Язык как основа идентификации и этнический символ

Каждый феномен в культуре может приобретать характер символа этничности. У русских в качестве национального символа восстанавливается образ Георгия Победоносца, у армян - изображение Арарата, у северных ирландцев - вера, за которую они готовы отдать жизнь. Но чаще всего национальная идеология и чувства фокусируются на языке. Язык осознается как главный этноразличительный признак и этническая ценность.

Все этносоциологические исследования, проводившиеся и в союзных республиках СССР, и в республиках РСФСР, и затем РФ с целью изучения идентичности и культуры, фиксировали факт наибольшего значения именно языка как этнического идентификатора. По исследованиям 70-SO-x годов свыше 70-80% эстонцев, грузин, узбеков, молдаван идентифицировали себя по признаку языка'. У народов РСФСР, среди которых было распространено массовое двуязычие, язык как этнический идентификатор, по данным В.В. Пименова, Е.И. Клементьева, М.Г. Кумахова, имел меньшее значение, чем у народов других республик, тем не менее среди других параметров - происхождение, обычаи, черты характера и др. - он был все же на одном из первых мест*. (Ныне в Российской Федерации этот момент сохраняется.)

Русские как доминирующий народ в своей среде не так заметно по сравнению с другими народами выделяли язык в качестве объединяющего их признака (ответы на вопрос: <Что Вас роднит со своим народом?>). Были примеры, когда в Москве, например, на рубеже 80-90-х годов, по языку, как и по традиционной или профессиональной культуре, идентифицировало себя не больше четверти русских. А уже в 1994-1995 гг. в Татарстане, Туве, в Северной Осетии для русских язык выступал основным этническим идентификатором, и значение его отмечали от 50 до 70% в некоторых группах русских.

Интересное исследование провел М.Н. Губогло на основе анализа художественных произведений, опубликованных в журнале <Дружба народов> за 1955-1970 гг. Оказалось, что число упоминаний <родного языка> как этнического идентификатора с 1965 по 1966 г. увеличилось в 6 раз, а с 1969 по 1970 г. - в 9 раз. И это намного больше, чем число упоминаний всех других идентификаторов культуры*.

Роль языка именно как консолидирующего психологического фактора зафиксирована и в результатах переписей населения. Понятие <родной язык>, использовавшееся во Всесоюзных переписях, больше отражало не реальное языковое поведение, а именно представление о нем как языке <своей)> этнической общности, т.е. как элементе этнического самосознания. При этом данные о родном языке для абсолютного большинства национальностей оставались достаточно стабильными. Хотя какие-то изменения, конечно, были. Например, от переписи к переписи росло число евреев, которые в качестве родного языка называли <язык другой национальности> (практически русский). С 1959 по 1979 г. доля их возросла с 78,5 до 85,8%. Языковая ассимиляция имела место и у народов бывших автономных республик. У татар, например, доля лиц, признававших родным языком язык другой национальности, за тот же период выросла с 7,9 до 14,1%, у чувашей - с 9,2 до 19,3%, у коми - с 1 1,3 до 23,5%''.

Эти тенденции были восприняты наиболее остро и с началом перестройки интерпретировались интеллигенцией как национальный ущерб. В той ситуации язык выступал уже не просто как идентификатор, а как национальный символ.

О необходимости сохранения всех функций <родного языка> писали лидеры национальных движений в Эстонии, Литве, Латвии, на Украине, в Узбекистане, Молдове, Татарстане, Белоруссии, Кыргызстане, Якутии и Туве*.

Перечисленные примеры сокращения функций <родных языков> в общественной и производственной сфере, в сфере образования и даже семейного общения стимулировали представления о необходимости придания языкам титульных национальностей статуса государственных. И как только такие требования стали лозунгом национальных движений и появились реальные возможности законодательного закрепления статусов государственных языков, язык стал не просто этническим символом, а приобрел острое социальное и политическое значение.

Признание языка государственным - это не только поднятие его престижа, но и необходимость (требование) непременного знания его всеми, кто по характеру своей трудовой деятельности обязан владеть им: руководители государственных учреждений, работники медицины, прокуратуры, сферы обслуживания в районах и т.д.

Раньше знание русского языка открывало дополнительные возможности для титульных национальностей республик к социальному продвижению, теперь же для русских и других национальностей незнание языка титульной национальности стало тормозом в карьере. Таким образом, ценностный конфликт на почве языка (язык как одна из основных этнических ценностей не должен ущемляться) перерос в напряженность социальную.

К тому же ситуация складывалась так, что языковые требования формулировались в системе с какими-то другими (экологическое бедствие - геноцид народа, извращенные страницы истории - национальная несправедливость и т.п.). Статус языка ассоциировался уже со статусом народа, с его притязаниями на достоинство, равное партнерство в республиках РСФСР и на доминирование в союзных республиках СССР, ставших впоследствии независимыми.

В союзных республиках Законы о государственных языках были приняты до провозглашения Деклараций о независимости и имели ярко выраженный манифестирующий, политический характер движения к полному суверенитету. Ориентация на этническое доминирование звучала в них очень четко, и именно это стало стимулом к поляризации интересов этнических групп, к нарастанию межэтнической напряженности, а в ряде случаев и конфликтов.