Интенсивная терапия по-блогерски

«Маленький Сережа впервые оставался ночевать дома один. Родители уезжали в гости и обещали вернуться на следующий день. Сережа терпеливо и с должным вниманием выслушал все инструкции и наставления от мамы. Папа так же пытался вставить свое веское слово, но тут же умолкал, когда встречал взгляд своей горячо любимой жены.

Наступил вечер, и Сережа начал разбирать кровать и готовиться ко сну.

Странная и непривычная тишина в доме удивительным образом изменила поведение маленького Сережи. Стараясь заполнить образовавшуюся пустоту, Сережа начал вдруг, сам не понимая почему, напевать какие-то мелодии и громко разговаривать и комментировать каждый совершаемый им шаг.

Темнота наступала.

Сережа вышел из ванной комнаты и направился в детскую, как вдруг странный звук, похожий на стук, донесся то ли из кухни, то ли с балкона.

Сережа резко прижался спиной к стене, успев при этом коротко и быстро вобрать в себя немного холодного воздуха. Глаза застыли в испуге…»

— Всё, сил моих больше дамских нет читать этот псевдорусский экстрим! — воскликнула главная редакторша «топового» журнала «Загадки тайн», отрываясь от ноутбука. — Мы вас что просили написать, молодой человек? Запамятовали?

«Молодой человек» лет пятидесяти, блогер в самом расцвете писательских сил, сидел рядом, нервно комкая в руках шапку с богатой биографией.

— Вы просили написать леденящую кровь историю о детских страхах, — промямлил он.

— Так же точно, как при фасовке кокса! А вы мне что принесли? Я уж притомилась ждать, как сказал классик, когда ж у меня волосы от страха на ногах поседеют. Пока только с зевотой борюсь, хотя и не Сережа, готовящийся спать вот уже как 636 знаков с пробелами. Если хочу спать я, аристократка в пятом поколении с дипломом филолога, то что говорить о простом читателе, утомившемся от тяжелого труда мерчендайзера? Нет, дорогой друг, здесь придется поработать! Это полезно. Труд из обезьяны человека сделал, авось и вам полегчает.

— Вообще-то меня хвалили в других редакциях, — начал было «молодой человек».

— Ага, как артиллериста Вову из анекдота. Вернулся тот в колхоз с войны. Его спрашивают: «Танки-то сбивал? Награды есть?» Он отвечает: «Танки сбивал. А награды только устные». — «Это как?» — «А как собью, меня по плечу похлопают да скажут: «Sehr gut, Woldemar!» Всё! Время — деньги. Начали! Значит, для начала фольклорный элемент: в селе Карачарове Муромского района, записываешь? — грозно зыркнула аристократка на «молодого человека».

Тот судорожно достал блокнот и начал конспектировать.

— Жила семья трансвеститов, — продолжала нараспев редакторша, — усыновившая из детского дома девочку по имени Сережа…

— Как девочку?! — изумленно уставился на даму «молодой человек».

— Вот! — воскликнула она. — А ты, мужик, я погляжу, не безнадежный. Правильно спрашиваешь. И читатель сразу задастся вопросом — почему девочку звали Сережей?

— И почему? — заморгал мужик растерянно.

— А нам какая разница?! Мы должны оставить читателю зазор для фантазии. Пусть сами думают, постигают, так сказать, загадку тайны, листают источники по матчасти, развиваются. Или ты думаешь, что наш журнал только низменные инстинкты эксплуатирует? Нет, просвещение нам тоже не чуждо. Значит, девочка Сережа должна по ходу повествования встретить на своих 36 квадратных метрах, щедро отмерянных её родителям государством озорных вурдалаков — в коридоре пусть тусуются, озабоченную русалку — в ванной поселишь и сомневающихся в своем бытии «барабашек», мечущихся гордым буревестником под потолком. Тут тебе и секс, и философия, и праздник. Три в одном, не пойми фривольно. Детали — за тобой. Ну и не забудь про политический аспект. Так сказать вишенку на торте. В диалог вурдалаков вставь несколько фраз, типа «ВВП — на вилы! МДА — на фонарь!». Или наоборот. От перестановки этих слагаемых сумма всё равно нулевая. И не дрейфь, голуба: ВВП — это валовой внутренний продукт, а МДА — Московская духовная академия. Справишься? Два дня тебе, Достоевский.

Блогер кивнул, сгреб свои пожитки и вылетел вон из кабинета. А редакторша удовлетворенно погрузилась в рутину. Предстояло довести до ума статью в «Спортивный уголок» — «Профилактика гиподинамии в загробном мире. Упражнения Гоголя в гробу. Эксклюзив».

ПРОСТО СНЕГ

За окном как будто звучит фантастический трек,

Где сольную партию шепчут снег и еще раз снег.

И не важно, кто я, который глядит из окна,

И какой на пороге век.

Снег

Засыпает дороги, кварталы, миры,

Непреходящий настолько, что завидует Леонардо,

Смотрящий с небес на воронку белой дыры,

Не всегда способной

Дожить

До завтра.

УТРО

Утро сегодня, похоже, сродни полыни — запах дурманит голову, вкус вяжет рот.

Миг пляшет за мигом, увлекая с усмешкой то ли в калейдоскоп, то ли в водоворот.

И БГ напутствует посредством радиоволн перейти «эту реку вброд».

Но мне лень — на кухне варится каша и ждет бутерброд.

… Мне не хочется быть в центре дня, чтоб кричали «ура!» и падали ниц.

Лучше держаться подальше от этих цепей и слушать не крики, а пение птиц,

Глядеть, как пытается солнце взойти и дуть на горячий чай.

Здравствуй, утро!

И… утро, прощай!

ЖК-монитор Дориана Грея

(Антихрист. Готовность № 1)

Он глядит на меня каждый день

Сквозь кристаллы ЖК-монитора.

Моё сердце похоже на птицу,

Попавшую в плен.

Я так прошу о времени

(Глухими словами молитвы).

В его взгляде только презрение.

Что я для него?

Тлен.

Полураспад на атомы ада

С протонами рая.

И от этих райских частиц

Его перманентно тошнит.

А я всё блуждаю

Кроликом

В равнодушных глазах удава

И делаю вид, что всё Coca-Cola.

Потому что люблю!

Делать вид…

Мальчик в такси

Глядит на мои колени,

Хотя его в школе учили,

Что важнее внутренний мир.

Девочка на работе

Плачет от тысячи страхов,

Хотя её тоже учили,

Что жизнь — гуманизма пир.

А ей почему-то хочется

Облачиться в пояс шахида

И взорвать этот «вечный праздник»,

Чтоб войти наконец в тишину…

Мы все такие разные —

Битые, светлые, грязные…

И всем нам, таким непохожим,

Мир объявил войну.

Я выхожу на улицу

Под обстрел жадных глаз Азазеля —

Он целится с ярких плакатов

faberlic, Chanel, Lümene…

У него даже есть свой StixJ,

Ведь он каждый день убивает!

Но я понимаю:

То, что я его жертва, —

Дело только во мне.

Он глядит на меня

Сквозь кристаллы ЖК-монитора.

Я умоляю о времени,

Хотя толку — молить булыжник?!

Смерть неизбежна.

Каждый день и по сотне раз.

Кода наступит,

Когда в Небе тебя

Станет не слышно.

Просто ты замолчишь.

И станет не слышно.

ПО ПУТИ К ОКЕАНУ

Я буду болеть тобой в раскаленной пустыне, в оскверненной Айя Софии,

Когда стану рекой – если стану, или когда буду жертвой стихии —

Той, что я не успел убить, той, что отлична от Бога.

Но я не умру — останусь в своих словах или в следах на полотне дороги.

Мертвую рыбу волны сегодня выносят на берег в Божьем квартале,

Чтобы мы помнили, кем мы были и кем мы бездумно стали,

А должны были стать святыми, хватаясь за кисть, за перо, за флейту, тем паче за глину.

Тебе не простится, если через тебя кто-то в бездне неверия сгинул.

Моя вечная боль, тебе — роза в уста и на плиту могилы.

В тот день, когда небо будет медью расплавленной, не оставь меня — дай мне силы

Принять все как есть и раствориться в кровавой воде Океана…

Я буду болеть тобой в землях далеких, когда стану рекой. Если стану…

Блюзовый квадрат окна

Одному повезло слышать с детства про хитрого колобка,

А другому — ходить маршрутами Тома Сойера,

Один пил из Волги, другого поила Миссури-река.

У обоих

Были проблемы с крыльями —

В спойлерах.

Кляузных книг они не держали в руках,

Предпочитая им что-то поглубже, допустим, «И-цзин»,

Жили в пределах двенадцати тактов,

И в городских округах

Двигались генетически так, как двигался блудный сын.

Всё равно, где ты родился, как, кто и куда тебя звал,

Был ли на троне царь, в казематах святой пророк,

Страдал ли доллар стабильностью или же не страдал,

С какой стороны дул перемен ветерок…

Просто однажды в окно блюз проник к тебе поутру,

А потом стал появляться снова и снова

И навеки втянул тебя в свою колдовскую игру.

В неё играли и тот, и другой.

Ab ovo.

АНГЕЛ

Tori Amos

За ветра городской пустыни он заложил все, что можно:

Трубку, гранатовый перстень — кандалы истлевших надежд,

Он продал свой маленький бар и возможность складывать буквы,

Он продал коньяк и табак, служение нервным звукам.

Во имя чего? Белых бумажных одежд.

Мама, в каком ателье мне сошьют по размеру крылья?

И какая птица из певчих научит меня летать?

Сколько лет мне еще метаться

Между прибоем кофе и ослепительным взрывом "Метаксы",

Между своим днем рождения и возгласом "…твою мать"?

В гитарном чехле раненый Gibson и проходка на Tori Amos,

Горсть кукурузных зерен и разбитый серебряный крест.

Трава не спасает, камни шуршат меж собою

О нехватке под загнанным солнцем СВОБОДНЫХ мест.

Даже будь ты один, как перст!

Мама, зачем мне рабство возведенного мной Вавилона?

И зачем мне свобода зарешеченных кем-то небес?

Кто мне объяснит, что смешного в стремлении к святости,

И куда я бездумно, как в электрический щит, вдруг влез?

Она принимает его перемены как должное –

Не все ли равно, кого ей насиловать каждую ночь?

Его сердце осыпалось, словно стекло, за которым томится картина

В ожидании взрыва. В крайнем случае, гильотины…

Но пока льется вяжущий дождь.

Да святится все, что светится этой ночью,

Где сцепление рук таит зажигание глаз!

Он прячет глаза за зеркалами очков – не в силах справиться с ангельской ролью.

Она, усмехаясь, поет:"Подожди. Не сейчас…Не сейчас…"

Скоростное шоссе без опознавательных знаков.

Кровь и перья на бронированной тверди иконы.

Перевернутый "форд"… Сколько недель здесь все пожары, пожары, пожары!..

Торф горит в глубине. По физическому закону.

Перевёртыши

(Другу. В бездну)

Города стоят на вонючих подземных потоках,

И в зрачках человеческих светодиоды что солнца.

Ты хотел спросить о пророках,

О современных пророках, —

Вон они топают с внешностью Курта Кобейна и взглядом лярвы с болотца.

Ты чеканил по серебру, воровал лом червонной масти.

Каждый крадет, как может. Таков наш закон и порядок.

Каждый бежит, куда хочет, от потешного призрака счастья,

Топча тех, кто был предан.

Тех, кто был рядом.

И твой рай-сарай стоит на Надрыв-реке,

Серебром над ним плачут старые ивы,

И стирает река слова на зыбком песке

О любви к нелюбимым,

О нелюбви к любимым.

Однажды накроет «Контакт», и мы станем друг другу ближе.

Наш прокуратор вылечит голову, на холстину сменив плат парчовый.

Конь будет знаться с конем, вол с волом, мэр Урюпинска с мэром Парижа.

Мы же найдем в себе орган, который саднил в Башлачёве.

Когда я сажусь в твою тачку, при обгоне легко вспоминаю,

Какие дела мне уже не доделать J,

Какие стихи не допеть.

Еще двадцать три минуты до полной победы мая

В ядерной осени, преодолевающей смерть.

И твой рай-сарай всё стоит на Надрыв-реке,

Тянет над ним то мёдом, то едким дымом.

И стирает река слова на зыбком песке

О любви к нелюбимым,

О нелюбви к любимым.

Время любить!

(вселенская математика)

Наш пострел

Везде поспел,

Когда топал

На расстрел.

Две главы «Тома Сойера»

До победы любви в нашем ветхом сарае.

Вдох и выдох Вселенной,

Чтоб рассеялись те,

Кто забил место с краю.

В клубе почивших до тридцати —

Там, куда просто так не пройти, —

Перерыв.

Надолго ли?

Я не знаю.

Безутешному там говорят «Утешай!»

И он орёт «Ша!»

Всем своим внутренним катастрофам.

И он идёт утешать

Аритмично дыша

Через шаг

По направленью

К непопулярной горе.

Голгофе.

Ты поймёшь его на изломе,

Без защитных фенек и масок,

Съев вагон поваренной соли

И выпив озеро кваса.

Ты поймёшь его, если ударишь

И нагнёшься, чтобы поднять.
Ты поймёшь его,

Если захочешь понять.

И тебя будут резать,

А его будут бить.

Наше время такое —

Время любить!

LIKE A PRAYER

Потомки героев,

Мультяшных,

Заземлившиеся на окраине,

Мы распнем Христа влегкую, глотку порвем за Каина.

За свои слова, в которых ни грамма фальши,

Получаем в табло, зеваем и без нервов движемся дальше.

Мы горды, что сердце не чувствует боли, потому как уже параличные,

Однако считаем, что всё хорошо, а иногда и отлично.

Всё равно, как жить: хрен редьки не слаще, не горше репы.

Боже, пробей меня электрошоком.

Боже, где Ты?

Узкоспециальный текст для узкоспециальной аудитории

По малолетству баловалась рубрикой «Нафига?» в газете «Беспредел» при славном ПетрГУ. Потом перевоспиталась и стала задавать вопрос чинно — «Зачем?». Он полезен и детерминирует жизненное пространство не хуже, чем ограждение зону строгого режима. Не исключая вышки совести по краям.

Когда у нас началась «Школа блогеров», Наталья Федоровна Ермолина, организатор всего этого праздника, напускала на себя серьезный вид и вопрошала каждого, туда входящего: «А зачем вам это надо?». И человеки силились выжать из себя правду или просто не ударить в грязь лицом. Я сказала, что мне надо мозг качать. Как культуристы бьются над рельефностью мышц, так я над рельефностью серого вещества под черепной коробкой. Однако, вряд ли это исчерпывающий ответ.

Посему я терзаю себя этим постоянно, ну и потихоньку капля за каплей выливается в лужу, которая разливается здесь.

Поначалу я думала, дура великовозрастная, что надо самореализовываться. Потому что народ так учат везде и всюду: реализуй, дескать, самость свою, иначе загнешься, сгинешь, и мир вместе с тобою. Ты ж адамант, не меньше! А то, что пишешь с ошибками и Эко с «Экко» путаешь, так это твое личностное своеобразие. Потом я стала зреть в корень, и меня подобный процесс отвратил. ЭГОреализация. Звучит-то как премерзко! Прямо вспоминается Хомяков с мыслью о том, что в ад каждый идет своим путем, и только в рай попадают вместе. Таким образом, нужно заниматься в меру сил своих служением, т. е. делать что-то для других.

Теперь переходим к следующему вопросу, генетически неистребимому, «ЧТО делать?» в приложении к писанине. Здесь тоже процитирую классика. Когда лежала в больнице, времени было много, и я прочитала все книги Полозковой, где нашла фразу: «видишь, люди вокруг тебя громоздят ады, —/ покажи им, что может быть по-другому». Ады действительно громоздят, потому что в цивилизации Содома очень сложно с другими видами творчества. Содом, кстати, — это не мужеложство, как у нас считается. Это античеловечество. Поэтому, если можно увидеть что-то настоящее, живое, если можно восхититься этим, привлечь к этому внимание или самому создать нечто подобное, надо это делать. Если мир в унынии, надо радовать. Если мир безудержно ржет, надо остановить и показать, как может быть больно. Иначе какое-то иудино существование получается.

Не знаю, ответила ли Калачёва на вопрос «зачем?», но уж точно расставила некоторые точки над Ё.

CREDO

(груши против яблок)

Дева по имени Агриппина шла по дороге Древнего Рима.

В вычурные Афины? — Мимо! До вечных камней Иерусалима.

Друзей у неё было больше, чем денег. Но и того, и другого у неё было много.

Хотя всё это ей стало до фени, когда Бог поставил её на дорогу,

Как и меня в XXI-м веке, на севере, убеленном нечастым снегом,

Городской дурочкой или же человеком, изнуренным до рвоты суетным бегом.

Я спустилась под своды шалого сердца — оно мне как компас, перчатки и веер.

Ведь для Царства Небесного на карте нет места, как нет места в эфире словам о вере.

Так и прём — Агриппины ли, Валентины к вечным камням по разным дорогам,