Пещеры треврицента у фонтан ля сальвеш 2 страница
«Эсклармонда не умерла», — сказал мне пастух на Дороге Катаров. Она все еще жива…
У Вольфрама фон Эшенбаха королева Грааля Репанс де Шой приходится Парцифалю теткой. Эсклармонда из Фуа была кузиной юного Тренкавеля Каркассонского. Репанс де Шой вышла замуж за Фейрефица, сводного брата Парцифа-ля, Эсклармонда была обвенчана с вице-графом Жорданом де Лилль-и-Гимоэш, которого поэтому можно назвать близким родственником Тренкавеля, поскольку дома Каркассонов и Комменж в X веке были объединены под скипетром Аснара — кантабрийского князя. Поэтому гербы Каркассонов и Комменж так похожи.
После смерти Жордана (около 1204 г.) Эсклармонда отказалась от своего наследства, разделив его между шестью взрослыми сыновьями, и вернулась на свою горную родину. После принятия «крещения духом» из рук сына Белиссены Гильаберта из Кастра, она сделала своей резиденцией замок Памьер, который определили ее брат Раймон-Рожер и трубадур Раймон Друт, и оттуда управляла своими владениями в Таборе. Она также была сюзереном замка Монсегюр, которым владел ее вассал, сын Белиссены Рамон Перелья.
Вершина Мон-Сепора там возвышалась,
Словно другие горы защищая…
Вильгельм Тудельский
Castrum montis securi[12]называли римляне Монсегюр, свою неприступную и самую прочную пиренейскую крепость.
Монсегюр был самой сильной романской крепостью, неприступно и гордо возвышающейся над провансальской равниной: первая ступень на пути к звездам, к которым стремились катары. Выше горы высотой три тысячи футов были только покрытые снегом зубцы Табора и усыпанное звездами небо.
От Лавланэ — городка, расположенного в предгорьях на расстоянии двух часов пути от Монсегюра, — путь «чистых» извивается по ущелью Лектуар, уходя все выше в горы. Журчащие каскады, отвесные скальные стены, потрепанные ветром ели и прижимающиеся к крутым склонам деревушки, чьи названия (такие, как Ворота Табора) до сих пор напоминают о нашествии сарацин.
Когда я в первый раз совершал восхождение к скалам Монсегюра, ущелья были наполнены облаками, в вязах и елях выл сильный ветер. Я поднялся до abbes («Пропасти»), откуда уже наверняка можно было добраться до развалин крепости еретиков по вызывающей головокружение тропе. В это время на одно мгновение облака разошлись, и передо мной в вышине предстал позолоченный солнцем огромный, голый и серый пирамидальный утес, неприступнее которого я никогда не видел. И вокруг него клубилось море облаков, подобно дымку ладана.
Вместе с Лавланэ (iuxta castrum montis securi) Монсегюр защищал подходы к Табору и к пещерам Орнольяка. Для их же защиты с другой стороны гор служили крепость Фуа, укрепленный город Тараскон и замки Белиссены Мирамон, Каламес и Урнаве. В Мирпуа, Монреале, Каркассоне, в Рокафиссаде, Белеете и Керибусе — во всех этих крепостях и городах сыновья Белиссены охраняли дороги к Табору.
Монсегюр охраняли достойные рыцари романской Церкви Любви. Для них были святыми и горы, о которых на протяжении веков складывали мифы и сказания, и пещеры, в чудесных лабиринтах которых до сих пор живы воспоминания о предках и доисторической культуре, и рощи с источниками, к которым обращены их песни и молитвы. Табор был их одним большим национальным святилищем.
Здесь на каждом шагу и сегодня можно встретить убедительные свидетельства этой грандиозной культуры. Наслоения грунта пещер Сабарте скрывают такие следы доисторического прошлого, как ископаемые остатки, кости мамонтов, орудия каменного века, а наряду с ними — греческие вазы, финикийские изделия из стекла и кельтиберские бронзовые украшения. На белых скальных стенах проступают рисунки доисторических людей, таинственные руны ждут того, кто расшифрует их содержание{97}. На вершинах гор частые густые заросли и колючие кустарники скрывают остатки крупных городов и храмов.
В IV веке это место было переименовано присциллианами в Табор и посвящено святому Варфоломею, апостолу Индии и Персии. В XII и XIII веках, вместо друидов и бардов, Парнас романского мира стали беречь катары и трубадуры. Из священной горы Абеллион Табор превратился в символ божественной троицы. Пик Святого Варфоломея, пик Суларак и гора Монсегюр символизировали агностиков, демиургов и параклетов — Божественную троицу.
Вокруг озера друидов бродили катары и рассказывали неофитам о золотых сокровищах, которые утопили их предки, спиритуалисты, — так же, как они сами, презиравшие золото. В тени менгиров или кромлехов во время отдыха они говорили о Граале.
Ведь Грааль был воплощеньем совершенства
И преизбытком земного блаженства,
И был основою основ
Ему пресветлый рай Христов.
Вольфрам фон Эшенбах
Возможно, «чистые» рассказывали своим ученикам и поныне известную в Провансе и Лангедоке легенду о том, как Лазарь, Марта, Мария Магдалина и Дионисий Ареопагит привезли Грааль в Марсель и как Мария Магдалина до своей смерти спрятала его в пещере, находящейся неподалеку от Тараскона.
Высшая любовь делает людей поэтами, а поэтов — снова детьми Бога — сыновьями муз, которыми правит Аполлон, брат Артемиды. Молитва означает стихосложение. Не являются ли небесные чертоги и боги плодом человеческого воображения, неосознанного стремления к райской жизни?
Трубадуры, рыцари и дамы, поднимавшиеся в Монсегюр, чтобы там ожидать «поцелуй Бога», как в Талмуде называется смерть с косой, жили с тех пор в огромной крепости, ворота которой защищали сильные замки, стенами которой были скалы Табора, крышей — лазурное небо, ходами — пещеры, а главной церковью — «Кафедральный собор».
Церковь Любви была религиозным подобием всего романского мира любви, законом любви, который должен был быть принесен соколом с небес на землю, для того чтобы Грааль попал с неба в подлунный мир, после того как Люцифер был отвергнут от Божественного престола. Эти два подаренных небом символа означали мировую и религиозную любовь.
Законы церковной любви утверждали как высший принцип отказ от плотской любви и от супружества. Высшая любовь — союз человеческих душ и сердец. Земная любовь — страсть, быстро проходящая от чувственных наслаждений.
Учение катаров настаивало на том, что главным условием для «совершенной» жизни должна стать чистота. Высочайшая любовь — союз человеческих душ с Богом — Святым духом. Вместе с плотской любовью умирает связь с Богом и видение Бога.
Стихотворение трубадура Вильгельма Монтаньаголя, которым мы предварили объяснение понятия романской высшей любви, можно перевести следующим образом: люди должны быть чисты сердцем и думать только о высшей любви, поскольку высшая любовь — не ересь, а величайшая добродетель, делающая людей детьми Божьими.
Трубадуры выполняли роль законодателей «законов любви». Законом высшей любви романской Церкви Любви было Евангелие младшего из апостолов, любимого ученика Сына Человеческого:
Я даю вам завет, чтобы вы любили друг друга так же, как я люблю вас[13].
Иоанн. 13:15
И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек.
Иоанн. 14:16
Два человека возглавляют это войско:
Аббат Арнольд — его назначил Рим,
И граф Симон — его в поход призвали
Сто тысяч рыцарей… Теперь он — властелин!
Ужасней пары нет! Один умен, спокоен,
Другой — проворный пес, сорвавшийся с цепи.
И вот они идут, за ними — сотни сотен…
Один сказал — «убить», второй кричит — «руби!».
Неведомо куда несут теперь их кони,
За ними с грохотом идет стальная рать.
Поникли нивы и ливады Лангедока,
Здесь боле Радости и Счастью не бывать.
Н. Ленау. «Альбигойцы »
Часть третья
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД
Отцы Католической церкви и инквизиторы считали ересь катаров — по причине имевшихся в ней дуалистических рассуждений — разновидностью неоманихейства. На самом же деле эта ересь, как и учение, основанное персом Мани (238–277?), была лишь приспособившимся к западной почве индийским манизмом{98}. Если говорить о катарах, то буддистские представления о mani (санск . драгоценный камень) нашли у них свое отражение в вере в реальность получения духовного «утешения» еще на земле и в поклонении удостоившимся его — параклетам (грен, утешенным). Если перевести с греческого, то окажется, что катары называли себя последователями «чистого учения», символом которого, вслед за индийским mani, был камень, упавший с неба, lapis ex coelis (у Вольфрама фон Эшенбаха ошибочно — lapsit exillis, что в таком прочтении бессмысленно), который просвещает мир, утешая его.
Этот «светильник мира», символ верований катаров, сохранялся Эсклармондой в крепости Монсегюр, однако ввиду крайней опасности, грозящей замку, четыре катара, совершив отчаянный переход по горам, доставили его в ущелья Орнольяка. Если мы отождествляем это «сокровище еретиков», как называли его инквизиторы, с Граалем, то основания для такого предположения станут понятными в ходе нашего повествования. Но даже при поверхностном чтении произведений Кретьена де Труа и Гийо-Вольфрама бросается в глаза, что их «Грааль» никак не связан с причастием и не является христианской реликвией: у них нигде не говорится о связи Грааля и священника.
Грааль являлся еретическим символом. Люди, поклонявшиеся христианскому кресту, подвергли его проклятию, против него был направлен крестовый поход, «Крест» вел священную войну против «Грааля».
Катары усматривали в поклонении кресту пренебрежение Божественной природой Христа. Их неприязненное отношение к этому символу было столь сильным{99}, что, например, один из них воскликнул как-то: «Я ни за что не хотел бы быть спасенным через этот знак!»
Но как же Фульк, наш трубадур веселый,
В сословие священников, вступил?
Не зря он стал церковною борзою —
Не зная устали, еретиков ловил.
Н. Ленау. «Альбигойцы»
Фульк, сын богатого купца-генуэзца, проживавшего в Марселе, оказался недостойным трубадуром. Своим фанатизмом и жаждой наживы он превосходил самых упорных противников еретиков своего времени{100}.
Фульк долгое время восхвалял в песнях супругу Барраля, виконта Марсельского, к чему она относилась вполне благосклонно. Однако в конце концов трубадур получил отповедь, так как слишком страстно добивался любовных утех. Вся его жизнь являла собой погоню за деньгами и славой. Когда по причине неумеренного образа жизни его покинули все благодетели, Фульк облекся в священнические ризы, избрав путь, идя по которому в то время быстрее всего можно было добиться преуспеяния. И, судя по всему, Фульк не обманулся в своих надеждах. Вскоре по вступлении в орден цистерцианцев он был назначен приором монастыря Флорея, а пятью годами позже стал епископом Тулузским.
Папский легат, прибывший в Прованс с поручением положить предел ереси, узнав о посвящении трубадура в епископы, воскликнул: «Дело спасено, коль скоро Господь даровал Церкви такого человека».
Доходы от собственного епископства не удовлетворяли претенциозного трубадура, и вскоре он погряз в долгах. Презрение бюргерства по отношению к недостойному епископу было столь велико, что он не мог свободно, не будучи осмеянным, показаться на улице. Рассказывают, что как-то раз Фульк сравнил в своей проповеди еретиков с волками, а правоверных — с овцами. Тогда поднялся некий еретик, которому по приказу Симона де Монфора, опустошителя Романии, были выколоты глаза и отрезаны нос и губы, и, указав на себя, вопросил: «Могла ли овца так укусить волка?» В ответ он услышал, что Монфор сделался «благой собакой».
Граф Фуа, брат Эсклармонды, обвинял перед папой Иннокентием III, кажется, именно этого епископа в том, что по его вине приняли смерть 1500 человек.
По непреложному закону, Романия и расположенная в ней гора Табор оказались ввергнутыми в море ненависти и проклятия. По тому же непреложному закону возвышенная любовь катаров была встречена земными властями с сильнейшей ненавистью.
Ведь были и такие, познавшие Отца,
Которые позднее отведали огня.
Гете. Вечный жид
Учение катаров успешно распространялось во второй половине двенадцатого века по романским провинциям Южной франции. Рыцарство{101}, горожане и даже духовенство видели теперь только в еретиках провозвестников истинного Евангелия. Немногого недоставало, чтобы позиции Рима в Провансе, Лангедоке и Гаскони окончательно ослабли.
Никогда нигде в мире ни одна страна не славилась большей религиозной терпимостью, чем Романия. Любые мнения можно было беспрепятственно выражать вслух, все вероисповедания были уравнены в правах, а классовых противоречий практически не существовало: нам известен даже перечень условий, при которых простой человек мог стать «шевалье».
Рыцарская жизнь процветала здесь, как нигде в другом месте. Рыцари Романии в равной мере чувствовали себя дома, будь то на Святой Земле и в Триполи, которые были, впрочем, лишь романской провинцией, или же в Руссильоне и Тулузе. Однако они отправлялись в полуденные страны скорее из страсти к приключениям, чем влекомые горением духа, и привозили оттуда чаще не набожное назидание, а неизгладимые впечатления о роскоши, мистике и умственной жизни Востока. Церковь требовала подчинения себе в духовной и светской сферах, что казалось рыцарству несовместимым с его представлениями о свободе и чести. Почти все бароны и рыцари Романии придерживались катарских верований, благоговейно принимали в своих замках «совершенных», собственноручно прислуживали им за трапезой и доверяли воспитание своих детей.
Что же касается романских городов, то долгая и напряженная борьба горожан с феодальным рыцарством привела к утверждению городской независимости. Со все большим успехом горожанам, обогатившимся за счет торговли с восточными портами, удавалось защищать свои муниципальные свободы. Они подражали нравам благородных, соперничали с ними в учтивости и отваге, были, как и те, поэтами и могли стать «рыцарями», как только того захотят. Заботясь о поддержании независимости, они отвергали влияние клира, равно как и светских господ, однако смыкались с последними в своем нерасположении к церкви и духовенству.
Как-то раз епископ города Альби был призван к одру умирающего родственника. На вопрос о том, в каком монастыре отходящий хотел бы обрести упокоение, епископ получил неожиданный ответ: «Не беспокойтесь об этом. Я хотел бы умереть у «добрых людей» и ими быть погребенным». Духовник возразил, что он не может дать на это своего согласия, однако смертельно больной сказал, что, если его будут удерживать, он отправится к «ним» ползком. Далее все развивалось по воле умирающего: о нем заботились, «утешили» и погребли «добрые люди»…
Развращенность нравов в Церкви была, без сомнения, главной причиной нежелания Романии пребывать под властью Рима. Многие епископы посещали свои диоцезы лишь затем, чтобы собирать произвольно наложенные церковные подати, и держали при себе для этой цели настоящую армию разбойников. Беспорядки в среде священства не поддаются описанию: многие, враждуя, отлучали друг друга от Церкви. Чтобы не быть узнанными, священники скрывали тонзуру и носили мирское платье. Если им и удавалось избежать взглядов и насмешливых речей уличной толпы, то они были не в состоянии заставить умолкнуть порицающих их трубадуров.
Сегодня мир уже не тот,
Иные времена настали:
На копьях бьется поп, с амвона
Нам возвещать девицы стали.
Пейре Кардиналь{102}
Если проповедовал еретик, народ устремлялся к нему и восторженно внимал его словам; католическому же священнику с насмешкой задавался вопрос, как он дошел до мысли возвещать Слово Божие…
Впрочем, Церковь признавала, что развращенность клира и забвение им своего долга способствовали успеху еретиков. Папа Иннокентий III говорил, что именно духовенство несет главную вину и что отсюда происходят беды христианства. Чтобы успешно противостоять сектам, клир должен был пользоваться уважением и доверием в среде верующих, чего он уже давно был недостоин.
Однажды Бернар Клервоский сказал о катарах, что нет «более христианской проповеди», чем их, и что они были чисты своими нравами. Вот почему следует ли удивляться, что ересь катаров, которая в течение столетий пребывала в недрах романской культуры, победоносно распространялась и, наконец, стала рассматриваться в Романии как santa Glieiza?
Случалось, что целые монастыри, закрываясь, примыкали к катарам, заболевшие епископы позволяли «добрым людям» заботиться о себе и принимали из их рук «утешение».
Около 1170 года богатый лионский торговец Пьер Вальдо распорядился перевести на свой родной язык Новый Завет, с тем чтобы самостоятельно его читать. Вскоре он пришел к выводу, что апостольская жизнь, которой учили Христос и Его ученики, нигде более не встречается; он стал проповедовать свое понимание Евангелия. Пьер имел многочисленных учеников, которых в качестве миссионеров рассылал по миру; им удавалось найти последователей почти исключительно среди низших слоев общества{103}. Лишь изредка дворяне попадали в секту вальденсов. Ее члены проповедовали преимущественно на улицах и площадях. Между вальденсами и катарами часто происходили диспуты, однако на них всегда господствовало взаимопонимание. Рим, который часто смешивал вальденсов Южной Франции с катарами, дал им общее наименование «альбигойцев». На самом же деле речь шла о двух совершенно разных и друг от друга независимых ересях, у которых общим было только то, что Ватикан поклялся искоренить оба учения.
В своем «Наставлении инквизитору» известный инквизитор Бернард Ги формулирует основные черты вальденского учения следующим образом{104}:
«Презрение к церковной иерархии было главным заблуждением вальденсов, за которое они были отлучены от Церкви и отданы сатане…
Они учат, что клятва и судопроизводство были запрещены Богом и верят, что могут в подтверждение этому привести слова Евангелия.
Также приверженцы этой секты не признают таинства исповеди и власти Церкви разрешать от грехов. Они утверждают, что получили от Бога право выслушивать исповедь, отпускать грехи и налагать епитимьи, при этом открыто заявляя, что власть «вязать и решить» имеют не от Церкви, ведь они из нее исторгнуты.
Также они заблуждаются относительно таинства евхаристии, поскольку утверждают, что хлеб и вино не могут стать Плотью и Кровью Христа, коль скоро они освящаются грешным священником.
Также придерживаются вальденсы ложных взглядов о том, что после земной жизни не существует чистилища и что мессы истинно верующих и раздача милостыни ничем не могут помочь умершим.
Также с презрением относятся они к прелатам, священникам, монахам и монахиням Римской церкви, говоря, что это суть лишь слепые поводыри слепых, которые никак не в состоянии возвещать истинное Евангелие и подлинную апостольскую бедность.
Также они похваляются, что являются наследниками апостолов и блюдут подлинную апостольскую и евангельскую бедность.
Также едят и пьют вальденсы, как всякий другой. Тот, кто хочет и может поститься, делает это по понедельникам и средам. Впрочем, все они едят мясо, поскольку утверждают, что Христос не запретил от него вкушать.
Также рекомендуют они «верующим» воздержание, однако, как бы постыдно ни было плотское соитие, позволяют с его помощью умирять разжение страсти. Они говорят словами Священного Писания, что лучше освободить, чем страдать течкой.
Также их «совершенные» не трудятся и ни во что ставят деньги, это происходит из страха быть узнанными и схваченными. Также они называют друг друга «братьями», а в целом именуют себя «бедняками Христа», или «Лионскими бедняками».
Также не учат и не молятся они никакой другой молитвой, кроме как «Отче наш». Они не признают приветствия Деве Марии «Благословенна ты, Мария!», равно как и Символа веры, поскольку, по их словам, эти молитвы были введены Римской церковью, а не Христом.
Когда кто-либо хочет изобличить другого как вальденса, он должен потребовать от него лишь изложения Символа веры, как о том учит Католическая церковь. В ответ он услышит: «Я этого не знаю, никто меня этому не учил».
В то время как клир Романии то ли по беспечности, то ли из страха перед могущественными покровителями еретиков оставался в большей или меньшей степени бездеятельным, успехи «еретиков из Тулузы и из Альби» внушили серьезные опасения прелатам Северной Франции, пo их настоянию папа Александр III созвал в 1163 г. собор в Тулузе{105}, на котором заседали во главе с папой 16 кардиналов, 184 епископа и более 400 аббатов. В итоге было принято следующее решение: «Ересь, достойная осуждения, нашла приют в Тулузской земле и отравляет оттуда Гасконь и другие южные провинции. Посему мы повелеваем, чтобы епископы и духовенство запретило мирянам под страхом отлучения от Церкви принимать еретиков и торговать с ними».
Двумя годами позже духовенство Романии предприняло, в свою очередь, попытку положить предел усилению ереси, однако оно чувствовало себя слишком слабым, чтобы помышлять о преследованиях. Оно не видело другого выхода, как пригласить предводителей катаров на публичную дискуссию{106}; епископ Альби созвал для этого известнейших еретиков в Ломбере. По его приглашению присутствовали также Констанция, сестра Людовика VII и супруга графа Раймона V Тулузского, и Раймон Тренкавель, виконт Альби, Безьер и Каркассона; кроме того, практически все вассалы графов Тулузских. Прибывшие катары упорно отказывались отвечать перед прелатами в форме допроса и требовали дискуссии. Духовенству пришлось скрепя сердце уступить. Обсуждения продолжались до тех пор, пока катары не заявили, что нигде в Новом Завете нет указаний на то, что священники должны жить роскошнее князей, носить дорогие одежды, украшения и латы…
Когда аббат Альби наложил на «добрых людей» церковное отлучение, они прокричали ему в ответ: «Вы сами еретики, и мы можем доказать это, опираясь на Новый Завет и Послания».
Катарам была обеспечена свобода передвижения, и они смогли беспрепятственно вернуться в свои леса и ущелья. Духовенство же получило еще одно свидетельство тому, насколько слабым и презираемым оно было в этих областях.
Тулуза стала оплотом ереси. И именно здесь цистерцианские монахи попытались обратить сектантов, однако стяжали лишь насмешки и издевки. Тогда Комиссия по обращению, придя к выводу, что лишь насилие способно очистить эти авгиевы конюшни, организовала в назидание другим показательный процесс над Петром Морандом (Пейре Маураном), самым зажиточным горожанином, семидесятилетним стариком. Жители привыкли называть этого катара «священником Иоанном»…
«— Петр Моранд, на вас падает подозрение, что вы принадлежите арианской ереси, — начал допрос легат, кардинал Петр из Сен-Хризогона.
— Нет. — Петр Моранд не лгал, ведь он действительно не был арианином.
— Можете ли вы в этом поклясться?
— Достаточно и моего слова, ведь я рыцарь и христианин».
Петр Моранд долго оставался непоколебим. Когда же в ход пошли угрозы конфисковать его имущество, разрушить его «палаццо» и крепости, он не выдержал и отрекся. Старика повели нагим по улицам Тулузы к церкви Святого Стефана. Там по приказанию кардинала его подвергли наказанию лозой, однако ему было обещано отпущение грехов при условии, что он не позже, чем через 40 дней, покинув родину, отправится в Святую Землю, где будет в течение трех лет служить «Иерусалимским беднякам». Ежедневно вплоть до отъезда его должны были бичевать на улицах города… Имущество подлежало конфискации, однако ему обещали все вернуть по возвращении из Палестины.
Суровость миссионеров имела желанные результаты. Толпы тулузских горожан поспешили заключить мир с Церковью. Свидетельством того, в какой мере искренним было это обращение, может служить факт, что Петр Моранд, вернувшись из Святой Земли, трижды избирался горожанами в городской совет (capital).
Наказание Петра Моранда стало сигналом к дальнейшим преследованиям. Кардинал Сен-Хризогонский отлучил от Церкви всех катаров Тулузы. Они отправились к Рожеру-Тайлеферу и Аделаиде в Каркассон. Виконт Каркассона был весьма толерантен в религиозных вопросах{107}. Католичество, ересь катаров и иудаизм мирно уживались друг подле друга в его областях и пользовались равными правами. Иудей Каравита стал его казначеем, а еретик Бертран де Кайссак — министром. Когда миссионеры потребовали от Рожера-Тайлефера выдачи беглецов, те отправились в сопровождении Аделаиды в Кастр.
Сеньоры Кастра держали лен от виконта Каркассона. Они, не порывая с миром, стояли на стороне катар. Один из них, Гильаберт, был патриархом еретиков Романии. В одном из ущелий Орнольяка располагалась подземная церковь. Безуспешно склоняли цистерцианцы Аделаиду и ее баронов к выдаче еретиков. Наконец они вынуждены были оставить Кастр.
Созванный между тем папой Александром III Третий Латеранский собор (1179) подтвердил суровые меры против еретиков Гаскони, Тулузы и Альби, отлучил от Церкви графа Тулузы, виконта Безьер, графа Фуа и большинство баронов Романии. Папа Александр, которому тулузские миссионеры в ужасающих красках изобразили дерзость и все возрастающее могущество сект, счел необходимым снова направить особого легата в еретические провинции, чтобы воплотить в жизнь постановления собора. Опять он возложил эту миссию на цистерцианцев во главе с аббатом Анри из Клерво. Чтобы придать своей деятельности больший вес, Анри, который на Латеранском соборе был возведен в сан кардинала-епископа Альбано, стал проповедовать «крестовый поход против альбигойцев»{108}. Так это оружие Церкви впервые было обращено против христиан…
Кардинал Анри отправился во главе с воинственными пилигримами против Лавора, одной из наиболее укрепленных крепостей виконта Каркассона. Поскольку Рожер-Тайлефер как раз в этот момент враждовал с графом Тулузским, он не смог прийти на выручку осажденному городу; оборону крепости взяла в свои руки Аделаида. Лавор, однако, был не в состоянии долго сопротивляться армии католиков, и виконтесса вскоре была вынуждена распахнуть ворота перед крестоносным воинством.
Падение Лавора вынудило Рожера-Тайлефера просить о мире, он даже отрекся от ереси, что было не чем иным, как тактическим маневром. Виконт хотел обезопасить от дальнейших бед свою землю, превращенную крестоносцами в груды развалин. Он не ошибался, полагая, что дипломатия могла принести ему и еретикам лишь выгоду. Подчинившись формально, он избавился на некоторое время от опеки римских миссионеров.
Герб Лотарио Конти — орел, мечущий молнию, — стал, должно быть, символом его владычества «над землей и небом». Под именем Иннокентия III он оказался местоблюстителем Престола Божия. Однако в отношении катар он явился не посланцем Бога, радостную весть о рождении которого воспевают в рождественскую ночь ангельские хоры, а, скорее, слугой Бога-громовержца, который, будь то на Синае или на Олимпе, держит наготове молнию для тех, кто не считается с его величием. В произнесенной им в день восшествия на престол речи он недвусмысленно указал на власть, дарованную ему, как он полагал, небом: «Бог поставил меня над народами и империями с тем, чтобы я не только вырывал и уничтожал, но также строил и возделывал. Мне было сказано: «Я хочу вручить тебе ключи от Царствия Небесного; итак, то, что ты свяжешь на земле, будет связано на небе». Стало быть, я стою между Богом и людьми, меньший, чем Бог, но больший, чем человек…».
С гневом наблюдал он за распространением ереси катаров и видел Церковь, единственно дарующую блаженство, в опасности. Он считал это учение достаточно опасным, чтобы вырвать его, как сорную траву, и ввергнуть в пламя.
Едва истекло два месяца его пребывания на престоле, как Иннокентий III посылает письма прелатам, князьям, дворянству и всему народу Южной Франции, в которых он повелевает сжигать каждого еретика, не желающего вернуться к истинной вере, а его имущество расхищать. Кроме того, шестью месяцами позже он дает легату Райнерию полные права на проведение радикальной церковной реформы и восстановление духовной дисциплины в Романии; тем самым он надеялся покончить с «источником зла». Романскому духовенству отнюдь не улыбалась перспектива реформаторской Деятельности Райнерия, оно попыталось всеми мыслимыми способами отягчить эту миссию; дело дошло до того, что клир чуть было не выступил против Священного Престола единым фронтом с еретиками. Летом 1202 г. Райнерий заболевает, ему на смену назначаются два монаха-цистерцианца — Петр и Рауль — из находящегося близ Нарбонны аббатства Фонфруад.
Петр и Рауль начали свою деятельность в Тулузе. Раймон VI уже через два года после того, как он унаследовал от своего великого отца, покровителя трубадуров, графство Тулузское, был отлучен папой Целестином III «за преступления против Церкви и монастырей». Иннокентий III освободил его в 1198 г. от церковного проклятия…
Раймон находился в тесных взаимоотношениях с катарами. В его разъездах ему всегда сопутствовали несколько «совершенных», и, кроме того — в чем его, главным образом, и упрекала Церковь, — он носил при себе текст Нового Завета, чтобы в случае болезни или же смертельного ранения быть в состоянии получить из рук «совершенных» «утешение» (consolamentum). Раймон постоянно принимал участие в еретических собраниях, для проведения которых предоставлял роскошные залы своего дворца. Как все «верующие», он преклонял колена, когда «совершенные» произносили молитвы, брал у них благословение и приносил «поцелуй мира». Раймон увещевал своих вассалов и трубадуров следовать его примеру и не боялся открыто выражать свою антипатию к Риму и дружеское отношение к катарам.