Гражданская компетентность, 1959—1974 гг.

(Данные международных сравнительных исследований, %)

Страна	Местная компетентность	Национальная компетентность
1959 г.	1974 г.	1959 г.	1974 г.
США
Великобритания
Германия

Источник: The Civic Culture Revisited /Ed. by Gabriel A. Almond and Sidney Verba. Newbury Park, 1989. P. 232

В США и Великобритании доля людей, ощущающих себя спо­собными что-либо сделать в случае принятия несправедливых ре­шений на местном и национальном уровнях, в 1959 г. была намно­го выше, чем в Германии. В 1974 г. в сравнении с 1959 г. удель­ный вес компетентных граждан в Германии существенно увели­чился (особенно на национальном уровне). Это еще раз подтверж­дает правомерность суждения о том, что вера в способность вли­ять на решения властей возникает у рядовых граждан по мере накопления опыта политического участия и, что немаловажно, — по мере укрепления демократических институтов. Любопытно, что в США доля людей, ощущающих себя неспособными оказывать вли­яние на решения властей, почти совпадает с долей людей, не ин­тересующихся политическими кампаниями [Актуальные проблемы современной зарубежной политической науки, 49].

Политическая компетентность, обусловленная высоким уровнем политического образования, способствуют более активному и эффективному участию граждан в политике. Несмотря на неизбеж­ный политический критицизм, свойственный образованным и ин­формированным гражданам, они чувствуют себя увереннее в от­ношениях с должностными лицами государства и лидерами партий и, как это ни странно, в большей степени признают их право на осуществление власти. Умение подбирать нужных руководителей госаппарата, а также работать с ними служит важнейшим призна­ком политической культуры населения стран с развитыми демо­кратическими институтами. Эти институты не только обеспечива­ют активным рядовым гражданам возможность влияния на прави­тельство и парламент, но и позволяют их своевременно сменять, поддерживая тем самым их соответствие национальным приорите­там, эффективность и легитимность.

Интегральным компонентом гражданской культуры населения индустриальных и постиндустриальных стран является его привер­женность демократии. Опросы «Евробарометра» [Eurobarometer, 37¾49] обнаружили в странах ЕС высокий уровень приверженнос­ти населения существующему устройству общества: только незна­чительная часть опрошенных ориентировалась на радикальное из­менение его организации с помощью революционных действий. Большинство же предпочитало постепенное его улучшение с по­мощью реформ (рис. 57).

Рис. 57. Базовые установки по отношению к обществу

Эти данные свидетельствуют о том, что высокий уровень граж­данской культуры формирует у населения высокую степень иден­тификации с демократическим устройством общества и ценностя­ми, на которых оно основано.

Рассмотрим ценности, на которые ориентируется население индустриальных и постиндустриальных стран. Ценности, как отме­чалось в гл. 6, — это общепринятые убеждения насчет целей, к ко­торым нужно стремиться. Демократические ценности были провоз­глашены более двухсот лет назад, в самом начале формирования современной системы политического представительства. К ним от­носятся свобода, равенство, справедливость и права человека. При изучении ценностей эти понятия обычно противопоставляются, т. е. респондентов просят определить, какое из двух понятий важнее (рис. 58).

Рис. 58. Удельный вес людей, согласных с суждением о том,

что «свобода важнее равенства»

(Данные Всемирного исследования ценностей, 1981¾1982 гг.)

Источник: Janda R., Berry J.-M., Goldman J. The Challenge of Democracy. Govern­ment in America. Princeton, 1989. P. 22.

Анализ этих данных позволяет сделать вывод о том, что подав­ляющее большинство населения США и Великобритании предпо­читало свободу равенству. Во Франции этот перевес не был таким однозначным. В остальных обследованных странах наблюдалась практически равнозначная ориентация и на свободу, и на равенство. Это значит, что в странах с наиболее высокой степенью развития основных компонентов гражданской культуры большинство населения отдает предпочтение свободе, позволяющей добиться личного успеха без поддержки государства. Там же, где эта культу­ра менее развита, население делится на две равные части, одна из которых предпочитает свободу, а другая — равенство. Среди этих стран, по крайней мере в Германии, по мнению исследователей, доминирует гражданская культура [Рукавишников, Халман и Эстер, 193] и существует стабильная система представительной де­мократии. На основе приведенных данных можно предположить, что наряду с либеральным вариантом гражданской культуры суще­ствуют либерально-эгалитарный ее вариант, который более подхо­дит для европейского континентального типа (согласно типологии Алмонда) политической системы. Этот вывод в определенной сте­пени подтверждается данными европейского исследования ценнос­тей, проведенного в 1990¾1991 гг. [Рукавишников, Халман и Эстер, 131], которые приводятся на рис. 59 и 60.

Мы видим, что в Германии выявлено больше сторонников либерального суждения («личные достижения») и меньше — эгали­тарного («равные доходы»). С учетом различия инструментария данные, приведенные на рис. 53 и 54 можно прокомментировать следующим образом. Конечно, социальное равенство не сводится к равенству доходов. Его можно понимать и в либеральном смысле — как равенство возможностей. В то же время следует при­знать, что в континентальной Европе равенству придается боль­шее значение, чем в США, и что гражданская культура здесь имеет эгалитарно-либеральный оттенок. Но главное то, что для выполнения одной из основных функций этой культуры (поддер­жание стабильности демократии) в европейских странах необходимы и свобода, и равенство (см. рис 60).

Рис. 59. Соотношение либеральных и эгалитаристских ориентаций

населения индустриальных и постиндустриальных стран

(данные приводятся выборочно)

Рис. 60. Соотношение либеральных и патерналистских ориентаций населения индустриальных и постиндустриальных стран

Анализ этих данных позволяет сделать вывод о том, что в странах с относительно высоким доходом на душу населения, больше тех, кто в решении своих проблем рассчитывает на себя, а в странах с относительно низким доходом больше тех, кто рас­считывает на государство. Тем не менее во всех этих странах су­ществуют условия для развития гражданской культуры и обеспе­чения стабильности системы представительной демократии. Со­гласно Липсету, такие условия возникают при доходе на душу на­селения 1910 долл./год и выше [Липсет 1993, 9]. Во всех странах ЕС этот доход намного выше [Рукавишников, Халман и Эстер С. 36—37]. Не последнюю роль в этом процесс играет европейская интеграция.

Обобщая сказанное, следует отметить, что, скорее всего, нет прямой зависимости между идеологическими расколами, существующими в развитых странах, и гражданской культурой. Привержен­цы либеральных, консервативных и социал-демократических цен­ностей могут быть приверженцами демократии, и они не раз дока­зывали это, находясь у власти. Вероятнее всего, эти инструмен­тальные ценности не оказывают доминирующего воздействия на гражданскую культуру и на нее в большей степени влияют терми­нальные ценности. Это предположение можно проверить с помо­щью данных всемирного исследования ценностей, которое прово­дится под руководством Р. Инглхарта, а также с помощью его тео­рии перехода от материалистической к постматериалистической детерминации социального действия в развитых странах [Inglehart 1977; Inglehart 1990; Value Change in Global Perspective...; Инглхарт 1997; Рукавишников, Халман и Эстер, 221, 233¾343].

На основе обобщения результатов многолетних (начиная с 1970 г.) исследований культуры индустриальных и постиндустри­альных стран, Р. Инглхарт пришел к выводу о том, что в этих странах произошли существенные изменения — «тихая револю­ция» (Silent Revolution) — в механизме ценностной детерминации социального действия. Суть этих изменений заключается в пере­ходе от преобладания «материалистических» ценностей к преоб­ладанию «постматериалистических». Инглхарт исходит из того, что уровень материального благосостояния, достигнутый в развитых индустриальных странах, постепенно изменяет целевые ценност­ные ориентации населения. «Хотя индивидуумы все еще ценят экономическую и физическую безопасность, они все больше при­дают значение удовлетворению потребности в свободе, самовыра­жении и улучшении качества своей жизни. Экономические потреб­ности и потребности безопасности, которые мы называем «матери­алистическими» целями, все еще сохраняют ценность, но они, больше не являются высшими приоритетами, возрастающая часть общества отдает более высокий приоритет «постматериалистичес­ким» целям» [Value Change in Global Perspective..., 9].

В исследовании ценностных изменений в качестве целевых ориентации наиболее часто использовались четыре альтернативы: «поддержание порядка в стране» и «борьба с ростом цен» («материалистические» цели), «предоставление людям больших возможностей высказываться по важным правительственным решениям» и, «защита свободы слова» («постматериалистические цели»). Каждый респондент должен был дважды выбрать наиболее важную цель; сначала из всех четырех, затем из трех оставшихся после первого выбора. «С учетом двойного выбора из четырех целей ... респон­денты, выбирающие «поддержание порядка» и «борьбу с ростом цен», классифицировались как материалисты, в то время как те, кто выбирает «предоставление людям больших возможностей вы­сказываться по важным правительственным решениям» и «защита свободы слова», классифицируются как постматериалисты. Остав­шиеся четыре комбинации, в каждую из которых входит по одно­му материалистическому и одному постматериалистическому отве­ту, классифицировались как «смешанные» [Там же, 10].

В исследовании ценностей применялся также набор из 12 аль­тернатив, в котором к четырем перечисленным были добавлены: «достижение высокого уровня экономического развития», «ста­бильная экономика», «обеспечение безопасности страны», «борьба с преступностью», «построение менее обезличенного общества и более гуманного общества», «построение общества, в котором идеи ценятся больше денег», «забота о красоте городов», «предо­ставление людям больших возможностей влиять на принятие ре­шений по месту работы и жительства». Однако для выявления гло­бальных ценностных изменений было избрано четырехальтернативное измерение, поскольку оно использовалось в первых опро­сах [Value Change in Global Perspective..., 10].

Рассмотрим результаты анализа этих изменений в связи с темой данной главы. Для лучшего восприятия статистических данных мы отберем только часть из ежегодных опросов по тем странам, кото­рые рассматривались ранее (рис. 61).

Рис. 61. Распределение материалистических/постматериалистических

ценностей в западноевропейских странах, %

Условные обозначения: ПЦ — постматериалистические ценности;

СЦ — смешанные ценности; МЦ — материалистические ценности.

Источник: Value Change in Global Peispective. P. 13¾14.

Эти графики расположены слева направо по мере уменьшения доли респондентов, ориентирующихся на постматериалистические ценности в 1993 г. Больше всего их было в Дании, меньше всего — в Италии. Если сравнить эту последовательность с уров­нем дохода на душу населения в соответствующих странах, то вы­яснится, что постматериалистов больше там, где выше материаль­ное благосостояние. Исключение составляет лишь Германия, в которой в 1988 г. доля постматериалистов была выше, чем в Дании (25 и 17% соответственно), а после 1989 г. (объединение Герма­нии) стала уменьшаться и в 1993 г. составила 12% опрошенных [Value Change in Global Perspective..., 13¾14]. В то же время следу­ет отметить, что в Германии, как и в Дании, в 1993 г. произошло увеличение доли людей со смешанной ориентацией, без сущест­венного изменения доли сторонников материалистической ориен­тации. В других странах (за исключением Италии) доля постмате­риалистов увеличилась в основном за счет уменьшения доли ма­териалистов, поскольку удельный вес респондентов со смешанной ориентацией существенно не изменился. Дания, население которой превосходило население других стран Европы по уровню интереса к политике и удовлетворенности демократией, превосходит его и по уровню постматериализма. А главное то, что здесь (как и в Голландии) постматериалистов больше, чем материалистов (в других странах наоборот). Интересно, что в этой стране меньше, чем в других странах, людей, готовых к насильственным действи­ям в случае нарушения их прав (см. рис. 54).

Следует обратить внимание на то, что оба используемых в исследовании ценностей признака постматериализма (влияние на ре­шения правительства и защита свободы слова) являются одновременно признаками гражданской культуры. Они входят в состав таких ее компонентов, как потенциальная политическая включен­ность и приверженность демократическим ценностям. Поэтому увеличение приверженцев постматериалистической ориентации можно рассматривать как увеличение удельного веса носителей гражданской культуры.

Особого внимания заслуживает преобладание людей со смешан­ной ориентацией во всех перечисленных выше странах. За 20 лет их доля или не изменилась, или увеличилась. Важные данные по этой группе населения получены Европейской группой по изуче­нию ценностей (Europian Value Study Group, сокращенно EVS), в руководство которой входили голландские социологи Лук Халман и Питер Эстер [Рукавишников, Халман и Эстер, 238]. В исследо­ваниях этой группы выделялись две разновидности материалистов и постматериалистов: чистые и смешанные. У смешанных постматериалистов первый ценностный выбор был постматериалистическим, а второй — материалистическим, т.е. перевес был на стороне постматериалистических ценностей. Если суммировать доли чистых и смешанных постматериалистов в каждой стране ЕС и США, то окажется, что их удельный вес в 1990 г. составлял: 66% — в Нидерландах, 54% — в США, 53% — в Германии, 49% — в Великобритании и Франции, 47% — в Италии и Испании. Это существенно увеличивает постматериалистический потенциал населения обследованных стран.

Особого внимания заслуживает такой важный индикатор постматериалистической ориентации, как уровень межличностного доверия. «Высокие значения показателя уровня межличностного доверия интерпретируются как свидетельство высокой степени укорененности ценностей демократии в обществе» [Рукавишников, Халман, Эстер, Рукавишникова, 77—78]. По данным опросов EVS [Там же, 153], в 1990 г. существовало следующее распределение стран по уровню этого показателя (рис. 62)

В целом это распределение согласуется с рассмотренными ранее вариантами распределений значений основных показателей граж­данской культуры, за исключением Франции. В других случаях она опережала Италию и Испанию. С другой стороны, относительно высокие значения этого показателя в Италии и Испании (сопоста­вимые с Германией) в определенном смысле объясняют устойчи­вость ориентации населения этих стран на демократические цен­ности. Особенно это важно для Испании, которая еще в 1977 г. была под властью диктаторов.

Наиболее значительные результаты получены в отношении Рос­сии. Как уже отмечалось, эта группа обнаружила, что уровень межличностного доверия (54% в 1993 г. и 57% в 1996 г.) в нашей стране был выше, чем в США и других европейских странах, за исключением Дании, Норвегии и Швеции [Рукавишников, Халман и Эстер, 153]. Важно, что этот результат был воспроизведен в ходе всероссийских опросов, проведенных социологами отдела со­циальной динамики ИСПИ РАН в 1993, 1994 и 1996 г. [Там же]. В этом плане Россия не уступает странам с высоким уровнем национального дохода на душу населения, стабильными демократическими институтами и укоренившимися демократическими ценностями. Не менее важно и то, что «высокий общенациональный показатель уровня межличностного доверия в России обусловлен взглядами большинства людей среднего возраста и пожилых людей» [Там же, 155].

Рис. 62. Межличностное доверие в индустриальных и постиндустриальных странах (доля согласных с

суждением о том, что большинству людей можно доверять)

Как известно, межличностное доверие рассматривается многими социологами и политологами «как косвенное свидетельство наличия высокой степени поддержки ценностей демократии в обще­стве» [Там же, 154], как показатель «предрасположенности и го­товности россиян к восприятию ценностей постматериализма и де­мократии во всем объеме» [Рукавишников, Халман, Эстер, Рука­вишникова, 80]. В таком случае получается, что среднее и старшее поколения россиян на основе культурной традиции в большей степени, чем молодое, ориентируются на демократические ценности. Но, как показывают результаты выборов, молодое поколение на основе своего социального положения больше ориентируется на партии, пропагандирующие демократические ценности. Отсюда можно сделать вывод о наличии необходимых социально-демографических и культурных предпосылок и благоприятных перспектив для формирования демократической системы власти и граждан­ской культуры в России.

12.3. Особенности и перспективы развития политической культуры современной России

Обобщая результаты зарубежных и отечественных исследова­ний, А.В. Андреенкова пишет, что «новая ценностная плоскость политики — материализм/постматериализм — пока еще не сфор­мировалась в России, так как на повестке дня стоят сугубо мате­риалистические вопросы личной и экономической безопасности и экономического роста». В то же время она отмечает, что послевоенные поколения и более образованные группы населения ори­ентируются, преимущественно на постматериалистические ценнос­ти, и что в будущем эти ценности могут стать значимым факто­ром политической стратификации [Андреенкова А. Б. Политическая стратификация современного российского общества. М., 1998. С. 19]. Этот вывод подтверждает предположение о том, что более младшие когорты российских граждан выбирают постматериалис­тические ценности на основе своего социального статуса (более образованные), в то время как старшие делают тот же выбор на основе традиционного преобладания коммуникативной компоненты в российской национальной культуре, для которой установление и сохранение взаимопонимания и хороших отношений с людьми были одними из главных ценностей.

На этом можно закончить изложение вопроса о предпосылках; формирования гражданской культуры в России и приступить к анализу реального проявления ее основных признаков в массовом политическом сознании и поведении населения.

В вышеупомянутом всероссийском опросе ЦЕССИ (май 1996г.) было выявлено следующее распределение ответов на вопрос: «Насколько вы интересуетесь политикой?» (рис. 63).

Рис. 63. Интерес к политике

Источник: Представительная демократия и электорально-правовая культура / Под ред. Ю. А. Веденеева, В.В. Смирнова. М., 1997. С. 135.

Сравнение этих данных с результатами опросов «Евробарометра» (см. рис. 51) позволяет сделать вывод о том, что уровень инте­реса к политике в России не очень сильно отличается от среднеевропейского: доля испытывающих большой и достаточный интерес к политике в России составляла в 1996 г. 41%, а в среднем по странам ЕС в 1994 г. — 45%. Доля тех, кто мало (не очень) ин­тересовался политикой, составила 40 и 37% соответственно, удель­ный вес совсем не интересующихся политической жизнью был одинаковым — 18%. Если учесть, что данные ЦЕССИ заслуживают абсолютного доверия, то придется признать необоснованными ут­верждения о низком уровне интереса к политике в России. Разу­меется, население России уступает по этому показателю населению Дании и Великобритании, но нисколько не отстает от населения Германии (41 и 42% соответственно).

На графике видно, что значительные показатели повышенного интереса к политике наблюдаются у средних возрастных групп, у младших и старших возрастных групп они ниже (следует обратить внимание на два «пика» по альтернативе «совсем не интересуюсь»: 44% в группе 18—19 лет и 26% в группе 60 лет и более). Разуме­ется, есть и другие данные, которые отличаются от приведенных выше. Так, согласно ноябрьскому 1994 г. всероссийскому опросу ВЦИОМ, в «очень большой» и «большой» степени политикой ин­тересовались 9% опрошенных, в «средней степени» — 28%, в «малой степени» — 35%, «совсем не интересовались» — 28% [Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1995. № 2. С. 10]. Эти данные ниже среднеевропейских и соответствуют тому уровню интереса, который зарегистрирован в 1994 г. в Испании. Правда, разница в 4% может находиться в пре­делах погрешности измерения (с учетом различия альтернатив от­вета на вопрос). Сопоставление данных всероссийских исследований ЦЕССИ по вопросу о готовности участвовать в различных акциях протеста с аналогичными данными международных опросов, позволяет сде­лать вывод о том, что по этому показателю население России ус­тупало (в 1999 г.) населению стран ЕС и США по всем видам акций, за исключением обращений (рис. 64).

Рис. 64. Готовность к протесту в России, странах ЕС и США

Источники: Россия в поисках стратегии: общество и власть. М., 2000. С. 186; Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изме­нения. М., 1998. С. 180.

На графике наблюдается снижение активности населения Рос­сии в 1999 г. в сравнении с предыдущими годами по всем видам протеста, за исключением захвата зданий (10% в 1991 г. и 12% в 1999 г.). Многие аналитики считают парадоксальным тот факт, что на фоне намного более низкой, в сравнении со странами ЕС и США, удовлетворенности жизнью, в целом население России в меньшей степени готово к протесту в защиту своих интересов, чем население этих стран.

На графике видно, что в 1991 г. уровень потенциальной протестной активности населения России был почти таким же, как в странах ЕС, однако затем он резко снизился. Это объясняется не только слабой укорененностью элементов гражданской культуры в сознании и поведении людей, но и недостаточным развитием де­мократических институтов. Отсюда разочарование в способности отстаивать свои интересы и гражданские права и влиять с помо­щью различных акций на решения властей. Второй причиной сни­жения готовности к протесту служит установка населения России на неполитические способы решения своих проблем. Так, 54,9% опрошенных в марте 1999 г. социологами РНИСиНП представите­лей российского среднего класса ответили, что в случае значитель­ного ухудшения условий жизни будут искать дополнительные зара­ботки и только 3% собирались участвовать в митингах, демонстра­циях и голодовках [Средний класс в современном российском об­ществе, 211]. Подобный отказ от традиционных способов защиты интересов сопровождается наличием довольно большого числа экстремистски настроенных граждан. Так, например, заявили, что могут взяться за оружие 5,7% среднего класса [Там же] и 15% представителей всех слоев населения, опрошенных в декабре 1998 г. социологами ИСПИ РАН [Россия: преодоление националь­ной катастрофы. М., 1999. С. 198].

Правда, наряду с подобного рода негативными данными есть и позитивные. Они касаются показателей субъективной политичес­кой компетентности и политической включенности населения Рос­сии. Электоральная статистика и опросы свидетельствуют о том, что россияне в основном рассчитывают влиять на решение своих проблем с помощью выборов и личных связей. Последняя форма унаследована от прошлого и постепенно уступает место другим формам. Выборы же прочно вошли в арсенал способов политичес­кого влияния. В качестве подтверждения этого вывода можно при­вести данные всероссийского опроса ЦЕССИ, проведенного в мае 1996 г. по результатам ответа на вопрос: «Могут ли люди, по ваше­му мнению, действительно изменить что-либо в жизни страны, участвуя в голосовании, или это невозможно?» (табл. 32).

Таблица 32