Красноречие республиканского Рима 4 страница

Цезарь изо всех сил стремится сохранить в своем политическом имидже черты, которыми он наделил Цезаря — проконсула Галлии, героя "Commentarii de bello Calico" ("Записок о галльской вой­не"), но это удается ему лишь в редких случаях, например, при создании облика Цезаря-полководца, победителя в Фарсальском сражении (III, 72—78, 89, 94 и проч.). Гораздо убедительнее выгля­дят в этой книге образы развенчанных противников Цезаря — оли­гархов, паразитирующих у кормила власти и погрязших в различ­ных пороках. Противники Цезаря действуют незаконно, угрожая при голосовании сенаторам войсками (I, 2—3), они разрушают ста­ринные традиции и ритуалы, покушаются на храмовые святыни, чтобы на похищенные ценности вербовать войска против Цезаря (I, 6), они кипят личной ненавистью к Цезарю и завистью к его славе. "Катон... действовал против Цезаря по старинной вражде и огор­ченный безуспешным исканием почестей" (I, 4). "Помпеи, увлечен­ный врагами Цезаря, не хотел, чтобы кто-нибудь мог равняться с ним властью, и решительно отверг дружбу Цезаря, пристав к быв­шим их общим врагам, недружбу которых Цезарь нажил большею частью во время сближения своего с Помпеем" (I, 4). Консул Лентул, "не щадивший ругательств", "отъявленный должник, в надежде на взятки союзных царей сам хвалился, что будет вторым Суллою и захватит верховную власть в свои руки" (I, 4). Сципион за некото­рые поражения, понесенные им у Амана, провозгласивший себя императором" (ирония — Ш, 31) — все они стремятся погубить Цезаря. Отметим, что, обличая политических противников, Цезарь старается придерживаться достоверности, иногда прибегает к иро­нии, но никогда не перегибает палку, увлекшись, как это бывает с Цицероном, мифологическими и историческими параллелями или пафосом "погоса", переходящим в инвективу с ее неполитической лексикой и площадными издевками. Легко заметить, что большин­ство обвинений есть обвинения морального характера — те, кото­рые труднее всего опровергнуть.

В обеих книгах "Записок" Цезарь создает особый стиль полити­ческой публицистики, избегающий просторечий, оскорбительного тона и не всем понятных, красочных выражений (архаизмов, неоло­гизмов, сложных поэтических тропов, пышности, вычурности и ри­торических приемов, бросающихся в глаза своей искусственно­стью). Его повествование — образец простоты, ясности и убеди­тельности. Как подсчитали ученые, "в "Записках о Галльской войне" повторяющихся слов 1200—1300; к ним следует прибавить 614 слов, употребленных два-три раза, и 788 слов, употребленных всего один раз. Конструкция предложений, умелое деление периодов на составные части, выделение главной мысли в каждом периоде и внутренняя упорядоченность и стройность характерны для языка и стиля Цезаря"⁹.

Поскольку публицистика Цезаря претендует на объективность, автор предпочитает вести повествование от третьего лица и избега­ет прямых речей. Это, впрочем, не значит, что он недостаточно владеет традиционным античным красноречием. В речи Критогната ("Записки о Галльской войне", VII, 77) Цезарь обнаруживает высо­кое мастерство в искусстве этопеи, создавая образ сурового и не­преклонного галла. Не менее блестящим психологом обнаруживает себя автор в речи Куриона ("Записки о гражданской войне", II, 32), воссоздающей характер молодого и самоуверенного римлянина.

Основным принципам повествования в цезарианской прозе пы­таются следовать и его "продолжатели", авторы "Записок об Алек­сандрийской и Африканской войне" (предположительно Гирций и неизвестные авторы, особенно в случае с авторством "Записок об Испанской войне"). Однако они обладают меньшим талантом и по­литическим опытом, что сказывается на художественном уровне их творений.

Литературная деятельность Цезаря сыграла значительную роль в его политической карьере. Несмотря на скептицизм знатоков, среди которых был соратник Цезаря Азиний Поллион, считавший, по сло­вам Светония, что "Записки..." "...написаны без должной тщательности и заботы об истине...."¹⁰, общественное мнение перешло на сторону Цезаря. Его диктатура была узаконена, он отпраздновал четыре триумфа и готовился к парфянской войне, когда его настиг­ли кинжалы заговорщиков. Убийцами Цезаря стали рафинирован­ные отпрыски сенаторских родов, люди, фанатично защищавшие древние свободы и не подверженные политической демагогии Цеза­ря в силу способности к аналитическому мышлению. Но убийство в мартовские иды было лишь дворцовым переворотом, вызвавшим ужасное возмущение римского плебса. Вот как описывает Плутарх развитие событий после смерти Цезаря: "На следующий день заго­ворщики во главе с Брутом вышли на форум и произнесли речи к народу. Народ слушал ораторов, не выражая ни неудовольствия, ни одобрения, и полным безмолвием показывал, что жалеет Цезаря, но чтит Брута... После вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он оставил каждому римлянину значительный подарок. Видя, как его труп, обезображенный ударами, несут через форум, толпы наро­да не сохранили спокойствия и порядка; они нагромоздили вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с форума, подожгли все это и таким образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив горящие головни, бросились поджигать дома убийц Цезаря; другие побежали по всему городу в поисках заговорщиков, стараясь схватить их, чтобы разорвать на месте..." (Plut., Caes., 67—68). Сторонники це­заризма в конце концов одержали полную политическую победу.

Победными оказались не только политические, но и стилистиче­ские идеи Цезаря. Его простой, ясный и изящный стиль — аттицизм,напоминавший Лисия и ранних аттических политических ораторов, завоевывал себе в Риме все больше сторонников. К нему склонялись и убийца Цезаря Брут, и поэт и оратор Лициний Кальв, и Марк Калидий, Квинт Корнифиций, Азиний Поллион, по большей части цезарианцы, и позднейшие историографы: Саллюстий, Веллей Патеркул, Николай Дамасский, вплоть до пропи­танного драматизмом повествования Тацита.

Что касается политического облика Цезаря, то он стал образцом для подражания всех позднейших апологетов единовластия, вплоть до Наполеона и Муссолини. При Наполеоне сочинения Цезаря стали образцом школьной латыни, первоначально благодаря политической тенденции. Позднее это чтение привилось благодаря правиль­ному и точному языку, сравнительно скромному словарному составу и занимательному рассказу.

Аттицизм на римской почве был несомненным заимствованием из греческой ученой моды, доступной лишь узкому кругу ценителей. В дни молодости Цицерона эта новинка казалась эстетической при­хотью нескольких образованных греков Дионисия Галикарнасского и Цецилия Калактинского, чьи изыски предназначались узкому кру­гу знатоков и ценителей. Тот же Цицерон утверждал, что оратор должен рассчитывать в своих выступлениях не на знатоков и фило­софов, а на обольщение толпы. Если он не хочет или не может ув­лечь толпу, он — не настоящий оратор, как бы ни ценили его уче­ные критики: истинное красноречие — всегда только то, которое одинаково нравится и народу и знатокам (Ог., 183—200). Эта пози­ция Цицерона была точкой зрения республиканца, привыкшего, что все государственные решения принимаются на форуме. Новый век диктатуры и власти избранных отличался презрением к вкусам и страстям толпы; стиль Цицерона кажется аттицистам напыщенным, расплывчатым и многословным, ритм изломанным и развинченным, многочисленные усилия оратора, направленные на восприятие не­внимательного слушателя, постоянно отвлекаемого от сути говори­мого, — излишеством и дурным тоном.

Как пишет М.Л. Гаспаров, "аттицизм в красноречии также был одной из форм протеста против современности. Вовсе отстраниться от политической жизни молодые римляне не могли, да, пожалуй, и не хотели; но снисходить в своих речах до угождения вкусам толпы было ниже их достоинства (если не говорить о таких ораторах, как Целий или Курион, в своем презрении к вырождавшейся республи­ке доходивших до крайнего политического авантюризма). Пышная выразительность гортензиевского или цицероновского слога им пре­тила. Они обращались не к чувствам слушателей, а к их разуму, вместо полноты и силы искали простоты и краткости. К этому их толкала и философия, которую они исповедовали: стоицизм с его культом логики и отрицанием страстей и эпикурейство, осуждавшее всякую заботу о художественности речи"¹¹.

В трактатах "Брут" и позднее "Оратор" Цицерон титанически бо­ролся с язвой аттицизма на Римском форуме. Строго говоря, атти­цизм вообще не мог быть воспроизведен в латинской традиции, по­скольку греки в своей рафинированной учености обращались к классическим греческим образцам трехвековой давности (Лисию, Фукидиду, Демосфену). Латиняне такой традиции не имели, по­скольку три века назад латинского красноречия не было вовсе, а если в своей утонченности, иронизирует Цицерон, они стремятся быть последовательными, то новым римским стилистам следует подражать Катону (Ог., 63—70). Однако молодых римлян в учении аттицистов пленяла совсем не верность традиции. "Им нравился бо­лее всего самый дух учености, труднодоступного искусства, умст­венного аристократизма, проникавший реставраторские изыскания греческих риторов. Это было поколение, вступившее в политиче­скую жизнь Рима уже после того, как террор Мария и Суллы обор­вал преемственность древних республиканских традиций; заветы Сципиона, Сцеволы и Красса для них уже не существовали, а на агонию республики они смотрели не с болью, как Цицерон, а с вы­сокомерным равнодушием. От политических дрязг они уходили в личную жизнь, в искусство и в науку; чем меньше общего имели их занятия с интересами форума, тем дороже им были эти занятия"¹².

Опытный политик Цицерон понимал опасность этой "эгоисти­ческой" тенденции красноречия для судеб республики. В трактате "Оратор" при классификации трех стилей он выделяет и в простом и в высоком стиле два вида: один естественный, грубый и неотде­ланный, другой искусственный, рассчитанный и закругленный. Красноречие римских аттицистов Цицерон относит к низшему виду, красноречие из греческих образцов — к высшему виду. Простота Лисия и Фукидида была результатом продуманного и тонкого ис­кусства, а простота римских подражателей — результат недомыс­лия и невежества (Or., 20, 75—90).

Несчастьем Цицерона в его республиканских убеждениях было то, что, увлеченный воспеванием роли практического оратора, он не создал собственной школы и не подготовил смены своих единомыш­ленников на Римском форуме. Имея бесчисленное множество уче­ников и подражателей в последующие века европейской культуры, он не смог внушить идеи о необходимости красноречия публичного, то есть увлекающего толпу, даже своему ближайшему другу Марку Юнию Бруту. В кульминационной для римской истории схватке с Антонием на форуме Брут сохранял стоическое спокойствие и ат­тический стиль красноречия, усвоенный не без участия только что поверженного Цезаря. Но тонкий знаток психологии толпы Гай Це­зарь воспользовался изящным аттическим стилем для создания письменного отчета о своей деятельности. Размеры "Записок...", тип неторопливого усвоения в процессе чтения позволяли постепенно внедрить в сознание читающего необходимые автору идеи. Постав­ленный лицом к лицу с римскими плебеями Марк Брут находился в совершенно иной ситуации, которую мог выиграть скорее оратор цицероновского типа... О речи, произнесенной Брутом после убийства Цезаря, Цицерон в письме к другу отзывается так: "Речь напи­сана очень изящно и по мысли, и по выражению — ничто не может быть выше. Однако, если бы я излагал этот предмет, то писал бы с большим жаром... В том стиле, которого держится наш Брут, и в том роде красноречия, который он считает наилучшим, он достиг в этой речи непревзойденного изящества; однако я следовал по дру­гому пути, правильно ли это или неправильно..." (Ad Att., XV, 1, А, 2). Правоту Цицерона в этом споре доказала римская история.

¹ См.: Утченко С.Л. Цицерон и его время. М., 1973. С. 269.
² См.: Соболевский С.//.Галлы и Галлия до времени Юлия Цезаря // Гай Юлий Цезарь. Записки о войне с галлами. М., 1946—1947. С. 23.
³ См.: Bell.Gall., I, 40; VI, 35, 42 и прочие. Необыкновенное "везение" Цеза­ря, подчеркиваемое им на протяжении всех "Записок", работало на понятную римлянам сверхзадачу. Эта была целая концепция жизни, восходившая к прак­тике диктатора Луция Корнелия Суллы, который постоянно подчеркивал свое счастье, везение вразрез со старой этикой virtutes — добродетелей. По этой концепции не обветшалые добродетели, а именно поддержка богов обеспечивают выдающееся место в обществе. Подр.см.: Утченко С.Л. Древний Рим. Со­бытия. Люди. Идеи. М., 1969. С. 47—48.
⁴ Факты, свидетельствующие о мужестве Цезаря на поле брани, приводят и позднейшие историки: Plut., Caes., 18, 20, 56; Suet., Jul., 36; Cass.Dio, 43, 87; App., b.c., II, 104.
⁵ Bell.Gall, II, 27; VII, 25.
⁶ Там же. II, 28. Преувеличение. См. комментарии М.М. Покровского в кн.: За­писки Юлия Цезаря и его продолжателей о Галльской войне, о гражданской войне, об Александрийской войне, об Африканской войне. 2-е изд. М., 1962. С. 349.
⁷ В Древнем Риме "...милосердие всегда считалось одной из отличительных черт, достойных правителя" (Штаерман ЕМ. SHA как исторический источник // ВДИ. 1957. № 1. С. 235).
⁸ Об искажении Цезарем правды в угоду политической тенденции см. рабо­ты: Jachmann G. Caesartext und Caeserinterpolation. — Rh. Mus., 89 (1940). S. 161; Balsdon J.P. The Veracity of Caesar.— Greece and Romt, IV (1957). № 1. P. 19.
⁹ Дератани Н.Ф. и др. История римской литературы. С. 171.
¹⁰ "...многое, что делали другие, Цезарь напрасно принимал на веру, и мно­гое, что делал он сам, он умышленно или по забывчивости изображает пре­вратно; впрочем, Полной полагает, что он переделал бы их и исправил" (Suet., Jul., 56— 4).
¹¹ Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 48.
¹² Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 48.

Рождение газеты

В годы расцвета греческой демократии и в последующем существовании эллинского мира не было и намека на периодическую печать. Правда, уже при Исократе, как отме­чалось выше, появились энкомий и памфлет — формы письменной публицистики, выполняющие свою идеологическую и агитационную роль. Насколько действенными были подобные политические брошюры (например "Панегирик" Исократа), трудно судить, так как древние со­храняли записи речей как образцы ораторского искусства, несущие в себе прежде всего эстетическое наслаждение, а предпочтение всегда отдавали живому слову. В классической филологии XIX в. стало об­щим местом рассуждение о "южном типе" эллинской цивилизации, ба­зировавшейся обыкновенно под открытым небом на площади, когда любая информация с легкостью передавалась из уст в уста, без посред­ства письменности¹. Этому способствовали и довольно незначительные размеры полисов — греческих городов-государств, самые обширные из которых едва достигали 30—50 тыс. человек. Даже более расчетливый и регламентированный в правовом отношении римский мир вплоть до последних десятилетий существования республики не нуждался в офи­циальных способах распространения информации, опираясь, с одной стороны, на традиционный для греков ораторский стиль политической борьбы в сенате и на форуме и, с другой — на известный способ со­общений с помощью глашатаев, а позднее надписей (inscriptions) и афиш.

Количество древних надписей римской эпохи, сохранившихся до наших дней, поражает воображение, ибо каждый из более чем 120 000 образцов, собранных новейшими историками в книге "Corpus inscriptiorium latinarur", достигает возраста двух тысячеле­тий! Среди них официальные документы, постановления сената и законы, памятные даты и... объявление вдовы, желающей продать дом, афиши группы гимнастов, рекламные предложения услуг аст­рологов и врачей...

В зависимости от важности сообщения и материального достатка заказчика надписи делались на мраморе, меди, досках, беленых сте­нах... Одна из таких стен — знаменитая Regia — на доме, где жил верховный понтифик, сыграла значительную роль в римской исто­рии. На этой стене помещалась специальная доска album, откры­вавшаяся именами консулов и судей, на которую по приказу офи­циальных властей вносились краткие записи о наиболее значитель­ных событиях, происходивших в Риме и провинциях. Позднее, по окончании года, доски стали переносить в хранилище — архив, от­куда и началась писаная история римского государства. Не случай­но все историки, пользовавшиеся Annales maximi (Великими лето­писями), начинали свое повествование о каком-либо годе словами: "В Консульство такого-то и такого-то..."

Главную роль в распространении информации играла, разумеет­ся, Fama — богиня Молва со ста глазами и ста ушами. О ней упо­минали греки Гомер и Софокл, Вергилий же утверждал, что днем она держится на вершинах зданий, чтобы все видеть, а ночью про­бегает по небу, дабы все рассказать. Молва никогда не дремлет и разглашает равно как ложь, так и истину.

Перечисленные способы распространения информации вполне устраивали тех, кто постоянно находился в Городе, но по многим делам известные политики и государственные деятели вынуждены были отбывать в далекие провинции, и тогда в ход пускались пись­ма. Как утверждает французский ученый Гастон Буассье, "...в то время люди, занимавшиеся политической деятельностью, нуждались в частной переписке гораздо более, чем теперь. Проконсул, уезжая из Рима для управления какой-либо отдаленной провинцией, пре­красно понимал, что он тем самым совершенно удаляется от поли­тической жизни. Для людей, привыкших к волнениям политических дел, к партийным заботам или, как они выражались, к постоянной толчее на форуме, было большим лишением покинуть на несколько лет Рим для тех бесконечно далеких стран, куда не достигал ника­кой шум общественной римской жизни"². Тоска по Риму, трога­тельные жалобы и печальные воспоминания о Вечном городе на­полняют и письма Цицерона, и Понтийские элегии Овидия.

Для того чтобы не отрываться от событий римской жизни, вдыхать воздух римских мостовых, состоятельные люди нередко нанимали подобие репортеров, так называемых operarii (т.е. просто "ремеслен­ников", людей образованных, но без определенных занятий, декласси­рованных). Многие из них были греками, ищущими интеллектуальных заработков в латинской столице. Compilatio — похититель, плагиатор — так шутливо называл их Цицерон. В обязанности этих людей входила беготня по городу и собирание любой информации о происшествиях, скандалах, несчастных случаях и тому подобных собы­тиях. Они не упускали случая описать в донесениях патрону различ­ные театральные истории, сообщали об освистанных актерах, о побеж­денных гладиаторах, подробно описывали богатые похоронные процес­сии и вообще делились всякого рода слухами и сплетнями, особенно всеми скандальными случаями, о которых им удалось узнать. Вот такие сведения получал знаменитый Цицерон от своих корреспондентов из среды "голодных греков", завербованных специально для проконсула его другом Марком Целлием Руфом (Cic., Epist. ad fam., II, 8; VIII, 1). Вся эта болтовня была занимательной, но малоинформативной, по­скольку "греков" не пускали в знатные дома и они были далеки от лю­дей, осуществлявших управление государством, хотя опытный политик по самым незначительным происшествиям мог уловить настроения римского народа.

Другую группу корреспондентов составляли лица более осведомленные в глубинных течениях римской политики — друзья и близ­кие, люди из сенаторского сословия. Они были вхожи к первым ли­цам государства и часто посвящались в тайны римской политики. Особо ценились письма людей мыслящих, аналитиков, способных представить целостную картину происходящего, обладающих юмо­ром и хорошим литературным стилем. К таким корреспондентам принадлежал и сам Цицерон, чьи частные письма еще при его жиз­ни стали достоянием публики усилиями друга и издателя Аттика. Современник великого оратора историк Корнелий Непот говорил, что тому, кто прочтет эти письма, нет надобности в каком-либо другом историческом сочинении этого времени, ибо события описы­ваемой эпохи изображены в них с потрясающей живостью, точно­стью и непередаваемым духом борьбы (Corn.Nepos., Att., 16). По­ныне эпистолы Цицерона сохраняют значение памятника истори­ческой и поэтической мысли.

В жизни римской республики письма играли достаточно важную роль: с помощью письма можно было не только сообщить важные сведения какому-либо политическому лицу, но и выразить ему свою симпатию. Набирающий могущество Цезарь-проконсул получал в Галлии огромное количество писем. "Ему сообщают все, — говорит Цицерон, — как о важных вещах, так и о пустяках" (Cic., ad Quint, III, 1). Цезарь как опытный политик нередко сам писал письма, что­бы привлечь на свою сторону известных людей или сделать общим достоянием свои подвиги. Например, он рассыпался в похвалах пад­кому на лесть стороннику сената Цицерону, будучи уверенным, что последний обязательно разгласит его слова по всему Риму: "Ты открыл все сокровища, свойственные красноречию, и сам первым вос­пользовался ими. С этой стороны ты много прославил римское имя и возвеличил свою родину. Ты снискал себе лучшую из всех славу и триумф более предпочтительный, чем успехи самых великих пол­ководцев, так как больше ценности в расширении границ ума, чем в расширении пределов государства" (Cic., Brut., 72; Plin.,Hist. nat., VII, 30). Тому же Цицерону он отправлял письма из Британии, где его армия с трудом оборонялась от воинственных жителей Альбио­на, вовсе не потому, что он, скучая, заполнял свой досуг, а потому, что представлялась редкая возможность пометить свое послание страною, куда до него не ступала нога римлянина.

Эпистолярное творчество римлян во многом заменяло им газету. Письма выдающихся людей, где они высказывали свои чувства и взгляды, читались, комментировались и переписывались. Посредством таких писем государственный человек защищал себя пе­ред людьми, уважением которых он дорожил. Эпистолы, в которых содержалась какая-либо значительная новость, переходили из рук в руки и становились общественным достоянием. Корреспонденцией Цезаря в Германии и Британии пользовались и офицеры его штаба, поскольку это помогало восстановить ту атмосферу светской жизни, позабыть которую не властен был никто. Наконец, в зависимости от серьезности сделанного заявления корреспондент мог отправлять одинаковые письма сразу нескольким важным лицам, что приходилось делать Цезарю в последние месяцы своего проконсульства в Галлии при назревающем конфликте с сенатом. Существовал и обычай открытых писем — in publico propositae, — текст которых размножали и развешивали на стенах в публичных местах. Ко­гда форум замолк, как во времена последней диктатуры Цезаря, с помощью писем пытались образовать нечто вроде общественного мнения в узком кругу сторонников сената. "Подметные письма" — практически агитационные листовки заговорщиков — сыграли не последнюю роль в удачном разрешении заговора против Цезаря, о чем упоминают в своих рассказах практически все римские историки³. О значении эпистолярного жанра для римской культуры можно судить и по сохранившимся памятникам античной литературы, так как наиболее прославленные поэты древнего Рима Гораций и Ови­дий использовали форму послания в своем художественном творче­стве. Жанровая форма письма оказалась многофункциональной. Эпистола обладала одной существенной особенностью — субъективностью изложения материала, поскольку письмо было явлением частной жизни граждан и, следовательно, как форма идеологическо­го воздействия не подлежало контролю со стороны государства. В период становления римского единовластия такое положение вещей не могло долго сохраняться. Реформатором вновь, как и во многих других областях, оказался Гай Юлий Цезарь.

Роль основателя мировой прессы вполне в духе наших представ­лений о Гае Юлии Цезаре — римском военачальнике и политике. В мифологическое сознание европейцев Цезарь вошел как архетипический родоначальник всего и всея: он действительно был твор­цом идеи Императорского Рима и первой фигурой среди императо­ров; его родовое имя стало титулом единовластных правителей Ри­ма — цезари(откуда позднейшие кесарь, царь и т.д.); по его ука­зу было создано традиционное европейское летоисчисление — юли­анский календарь, которым православная церковь пользуется и до­ныне; он оставил нынешним европейцам наиболее древние сведения об истории их предков, рассказав в "Записках о Галльской войне" о варварских народах Европы, их местоположении, обычаях, нравах... В средние века существовала страсть начинать историю городов, областей и даже стран упоминанием о расположении лагерей цезаревых легионов. Еще при Августе Божественного Юлия ввели в пантеон римских божеств, Овидий и Вергилий рассказывали о нем чудесные истории, а суеверные поклонники считали буквальным отцом целых наций. Пожалуй, пресса может гордиться звучным именем человека, стоявшего у ее колыбели.

В год своего первого консульства (59 г. до н.э.)Юлий Цезарь начал издавать знаменитые "Acta diurna senatus ас populi", что до­словно можно перевести "Ежедневные протоколы сената и рим­ского народа"⁴. Биограф Цезаря Гай Светоний повествует об этом так: "По вступлении в должность он первым приказал составлять и обнародовать ежедневные отчеты о собраниях сената и народа" (Instituit ut tam senatus quam populi diurna acta confierent et publicarentur — Suet., Jul., 20)⁵. Действительно, цезарев ежеднев­ный листок содержал протоколы заседаний сената и прений в народных собраниях, краткое изложение громких судебных дел, раз­биравшихся на форуме, и, кроме того, описание происходивших общественных церемоний и разных атмосферных явлений. Послед­ние вовсе не были сводкой погоды, а включались в официальные ведомости из политических соображений: языческая религия рим­лян запрещала принятие важных политических решений и начало битв в дни неблагоприятных небесных знамений. За соблюдением правил следила специальная коллегия авгуров, отменявшая по сво­ему усмотрению заседания сената и народные собрания. Коллега Цезаря по консульству Бибул пытался сорвать проводимый Гаем Юлием законопроект о земле, "ссылаясь на дурные знамения". Це­зарь "силой оружия прогнал его с форума" (Suet., Jul., 20). Практи­чески листок, публикуемый Цезарем, носил чисто политический ха­рактер и, по мнению комментатора Светония М.Л. Гаспарова, был "шагом в угоду народу"⁶.

Действительно, из скудных сведений о существовании первой римской ежедневной газеты мы можем предположить, что ее осно­ватель Юлий Цезарь, задумывая издание "Acta diurna", более всего заботился об объективности информации, доходившей до граждан в различных уголках римской республики. В основе газеты лежал жанр отчета о постановлениях, принятых в сенате и в комициях, или, как пишет Г. Буассье, "протоколы" заседаний законодательных структур⁷.

Создание официальной газеты — одно из наиболее демократиче­ских деяний Цезаря. В год первого консульства недавний глава пар­тии популяров действительно стремился закрепить за собой под­держку народа и производил значительные демократические преоб­разования. По словам Плутарха, "едва лишь он вступил в долж­ность, как из желания угодить черни внес законопроекты, более приличествовавшие какому-нибудь дерзкому народному трибуну, нежели консулу, — законопроекты, предлагавшие вывод колоний и раздачу земель" (Plut.,Caes.,14)⁸. Цезарь улучшает экономическое положение ветеранов, утвердив раздел Стеллатского участка и Кампанского поля (Suet., Jul., 20,3), он возвращает плебеям утра­ченные при Сулле политические права, восстановив комиции, он покровительствует народным трибунам вплоть до бесчинствующего Клодия. Попытка предоставить квиритам (гражданам) объективную информацию, исходящую от лица демократически избранных маги­стратов, — это шаг вперед демократически избранного политика, рационалиста, изымающего монополию на знание истинного поло­жения дел у сенаторов и апеллирующего к общественному мнению.

На антисенатский характер новой газеты указывает Гастон Буассье: "Политические собрания, равно как и бюрократические учреж­дения — последние даже в особенности, много теряют, если их ви­деть вблизи; трудно бывает сохранить большое уважение даже в самых почетных собраниях, когда видишь сколько в них интриг, сколько интересов и страстей сталкивается под видом общего бла­га"⁹. Остроумная догадка Буассье о том, что исконный враг сената популяр Цезарь решил развенчать в глазах широкой публики вели­чие и таинство прибежища республиканской олигархии, показать рутину и мелочную игру личных интересов в прениях, современным свидетелям подробных телеотчетов о работе Верховного Совета, а позднее Государственной Думы может показаться верной. Но, исхо­дя из замечаний, оставленных современниками римских "Acta diurna", мы должны истолковать ее как модернизацию. Даже столь чуткий к всевозможным антиреспубликанским настроениям и про­явлениям тирании Цицерон ни в 59 г. до. н.э., ни позднее не об­молвился об антисенатском характере "Ежедневных ведомостей се­ната и римского народа"; более того, находясь в изгнании в 58 г. до н.э. и позднее, он неоднократно ссылается на "Acta diurna" в своей переписке с братом и Аттиком (Cic., Att., LXIV, 3 — "Что касается твоего совета не ехать дальше, пока мне не будут доставлены май­ские акты, то я думаю так и поступить..."; LXXIII, 6 — "я жду в Фессалонике актов от секстильских календ")¹⁰. Даже при столь кратком цитировании писем Цицерона становится очевидным ос­новной недостаток цезаревой газеты — отсутствие оперативности в распространении и доставке информации. Дело в том, что рукопис­ные экземпляры "Ежедневных ведомостей сената и римского наро­да" вывешивались в Риме в публичных местах, а в дальнейшем граждане читали и переписывали их в силу желания и потребности. Цицерон получал "газету" вместе с частными письмами, пользуясь услугами все тех же наемных переписчиков и специальных рабов-почтальонов (talellarii). Иногда почта передавалась с оказией или с гонцами откупщиков (publicani), но так или иначе для находящихся за пределами Города "газета" запаздывала минимум на две-три не­дели. Даже преемник Цезаря Октавиан Август, учредивший госу­дарственную почту для доставки в провинции депеш и приказов, не стал использовать этот канал для распространения "Ведомостей". Очевидно, римляне не придавали большого идеологического значе­ния начинанию Юлия Цезаря.