вводится система сдельной оплаты труда. Поскольку же рост доходов и интенсивности хозяй­ства, как правило, влечет за собой возрастающую заинтересован­ность предпринимателя, то он, повышая расценки и предоставляя тем самым рабочим возможность получить необычно высокий за­работок за короткий срок, пытается заинтересовать их в увеличении производительности их труда. Однако тут возникают неожиданные затруднения. В ряде случаев повышение расценок влечет за собой не рост, а снижение производительности труда, так как рабочие реаги­руют на повышение заработной платы уменьшением, а не увеличе­нием дневной выработки. Так, например, жнец, который при плате в 1 марку за морген ежедневно жнет 2,5 моргена, зарабатывая таким образом 2,5 марки в день, после повышения платы на 25 пфеннигов за морген стал жать вместо предполагавшихся 3 моргенов, что дало бы ему теперь 3,75 марки в день, лишь 2 моргена, получая те же 2,5 марки в день, которыми он, — по библейскому выражению, «до­вольствовался». Увеличение заработка привлекало его меньше, чем облегчение работы; он не спрашивал: сколько я смогу заработать за день, увеличив до максимума производительность моего труда; во­прос ставился по-иному: сколько мне надо работать для того, чтобы заработать те же 2,5 марки, которые я получал до сих пор и которые удовлетворяли мои традиционные потребности?

Приведенный пример может служить иллюстрацией того строя мышления, который мы именуем «традиционализмом»: человек «по своей природе» не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить — жить так, как он привык, и зарабаты­вать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить «производительность» труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот

лейтмотив докапиталистического отношения к труду, за которым скрывалось необычайно упорное сопротивление; на это сопротив­ление капитализм продолжает наталкиваться и по сей день, и тем сильнее, чем более отсталыми (с капиталистической точки зрения) являются рабочие, с которыми ему приходится иметь дело.

Возвратимся к нашему примеру. Поскольку расчет на «жажду наживы» не оправдался и повышение расценок не дало ожидаемых результатов, естественно, казалось бы, прибегнуть к противополож­ному средству, а именно: принудить рабочих производить больше, чем раньше, путем снижения заработной платы. Этот ход мыслей находил свое подтверждение (а подчас находит его и теперь) в укоренившем­ся наивном представлении о наличии прямой связи между низкой оплатой труда и высокой прибылью; любое повышение заработной платы ведет якобы к соответствующему уменьшению прибыли. В са­мом деле, капитализм с момента своего возникновения постоянно возвращался на этот путь, и в течение ряда веков считалось непре­ложной истиной, что низкая заработная плата «производительна», то есть повышает «производительность» труда, что, как сказал уже Питер де ля Кур (в этом пункте он мыслит совершенно в духе раннего кальвинизма), народ трудится лишь потому, что он беден, и до той поры, пока он беден.

Однако это, казалось бы, столь испытанное средство сохраняет свою эффективность лишь до известного предела. Конечно, не под­лежит сомнению, что для развития капитализма необходим некото­рый избыток населения, обеспечивающий наличие на рынке дешевой рабочей силы. Однако если многочисленная «резервная армия» при известных обстоятельствах и благоприятствует чисто количественной экспансии капитализма, то она тормозит его качественное развитие, в частности переход к таким формам производства, которые требуют интенсивного труда. Низкая заработная плата отнюдь не тождествен­на дешевому труду. Даже в чисто количественном отношении про­изводительность труда падает во всех тех случаях, когда заработная плата не обеспечивает потребности физического существования, что в конечном итоге приводит к «отсортировке наименее пригодных». Современный силезец убирает в среднем при полном напряжении своих сил лишь немногим больше двух третей того хлеба, который в равный промежуток времени убирает лучше оплачиваемый и лучше питающийся померанец или мекленбуржец; выработка поляка —