Если я отброшу верования, за что мне тогда держаться перед лицом смерти? 3 страница

Тело принадлежит земле; ты принадлежишь небу.

Тело принадлежит материи, ты принадлежишь су­ществованию.

Тело грубо, ты — нет.

У тела есть пределы, оно родилось и умрет; ты ни­когда не рождался и никогда не умрешь. Это становится твоим собственным опытом, не верованием.

Верование ориентировано на страх. Тебе хотелось бы верить, что ты бессмертен, но верование — это толь­ко верование: что-то ложное, нарисованное снаружи. Опыт совершенно другой: он бьет ключом у тебя внут­ри, и он твой собственный. И в то мгновение, когда ты знаешь, никто никогда не может поколебать твоего зна­ния, ничто не может разрушить твоего знания. Весь мир может быть против этого, но ты все равно будешь знать, что не отделен. Весь мир может говорить, что души нет, но ты будешь знать, что она есть. Весь мир может гово­рить, что Бога нет, но ты будешь улыбаться — потому что этот опыт доказывает собственную достоверность, он самоочевиден.

Не Враг, Но Друг

Смерть — это предназначение. Так и должно быть, по­тому что это исток — ты приходишь из смерти и ухо­дишь в смерть. Жизнь — это только движение между двумя ничто, только полет птицы между двумя состоя­ниями несущества.

Если смерть предназначение, — а это так и есть, — тогда вся жизнь становится подготовкой, тренировкой для нее, — дисциплиной того, как умереть правильно и как умереть тотально и полностью. Вся жизнь состоит в обучении тому, как умереть. Но, так или иначе, в человечество вошла неправильная концепция смерти, и это концепция смерти как врага. Это основа всех невер­ных концепций, и основа того, что человечество уходит в сторону от вечного закона, Дао. Как это случилось? Это нужно понять.

Человек воспринимал смерть как врага жизни, словно смерть против жизни. Если концепция такова, конечно, ты должен бороться со смертью, и жизнь становится уси­лием пережить смерть. Тогда ты борешься со своим соб­ственным источником, борешься со своим предназначе­нием, борешься с чем-то, что неизбежно случится. Вся эта борьба абсурдна, потому что смерти избежать нельзя.

Если бы это было что-то снаружи тебя, ты мог бы этого избежать, но она внутри. Ты несешь ее в себе с того самого мгновения, как родился. Ты на самом деле начинаешь умирать вместе с началом дыхания, в то же самое мгновение. Неправильно говорить, что смерть при­ходит в конце, она всегда была с тобой, с самого начала. Это часть тебя, твой глубочайший внутренний центр растет вместе с тобой и однажды приходит к кульмина­ции, однажды приходит к цветению. Смерть росла в тебе все время, теперь она достигла вершины; а как только она достигает вершины, ты можешь снова исчезнуть в источнике.

Но человек принял неправильный подход, и этот не­правильный подход создает борьбу, битву, насилие. Че­ловек, который думает, что смерть против жизни, никог­да не может быть ненасильственным. Это невозможно. Человек, который считает смерть врагом, никогда не мо­жет быть непринужденным, не может быть как дома. Это невозможно. Как ты можешь быть непринужден­ным, если враг подкарауливает тебя в каждое мгнове­ние, и на тебе каждое мгновение лежит тень смерти? Она бросится на тебя и уничтожит. Это может случить­ся в любой момент. Как ты можешь отдыхать, если есть смерть? Как ты можешь расслабиться? Враг не позволит тебе расслабиться.

Отсюда напряжение, отсюда тревога, боль человече­ства. Чем более ты борешься со смертью, тем более будешь тревожен, и это неизбежно. Это естественное следствие. Если ты борешься со смертью, ты знаешь, что будешь побежден. Как ты можешь быть счастли­вым в жизни, которая окончится поражением? Ты зна­ешь, что какое бы усилие ни приложил, ничто не может победить смерть. Глубоко внутри ты уверен только в одном — и это смерть. В жизни все неопределенно, определенна только смерть. Есть только одна опреде­ленность, и эта единственная определенность, которая у тебя есть, — твой враг. Борясь с этой определенностью и надеясь на неопределенные вещи, как ты можешь от­дыхать? Как ты можешь быть расслабленным, спокой­ным, собранным? Невозможно.

Люди приходят ко мне и говорят, что хотели бы быть в мире, хотели бы быть как дома в этом мире, хотели бы быть молчаливыми; что им нужно некоторое рас­слабление. Но я смотрю им в глаза, и в них страх смерти. Может быть, они пытаются быть расслабленны­ми, чтобы легче было бороться со смертью; может быть, они пытаются найти покой, чтобы получить силу про­тив смерти. Но если смерть есть, как ты можешь быть расслабленным, молчаливым, спокойным и быть как дома? Если смерть враг, тогда по своей основе вся жизнь ста­новится тебе врагом. Тогда каждое мгновение всюду падает тень; тогда каждое мгновение отовсюду эхом отзывается смерть. Вся жизнь становится враждебной, и ты начинаешь бороться.

Вся концепция западного ума — бороться за выжи­вание. Люди Запада говорят: «Выживает сильнейший», «Жизнь — это борьба». Почему борьба? Это борьба, потому что смерть принимается как противник. Как только ты понимаешь, что смерть не противоположна жизни, но является ее частью, внутренней частью, которая никогда не может быть от нее отделена — как только ты прини­маешь смерть как друга, внезапно случается трансформа­ция. Ты видоизменен, в твоем видении появилось новое качество. Теперь нет никакой борьбы, нет войны, ты ни с кем не борешься, теперь ты можешь расслабиться, те­перь ты можешь быть как дома. Как только смерть ста­новится другом... — только тогда становится другом и жизнь. Это может выглядеть парадоксальным, но это так, парадоксальна только видимость. Если смерть — враг, глубоко внутри — враг и жизнь, потому что жизнь ведет к смерти.

Жизнь в любом виде ведет к смерти — жизнь бед­ного человека, жизнь богатого человека, жизнь успеха и жизнь поражения, жизнь мудрого и жизнь невежествен­ного, жизнь грешника и жизнь святого. Все виды жизни, какими бы они ни были разными, ведут к смерти. Как ты можешь любить жизнь, если ты против смерти? Тог­да твоя любовь — не более чем чувство собственности, твоя любовь — не более чем цепляние. Против смерти, ты цепляешься за жизнь, но ты можешь понять, что эта самая жизнь с каждым днем подводит смерть ближе и ближе. И ты обречен, все твои усилия обречены. Тогда возникает тревога, и все существо дрожит. Ты живешь в дрожи, и тогда ты становишься насильственным и сумасшедшим.

На Западе пропорциональная доля сумасшедших лю­дей гораздо выше, чем на Востоке. Причина ясна. Запад принимает смерть как противостоящую жизни, но у Вос­тока совершенно другая основная точка зрения: жизнь и смерть — это одно целое, два лица одного и того же явления. Как только ты принимаешь смерть, принятыми оказываются и многие другие вещи. Фактически, если ты принимаешь смерть как часть жизни, тогда все ос­тальные враги тоже принимаются как часть дружбы, по­тому что основное качество растворяется, качество жизни и смерти, существа и несущества. Если эта основная двойственность разрешена, тогда все остальные двойст­венности — лишь поверхностные — растворяются. Вне­запно ты приходишь домой — глаза ясны, в них нет никакого дыма, восприятие абсолютно ясно, вокруг тебя нет никакой темноты.

Но почему, почему это случилось на Западе? И это происходит и на Востоке, потому что Восток с каждым днем становится более и более «озападненным». Во всем образовании, в научных подходах Восток больше не чис­тый Восток, он уже загрязнен. Восток теперь становится тревожным, испуганным. Не замечали ли вы, что на Запа­де столько осознания времени, но на Востоке его не так много, и даже если оно есть, то только в культурных, образованных частях? Если вы приедете в деревни, там нет никакого сознания времени. Фактически, сознание времени — это сознание смерти: когда ты боишься смерти, время коротко. Столько всего нужно сделать, и дано так мало времени, ты осознаешь каждую прошедшую секун­ду. Жизнь укорачивается, если ты напряжен, если ты бегаешь кругами, делаешь многие вещи, пытаешься на­слаждаться всем, бежишь из одного места в другое, от одного наслаждения к другому — и ничем не наслажда­ешься, потому что так остро осознаешь время.

На Востоке люди не так остро осознают время, пото­му что они приняли жизнь. Может быть, вы не знаете, что в Индии мы назвали смерть так же, как и время.

Мы называем смерть «кала», и мы так же называем время «кала»; кала означает и «время», и «смерть». Ис­пользование одного и того же слова означает очень глу­бокое понимание, это очень осмысленно. Время есть смерть, смерть есть время: чем более ты осознаешь смерть, тем более ты осознаешь время, чем менее ты осознаешь смерть, тем менее осознаешь время. Тогда нет вопроса о времени. Если ты совершенно поглоща­ешь смерть жизнью, сознание времени просто исчезает. Почему на Западе — теперь и на Востоке — столько тревоги о смерти; настолько, что жизнью вообще нельзя наслаждаться?

Живя в безвременном мире, скалы счастливее чело­века; живя в мире, где смерть неизвестна, деревья бла­женнее человека; не потому, что они не умирают, но смерть неизвестна. Животные счастливы и празднуют, птицы поют, все существование, кроме человека, нахо­дится в блаженном неведении относительно смерти. Только человек осознает смерть, и это создает все ос­тальные проблемы; это источник всех проблем, дно всех проблем.

Так не должно быть, потому что человек — это вы­сочайшее и самое рафинированное, вершина существо­вания — почему так должно быть с человеком? Каждый раз, когда ты достигаешь вершины, почти одновременно с этим долины становятся глубже. Высокая вершина может существовать только с глубокой долиной. Для скал нет никакого несчастья, никакой долинной части, потому что их счастье тоже опирается на равнину. Че­ловек — это вершина, он поднялся высоко, но из-за это­го подъема, рука об руку с высотой возникла глубина, долина. Ты смотришь вниз и чувствуешь тошноту, ты смотришь вниз и чувствуешь страх. Долина — это часть вершины, долина не может существовать без вершины, а вершина без долины, они вместе, они — одно целое. Но человек, стоящий на самой вершине, смотрит вниз и чув­ствует тошноту, головокружение, страх, боязнь.

Человек сознателен, и именно в этом его трудность.

Сознание — обоюдоострый меч; он режет в обе сто­роны. Сознание может сделать тебя предельно счастливым, и такого счастья не знает больше ничто в сущест­вовании; оно может сделать тебя таким несчастливым и несчастным, что такого несчастья не знает ничто в мире. Человек — двойная возможность; благодаря со­знанию ему внезапно открываются две дороги.

Сознание может стать благословением, но может стать и проклятием. Каждое благословение приходит с проклятием, и проблема в том, что от тебя зависит, что ты выберешь. Позвольте мне это объяснить, и тогда вам легче будет вникнуть в эту сутру.

Человек сознателен. В то мгновение, когда человек становится сознательным, он осознает и свой конец — то, что он умрет. Он начинает осознавать завтра, время, те­чение времени — тогда рано или поздно конец прибли­зится. Чем более он становится сознательным, тем боль­шей проблемой становится смерть — единственной про­блемой. Как ее избежать? Это использование сознания неправильным образом. Это все равно, что дать подзор­ную трубу ребенку, который не умеет ею пользоваться. Он может посмотреть в трубу не с той стороны.

Сознание — это подзорная труба, ты можешь посмо­треть в нее не с той стороны. И у этой неправильной стороны тоже есть свои преимущества — что создает еще больше проблем. Преимущества неправильной сто­роны подзорной трубы очевидны; в малом масштабе возможны преимущества. Люди, осознающие время, ино­гда добиваются большего в сравнении с людьми, не осо­знающими времени. Люди, осознающие и боящиеся смер­ти, достигают многого в сравнении с теми, кто не боит­ся смерти. Именно поэтому Запад продолжает накапли­вать материальные ценности, а Восток остался бедным. Если тебя не подгоняет смерть, какая разница?

Люди живут от мгновения к мгновению, словно завт­ра не существует. Кто будет накапливать? Зачем? Сего­дня так красиво, почему бы его не праздновать, а о завт­ра мы позаботимся, когда оно придет.

На Западе люди накопили огромные богатства, пото­му что они так остро осознают время. Они низвели все свои жизни до вещей, материальных вещей — небо­скребов. Они достигли большого богатства... это преимущество того, чтобы смотреть в подзорную трубу не с той стороны. Они могут видеть только определенные вещи, которые близко, на близком расстоянии, но не мо­гут видеть дальше. Их глаза, словно стали близорукими. Близорукий человек смотрит только на то, что может получить прямо сейчас, не думая о том, что, может быть, в конце это окажется очень дорогим. В большем мас­штабе это преимущество может не оказаться преиму­ществом. Ты можешь построить большой дом, но к тому времени, как он построен, ты готов уйти; ты вообще не можешь в нем жить. Ты мог бы прекрасно жить в маленьком доме, подошла бы даже хижина, но ты думал, что будешь жить во дворце. Теперь дворец готов, но че­ловека не стало. Его нет.

Люди накапливают богатство ценой собственной сущности. В конце концов, однажды они осознают, что потеряли себя и купили бесполезные вещи. Цена была огромной, но теперь ничего не сделаешь, время ушло.

Если ты сознаешь время, то будешь накапливать вещи как сумасшедший, превращая всю свою жизненную энер­гию в вещи. Человек, который осознает весь масштаб, будет наслаждаться этим моментом, как только может. Он будет течь. Он не будет беспокоиться о завтра, пото­му что знает, что завтра никогда не приходит. Он глубо­ко знает, что, в конце концов, нужно достичь только одного — и это его собственная сущность.

Живи, и живи так тотально, чтобы ты соприкоснулся с самим собой... И нет другого пути, соприкоснуться с самим собой. Чем глубже ты живешь, тем глубже зна­ешь себя, в отношениях, в одиночестве. Чем глубже ты в отношениях, в любви, тем глубже знаешь. Любовь ста­новится зеркалом. И тот, кто никогда не любил, не может быть один, ему, самое большее, может быть одиноко.

Человек, который любил и знал отношения, может быть один. Теперь у его одиночества появилось совер­шенно другое качество; ему не одиноко. Он жил в от­ношениях, он осуществил свою любовь, он узнал другого, узнал себя посредством другого. Теперь он может уз­нать себя прямо, теперь зеркало не нужно. Только поду­май о ком-то, кто никогда не сталкивался с зеркалом.

Может ли он закрыть глаза и увидеть свое лицо? Невоз­можно. Он не может даже представить себе свое лицо, он не может на него медитировать. Но человек, который подошел к зеркалу, заглянул в него, узнал в нем свое лицо, может закрыть глаза и увидеть свое лицо изнутри. Именно это происходит в отношениях. Когда человек движется в отношения, отношения отражают его, он отражается и узнает многие вещи, о существовании ко­торых в себе никогда не подозревал.

Благодаря другому он узнает в себе гнев, жадность, ревность, стремление к владению, сострадание, любовь и тысячи настроений своего существа. В другом он стал­кивается со многими климатами. Мало-помалу прихо­дит момент, когда он может быть один; он может за­крыть глаза и знать свое сознание непосредственно. Именно поэтому я говорю, что для людей, которые никог­да не любили, медитация очень, очень трудна.

Те, кто любил глубоко, способны к глубокой медита­ции; те, кто любил в отношениях, теперь способны быть сами по себе. Теперь они стали зрелыми, теперь другой не нужен. Если есть другой, они могут делиться, но по­требность исчезла; теперь нет никакой зависимости.

Сознание осознает, что в конце смерть. Если созна­ние осознает, что в конце смерть, возникает страх. Этот страх создает у тебя внутри постоянное стремление к бегству. Тогда ты бежишь от жизни; каждый раз, когда ты сталкиваешься с жизнью, каждый раз, когда ты стал­киваешься с намеком на жизнь, ты от нее убегаешь, пото­му что везде, где есть жизнь, приходит намек, проблеск смерти. Люди, которые слишком боятся смерти, никогда не влюбляются в людей, они влюбляются в вещи: вещи никогда не умирают, потому что никогда не живут.

Вещи могут оставаться с тобой вечно, к тому же они заменимы. Если одной машины не станет, ты сможешь заменить ее другой, точно такой же марки. Но нельзя заменить человека — если твоя жена умирает, она умира­ет навсегда. У тебя может быть другая жена, но никакая женщина никогда ее не заменит — лучше или хуже, но никакая другая женщина не может быть точно такой же. Если твой ребенок умирает, ты можешь усыновить другого, но ни у какого усыновленного ребенка не будет такого же качества, как у твоего собственного. Рана остается, ее нельзя исцелить. Люди, которые слишком боятся смерти, начинают бояться жизни. Тогда они накапливают вещи: большой дворец, большая машина, миллионы долларов, ру­пий, того и другого, вещи, которые бессмертны. Рупия бо­лее бессмертна, чем роза. Они не беспокоятся о розах, они продолжают накапливать только рупии.

Рупия никогда не умирает, она почти бессмертна, но роза... Утром она была жива, к вечеру ее больше нет. Они начинают бояться роз, они не смотрят на них. Или иногда, если возникает желание, они покупают пластмассовые цветы. Они хороши. Ты можешь быть непринужденным с пластмассовыми цветами, потому что они дают тебе чувство бессмертия. Они могут быть с тобой вечно и бесконечно. Настоящая роза — утром она так жива, к вечеру ее не стало, лепестки опали на землю, она верну­лась к изначальному источнику. Она приходит из земли, цветет некоторое время, посылает свой аромат всему су­ществованию... Затем — миссия выполнена, послание отправлено, она тихо падает снова на землю и исчезает, без единой слезы, без малейшей борьбы. Видели ли вы, как падают на землю лепестки цветка? Как красиво и изящно они падают, не цепляясь; ни на мгновение они не пытаются уцепиться. Просто налетает ветерок, и весь цветок уходит в землю, возвращается к источнику.

Человек, который боится смерти, будет бояться и жизни, будет бояться и любви, потому что любовь — это тоже цветок, любовь — это не рупия. Человек, который боится жизни, может жениться, но никогда не влюбится. Брак похож на рупию, любовь похожа на цветок розы. Может быть, она есть, может быть, ее нет, но ты не мо­жешь быть в ней уверенным, в ней нет никакого ле­гального бессмертия. Брак — это что-то такое, за что можно уцепиться, о нем есть свидетельство, за ним сто­ит суд. За ним стоит власть полиции и президента, и все они придут на помощь, если что-то пойдет не так.

Но с любовью... Конечно, и в розах есть собствен­ная сила, но розы не полицейские, не президенты, они не могут защищать.

Любовь приходит и уходит, брак только приходит. Это мертвое явление, это институция. Просто невероятно, что люди продолжают жить в институциях. Испуганные, бо­ящиеся смерти, они убили все возможности смерти ото­всюду. Они окружают себя иллюзией, что все останется таким, как есть. Все надежно и безопасно. Скрываясь за этой безопасностью, они чувствуют себя в безопасности, но это по-дурацки, глупо. Ничто не может их спасти; смерть придет и постучит в их двери, и они умрут.

Сознание может принять два взгляда на жизнь. Один — бояться жизни, потому что посредством жизни приходит смерть. Другой — любить жизнь так глубоко, чтобы ты начал любить и смерть, потому что это глубо­чайшее ее внутреннее ядро. Первый подход приходит из мышления, второй — из медитации. Первый подход приходит из-за слишком многих мыслей, второй — из лишенного мыслей ума, из не-ума. Сознание может быть низведено до мыслей; мысли могут снова расплавиться в сознании.

Просто подумайте о реке холодной зимой. Когда на­чинают появляться льдины, определенные части воды замерзли. Затем, становится совсем холодно, темпера­тура падает ниже нуля, и вся река замерзает. Теперь нет никакого движения, никакого потока. Сознание — это река, поток: чем больше мыслей, тем более поток замо­рожен. Если мыслей слишком много, столько мысле-препятствий, нет никакой возможности потока. Тогда река замерзает полностью. Ты полностью мертв.

Но если река полностью течет, если ты расплавля­ешь льдины, расплавляешь все, что заморожено, все мыс­ли... Именно это и есть медитация: это усилие размо­розить все мысли. Их можно снова конвертировать в сознание. Тогда река течет, в реке есть течение, она жива, пульсирует жизнью, танцует, движется к морю. Море означает смерть. Река исчезнет, исчезнет навеч­но, станет одним целым с безбрежным, и у нее больше не будет никакой индивидуальности. У нее не будет собственного имени: Ганг больше не будет Гангом, Волга больше не будет Волгой. Они исчезают в необозна­ченном на картах.

Если ум боится, он становится водоворотом мыслей. Если ты тоже слишком думающий человек, постоянно думающий с утра до вечера, с вечера до утра: днем — мысли, мысли и мысли, ночью — сны, сны и сны, твоя река замерзла. Это тоже часть страха: твоя река настолько замерзла, что ты не можешь двигаться, и океан остается далеко. Если ты движешься, то впадешь в океан.

Медитация — это усилие тебя разморозить. Мысли мало-помалу тают, как снег, снова становятся текучими, ум становится потоком. Теперь ничто не преграждает ему путь, и он беспрепятственно движется к океану.

Если сознание становится медитативным, ты при­нимаешь смерть, и тогда смерть — не что-то отдельное, это ты сам. Тогда ты принимаешь смерть как отдых; тогда ты принимаешь смерть как окончательное рас­слабление; тогда ты принимаешь смерть как удаление от дел. Ты удаляешься от дел. Весь день ты тяжело работал, вечером приходишь домой и засыпаешь, удаля­ешься от дел. Жизнь подобна дню, смерть подобна ночи.

***

Но страх, тревога, невроз времени — это становится хроническим. Это почти так, словно твоей второй нату­рой стало постоянно осознавать, что время проходит, и бояться. В своей основе, вот какой это страх: «Я еще не смог жить, а время движется. Его нельзя восстановить; я не могу этого переделать; как только оно ушло, оно ушло навсегда. И с каждым днем жизнь сжимается, становится меньше, меньше и меньше».

Этот страх — не страх смерти, это страх времени, и если ты в него глубоко заглянешь, то найдешь, что это страх непрожитой жизни — ты не был способен жить. Если ты живешь, тогда страха нет. Если жизнь прихо­дит к осуществленности, страха нет. Если ты наслаж­дался, достигал вершин, которые может дать жизнь, — если твоя жизнь была оргазмическим опытом, глубокой поэзией, вибрировавшей у тебя внутри, песней, праздни­ком, церемонией, и ты прожил каждое мгновение во всей его тотальности — тогда страха времени нет. Тогда страх исчезает.

Ты готов, даже если смерть придет сегодня, ты го­тов: ты узнал жизнь. Фактически, ты будешь приветст­вовать смерть, потому что откроется новая возможность. Раскроется новая дверь, новая тайна. «Я прожил жизнь. Теперь в дверь стучится смерть, и я прыгну в открытую дверь. Входи! — потому что жизнь я уже узнал и хотел бы узнать и тебя».

Именно это случилось с Сократом, когда он умирал. Его ученики начали плакать и рыдать — естественно. Сократ открыл глаза и сказал:

— Перестаньте! Что вы делаете? Вы плачете и ры­даете? Я прожил свою жизнь, и прожил ее тотально. Теперь приходит смерть, и я полон энтузиазма. Я жду ее с такой огромной любовью, жаждой, надеждой. Открыва­ется новая дверь, жизнь раскрывает новую тайну.

Кто-то спросил:

— И тебе не страшно?

— Я не вижу, почему человек должен бояться смер­ти... потому что, прежде всего, я совершенно не знаю, что со мной будет. Во-вторых, есть только две возможности: либо я выживу, — тогда нет никакой проблемы, и страх бессмыслен, — либо не выживу. Тогда тоже нет никакой проблемы, и страх бессмыслен. Если я не выживу, проб­лемы нет, — если нет меня, не может быть и проблемы, — а если выживу таким, какой я здесь, если выживет мое сознание, проблемы не будет и тогда, потому что я оста­нусь прежним. Проблемы были и в жизни; я их решал. Поэтому, если буду я, и будут проблемы, я их решу.

Решить проблему всегда радостно; она бросает вы­зов. Ты принимаешь вызов, движешься в него, и когда ты ее решаешь, происходит огромное высвобождение счастья.

Страх смерти — это страх времени. А страх време­ни глубоко внутри — это страх непрожитых мгновений, непрожитой жизни.

Что же делать?

Живи больше, живи более интенсивно. Живи опас­но. Это твоя жизнь. Не жертвуй ею ни ради какого рода глупости, которой тебя научили. Это твоя жизнь: живи ее! Не жертвуй ею ради слов, теорий, стран и политики. Не жертвуй ею ни ради кого другого. Живи ее! Не думай, что чтобы умереть, нужна храбрость.

Единственно возможная храбрость — тотально жить; никакой другой храбрости нет.

Умереть очень легко и просто. Ты можешь пойти и броситься в пропасть, можешь повеситься — это так просто. Ты можешь стать мучеником во имя страны, бога, религии, церкви... Всех этих мясников! Всех этих убийц!

Не жертвуй собой. Ты здесь ради себя самого и никого другого.

Просто живи. И живи в тотальной свободе, так ин­тенсивно, чтобы каждое мгновение трансформировалось в вечность. Если ты проживаешь мгновение интенсив­но, ты движешься в вертикальное, ты выпадаешь из го­ризонтального.

Есть два вида отношений со временем: одно — плыть на поверхности океана, другое — глубоко нырнуть, дви­гаться в глубину.

Если ты просто плывешь по поверхности, то всегда будешь бояться, потому что поверхность — не реаль­ность. Поверхность — это на самом деле не океан, толь­ко граница, только периферия. Иди в глубину, двигайся в глубину. Проживая мгновение глубоко, ты больше не часть времени.

Если ты влюбляешься, глубоко влюбляешься, время исчезает. Когда ты с возлюбленной или возлюбленным, или с другом, внезапно — времени нет. Ты движешься в глубину. Если ты любишь музыку, если у тебя музы­кальное сердце, ты знаешь, что время останавливается. Если у тебя есть чувство красоты, эстетическая воспри­имчивость и чувствительность — посмотри на цветок розы, и время исчезнет. Посмотри на Луну, и где время? Часы тут же останавливаются. Стрелки продолжают двигаться, но время останавливается. Если ты любил что-то глубоко, то знаешь, что трансцендировал время. Много раз тебе раскрывалась эта тайна. Ее тебе рас­крывала сама жизнь.

Жизни хочется, чтобы ты наслаждался. Жизни хо­чется, чтобы ты праздновал. Жизни хочется, чтобы ты участвовал в ней так глубоко, чтобы не было раскаяния о прошлом, чтобы ты не вспоминал прошлого, потому что в каждое мгновение ты идешь глубже и глубже. В каждое мгновение жизнь становится более и более кра­сивой, более и более оргазмической, вершинным опы­том. Мало-помалу, когда ты сонастраиваешься с верши­ной, она становится твоим жилищем.

Именно так живет просветленный человек: он жи­вет тотально и из мгновения в мгновение.

Кто-то спросил дзэнского мастера:

— Что ты делаешь, с тех пор как стал просветлен­ным?

Он ответил:

— Ношу воду из колодца, рублю дрова в лесу, когда голоден, ем, когда мне хочется спать, сплю — вот и все.

Но хорошо помните: когда человек, достигший глу­бокого понимания собственного существа, рубит дрова, он просто рубит дрова; больше никого нет. Фактически, рубящего нет; есть только рубка дров. Рубящего нет, потому что рубящий — это прошлое. Когда он ест, он просто ест.

Другой великий дзэнский мастер сказал:

— Когда сидишь, сиди; когда ходишь, ходи. И, самое главное, не шатайся.

Время стало проблемой, потому что ты не жил пра­вильно. Простые вещи: принимая ванну, принимай ее тотально. Забудь обо всем мире! Сидя, сиди, ходя, ходи. И, главное, не шатайся. Сиди под душем, и пусть на тебя падает все существование. Небольшие вещи: уборка дома, приготовление пищи, стирка одежды или утренняя про­гулка — делай их тотально. Тогда не нужно никакой медитации.

Медитация — не что иное, как способ научиться все делать тотально.

Как только ты этому научился, сделал всю свою жизнь медитацией, забудь всё о медитации: пусть жизнь будет единственным законом, пусть жизнь будет един­ственной медитацией. Тогда время исчезает, и помни: когда исчезает время, исчезает и смерть. Тогда ты не боишься смерти. Фактически, ты ждешь ее.

Просто подумай об этом явлении: как может суще­ствовать смерть, если ты ее ждешь?

Это ожидание не суицидально, это ожидание не пато­логично. Ты прожил свою жизнь. Если ты прожил, смерть становится самой вершиной всей жизни. Смерть — это высшая точка жизни, пик, кульминация.

Ты прожил все небольшие волны: еды, питья, сна, хождения, любви, — ты прожил маленькие и большие волны. Тогда приходит величайшая волна: ты умира­ешь. Ты и ее должен прожить во всей ее тотальности. Тогда человек готов умереть. Сама эта готовность — смерть самой смерти.

Именно так люди узнают, что ничто не умирает. Смерть бессильна, если ты готов ее прожить; власть смерти огромна, если ты ее боишься.

Непрожитая жизнь дает смерти власть. Тотально прожитая жизнь отнимает у смерти всю власть. Смер­ти нет.

Мужество Жить

Никто на самом деле не боится смерти; иначе жизнь стала бы невозможной. Есть естественная мера предо­сторожности, и это одна из природных основ, которые нужно понять.

Природа не хочет, чтобы ты чувствовал страх смер­ти, по той простой причине, что если этот страх смерти станет ошеломляющим, ты не сможешь жить. Жизнь можно прожить, только если так или иначе ты можешь продолжать верить, что будешь оставаться здесь вечно. Вещи изменятся, люди умрут, но ты останешься вне всех этих перемен. И это основано на твоем опыте.

Поэт говорит:

— Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе.

Но когда он звонит по тебе, тебя нет, чтобы это услы­шать, — именно в этом трудность. Я вам говорю, он всегда звонит по кому-то другому; именно поэтому ты можешь его слышать. Поэт не знает более глубоких царств человеческого сознания. В определенном смысле, он го­ворит правду. Да, он звонит по тебе. Но ты его слы­шишь... Ты можешь понять, что из этого вытекает, но это «вытекающее» не создаст в тебе страха. Я могу сказать с уверенностью, что даже тот поэт, который это написал, не боялся смерти. Даже он, слыша звон колокола, не подумал бы, что он звонит по нему самому. Он всегда звонит по кому-то другому, это всегда кто-то другой.