Критическое к феноменологии очевидности

Из проведенных рассуждений становится ясно, что феноменология разума, ноэтика в отчетливом смысле слова, какая намеревается подвергнуть интуитивному исследованию не сознание вообще, но сознание разумное, безусловно и исключительно предполагает существование общей феноменологии. То обстоятельство, что тетическое сознание любого рода — в царстве позициональности[141]— подчиняется нормам, само есть феноменологический факт; нормы — это не что иное, как сущностные законы, сопрягающиеся с известными ноэтическими и ноэматическими взаимосвязями, какие надлежит строго анализировать и описывать по виду и форме их. Естественно, что при этом следует всемерно учитывать, в качестве негативной противоположности разума, и «неразумие» — точь-в-точь подобно тому, как феноменология очевидности обнимает собою также и феноменологию противоположного таковой, абсурдности.[142]Общее сущностное учение об очевидности со всеми ее анализами, относящимися к всеобщим сущностным различениям, составляет относительно малый, однако фундаментальный отдел феноменологии разума. При этом подтверждается все то, что было заявлено в начале нашей книги[143]против неверных интерпретаций очевидности — и проведенных по сю пору рассуждений вполне достаточно для совершенного усмотрения этого.

И на деле, очевидность — это вовсе не какой-то индекс сознания, привешенный к суждению (а обычно ведь об очевидности говорят лишь в связи с суждениями), какой, словно мистический глас из лучших миров обращается к нам, восклицая: «Вот — истина!» — так, как если бы такому гласу было бы что сказать нам, вольным умам, и как если бы ему не надо было подтверждать свои правовые полномочия. Разбирать скептические возражения и всякие сомнения старого типа нам уже сейчас не приходится, — их не преодолеть никакой теории индекса и никакой эмоциональной теории очевидности, — не мог бы какой-нибудь Дух лжи (картезианская фикция) или же роковое изменение течения дел в этом мире привести к тому, чтобы как раз любое ложное суждение наделялось таким индексом, таким чувством мыслительной необходимости, трансцендентного долженствования и если перейти к изучению самих относящихся сюда феноменов, притом в рамках феноменологической редукции, то начинаешь понимать, с полнейшей ясностью, что речь тут идет о своеобразном модусе полагания (стало быть, ничуть не о содержании, как-то привешенном к акту, ничуть о какой-то прибавке к нему), какой принадлежен к эйдетически определенному сущностному конституированию ноэмы (так, например, модус «изначальная усматриваемость» принадлежен к ноэматической устроенности «'первозданно' дающее сущностное созерцание»). Далее же начинаешь понимать, что сопряжение позициональных актов, не обладающих такой отмеченной конституцией, с теми, какие ею обладают, вновь регулируется сущностными законами; что, к примеру, есть нечто такое, как сознание «исполнения интенции» — оправдания и укрепления, сопрягаемых с тетическими характерами, — подобно тому как имеются и противоположные, соответствующие первым, характеры лишения прав, лишения крепости-силы. Начинаешь в дальнейшем понимать, что логические принципы требуют своего глубокого феноменологического прояснения и что, к примеру, закон противоречия возвращает нас к сущностным взаимосвязям, в каких происходит возможное подтверждение и возможное лишение силы (и, соответственно, разумное перечеркивание).[144]Вообще начинаешь достигать усмотрения того, что тут везде речь идет не о случайных фактах, а об эйдетических событиях, пребывающих в своей эйдетической взаимосвязи, и что, следовательно, все, что имеет место в эйдосе, функционирует как абсолютно непреодолимая норма для факта. В этой главе феноменологии начинаешь понимать также и то, что не всякое позициональное переживание (к примеру, любое случайное переживание суждения) может становится очевидным одним и тем же образом, а специально — что не каждое может становится очевидным непосредственно; далее же, что все способы разумного полагания, все типы непосредственной или опосредуемой очевидности коренятся в феноменологических взаимосвязях, в каких ноэтически-ноэматически расходятся фундаментально различные регионы предметов.

В особенности же важно систематически, согласно с феноменологической конституцией, изучать во всех областях как непрерывно-континуальные сведения в тождественность единения, так и синтетические отождествления. Если на первых порах ты познакомился с внутренним строением интенциональных переживаний в соответствии со всеми общими структурами, — а это первое, в чем тут есть нужда, — с параллелизмом таких структур, с наслоениями ноэмы, как-то: смысл, субъект смысла, тетические характеры, полнота, то теперь во всех синтетических единениях необходимо довести до полной ясности то, что в них не просто имеют место сочетания актов, но сочетание в единство одного акта, в особенности же — каким образом возможны отождествляющие единения, каким образом определимое X тут и там совпадает, как при этом ведут себя смысловые определения и их пустые места, т. е. здесь, их моменты неопределенности, равным же образом и то, каким образом достигают ясности и аналитического усмотрения ис-полненности, а тем самым и формы подтверждения, оправдания, движущегося поступательными шагами познания на низкой и на более высокой ступени сознания.

Но только эти и все параллельные штудии разума проводятся в «трансцендентальной», феноменологической установке. Ни одно суждение, какое тут выносится, не есть суждение естественное, такое, какое предполагало бы в качестве своего заднего плана тезис естественной действительности, даже и тогда, когда тут занимаются феноменологией сознания действительности, познания природы, созерцанием и усмотрением ценностей, сопрягаемыми с природой. Повсюду мы исследуем формосложения ноэс и ноэм, мы набрасываем систематическую и эйдетическую морфологию, повсюду выделяем сущностные необходимости и сущностные возможности — последние же как возможности необходимые, т. е. как формы единения совместимого, предписываемые изнутри сущности и ограничиваемые сущностными законами. «Предмет» же для нас повсюду и везде — рубрика для сущностных взаимосвязей сознания; он первым делом выступает как ноэматическое X, как смысловой субъект различных сущностных типов смыслов и предложений. Далее же «предмет» выступает в качестве рубрики «действительный предмет», а тогда служит рубрикой для известных эйдетически рассматриваемых взаимосвязей разума, в каких единое в них, по мере смысла, X получает свое сообразное с разумом полагание.

Точно такие же рубрики определенных, эйдетически ограничиваемых и подлежащих фиксации при изучении сущностей групп «телеологически» со-принадлежных образований сознания и выражения «возможный предмет», «вероятный», «сомнительный» и т. д. Взаимосвязи тут все снова и снова иные, подлежащие строгому описанию в своей инаковости, — так, к примеру, нетрудно усмотреть, что возможность так-то и так-то определяемого X подтверждается не просто первозданной данностью такого X в его смысловом составе, следовательно, обнаружением его действительности, но что могут взаимно усиливать друг друга и попросту репродуктивно фундируемые пред-чувствования, если они единогласно сливаются вместе, и точно так же что сомнительность подтверждается феноменами противоборствования различных педализированных созерцаний известной дескриптивной сложенности и т. д. Тем самым связываются те относящиеся к теории разума исследования, какие относятся к различению вещей, ценностей, практических предметностей, и те, какие изучают те сложения сознания, какие конституируются для выше названных. Так что феноменология действительно объемлет весь естественный мир и все те идеальные миры, какие она подвергает выключению; она объемлет их как «мировой смысл» — теми сущностными закономерностями, какие вообще соединяют между собой предметный смысл и ноэму — и замкнутую систему ноэс, специально же — теми относящимися к закону разума сущностными взаимосвязями, коррелятом которых служит «действительный предмет», какой, следовательно, со своей стороны представляет всякий раз соответствующий индекс для совершенно определенных систем телеологических единящихся образований сознания.