Дорнах, 31 декабря 1917 г. 7 страница

Вот такие слова высказывались тогда на том процессе. В качестве защитника, в качестве адвоката этим господам Петровскому и Каменеву был предоставлен некий Керенский, который позднее сыграл ещё и иную роль; он был защитником Каменева на том процессе. И он выгородил, защитил его. Им вменялась в вину государственная измена, как Петровскому, так и Каменеву-Розенфельду. Но Керенский смог выгородить их, причём в его речи находились прекрасные слова: обвиняемые, мол, были исключительно далеки от того плана, который ради гибели отечества был готов воткнуть кинжал в спину; никакой иной затее не противились они, мол, так сильно, как против того, что исходило от тайного ленинского союза. Вследствие того, что Керенский смог использовать красноречие и иные средства, предоставив их как доказательства того, что Петровский и Каменев не имели ничего общего с идеями Ленина, им удалось тогда сохранить свою шкуру. – Петровский является сейчас министром внутренних дел в правительстве Ленина, а Каменев, наряду с Иоффе является главным участником переговоров в Брест-Литовске.

Я говорю, упоминая об этой необычной истории; я мог бы рассказать сотни и сотни подобных. Всё же, очень важно видеть действительность; вот что я хотел сказать. Чтобы познакомиться с этой действительностью, надо рассматривать тех людей, которые имеют с ней дело: что за действительность, что за лица играют в ней роль. Исключительно удобно говорить при этом: ну, между Россией и Средней Европой заключен договор в Брест-Литовске! - Это абстракции, за которыми нет действительности. К действительности можно подступиться только тогда, если у человека есть воля быть внимательным, действительно всматриваться в конкретное. Я хотел привести эти вещи лишь как пример, чтобы показать, насколько необходимо изучать историю современности. Сегодня каждый участвует в разговорах о событиях современности; но как мало, в сущности, известно об этих событиях современности, как, в сущности, мало знают люди о том, что происходит, сколь малы у людей представления о том, что разыгрывается. Это поистине удивительно, и может быть понято только как следствие того, что наша интеллигенция воспитана невероятным образом. Наша интеллигенция воспитана так, что она любую сторону науки извращает настолько, что выносит суждения типа, который я характеризовал: если у меня есть один талер, то это один талер; если у меня есть два талера, значит, нет ни одного, значит, у меня вообще ничего нет! Если существует только один могильный камень Уленшпигеля, значит, он жил; если же существуют два могильных камня, два памятника, на которых изображены сова и зеркало (сова –Eule-ойле, зеркало - шпигель, Spiegel, что вместе составляет Ойленшпигель), - значит Тиля Уленшпигеля не было, он не жил. – Если я хочу провести в физической лаборатории эксперимент с электричеством, я должен с помощью теплых тряпок тщательно просушить все машины, чтобы не было влажности, ибо в ином случае ни обычные машины, ни электрофорные машины, использующие статистическое электричество, либо какие ещё, реагировать и действовать не будут. (Например, в условиях повышенной влажности обмотки генераторов требуют просушки. Выработке электричества химическим способом влажность не препятствует, иногда даже необходима - примеч. перев.) Но вслед за этим я кратко расскажу следующее: из облаков, - которые в любом случае влажны, и которые ни один профессор не сможет просушить теплыми тряпками, - из облаков будто бы происходит молния. – И это можно было бы продолжить дальше.

Не правда ли, я всё снова и снова приводил следующий пример на эту тему; один пересказывает это другому, никто не исследует. Можно услышать, что основным законом современной физики является принцип сохранения энергии, сохранения силы. Он восходит к Юлиусу Роберту Мейеру. Юлиус Роберт Мейер, - несмотря на то, что физики, естествоиспытатели и другие ученые объявили его в настоящее время героем, - в течение своей жизни был помещен в психиатрическую больницу, в сумасшедший дом, поскольку публиковал «дурацкий вздор», предъявляя претензии на открытие нового принципа. Он действительно был помещен в сумасшедший дом! Эту большую «услугу» оказал этому Юлиусу Роберту Мейеру в особенности один ректор университета, и так далее. Но мне не хотелось бы развивать это дальше, так как такое происходит часто. Что мне хотелось бы отметить, так это то, что всё снова и снова встаёт вопрос о сохранении энергии, сохранении силы, - как открыл это Юлиус Роберт Мейер. Никто не читает этого, но один повторяет за другим. У Юлиуса Роберта Мейера принцип сохранения энергии в той форме, - в той неопределенной форме, в которой он сегодня подается, - не выступает. Тут имеет место совершенно иная формулировка, причём, весьма разумная формулировка!

Доктор Шпиндель дал мне одну тетрадь, в которой представлено учение Гёте о цвете, хроматика; это нам близко и может быть рассмотрено здесь. Так, например, два ученых мужа утверждают, что Гёте ничего не знал о фрауэнгоферовых линиях (Фраунгоферовы линии — линии поглощения, видимые на фоне непрерывного спектра звёзд. Были открыты и исследованы немецким физиком Йозефом Фраунгофером в 1814 году при спектроскопических наблюдениях Солнца. Фраунгофер выделил и обозначил свыше 570 линий, причём сильные линии получили буквенные обозначения от A до K, а более слабые были обозначены оставшимися буквами. В настоящее время астрономы выделяют в спектре Солнца тысячи фраунгоферовых линий.

Фраунгоферов спектр позволяет судить о химическом составе звёздных атмосфер, так как в 1859 году Кирхгоф и Бунзен доказали, что спектральные линии однозначно характеризуют химические элементы их излучающие. Так было показано, что в атмосфере Солнца присутствуют такие элементы, как водород, железо, хром, кальций, натрий и др. в разных стадиях ионизации. Именно на Солнце впервые спектроскопическими методами был открыт гелий –примеч. перев.).Доктор Шпиндель представил четыре столбца, три абзаца, где Гёте говорит о фрауэнгоферовых линиях! Но эти учёные мужи говорят, судя об объёме оптических познаний Гёте, и позволяют себе выносить такие суждения, что он якобы, ничего не знал о фрауэнгоферовых линиях. Они обманывают людей; ведь, само собой разумеется, сегодня, в это авторитарное время, то, что говорит ученый для большего числа людей всё равно, что Евангелие, как для многих, - не правда ли, - для многих политиков то, что говорит господин Вудро Вильсон (Вудро Вильсон (1856—1924); был президентом США 1913—1921 гг., в его правление США достигли политического могущества и диктовали свою волю послевоенной Европе; в январе 1918 г. выдвинул так называемые 14 пунктов — программу мирного переустройства Европы, содействовал развалу Австро-Венгрии и Российской империи; по настоянию его ближайшего советника полковника Хауса был освобожден Л. Бронштейн-Троцкий, задержанный в канадском порту с 200 млн долларов, полученными от американского банкира Якова Шиффа для поддержки революции в России. - Примеч. перев.)

является Евангелием. Итак, в наше, настоящее время это кое-что значит, если некто просто заявляет: Гёте ничего не знал о фрауэнгоферовых линиях! Бесполезно тут что-либо доказывать этим людям. То же самое скажет кто-то третий, затем четвертый, ибо невнимательность, недомыслие, с которыми сегодня живут, велики, поскольку отсутствует воля рассматривать конкретную действительность. Человечество всё более и более склонно согреваться абстракциями и одухотворяться посредством абстракций

Тем самым я даю вам всего лишь вступление к тому, чем нам ещё предстоит заниматься: это важный принцип, который должен выступить в культуре нашей эпохи, в нашей педагогике, принцип старения человека, старения его физического тела, что связано с омоложением его эфирного тела. В следующий раз мы будем обсуждать это во всех подробностях.

ДВЕНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах 11 января 1918 г.

В этих рассмотрениях мы хотим говорить о важных вопросах эволюции человечества, и вы уже видели, что для этого необходима более углубленная дальнейшая подготовка. Сегодня я хочу для получения нами по возможности наиболее широкой основы, напомнить вам в отдельности то, что было изложено во время моего пребывания здесь в этот раз. Напомнить то, что было сказано с той или иной точки зрения, и что необходимо нам, если мы завтра и послезавтра хотим увидеть это рассмотрение в правильном свете.

Я указывал вам на то, как в ходе эволюции человечества, - который может быть рассмотрен нами в интересующий нас в первую очередь период после великой атлантической катастрофы, - с человечеством произошли значительные изменения. Несколько месяцев тому назад я уже обращал внимание на то, насколько иначе изменилось человечество в целом, нежели отдельный человек. Отдельный человек по мере продвижения лет становится старше. В известном отношении можно сказать, что в случае человечества как такового имеет место нечто противоположное. Человек сначала является ребенком, затем он вырастает и достигает старости, возраста, который известен как средняя продолжительность жизни. При этом дело обстоит так, что физические силы человека претерпевают разнообразные изменения и метаморфозы. Мы уже характеризовали, в каком смысле у человечества этот процесс носит перевернутый характер. Можно сказать, что человечество в то древнее время, которое последовало за великой атлантической катастрофой, - в геологии это принято называть ледниковым периодом, а в религиозной традиции всемирным потопом, - итак, человечество в то время, которое следовало непосредственно за великим всемирным потопом на Земле, из-за которого наступило своего рода оледенение, в течение следующих 2160 лет было способно к развитию в совершенно другой форме, нежели позднее.

Мы знаем, что мы в нашей современности до известного возраста способны к развитию свободно от нашего содействия; посредством нашей природы, посредством наших психических сил мы способны к развитию. Первое время после великой атлантической катастрофы, - как мы говорили, - человек был значительно дольше способен к развитию. Он оставался способным к развитию до пятидесяти лет своей жизни, так что он всегда знал: в это время с возрастающим старением связано также преображение душевно-духовного начала. Если сегодня мы хотим развития нашего душевно-духовного начала после нашего двадцатилетия, мы должны искать этого развития посредством наших волевых сил. До двадцатых годов мы становимся в физическом отношении иными; в то же время в этом физическом изменении живёт нечто, что определяет наше дальнейшее продвижение на душевно-духовном уровне. Затем наша зависимость от физического прекращается; тогда наше физическое, так сказать, ничего больше не дает нам, и мы должны доставлять себе нечто благодаря нашим силам воли. Так по видимости выглядит это внешне. Мы сразу же после этого увидим, как обстоит дело на внутреннем уровне.

Примерно в первые 2160 лет после великой атлантической катастрофы это было иначе. Тогда человек до более старшего возраста оставался в зависимости от своего физического, но он был рад такой зависимости. Он радовался, не только делая дальнейшие шаги в росте и прибавлении роста. Он радовался также и тому, что, утрачивая жизненные силы, он переживал в душевном своего рода расцвет, как плод утраченных жизненных сил; теперь человек этого не может. Ведь внешние физически-космические условия человеческого бытия изменяются в относительно не столь долгое время.

Затем снова наступило время, когда человек уже не был способен развиваться до столь позднего возраста, до пятидесятых годов жизни. Во второй период после великой атлантической катастрофы, период, который снова продолжался 2160 лет и который мы называем древнеперсидским, человек сохранил способность к развитию примерно до уровня сороковых годов жизни. Затем в следующий период, египетско-халдейский период, человек оставался способным к развитию до 35 лет. Теперь, в период с 15 века человек продолжает своё развитие лишь до двадцатых годов жизни.

Обо всём этом внешняя история не рассказывает, внешняя историческая наука в это не верит; однако с этим связано бесконечно много тайн человеческого развития. Так что, можно сказать: человечества в целом идёт вспять, оно становится всё моложе и моложе, если только эти изменения в развитии можно называть омоложением. Мы видим, какие следствия должны вытекать отсюда. Эти следствия ещё не носили столь жгучий характер в греко-латинскую эпоху; тогда человек до своего тридцатипятилетнего возраста естественным образом оставался способным к развитию. Эти следствия становились всё более и более жгучими и стали особенно значительными, начиная с нашего времени. Ибо в отношении человечества в целом мы теперь живём, так сказать, на двадцать седьмом году жизни и идём к двадцать шестому году и так далее. Так что люди предназначены к тому, чтобы через всю жизнь проносить то, чем стали они в своей ранней юности благодаря естественному природному развитию. И будущее человечества будет состоять в том, что человечество будет всё больше и больше отступать назад, будет отступать назад всё дальше, так что, если спиритуальный импульс не охватит человечество, могут наступить времена, когда господствовать будут лишь взгляды молодежи. Во внешних симптомах это омоложение человечества напечатлевается в том, - и тот, кто рассматривает историческое развитие с некоторым умудрённым чувством, может увидеть это и внешним образом, - это напечатлевается в том, что, скажем, ещё в Древней Греции человек должен был иметь определенный зрелый возраст, если он должен был принимать какое-либо участие в общественных делах. Сегодня мы видим, как со стороны большого круга в человечестве выдвигаются требования, как можно сильнее сократить этот возраст, поскольку эти люди думают, что они в двадцатилетнем возрасте уже знают всё, чего может достичь человек. Будут выдвигаться требования идти в этом направлении всё дальше и дальше, если только благоразумие не парализует таких требований; то есть считать людей не только с начала двадцатых годов жизни настолько разумными, чтобы позволять им участвовать во всех парламентских делах, в как-либо организованной парламентской форме в мире, но даже относительно девятнадцатилетних, восемнадцатилетних считать, что они, якобы, уже несут в себе всё то, что может охватить человек.

Эта форма омоложения людей в то же самое время является требованием по отношению к человечеству: добывать себе из духовности то, что природа уже более не даёт человеку. Я в последний раз обращал ваше внимание на то, какой огромный перелом был заложен в историю эволюции человечества в 15 веке, о чём внешняя история не сообщает, ибо эта внешняя история является, как я уже часто говорил, своего рода басней, fable convenue. Должно придти совершенно новое познание человеческого существа, ибо только, если придет такое совершенно новое познание человеческого существа, можно будет обрести тот импульс, в котором нуждается человечество, чтобы из свободной воли взять в свои руки то, чего природа уже больше не даёт. Мы не смеем полагать, что в будущем человечество сможет обходиться теми идеями, теми мыслями, которые принесло новое время и которыми это новое время так гордится. Человек не может достаточным образом прилагать усилия, чтобы уяснить себе, сколь необходимо исходить из новых импульсов, импульсов нового типа для развития человечества. Конечно, это тривиально, говорить то, что я часто говорил: что наше время есть переходное время, ибо любое время, в сущности, является таковым. Однако знать, что именно переходит в какое-то определенное время - это уже нечто иное. Конечно, всякое время является переходным временем; но в любое время надо также рассматривать то, что понимается как находящееся в переходе.

Я хочу добавить один факт. Я мог бы добавить сотни других, но я хочу присовокупить один определенный факт, который мог бы послужить примером для многого. Как сказано, во всех областях Европы можно было бы присоединить сотни подобных вещей. Это было ещё в первой половине 19 века, когда Фридрих Шлегель, (Фридрих Шлегель (нем. Friedrich Schlegel; 10 марта 1772, Ганновер — 11 января 1829, Дрезден) — немецкий писатель, поэт, критик, философ, лингвист. Он и его старший брат Август Вильгельм были главными теоретиками йенского романтизма. – примеч. перев.)

один из двух высоко заслуженных в среднеевропейской культуре братьев Шлегель, прочёл в Вене несколько лекций в 1825 году. В этих лекциях Фридрих Шлегель попытался, с высоко исторической точки зрения сказать людям, какие потребности были заложены в развитие эпохи, куда следует направить свой взор, чтобы найти правильный путь для развития 19 века и грядущего времени.

Тогда Фридрих Шлегель находился под влиянием двух основных исторических событий. С одной стороны он оглядывался на 18 столетие, как оно постепенно развилось до атеизма, до материализма, до ложной религиозности. И Фридрих Шлегель, - мы не хотим критиковать, но лишь приводим один факт, рассматривая воззрения человека, - Фридрих Шлегель видел, как то, что разыгрывалось в умах в ходе 18 столетия, затем взорвалось во французской революции. В этой французской революции он видел большую односторонность. Конечно, сегодня можно счесть реакционным то, что такой человек как Фридрих Шлегель видел во французской революции большую односторонность, однако такое суждение надо рассмотреть и с другой стороны, с другой точки зрения, под другим углом. Это вообще довольно просто, сказать себе, что то или иное будто бы было достигнуто для человечества благодаря французской революции. Конечно, это весьма просто; но спросим себя, а так ли уж откровенен тот, кто с энтузиазмом говорит так о французской революции, действительно ли он искренен в глубине своего сердца? Существует, так сказать, перекрестная проба на искренность, и эта перекрёстная проба состоит только в том, что следует обдумать: как стал бы этот человек рассматривать такое революционное движение, если бы оно разразилось вокруг него в настоящее время? Этот вопрос следует предлагать всегда, если некто рассматривает такие вещи. Только тогда получают своего рода пробу его собственной искренности. Ибо, в общем, совсем нетрудно воодушевляться тем, что произошло столько-то и столько-то десятилетий тому назад. Но надо спросить себя, мог ли человек воодушевиться, если бы в настоящее время ему пришлось бы в этом поучаствовать?

Фридрих Шлегель, как сказано, рассматривал революцию как взрыв так называемого Просвещения, атеистического Просвещения 18 столетия. И рядом с этим событием, на которое он направлял свой взор, он ставил нечто другое: выступление того человека, который пришёл на смену революции, который исключительно много внёс в позднейшее построение Европы, - выступление Наполеона. И Фридрих Шлегель, - как сказано, он рассматривал мировую историю с высокой точки зрения, - Фридрих Шлегель обращает внимание на то обстоятельство, что такая личность, когда она с такой силой вступает в мировое развитие, поистине должна рассматриваться с иной точки зрения, нежели, которая принимается обычно. Фридрих Шлегель сделал одно прекрасное замечание, говоря о Наполеоне. Он говорит: не следует забывать, что у Наполеона было семь лет, чтобы вжиться в то, что позднее он рассматривал как свою задачу; дважды семь лет длилась та суматоха, которую он пронес через Европу, и ещё раз семь лет длилась его жизнь, которая была отпущена ему после его крушения. Много раз по семь лет составил жизненный путь этого человека. Фридрих Шлегель прекрасным образом обращает внимание на это.

При самых различных обстоятельствах я указывал вам на то, какую роль играет такая внутренняя закономерность у людей, которые поистине представительны в ходе истории развития человечества. Я обращал ваше внимание на то, что Рафаэль после определенного числа лет, достигнув определенного возраста, создал значительные художественные произведения; я указывал вам на то, как у Гёте в семилетних периодах вспыхивала поэтическая сила, тогда как в промежуточное время между семилетиями наступало затишье. Можно было бы привести много примеров таких вещей. Фридрих Шлегель, впрочем, не рассматривал Наполеона в качестве благого импульса для европейского человечества.

В этих лекциях Фридрих Шлегель обращает внимание на то, в чём, по его мнению, должно состоять исцеление Европы, после того, как наступила путаница, растерянность, вызванная революцией, растерянность, вследствие наполеоновской эпохи. И Фридрих Шлегель находит, что глубинная причина этой растерянности состоит в том, что люди оказались не в состоянии подняться со своим мировоззрением до уровня всеохватывающей точки зрения, который может быть достигнут только благодаря вживанию в духовный мир. Это произошло вследствие того, - как считает Фридрих Шлегель, что на место общечеловеческого мировоззрения выступила повсюду партийная точка зрения; эта партийная точка зрения состоит в том, что каждый рассматривает в качестве абсолюта, в качестве того, что должно принести всеобщее благо то, что с его точки зрения дала ему жизнь; в то время как в соответствие с воззрениями Фридриха Шлегеля, единственное благо человечества состоит в том, чтобы человек осознал: он сам имеет одну точку зрения, другой имеет другую точку зрения, и надо в жизни обрести равновесие между этими точками зрения. Абсолютизация одной точки зрения не должна иметь место.

Фридрих Шлегель находит, что людьми может руководить одно единственное: это не склонность к индифферентизму, безразличию, но толерантность, склонная к исполненной сил жизненной активности. Осуществление толерантности, как он считает, - это и есть одно единственное истинное христианство. Поэтому Фридрих Шлегель, - я должен подчеркнуть, что эта речь его датируется 1828 годом, - из рассмотрения, которое он проводит перед своими слушателями, делает один вывод, что вся жизнь Европы, но, в первую очередь жизнь науки и жизнь государства, должна быть христианизирована. Он видит большое несчастье в том, что наука стала нехристианской, что государство стало нехристианским, что нигде то, что, в сущности, означает импульс Христа, не проникло в новую эпоху: ни в научные рассмотрения, ни в жизнь государств. Он призывает к тому, чтобы христианский импульс внедрился в научную и государственную жизнь.

Фридрих Шлегель, разумеется, говорил о научности и государственности своего времени, то есть в 1828 году. Однако по некоторым причинам, которые сразу же после этого станут для нас лучше освещенными, чем теперь, даже сегодняшняя наука и нынешняя государственная жизнь может рассматриваться так же, как рассматривал её Фридрих Шлегель в 1828 году. Попытайтесь сегодня поставить вопрос относительно науки, которая сегодня в общественной жизни расценивается по преимуществу, - то есть относительно физики, химии, биологии, экономики, науке о государстве, - попытайтесь спросить относительно них, есть ли в них где-либо на серьезном уровне христианский импульс. Хотя этого и не признают, однако, в действительности все эти науки имеют атеистический характер; различные церкви пытаются поддерживать хорошие отношения с этими атеистическими науками, поскольку церкви не чувствуют себя настолько сильными, чтобы действительно пронизать эти науки принципами христианства. Отсюда удобная дешевая теория, что религиозная жизнь требует иного, нежели внешняя наука, что внешняя наука должна придерживаться того, что можно наблюдать, тогда как религиозная жизнь должна придерживаться чувства. И наука, и религиозная жизнь, обе могут прекрасно существовать раздельно; одно направление не должно вмешиваться в другое. Таким образом, можно жить друг с другом, это возможно, но ведет к такому состоянию, которое имеет место сегодня.

То, что принес тогда Фридрих Шлегель, было проникнуто глубоким внутренним теплом, было действительно проникнуто идущим от него великим личным импульсом служить своему времени. Требовать, чтобы религию не превращали в воскресную школу, но вносили её во всю жизнь, и, прежде всего, в научную и государственную жизнь. По той форме, в которой говорил Фридрих Шлегель в то время в Вене, можно увидеть, насколько большую надежду имел он на то, что из сумятицы, которую создали революции и Наполеон, возникнет некая Европа, которая в своей научной и государственной жизни будет христианизирована. В последней из этих лекций речь особенно идёт о правящем духе времени и о всеобщем восстановлении. В качестве мотто к этой лекции Фридрих Шлегель ставит слова, которые поистине принесены великим Духом, слова из Библии: «Я приду скоро… и сделаю всё по-новому» («Се, гряду скоро» Откровение 22, 7; «Се, творю всё новое» 21,5 –примеч. перев.) Он ставит это мотто по той причине, поскольку верит, что в людях 19 века, в людях, которые в то время, будучи молодыми людьми, могли производить хорошее впечатление, заложена сила принять то, что сможет сделать всё по-новому.

Кто прочитает эти лекции Фридриха Шлегеля, тот завершит чтение со смешанными чувствами. С одной стороны, он скажет себе: с какой высокой точки зрения, на основе какого просвещенного мировоззрения говорится людям о научности и о государственной жизни! Как должен был бы желать человек, чтобы такие слова зажгли как можно больше душ. И если бы они зажглись, то чем стала бы Европа в ходе 19 века. – Я говорю, что оставляешь это чтение со смешанными чувствами. Ибо, во-первых, этого не произошло, это привело к тем катастрофически событиям, которые устрашающим образом предстают перед нами; этим катастрофическим событиям предшествовала та подготовка, по которой можно было точно увидеть, что эти катастрофические события должны придти; им предшествовал период материалистической научности, - которая стала ещё более материалистической, чем было она во времена Фридриха Шлегеля, - им предшествовал период материалистической государственности по всей Европе. И только с грустью можно теперь смотреть на такое мотто, как: «Се, гряду скоро», «Се творю всё новое» - «Я приду скоро… и устрою всё по-новому».

Где-то тут должна быть заложена ошибка. Фридрих Шлегель наверняка говорил из самых честных убеждений, и он был в немалой степени проницательным наблюдателем своего времени. Он мог судить об этих отношениях, но кое-что, всё же, оказалось неверным. Что именно понимал Фридрих Шлегель под христианизацией Европы? Можно сказать, что в нём есть ощущение величия и значения импульса Христа. В нём есть также и чувство того, что импульс Христа в новое время должен быть понят новым образом, что нельзя оставаться при тех формах, в которых понимали импульс Христа в более ранние столетия. Это он знает, у него есть чувство этого. Но он опять относит это чувство к уже признанному, уже существующему христианству, христианству, как оно исторически сложилось к его времени. Он верил, что от Рима может изойти движение, о котором можно было бы сказать: «Се, гряду скоро», «Се, творю всё новое». Он тоже был среди тех людей 19 века, которые от протестантизма обратились к католицизму, поскольку они верили, что в католической жизни они ощущают больше силы, чем в протестантской жизни. Но он был достаточно свободным мыслителем, чтобы не стать зелотом, исключительно фанатичным приверженцем католицизма.

Однако чего-то Фридрих Шлегель не сказал. Он не сказал об одной глубочайшей и значительнейшей тайне христианства, которая заключена в словах «Я с вами во все дни до конца земных времен» ( Мф. 28, 19-20; Мк. 16, 15-18 - примеч. перев.). Откровение не прекращалось, но оно снова периодически возвращается. И в то время, как Фридрих Шлегель основывался на том, что уже имело место, он должен был увидеть, должен был почувствовать, что настоящая христианизация науки и государственной жизни может наступить лишь тогда, если из духовного мира познания будут извлечены заново. Этого он не увидел; об этом он не знал. И это, как бы на одном многозначительном примере, показывает нам, что всё снова и снова, даже у наиболее блестящих мыслителей всплывают иллюзии, будто бы сейчас можно примкнуть к чему-то состоявшемуся, существующему; будто бы нет необходимости из молодых источников, молодых мехов черпать что-то новое, и что они, эти блестящие мыслители, хотя и могут при наличии этих иллюзий говорить и создавать нечто великое и гениальное, но это гениальное ни к чему не приводит. Именно такой была и надежда Фридриха Шлегеля на некую Европу, христианизированную в отношении науки и государственной жизни в 19 веке. Он полагал, что будто бы скоро должно придти всеобщее обновление мира, всеобщее восстановление импульса Христа. А что пришло? Материалистическое направление в науке во второй половине 19 века, в сравнении с которым материализм, пережитый Фридрихом Шлегелем в 1828, был поистине детской игрой. Также и материализация государственной жизни, - надо только познакомиться с историей, настоящей историей, а не с той басней, fable convenue, которую преподают в школах и университетах, - материализация государственной жизни, которой ещё не мог видеть вокруг себя Фридрих Шлегель в 1828 году. Итак, он предсказывал христианизацию Европы, но оказался плохим пророком, поскольку наступила материализация Европы, Европа впала в материализм.

Люди охотно живут в иллюзиях. И это связано с большой проблемой, которая занимает нас теперь, проблемой, которую я уже повторно называл, и которая должна окончательно проясниться для нас в эти дни. Это связано с большой проблемой: люди разучились по-настоящему стареть, становиться старше, и мы должны снова учиться тому, чтобы становиться старше. Неким новым образом должны мы учиться становиться старыми, и это возможно для нас лишь благодаря спиритуальному углублению. Но, как сказано, это может быть совершенно ясно для нас лишь в ходе этого рассмотрения. Время в целом не склонно к такому спиритуальному углублению, но вы должны быть готовы к этому, вы должны освободиться от этой неприязни.

Во всяком случае, мыслительные и эмоциональные привычки этой эпохи не таковы, чтобы с известной легкостью, умелостью вживаться в то, что, например, является требованиями антропософски ориентированной духовной науки. Это можно очень хорошо увидеть на примерах. Один близлежащий пример я хотел бы привести.