Конфронтация социологических идей. Микротеории
Ряд социологов, неудовлетворенных структурно-функционалистскими и структуралистскими макротеориями, ведущими к реификации (овеществлению) социальной системы, пренебрегающими изучением творческой, сознательной человеческой деятельности, вплотную занялись разработкой теорий, ориентированных на выяснение роли конкретных межчеловеческих взаимодействий в создании и функционировании структур социального мира. Эта переориентация социологических интересов с системности на взаимодействие (характерная для 70-х годов) сопровождалась более глубоким осознанием метатеоретических (логических и теоретико-познавательных) оснований социального исследования.
Среди новых микротеорий можно выделить две основные теоретико-познавательные ориентации — натурализм и субъективизм. Для натуралистического крыла интеракционизма (мы применяем этот термин в широком смысле, подразумевая под интеракционизмом всю многообразную совокупность теорий взаимодействия) оказался характерным бихевиористский подход. В этих теориях главное внимание уделяется самому наблюдаемому факту человеческого поведения и взаимодействия. Взаимодействие трактуется в двух различных вариантах. Одна из форм так называемого социального бихевиоризма трактует взаимодействие по формуле «стимул (С) — реакция (Р)», вторая -- «стимул (С) -— интерпретация (И) — реакция (Р)». Первая форма бихевиоризма представлена психологической концепцией социального обмена Дж. Хоманса и ее различными вариациями, вторая — символическим интеракционизмом Дж. Мида и его вариациями.
Теория «социального обмена», наиболее яркими представителями которой являются Дж. Хоманс и П. Блау, в противоположность структурному функционализму исходит не из примата системы, а из примата человека. «Назад к человеку» — этот лозунг, выдвинутый Хомансом, положил начало критике структурного функционализма с позиций психологизма.
Структурные функционалисты абсолютизировали нормативную сторону жизнедеятельности общества. Бихевиористы провозглашают примат психического над социальным. И в том и в другом случае, как отметил западногерманский социолог Н. Элиас, «общество» и «индивид» не только отрываются друг от друга, но и противопоставляются друг другу, рассматриваются в качестве разделенных, статичных сущностей, а не «нераздельных аспектов одного сложного и постоянно меняющегося набора взаимосвязей» [45, с. 8].
Бихевиористы заняли строго определенную позицию в отношении двух гносеологических проблем. Первая проблема — это
3. Конфронтация Социологических идей_____________________ 523
проблема свободы выбора или его жесткой детерминированности. Эта проблема была решена в пользу детерминизма. Вторая проблема — это необходимость знания душевных состояний индивидов для объяснения их поведения, которую бихевиористы решительно отвергают, так как считают сами эти состояния иллюзией. Интересна в этом аспекте критика бихевиоризма американским философом Э. Адамсом. И кошка может утверждать, пишет американский ученый, что «знает в библиотеке все, ибо провела там много времени и облазила каждый угол. Она знает каждый укромный уголок за книгами, все входы и выходы, звуки и запахи и т. д. Однако каждый согласится, что о библиотеке как таковой кошка знает очень мало, ибо самое важное измерение этого феномена недоступно ее познавательным способностям. Если кто-нибудь попытается рассказать ей о книгах в плане их содержания, которое не может быть воспринято в рамках ее возможностей наблюдения, она, несомненно, заключит, будто ей втолковывают, что каждая книга содержит невидимого «либеркулуса», внутреннюю книгу... и сочтет это бессмыслицей» [8, с. 4].
Разрывая индивида и общество, отрицая сам факт возможности человеческого сознания, бихевиористы не могут понять, что внешние воздействия (физические стимулы и нормы) и внутренние условия (сознание) должны быть определенным образом соотнесены друг с другом.
Бихевиористская концепция Хоманса оказала существенное влияние на концепцию П. Блау. Исходным положением теории «социального обмена» Блау является то, что людям необходимы многообразные виды вознаграждений, получить которые они могут только взаимодействуя с другими людьми. Люди, пишет Блау, вступают в социальные отношения, поскольку ожидают, что будут вознаграждены, и продолжают эти отношения, потому что получают то, к чему стремятся. Вознаграждением в процессе социального взаимодействия могут быть социальное одобрение, уважение, статус и тому подобное, а также и практическая помощь. Блау учитывает и то, что отношения в процессе взаимодействия могут быть неравными. В этом случае человек, обладающий средствами для удовлетворения потребностей других людей, может использовать их для приобретения власти над ними. Это возможно при наличии четырех условий: 1) если нуждающиеся не располагают необходимыми средствами; 2) если они не могут получить их из другого источника; 3) если они не хотят получить то, в чем они нуждаются, силой; 4) если в их системе ценностей не произойдет изменений, при которых они смогут обойтись без того, что раньше им было необходимо [23, с. 118—Нр].
Блау вводит в свою теорию элементы экономического подхода. Однако экономический обмен выступает у него в качестве эпифеномена по отношению к обмену социальному. При этом с необходимостью встает вопрос о тавтологичности теории социального
Глава 22. Заключительная
обмена, что признает и сам Блау. «... Предпосылка теории обмена, гласящая о том, — пишет он, — что социальным взаимодействием руководит интерес обоих (или всех) партнеров... становится тавтологичной, если любое и всякое поведение в межличных отношениях рассматривать как обмен, даже такое поведение по отношению к другим, которое не руководствуется ожиданием выгод от них» [23, с. 6]. Вследствие этого Блау пытается выделить те типы поведения, на которые распространяется его теория. Однако, как пишет Меннелл, теория социального обмена Блау неизбежно будет тавтологичной, пока в нее не будет включено достаточное число объективных свидетельств о мотивах и намерениях взаимодействующих индивидов. «Она не объясняет, почему на практике оказывается, что люди в разных обществах и социальных группах — и даже одной социальной группе — ищут самых разнообразных вознаграждений. Необходимо изучать социальные обычаи и культуру, чтобы выявить, что ценят люди и на какой тип власти они скорее ориентируются. Социальные нормы и интернализованные ценности в конечном счете детерминируют действие не больше и не меньше, чем физическое насилие. Они просто делают одни выходы более возможными, чем другие. Учитывая это обстоятельство, следует признать, что роль теории обмена при объяснении определенных типов социального взаимодействия весьма ограничена» [74, р. 101—102]. Эта ограниченность объясняется, по сути дела, неверным решением фундаментальных гносеологических проблем, касающихся природы социальной детерминации, роли личностного начала в процессе социального взаимодействия, взаимоотношения объекта и субъекта в социальном познании. «... Развитие социологических теорий обмена за два десятилетия представляет собой сплошную картину выборочных заимствований давно известных понятий и принципов из других дисциплин, а также реакцию на выявленные недостатки функциональных форм теоретизирования» [94, р. 37].
Осознание глубоких противоречий бихевиористского подхода, а также мысль о несводимости человеческого поведениям набору реакций на внешние стимулы, о способности человека творчески осмысливать свою социальную среду побудила ряд западных социологов интерпретировать поведение с точки зрения того значения, которое личность (или группа) придает тем или иным аспектам ситуации. Для обоснования этой идеи социологи-теоретики обратились к теориям символического интеракционизма, к феноменологической социологии.
«Символический интеракционизм» (Г. Блумер, А. Роуз, Г. Стоун, А. Стросс и др.) в своих теоретических построениях делает главный акцент на лингвистическую или предметную сторону коммуникации, особенно на роль языка в формировании сознания, человеческого «Я» и общества.
3. Конфронтация социологических идей 525
По мнению самих американских социологов, «символический интеракционизм» стремится к описанию человеческих взаимодействий и общества с позиций приспособления и отказа от приспособления друг к другу игроков в игре. Поскольку игры имеют правила, «символические интеракционисты» предпочитают фокусировать внимание на том, как игроки в зависимости от хода взаимодействия создают, поддерживают и осознают правила игры. Создателем теории «символического интеракционизма» является американский социолог и философ-прагматист Дж. Г. Мид. Сам Мид считал свою социальную психологию бихевиористской на том основании, что она начинается с наблюдения реального протекания социальных процессов. Но когда дело касалось исследования внутренних фаз реального поведения или деятельности, его теория не была бихевиористской. Наоборот, утверждал американский ученый, она непосредственно связана с исследованием этих процессов «внутри» поведения как целого. Стремясь определить, как сознание рождается в поведении, она идет, так сказать, от внешнего к внутреннему, а не от внутреннего к внешнему ,[73, с. 7—8].
Характерными чертами «символического интеракционизма», отличающими его от большинства направлений буржуазной социологии и социальной психологии, стали, во-первых, его стремление исходить при объяснении поведения не из индивидуальных влечений, потребностей, интересов, а из общества (понимаемого, правда, как совокупность межиндивидуальных взаимодействий) и, во-вторых, попытка рассматривать все многообразные связи человека с вещами, природой, другими людьми, группами людей и обществом в целом как связи, опосредствованные символами. При этом особое значение придается языковой символике. В основе «символического интеракционизма» лежит представление о социальной деятельности как совокупности социальных ролей, которая фиксируется в системе языковых и других символов. Именно Мид стал основателем теории ролей, попытавшись найти выход из того тупика, в который завели социальную психологию индивидуалистические концепции личности.
Мид рассматривает личность как социальный продукт, обнаруживая механизм ее формирования в ролевом взаимодействии. Роли устанавливают границы подобающего поведения индивида в определенной ситуации. В процессе ролевого исполнения происходит интериоризация связанных с ролью значений. Необходимое во взаимодействии «принятие роли другого» обеспечивает, согласно Миду, превращение внешнего социального контроля в самоконтроль и формирование человеческого «Я». Сознательная регуляция поведения описывается как непрерывное соотнесение представления о своей роли с представлением о самом себе, со своим «Я». «Я» как то, что может быть объектом для себя самого, является в сущности
526_______________________________ Глава 22. Заключительная
социальным образованием и возникает в ходе реализации социального опыта» [73, р. 140].
По существу Мид трактует окружающий мир как совокупность реакций и форм поведения, как своеобразную «серию ситуаций». В разрешении индивидами возникающих перед ними ситуационных проблем он видит исходный элемент социального процесса. Развивая идеи У. Джеймса и Ч. Кули, Мид создал теорию «зеркального «Я». Согласно этой теории, самосознание индивида есть продукт социального взаимодействия, в ходе которого индивид приучается видеть в себе некий объект, причем определяющее значение здесь приобретает коллективная установка соответствующей социальной группы (или некоего организованного сообщества).
Согласно концепции «символического интеракционизма» в изложении Г. Блумера, люди действуют по отношению к объектам, ориентируясь прежде всего на значения, которые придают этим объектам, а не на их субстанциональную природу. Эти значения формируются и переформировываются в процессе социального взаимодействия. Социальная реальность далека от того, чтобы быть стабильной. Она подвижна и конвенциональна и является продуктом взаимосогласования значений между тесно взаимосвязанными совокупностями действующих лиц — акторов. Эти лица вовлечены в бесконечный поток интерпретаций, оценок, определений и переопределений ситуаций, так что лишь четкие индуктивные процедуры могут помочь в деле объяснения поведения [24].
Отсюда делается вывод, что любая социологическая теория, которая выводится дедуктивно, не может дать истинного объяснения человеческому поведению ввиду его конкретной ситуационной обусловленности и изменчивого характера. В этой связи «символический интеракционизм» можно рассматривать как «антитеоретическую социологическую теорию, которая в принципе отказывается выйти за пределы частных характеристик социальных процессов... Эта концепция заходит слишком далеко в отклонении концептуального обобщения и абстракции» [30, с. 574—575].
Следуя терминологии М. Вебера, развивавшего ранее во многом сходные идеи, некоторые социологи называют символический интеракционизм «теорией действия». Другие именуют его «ролевой теорией», хотя в этом случае обычно упускаются из виду важные аспекты характерного для «символического интеракционизма» образа социальной реальности. Символические интеракционисты, ссылаясь на Ньюкома, введшего ряд их положений в «психологически ориентированную» социальную психологию («ролевая теория Ньюкома»), все же подчеркивают отличия своего подхода от ньюкомовского. Точно так же они отмежевываются и от структурно-функционалистской теории. А. Роуз, например, видит главные отличия в том, что интеракционисты рассматривают социальную жизнь «в процессе», а не в равновесии, и отрицают «наследственную тенден-
3. Конфронтация социологических идей______________________ 527
цию к гомеостазису». Наконец, в отличие от бихевиоризма в социологии, социологического позитивизма и их современного синтеза и прочих натуралистически ориентированных концепций сторонники рассматриваемого направления подчеркивают, что не физические стимулы сами по себе, а их интерпретация индивидом, «определяющим ситуацию», вызывает подлежащие изучению «реакции».
В том, что касается признания роли накопленного социального опыта в регуляции индивидуального поведения, символический интеракционизм кажется весьма близким психологическим концепциям «культурного детерминизма». Однако его сторонники отказываются рассматривать личность просто как продукт культуры. Во-первых, говорят интеракционисты, значительная часть взаимодействий между людьми происходит не с помощью определенных культурой (конвенциальных) символов, а посредством естественных знаков, так что многое, чему обучаются люди, не зависит от специфических особенностей культур, в которых они воспитываются.
Во-вторых, утверждают сторонники этой концепции, большинство обусловленных культурой требований к индивиду определяет границы его поведения, а вовсе не личностные «вариации» внутри этих границ. В-третьих, по их мнению, культурные предписания чаще всего отнесены к стандартизованным ситуациям и к определенным ролям, вовне которых личность обладает некоторой свободой выбора. В-четвертых, полагают они, некоторые культурные экспектации требуют не соответствия традиционным способам поведения, а новых форм, не предусмотренных культурой (таковы, например, творческие профессии — ученый, художник и пр.). В-пятых, говорят последователи интеракционизма, культурные значения, посредством которых индивид подходит к объектам, определяют лишь возможное, но не обязательно необходимое поведение в отношении объектов. Так, определив, что перед ним стул, человек может сесть на него, но вовсе не должен только и делать, что сидеть на стуле. В-шестых, продолжают они, культура, особенно в развитых обществах, не представляет собой внутреннего однородного единства. Очень часто индивид оказывается перед конфликтом противоположных требований. В-седьмых, отмечают интеракционисты, концепции культурного детерминизма не могут объяснить, каким же образом разрешается данный конфликт. Они не моделируют творческих возможностей человеческой личности, как это делает, например, «символический интеракционизм» в теории символического мышления или в учении о ролевых конфликтах и защитных механизмах. И наконец, заключают сторонники интеракционизма, культурный детерминизм не учитывает влияния биогенетических и психогенетических факторов. «Если личность, — пишет американский социальный психолог Т. Шибутани, — это продукт культуры, то каждый разделяющий общее культурное
528_______________________________ Глава 22. Заключительная
наследие, должен быть похож на остальных. Что нуждается в объяснении, так это тот факт, что каждый человек не похож на других» [7, р. 446]. И далее: «Нужно сказать для ясности, что такие понятия, как «культура» и «социальная структура», абстрактны; абстракции только в общем виде описывают то, что делают люди, но никого не принуждают ничего делать» [7, р. 147—148].
Таковы критические претензии интеракционистов в адрес большинства современных социологических подходов. Именно на отмеченных аспектах социальных взаимодействий и сосредоточивают свое внимание сторонники этой концепции. В свою очередь уязвимость многих положений символического интеракционизма бросается в глаза представителям других школ зарубежной социальной психологии. Так, по их мнению, сторонники «символического интеракционизма» недопустимо пренебрегают исследованием биогенетических и психогенетических факторов, а иногда и вовсе отрицают их существование, крайне мало внимания уделяют и бессознательным процессам в человеческом поведении, в результате чего затрудняется изучение мотиваций, а познание реальных «движущих сил» человеческого поведения подменяется описанием заданного культурой «словаря мотивов» или других форм «рационализации» совершаемых поступков. Слабым местом «символического интеракционизма» признается и игнорирование играющих колоссальную роль в жизни современных обществ политических и идеологических отношений: интеракционисты предпочитают изучать повседневную жизнь небольших групп и обыденное сознание их членов. Разумеется, закономерности, полученные на такого рода материале, могут играть лишь весьма ограниченную роль в объяснении реальных фактов социального поведения, детерминируемого не только совокупностью явлений и объектов непосредственной ситуации деятельности, но и социальными макроструктурами, которые интеракционисты во внимание не принимают (да и не могут принять, не переступив границ собственного теоретического подхода).
Внимание к миру значений неизбежно приводит исследователей этой ориентации к поиску места и роли знания в жизни человека. А это, в свою очередь, означает, что в сфере внимания оказывается вопрос о значении социологического знания для общества и человека. Решение этого вопроса составляет центральный аспект социологического направления, которое можно назвать гуманистическим и которое представляет собой различные модификации так называемой критической социологии Франкфуртской школы и феноменологической философии. Трактовка роли социологического знания о социальном изменении достаточно характерна для западных социологов нетрадиционного направления: А. Гоулднера, Р. Фридрихса и др. Они исходят из положения, что социальный мир изменяется потому, что человек его познает. Иными словами, познанная социальная закономерность перестает быть закономер-
3. Конфронтация социологических идей________________ 529
ностью в строгом смысле этого слова. Само познание изменяет ее, добавляет к ней новые компоненты, делает ее иной. Такое познание, по мнению сторонников этой концепции, расширяет сферу человеческой свободы, ибо, изменяя условия жизнедеятельности человека, знание обеспечивает ему расширение сферы реализации собственных возможностей. Социология, считают они, обладает теоретическим и методологическим аппаратом, наилучшим образом приспособленным к познанию социальной реальности.
Исходя из положения о том, что человек — творец социального мира, способный изменять его, но в то же время нередко попадающий в плен тех значений, которые когда-то были порождены им самим, сторонники этого направления отмечают, что социология может указать человеку те границы, которые он сам себе устанавливает: уже само обнаружение данного факта есть, с их точки зрения, известный шаг по пути к реализации свободы человека. Но это не все: социология как наука о людях и для людей должна, по их мнению, руководствуясь идеалами гуманизма, изыскивать пути уменьшения ограничений. Таким образом, социология наделяется статусом некой особой науки «освобождения». Однако, помня о том, что социальный мир рассматривается в рамках этого подхода как мир значений, и, следовательно, социальное изменение — это замена одних значений другими, т. е., по существу, изменение систем ценностей, можно сказать, что сторонники этой ориентации остаются в плену идеалистических представлений. Они считают, что распространение социологических знаний само по себе способно привести к социальному изменению без коренных изменений в материальной сфере общественного бытия, т, е. стоят на позициях просветительства.
В 60-х годах среди социологов Запада резко повысился интерес к работам немецкого философа феноменологического направления Э. Гуссерля и соответственно известное развитие получила так называемая феноменологическая социология. Большое влияние на развитие этой дисциплины оказали труды австрийского философа А. Шюца. В центре внимания Шюца находится проблема «интерсубъективности». Проблема состоит в том, «как мы понимаем друг друга, как формируется общее восприятие и общее представление о мире» [74, р. 46]. Шюцевские анализы интерсубъективности составили фундамент «социологии обыденного знания» — одной из наиболее разработанных на сегодняшний день концепций феноменологической социологии.
Каждый человек, пишет Шюц, обладает уникальной биографией и воспринимает мир по-своему. Однако этим не исключается «взаимность перспектив», благодаря существованию которой становится возможным взаимодействие людей друг с другом. Человек, согласно Шюцу, воспринимает внешний мир — вещи, события — как типы. «Типизирующим медиумом», посредством которого передается социально обусловленное знание, являются словарь и
Глава 22. Заключительная
синтаксис повседневной речи. Представителями типов являются и люди. Однако воспринимаются они с различной степенью анонимности. Поэтому наиболее важной для понимания человеком социального мира оказывается такая категория социальных индивидов, как «сотоварищи», с которыми его связывают «мы-отношения».
В состав обыденного знания входит также и арсенал практических действий, которые Шюц называл «эффективными рецептами для использования типичных средств для достижения типичных целей в типичных ситуациях». Однако эти «верные рецепты» не всегда оказываются годными, тогда индивид ищет другие. Так, по мере развертывания индивидуальной биографии растет его опыт. Этот процесс называется у феноменологов «наслаиванием». Слой за слоем новое знание «вписывается» в уже имеющиеся типы или же дает начало ядру, вокруг которого вырастает новая типическая структура.
Обыденный, повседневный мир, по Шюцу, является «высшей реальностью», наиболее важной для человеческого познания. По отношению к ней вырабатывается особая, т. е. естественная установка. Однако в «высшей реальности» существуют конечные области значений, в рамках которых человек может позволить себе сомневаться и ставить под вопрос свои обыденные суждения, К ним относятся магия, религия и наука. Каждая из «реальностей», порождаемых конечными областями значений, воспринимается человеком как реальная, Пока она занимает его внимание. Невозможен, однако, гладкий переход от одной области значения к другой: они дискретны. Переход осуществляется путем «скачка сознания» [74, р. 48—49].
Для социолога наибольший интерес представляет та «конечная область значения», в которой он специализируется, т. е. социология. Он работает в области реальности, резко контрастирующей с повседневным миром. Его задача состоит в формулировании ясных и последовательных объяснений предмета, который по самой своей природе неясен и непоследователен. Для этого, т. е. для своих собственных научных целей, социолог должен конструировать типы тех типов, которые исследуемые объекты конструируют для своих практических целей. Социологические понятия, следовательно, представляют собой идеальные типы идеальных типов, или, по Шюцу, «конструкты второго порядка» [74, р. 49].
В теории «множественных реальностей» в трактовке связи социологии с обыденной жизнью обнаруживается ярко выраженный мировоззренческий аспект феноменологической социологии. «Если не подходить более абстрактно, — отметил Меннелл, — множественность реальностей создает впечатление релятивности и даже субъективности истины в силу того, что оказываются правомерными все взгляды на реальность» [74, с. 49].
«Феноменологические» идеи Шюца привлекли внимание целого ряда западных социологов. Были предприняты попытки соединить методологические положения феноменологии с другими
4. Когерентность современных социологических теорий531
теоретическими схемами и социальными дисциплинами: в единый комплекс сводятся феноменология, некоторые идеи М. Шелера и К. Маннгейма, экзистенциалистские представления, положения семантики, лингвистики и т. д. Теоретические работы подобного рода весьма эклектичны, и среди них пока нет ни одной, содержащей завершенную теоретическую модель общества.
Наиболее своеобразно положения феноменологической социологии Шюца были восприняты двумя различными школами. Первую из них — школу феноменологической социологии знания возглавили П. Бергер и Т. Лукман, вторую, получившую имя «этно-методологии», — Г. Гарфинкель.
П. Бергера и Т. Лукмана отличает от Шюца стремление обосновать необходимость «узаконения» символических универсалий общества.
Теория «легитимизации», развиваемая этими американскими социологами, исходит из того, что внутренняя нестабильность человеческого организма требует «создания самим человеком устойчивой жизненной среды». В этих целях они предлагают институ-ционализацию значений и моделей действий человека в «обыденном мире».
«Этнометодологи» (Г. Гарфинкель, А. Сикурел, Д. Дуглас, П. Мак-хью и др.) полагают, что, вступая во взаимодействие, каждый индивид имеет представление о том, как будет или должно протекать это взаимодействие, причем представления эти организуются в согласии с нормами и требованиями, отличными от норм и требований общепринятого рационального суждения. Отсюда программное положение этнометодологии: «Черты рациональности поведения должны быть выявлены в самом поведении» [53, р. 43].
Именно поиски этой мифологизированной рациональности, которая не может быть схвачена объективными методами социального познания, и являются предметом этнометодологии.
Поиски эти привели сторонников этнометодологии к отрицанию объективного существования объективных норм, социальных структур, общества вообще. Человек сам в процессе обыденной жизни создает социальные нормы, в соответствии с которыми он организует свое поведение или отказывается от норм, если они перестают соответствовать его обыденным представлениям, полагают этнометодологи.