Парадоксы эксцентричной теории

Эксцентричные теоретики описывают свой проект на объективистском языке эпистемологического реализма, пы­таясь тем самым охранить эксцентричную теорию от разрушительных следствии радикального конструктивизма. С одной стороны, эксцентричная теория проявляет особое нерасположение к бинарным оппозициям и, по-видимому, осуждает их все скопом, отдавая на расправу неумолимой логике радикального конструктивизма. С другой стороны, очевидно, что эксцентричная теория, в свою очередь, воз­можна лишь на базе оппозиций «эксцентричное/прямое» или «эксцентричное/ конвенциональное». Без этих или рав­ноценных дихотомий эксцентричная теория не имела бы никакой опоры, чтобы начать свою атаку против обще­принятой мудрости, и никаких позиций, с которых мож­но критиковать условные категории и переступать прави­ла. Без какого-то эпистемологически привилегированного различения, на основе которого формируется понятие экс­центричности, соответствующая теория была бы невозмож­на [3, XV—XIX]. Эта теория вынуждена оберегать «уни­версализм эксцентричности» и предпосылки, на которые он опирается (включая центральное теоретическое поло­жение категории сексуальности), от понятийного опусто­шения, производимого радикальным конструктивизмом. Короче говоря, эксцентричная теория проявляет пламен­ный энтузиазм, характеризуя на языке радикального кон­структивизма все позиции, кроме одной. И эта одна пози­ция, конечно, та, которую она занимает сама.

Переиначив остроту Шопенгауэра, скажем, что ради­кальный конструктивизм — это не такси, из которого каж­дый может выйти, когда заблагорассудится. Цена, кото­рую эксцентричная теория платит за свое освобождение из-под власти радикального конструктивизма, — непосле­довательность. Из-за этой внутренней непоследовательно­сти эксцентричная теория не в состоянии дать связный от­чет о самой себе. Как могут эксцентричные теоретики избе­жать противоречия самим себе? Только оставаясь верны­ми своим предпосылкам. Эксцентрики обязаны допускать, что бинарная оппозиция «эксцентричное/прямое» и поня­тие сексуальности — это просто социальные конструкты. То же самое верно для всех теоретических посылок экс­центричной теории, для понятий, используемых при по­строении этих посылок, и для критериев истинности и зна­чимости, на которых основаны и ее посылки и понятия. Если строго следовать конструктивной логике и приме­нять ее к самой эксцентричной теории, тогда проект такой теории предстанет всего лишь еще одним произволь­ным социальным изобретением. С логической точки зре­ния он имеет такой же непоследовательный теоретичес­кий статус как и все остальные позиции, отвергаемые эк­сцентриками. Результат? Эксцентричная теория оказыва­ется либо самопротиворечивой, либо рефлексивно само­убийственной.

Парадокс идентичности

Чтобы свергнуть гегемонию гетеросексуальной идентич­ности в модернистской нормативной системе сексуальнос­ти, представители эксцентричной теории используют ору­жие радикального конструктивизма и предпринимают гене­ральное наступление против самого понятия социальной идентичности. Следуя логике радикального конструктивиз­ма, они утверждают, что любая идентификация искусст­венна произвольна, непостоянна и самопротиворечива. Од­нако это мнимо универсальное развенчание понятия иден­тификации подрывает также идентичность самой эксцент­ричности и эксцентричного теоретика. Можно привести правдоподобные доводы в пользу того, что эксцентричная теория на ее теперешней программной и «прагматической» стадии служит, в основном, средством выделения, легити­мации и навязывания идентичности эксцентричного теоре­тика. Это предположение способно объяснить примечатель­ную склонность таких теоретиков к автобиографическим отступлениям и исповедальным примечаниям в их доста­точно компактных, в остальном, теоретических писаниях. Эти личные добавки, как правило, затрагивают темы «Что я такое и как я вступил на этот путь» или «Во что я верю и почему это так важно» (см.: [19, 179 п2; 13, 54—63; 18])*

* Сидман признается в своей приверженности к «постмодерну», «праг­матическим, оправдательным стратегиям, которые подчеркивают прак­тический и риторический характер социального дискурса», а также при­бегают к «генеалогиям, историческому деконструктивистскому анализу и социальным повествованиям местных рассказчиков», не задерживаясь ни для объяснений, зачем введены эти разнообразные элементы, ни для разбора их логической совместимости, по отдельности или в совокупнос­ти (см.: [18, 142 п58]). Если суть этого сидмановского исповедания веры в произнесении ритуальных заклинаний, по которым члены секты опозна­ют друг друга, тогда вопросы логической согласованности и совместимос­ти, необходимые при заявлении любой интеллектуально защитимой пози­ции, здесь, конечно, неуместны.

Но если всякая идентификация — это просто произволь­ный конструкт, почему мы должны всерьез воспринимать эксцентричную теорию и ее страдальцев?

На основании посылок самой эксцентричной теории, эксцентричный теоретик должен бы выглядеть как истори­чески контингентная, но очень свойственная концу XX в. разновидность экономически привилегированного и празд­ного интеллектуала, посвятившего себя профессионально­му самоутверждению, поискам безопасности и престижа. Из-за преходящего и переменчивого характера всякой чело­веческой идентификации эксцентричные теоретики исчез­нут, когда сойдут на нет удовлетворяющие их историчес­кие условия существования. Эксцентричный тезис о само­противоречивости идентичностей (нацеленный на изничто­жение конвенциональных половых идентичностей, осно­ванных на дихотомии «гетеросексуальное/гомосексуаль­ное») влечет даже более разрушительные последствия, чем названное выше. С таких позиций невозможно никакое по­следовательно проведенное понятие социальной идентич­ности, потому, что любое такое понятие будет противоре­чить самому себе. Этот тезис разрушает социальную иден­тичность эксцентричного и само понятие эксцентричности, на котором держится проект эксцентричной теории.

Парадокс трансгрессии

Главное критическое устремление эксцентричной тео­рии — трансгрессия как беспощадная война со всеми со­циологическими категориями. Этот принцип влечет само­разрушительные последствия для программы эксцентрич­ной теории. Атакуя все социологические категории, экс­центрическая теория неосторожно поражает и себя. По­добно теории Л. Троцкого о перманентной революции экс­центричная теория перманентного теоретического бунта самоубийственна в этой своей оргии многократного унич­тожения всего без разбора. Например, ее представители отрицают положение, согласно которому сексуальность не­обходимо организована вокруг дихотомии «гетеросексуаль­ное/гомосексуальное». Они даже бросают вызов «режиму» сексуальности. Обе атаки предпринимаются от имени «все­общей эксцентричности». Но она в эксцентричной теории имеет статус социологической категории — аксиоматической социологической категории par excellence. И, следова­тельно, «всеобщая эксцентричность» тоже становится жер­твой всеобщего разорения, которым грозит социологии принцип трансгрессии.

Эксцентричная теория пускается в критику социологи­ческих категорий, чтобы лишить силы господствующие сексуальные таксономии. Из-за универсальных претензий этой критики она распространяется и на эксцентричную теорию. Поэтому, если воспринимать эту теорию серьез­но, ее собственный принцип трансгрессии, дестабилизи­руя категории, обесценивает и саму теорию. В самом деле, если все социальные категории находятся в постоянном движении и не могут претендовать на общезначимость, то это же будет верным и для категорий, устанавливающих принцип трансгрессии. И опять эксцентричные теоретики поставлены здесь перед выбором между отречением от соб­ственных предпосылок или принятием их самоубийствен­ных следствий. Подобно философской доктрине радикаль­ного скептицизма, ставящей под сомнение все суждения, эксцентричная теория опровергает себя и тем самым не в состоянии породить никаких значимых критических по­следствий.