То miss (англ.) — здесь и далее прим. перев. ** Соответственно, плохое обращение, плохое поведение.

Ты точно такой же, что и когда родился, и с тобой не случилось ни малейшей пере­мены. Не то чтобы ты не пы­тался, не то чтобы пытался недостаточно; ты пытался и старался изо всех сил. Ты по­терпел поражение, потому что дело не в усилии. Никакое усилие не поможет. Дело в том, чтобы быть бдительным, не в усилии.

Если ты бдителен, многие вещи будут просто отбро­шены; тебе не понадобится их отбрасывать. В осознан­ности определенные вещи невозможны. И это мое оп­ределение, нет никакого другого критерия. Если ты не можешь влюбиться*, оставаясь осознанным, значит, влю­биться — это грех. Ты можешь любить, но это не будет падением, это будет скорее восхождением. Почему мы используем выражение «падать в любовь»? Это паде­ние; ты падаешь, ты не поднимаешься. Когда ты осо­знаешь, падение невозможно — даже в любовь. Это невозможно; это просто невозможно. В осознанности это невозможно; ты поднимаешься в любви. И подни­маться в любви — совершенно другое явление, нежели чем падать в любовь. Упасть в любовь — это состоя­ние сновидения. Именно поэтому это можно увидеть в глазах людей, которые влюблены: они спят крепче, чем другие, они более опьянены, погружены в сновидения. Это можно увидеть у них в глазах, потому что в их глазах есть что-то сонное. Люди, которые поднимаются в любви, совершенно другие. Можно увидеть, что они больше не видят снов, они смотрят реальности в лицо и благодаря этому растут.

Падая в любовь, ты остаешься ребенком; поднима­ясь в любви, ты становишься зрелым. И мало-помалу*То fall in love (англ.) — влюбиться, дословно: «упасть в лю­бовь»; английское идиоматическое выражение, не имеющее бук­вального соответствия в русском языке.

любовь становится не отношениями, она становится со­стоянием существа. Не то что ты любишь это и не любишь то, нет — ты просто любишь. Кто бы к тебе ни подошел, ты с ними делишься. Что бы ни происходило, ты даешь этому свою любовь. Ты касаешься камня, и касаешься его так, словно касаешься тела возлюблен­ной. Ты смотришь на дерево, и смотришь так, словно смотришь в лицо возлюбленному. Это становится со­стоянием существа. Ты не «влюблен» — теперь ты есть любовь. Это восхождение, не падение.

Любовь красива, когда ты в ней поднимаешься; лю­бовь становится грязной и уродливой, когда ты в нее падаешь. И рано или поздно ты найдешь, что она оказы­вается ядовитой, она становится оковами. Ты в нее пой­ман, твоя свобода раздавлена. Твои крылья отрезаны; те­перь ты больше не свободен. Влюбившись, ты стано­вишься собственностью: ты владеешь кем-то и позволя­ешь кому-то владеть собой. Ты становишься вещью и пытаешься преобразовать в вещь человека, в которого влюбился.

Посмотрите на мужа и жену: оба они становятся, как вещи; они больше не люди. Оба они пытаются вла­деть друг другом. Владеть можно только вещами, никог­да не людьми. Как можно владеть другим человеком? Как можно подавлять другого человека? Как можно пре­вращать человека в собственность? Невозможно! Но муж пытается владеть женой; жена пытается делать то же самое. Тогда происходит столкновение, и они становят­ся по сути врагами. Тогда они разрушают друг друга.

Это случилось:

Мулла Насреддин приходит к заведующему кладби­щем и жалуется:

— Я точно знаю, что мою жену похоронили здесь, на вашем кладбище, но не могу найти ее могилы.

Управляющий заглядывает в свою книгу и говорит:

— Как ее зовут?

— Миссис Мулла Насреддин. Он смотрит снова и говорит:

— Нет никакой миссис Мулла Насреддин, но есть какой-то Мулла Насреддин. Извините, если в наших записях какая-то ошибка.

— Никакой ошибки нет, — говорит Насреддин. — Где могила Муллы Насреддина? — потому что мы все­гда все оформляли на мое имя.

Даже могилу жены!

Чувство собственности... Каждый пытается владеть своей возлюбленной, своим возлюбленным. Но это больше не любовь. Фактически, если ты владеешь человеком, ты ненавидишь, разрушаешь, убиваешь; ты убийца. Любовь должна давать свободу; любовь есть свобода. Любовь будет делать возлюбленного более и более сво­бодным, любовь даст ему крылья, любовь откроет безгра­ничные небеса. Она не может стать тюрьмой, заключе­нием. Но такой любви вы не знаете, потому что она случается только в осознанности; это качество любви приходит, лишь когда есть осознанность. Вы знаете, что любовь — это грех, потому что она приходит из сна.

И то же самое во всем остальном. Если ты пытаешься сделать что-нибудь хорошее, это причиняет вред. Посмот­рите на благодетельных людей: они всегда вредят, это боль­шие в мире вредители. Социальные реформаторы, так на­зываемые революционеры — самые большие вредители. Но трудно увидеть, в чем заклю­чается их вред, потому что они очень хорошие люди, которые всегда делают добро другим — это их способ создать для дру­гого тюремное заключение. Если ты позволишь им сделать тебе что-нибудь хорошее, то ока­жешься их собственностью. Начнется с того, что они будут массировать тебе ноги, но рано или поздно ты найдешь, что их руки тянутся к твоей шее! Они начинают с ног и заканчивают шеей, потому что они не осознанны; они не знают, что делают. Они научились этому трюку — если ты хочешь кем-то владеть, делай ему добро. Они даже не осознают, что научились этому трюку. Но они принесут вред, потому что любая — любая! — попытка владеть другим челове­ком, в какой бы то ни было форме и под каким бы то ни было именем — грех.

Ваши церкви, ваши храмы, ваши мечети — все они совершили в отношении вас грехи, потому что они ста­ли собственниками, все они стали руководителями. Каж­дая церковь против религии, потому что религия — это свобода! Почему же тогда это происходит? Иисус пыта­ется дать религию, дать вам крылья. Что же тогда про­исходит, как вмешивается эта церковь? Это происходит, потому что Иисус живет на абсолютно другом уровне существа, на другом уровне осознанности; а те, кто его слушает, те, кто ему следует, живут на уровне сна. Что бы они ни услышали, они истолковывают, и истолковы­вают согласно своим собственным снам. И все, что бы они ни создали, будет грехом. Христос дает вам рели­гию, а затем люди, которые крепко спят, превращают ее в церковь.

Говорят, что однажды Сатана, дьявол, сидел под дере­вом очень печальный. Мимо проходил святой; он по­смотрел на Сатану и сказал:

— Мы слышали, что ты никогда не отдыхаешь, что ты всегда совершаешь тот или иной вредный поступок. Как же так, что ты сидишь под этим деревом без дела?

Сатана был очень подавлен. Он сказал:

— Кажется, всю мою ра­боту перехватили священники, и я ничего не могу делать — я совершенно безработный. Иногда я думаю о самоубий­стве, потому что у этих свя­щенников все так хорошо по­лучается.

У священников все так хорошо получается, потому что они превратили свободу в тюремные заключения, они превратили истину в догмы — они перевели все с уровня осознанности на уровень сна.

Попытайтесь понять, что такое в точности сон, по­тому что, если вы сможете почувствовать, что это такое, вы уже начали приходить в осознанность — вы уже на пути к тому, чтобы из него выйти. Что такое этот сон? Как он происходит? Каков его механизм? Каков прин­цип его работы, modus operandum?

Ум всегда либо в прошлом, либо в будущем. Он не может быть в настоящем; абсолютно невозможно, что­бы ум был в настоящем. Когда ты в настоящем, ума больше нет — потому что ум означает мышление. Как ты можешь думать в настоящем? Ты можешь думать о прошлом; оно уже стало частью памяти, ум может над ним работать. Ты можешь думать о будущем; его еще нет, но ум может о нем мечтать. Ум может делать две вещи. Он движется либо в прошлое, — в нем доста­точно места, чтобы двигаться; пространство прошлого безгранично; ты можешь продолжать без конца, — либо в будущее; снова безграничное пространство, бесконеч­ное пространство, в котором ты можешь воображать, фантазировать и видеть сны. Но как может ум действо­вать в настоящем? В настоящем нет никакого места, в котором ум мог бы двигаться.

Настоящее — это разделительная линия, вот и все. В нем нет никакого пространства. Оно разделяет про­шлое и будущее — просто разделительная линия. Ты можешь быть в настоящем, но не можешь думать; для того чтобы думать, нужно место. Для мыслей требуется место, они как вещи. Помни это: мысли — это тонкие вещи, они материальны. Мысли не духовны, потому что измерение духовного начинается, лишь когда мыслей нет. Мысли — материальные вещи, очень тонкие, и каждой материальной вещи требуется пространство.

Ты не можешь думать в настоящем. В то мгнове­ние, когда ты начинаешь думать, ты уже в прошлом. Ты видишь восходящее солнце; ты видишь его и говоришь:

«Какой красивый рассвет!» — это уже прошлое. Когда встает солнце, нет пространства даже для того, чтобы сказать: «Как красиво!», потому что, когда ты произно­сишь эти два слова: «Как красиво!» — этот опыт уже в прошлом, ум уже занес это в память. Но в то мгнове­ние, когда солнце встает, в то самое мгновение, когда солнце восходит, как ты можешь думать? Что ты мо­жешь думать? Ты можешь быть восходящим солнцем, но не можешь думать. Для тебя места достаточно — но не для мыслей.

Ты видишь в саду прекрасный цветок и говоришь:

«Красивая роза» — ты больше не с этой розой в это мгновение; это уже воспоминание. Когда есть цветок и есть ты, и вы оба присутствуете друг для друга, как ты можешь думать? Что ты можешь думать? Как возможно мышление? Для него нет никакого места. Место так узко — фактически, места вообще нет — и вы с цвет­ком не можете существовать как двое, потому что для двоих места недостаточно; существовать может лишь одно.

Именно поэтому в глубоком присутствии ты — цве­ток, а цветок стал тобой. Когда мышления нет, кто цве­ток, и кто тот, кто его наблюдает? Наблюдающий стано­вится наблюдаемым. Внезапно границы теряются. Вне­запно ты проник, проник в цветок, а цветок проник в тебя. Внезапно вы не двое — существует одно.

Если ты начинаешь думать, вы снова стали двумя. Если ты не думаешь, где эта двойственность? Когда ты существуешь с цветком, без мышления, это диалог — не дуалог, но диалог. Когда ты существуешь с возлюблен­ным, это диалог, не дуалог, потому что двоих нет. Сидя рядом с любимым, держа любимого за руку, ты просто существуешь. Ты не думаешь о временах, что прошли и кончились; ты не думаешь о наступающем будущем — ты здесь, сейчас. И так красиво быть здесь и сейчас, и так интенсивно, что в эту интенсивность не может про­никнуть никакая мысль.

Узки ворота; узки ворота настоящего. Даже двое не могут войти в них одновременно, только одно. В насто­ящем мышление невозможно, сновидение невозможно, потому что сновидение — это не что иное, как мышление в картинах. То и другое — вещи, то и другое —материально.Когда ты в настоящем, без мышления, ты впервые

становишься духовным. Открывается новое измерение — измерение осознанности. Поскольку вы не знаете этого измерения, Гераклит говорит, что вы спите, не осознае­те. Осознанность означает: быть в мгновении так то­тально, чтобы не было никакого движения в прошлое, никакого движения в будущее — все движение оста­навливается.

Это не значит, что ты застываешь. Начинается но­вое движение, движение в глубину.

Есть два вида движения, и именно в этом смысл креста Иисуса: он показывает два направления движе­ния, перекресток. Одно движение линейно: ты движешься по линии, от одной вещи к другой, от одной мысли к другой. От одного сна к другому — от А ты движешься к Б, от Б к В, от В к Г. Таким образом, ты движешься линейно, горизонтально. Это движение времени; это дви­жение того, кто крепко спит. Ты можешь двигаться, как лифт, вперед и назад — по линии. Ты можешь прийти из А в Б, или из Б в А — но это движение по линии.

Есть другое движение, и это совершенно другое из­мерение. Это движение не горизонтально, оно верти­кально. Ты не переходишь из А в Б, а из Б в В; ты переходишь из А в более глубокое А: от А, в A1, А2,А3 в глубину — или в высоту.

Когда мышление останав­ливается, начинается новое движение. Теперь ты падаешь в глубину, в подобное бездне явление. Люди, которые меди­тируют глубоко, рано или по­здно приходят к этой точке; тогда они пугаются, потому что чувствуют себя так, словно перед ними раскрылась про­пасть — бездонная пропасть, и у тебя кружится голова, тебе страшно. Тебе хочется цепляться за старое движение, потому что оно знакомо; это похоже на смерть.

Именно в этом смысл креста Иисуса: это смерть. Перейти от горизонтального к вертикальному — это смерть; это настоящая смерть. Но это смерть лишь с одной стороны; с другой стороны — это воскресение. Ты умираешь, чтобы родиться; ты умираешь в одном измерении, чтобы родиться в другом. Горизонтально — ты Иисус. Вертикально — ты становишься Христом.

Если ты движешься от одной мысли к другой, ты остаешься в мире времени. Если ты движешься в мгно­вение — не в мысль — ты движешься в вечность. Ты не статичен; ничто не статично в этом мире, ничто не мо­жет быть статичным — но возникают новые движения, движения без мотивации. Запомните эти слова. По гори­зонтальной линии ты движешься благодаря мотивации. Ты хочешь чего-то достичь — денег, престижа, власти или Бога, но ты должен чего-то достичь. Есть мотивация.

Мотивированное движение означает сон. Немотивиро­ванное движение означает осознанность — ты движешься ради сущей радости двигаться, ты движешься, потому что движение есть жизнь, ты движешься, потому что жизнь — это энергия, а энер­гия — это движение. Ты дви­жешься, потому что энергия — это наслаждение, не ради чего-то другого. В этом нет ника­кой цели, ты не гонишься ни за каким достижением. Фак­тически, ты вообще никуда не идешь, вообще не идешь — ты просто наслаждаешься энерги­ей. Нет цели вне самого дви­жения; движение обладает соб­ственной внутренней ценнос­тью, не внешней ценностью.

Будда тоже живет — Ге­раклит живет; я здесь живу и дышу — но это другого вида Движение, немотивированное.

Кто-то спросил меня несколько дней назад: "Почему ты помогаешь людям медитировать?»

Я ему сказал: «В этом моя радость. Нет никакой причины — я просто наслаждаюсь этим». Просто как человек наслаждается тем, чтобы сажать семена в саду, ожидая цветов, — когда вы цветете, я наслаждаюсь. Это сад; когда кто-то расцветает, это сущая радость. И я делюсь. В этом нет никакой цели. Если ты потерпишь поражение, я не буду разочарован. Если ты не расцве­тешь, это тоже хорошо, потому что цветение нельзя вы­звать силой. Можно силой раскрыть бутон — это воз­можно, но тогда ты его убьешь. Это может показаться цветением; это не цветение.

Весь мир движется, существование движется в веч­ности. Ум движется во времени. Существование дви­жется в глубину и в высоту, а ум движется вперед и назад. Ум движется горизонтально — это сон. Если ты можешь двигаться вертикально — это осознанность.

Будь в мгновении. Привнеси в это мгновение всю свою тотальную осознанность. Не позволяй прошлому вмешиваться, не позволяй входить будущему. Прошлого больше нет, оно умерло. И как говорит Иисус: «Пусть мертвые хоронят мертвых». Прошлого больше нет, зачем тебе о нем беспокоиться? Почему ты продолжаешь снова и снова его пережевывать? Ты что, сумасшедший? Его больше нет; это только твой ум, это только воспоминание. Будущего еще нет — что ты делаешь, думая о будущем? То, чего еще нет, — как ты можешь об этом думать? Как ты можешь его планировать? Что бы ты ни делал, этого не случится, и тогда ты разочаруешься, потому что у целого есть свой собственный план. Почему ты пытаешься стро­ить собственные планы, противоречащие его планам?

У существования свои планы, и оно мудрее тебя — целое всегда мудрее части. Почему ты притворяешься целым? У целого есть собственное предназначение, соб­ственное осуществление; почему ты этим озабочен? И что бы ты ни делал, это будет грехом, потому что ты будешь упускать мгновение — это мгновение. И если это станет привычкой — это становится привычкой;

если ты начинаешь упускать, это становится привычной формой — тогда, когда придет будущее, ты снова его упустишь, потому что, когда будущее придет, оно бу­дет не будущим, оно будет настоящим. Вчера ты думал о сегодня, потому что тогда оно было завтра; теперь это сегодня, и ты думаешь о завтра, а когда придет завтра, оно будет сегодня, — потому что все, что существует, существует здесь и сейчас и не может существовать никак иначе. Если ты действуешь по застывшему об­разцу, и он таков, что твой ум всегда смотрит в завтра, когда же ты будешь жить? Завтра никогда не приходит. Тогда ты будешь продолжать упускать — и это грех. В этом смысл еврейского слова «грех».

В то мгновение, когда входит будущее, входит время. Ты согрешил против существования, ты упустил. И это стало застывшим образцом: как робот, ты продолжаешь упускать.

Люди приезжают ко мне сюда из дальних стран. Когда они там, они думают обо мне и очень волнуются;

они читают, думают, видят сны. Когда они приезжают сюда, они начинают думать о своих домах; не успели они приехать, как уже начинают двигаться обратно! Тог­да они начинают думать о своих детях, о своих женах, работах, об этом и о том, и о тысяче и одной вещи. И я вижу всю эту глупость. Снова они вернутся туда и сно­ва будут думать обо мне. Они упускают, и это грех.

Когда ты здесь со мной, будь здесь со мной — то­тально здесь со мной, чтобы ты мог научиться новому виду движения, чтобы ты мог начать двигаться в веч­ность, не во время. Время — это мир, вечность — это Бог; горизонтальное — это мир, вертикальное — это Бог. Оба они встречаются в одной точке — там, где распят Иисус. Они встречаются, — горизонтальное и вертикальное, — в одной точке, и эта точка здесь и сейчас. И здесь и сейчас ты можешь совершить два путешествия: одно путешествие — в мир, в будущее;

другое путешествие — в Бога, в глубину.

Стань более и более осознанным, стань более и бо­лее бдительным и чувствительным к настоящему.

Что ты будешь делать? Как это может стать воз­можным? — потому что вы так крепко спите, что можете сделать сном и это. Вы можете сделать само это объектом мышления, мыслительного процесса. Вы може­те прийти по этому поводу в такое напряжение, что само оно не даст вам быть в настоящем. Если вы ду­маете слишком много о том, как быть в настоящем, это думание не поможет. Если вы чувствуете слишком мно­го вины... если иногда вы движетесь в прошлое — так и будет; это было такой долгой привычкой, а иногда вы начнете думать и о будущем — немедленно вы испыта­ете чувство вины, почувствуете, что снова совершили грех.

Не чувствуйте себя виноватыми. Поймите грех, но не чувствуйте себя виноватыми, — и это очень, очень тонко. Если ты чувствуешь себя виноватым, ты упустил всю суть. Теперь старый образец начинается в новой форме. Теперь ты чувствуешь себя виноватым, потому что упустил настоящее. Теперь ты думаешь о прошлом, потому что то настоящее — больше не настоящее; оно стало прошлым, и ты чувствуешь себя виноватым из-за него. Ты по-прежнему упускаешь.

Таким образом, помни одно: когда бы ты ни осознал, что ушел в прошлое или в будущее, не создавай из этого проблемы. Просто приди в настоящее, не созда­вая никакой проблемы. Все в порядке! Просто верни осознанность. Ты упустишь миллионы раз; этого не случится прямо сейчас, немедленно. Это может слу­читься, но из-за тебя не случается. Эта модель поведе­ния так укоренилась, что ты не можешь прямо сейчас ее изменить. Но не беспокойся, существование не то­ропится. Вечность может ждать вечно. Не делай из этого напряжения.

Каждый раз, когда ты чувствуешь, что упустил, вер­нись обратно, вот и все. Не чувствуй себя виноватым; это трюк ума, теперь он снова играет в игру. Не раска­ивайся: «Я снова забыл». Когда ты это понимаешь, тот­час же вернись к тому, что ты делаешь. Принимая ван­ну, вернись; принимая пищу, вернись; совершая прогул­ку, вернись в это. В то мгновение, когда ты чувствуешь, что ты не здесь и сейчас, вернись — просто, невинно. Не создавай чувства вины. Если ты испытываешь чув­ство вины, ты упустил суть. Есть грех, но нет никакой вины — но это для вас трудно. Если ты чувствуешь, что что-то неправильно, тотчас же ты чувствуешь себя виноватым. Ум очень, очень коварен. Если ты начинаешь чувствовать себя виноватым, игра началась снова — на новой почве, но игра остается старой. Ко мне приходят люди; они гово­рят: «Мы продолжаем забывать». Они так печальны, когда говорят: «Мы продолжаем забывать. Мы пытаем­ся, но помним лишь несколько секунд. Мы остаемся бдительными, помнящими себя, но потом снова теряем это — что делать?» Ничего не нужно делать! Суть вооб­ще не в том, чтобы что-то делать. Что ты можешь сде­лать? Единственное, что ты можешь сделать, — это не создавать чувства вины. Просто вернись.

Чем более ты возвращаешься... просто вспомни. Не с очень серьезным лицом, не с большим усилием — про­сто, невинно, не создавая из этого проблемы. Потому что у вечности нет проблем — все проблемы существуют на горизонтальном плане; эта проблема тоже существует на горизонтальном плане. Вертикальный план не знает никаких проблем. Это сущая радость, без всякой тревоги, без всякой тоски, без всякого беспокойства, без всякой вины, без ничего подобного. Будь простым и вернись.

Много раз ты упустишь, это нужно принять как долж­ное. Не беспокойся об этом; так и должно быть. Ты упу­стишь много раз, но суть не в этом. Не уделяй слишком много внимания тому факту, что ты много раз упускаешь, удели внимание тому факту, что ты много раз обретаешь заново. Помни это — ударение должно быть не на том, что ты много раз упустил, но на том, что ты много раз заново обрел вспоминание. Пусть это сделает тебя сча­стливым. То, что ты упускаешь, конечно, — так и должно быть. Ты человек, ты жил на горизонтальном плане мно­го, много жизней, и это так естественно. Красота в том, что много раз ты снова возвращался. Ты сделал невоз­можное; пусть это сделает тебя счастливым!

За двадцать четыре часа двадцать четыре тысячи раз ты упустишь, но двадцать четыре тысячи раз обретешь вновь. Начнет действовать новый режим. Столько раз ты снова возвращаешься домой; мало-помалу взрывается новое измерение. Более и бо­лее ты становишься способным оставаться в осознанности, ме­нее и менее ты будешь выпа­дать из нее и снова возвращать­ся. Отрезки выпадения из осо­знанности будут становиться меньше и меньше. Меньше и меньше ты будешь забывать, больше и больше помнить — ты входишь в вертикальное. Од­нажды горизонтальное внезап­но исчезает. Интенсивность приходит в осознанность, и го­ризонтальное исчезает.

Когда Шанкара, Веданта и индуисты называют этот мир иллюзорным, за этим стоит именно это. Потому что, когда осознанность становится совершенной, этот мир — мир, который ты создал из свое­го ума, — просто исчезает; перед тобой открывается другой мир. Майа исчезает, иллюзия исчезает — иллюзия сохра­нялась из-за твоего сна, из-за твоей бессознательности.

Это точно как сон. Ночью ты движешься в сны, и когда сон происходит, он реален. Ты когда-нибудь думал во сне: «Это невозможно»? Невозможное происходит во сне, но ты не можешь в нем усомниться. Во сне ты пребываешь в состоянии полной веры; во сне никто не бывает скептичным, даже Бертран Расселл. Нет, во сне каждый, как ребенок, доверяет всему, что бы ни происхо­дило. Ты видишь во сне, что приходит твоя жена — внезапно она превращается в лошадь. Ни на мгновение ты не говоришь: «Разве это бывает?»

Сон — это доверие, сон — это вера. Во сне ты не можешь сомневаться. Как только ты начинаешь сомне­ваться во сне, правила нарушены. Как только ты начи­наешь сомневаться, сон начинает исчезать. Если даже ты сможешь вспомнить, что сон — это сон, это внезап­ное потрясение разобьет сон, и ты проснешься.

Этот мир, который ты видишь вокруг себя, — не ре­альный мир. Не потому, что он не существует — он существует, но ты видишь его сквозь ширму сна. Между вами стоит бессознательное; ты смотришь на него, ты истолковываешь его по-своему; ты точно как пьяный.

Это случилось:

прибежал Мулла Насреддин. Он был совершенно пьян, и человек, который управлял лифтом, хотел уже закрыть дверь, но каким-то образом он пролез вовнутрь. Лифт был переполнен. Все поняли, что он очень пьян:

от него пахло алкоголем. Он попытался притвориться;

он повернулся к двери, но ничего не смог увидеть — его глаза были тоже пьяны и сонны. Кое-как он пытался стоять прямо, но и это было невозможно. Тогда он очень смутился, потому что все на него смотрели и думали, что он совершенно пьян; он это чувствовал. Не зная, что еще сделать, внезапно он сказал:

— Наверное, вам интересно, зачем я созвал это со­брание.

К утру он придет в норму. Он будет смеяться, как смеетесь вы...

Все будды смеялись, став пробужденными. Их смех подобен львиному рыку. Они смеются не над вами — они смеются над всей этой космической шуткой. Они жили в сновидении, во сне, совершенно опьяненные желанием, и из желания они смотрели на существова­ние. Тогда оно не было реальным существованием; они проецировали на него свой собственный сон.

Ты принимаешь все существование как экран, на который проецируешь свой собственный ум. Ты видишь вещи, которых нет, и не видишь вещей, которые есть. И у ума на все есть объяснение. Если появляется сомнение, ум все объясняет. Он создает теории, философии, сис­темы, просто чтобы успокоить себя тем, что все в по­рядке. Все философии существует лишь для того, чтобы сделать жизнь удобной, чтобы казалось, что все в поряд­ке, что все правильно, — но ничто не в порядке и не правильно, пока ты спишь.

Ко мне пришел один человек. Он был встревожен он отец прекрасной дочери. Он был очень обеспокоен; он сказал:

— Каждое утро она плохо себя чувствует, и я был у всех врачей, но они говорят, что ничего не нашли. Что

мне делать?

И я ему сказал:

— Пойди к Мулле Насреддину — он здесь самый мудрый парень, и он знает все, потому что я никогда не слышал, чтобы он сказал: «Я не знаю». Иди.

Он пошел. Я тоже последовал за ним, чтобы узнать, что скажет Мулла Насреддин. Насреддин закрыл глаза, обдумал проблему, потом открыл глаза и сказал:

— Ты даешь ей молоко, прежде чем уложить спать?

— Да! — сказал этот человек.

Насреддин сказал:

— Я понял, в чем проблема: если ты даешь ребенку молоко перед сном, ребенок во сне ворочается, и из-за этого молоко скисает и превращается в простоквашу. Затем простокваша становится сыром, сыр становится маслом, масло становится сахаром, сахар становится ал­коголем — и конечно, утром у нее похмелье.

Именно в этом и состоят все философии: те или другие объяснения; какие-то объяснения вещам, кото­рые нельзя объяснить, попытка притвориться, что ты зна­ешь что-то, чего не знаешь. Но это делает жизнь удоб­ной. Ты можешь лучше спать; это похоже на транкви­лизатор.

Помните, вот разница между религиозностью и фи­лософией: философия — это транквилизатор, религиоз­ность — это шок; философия помогает тебе хорошо спать, религиозность — выводит из сна. Религиозность — это не философия, это техника, чтобы вывести тебя из твоей бессознательности. А все философии — это техники, чтобы помочь тебе хорошо спать; они дают тебе сны,

утопии.

Религиозность отнимает у тебя все сны и утопии

Религиозность приводит тебя к истине — а истина возможна, лишь если ты не видишь снов. Видящий сны ум не может видеть истину. Видящий сны ум и истину

превратит в очередной сон.

Вы не замечали? Ты ставишь будильник; утром ты хочешь встать в четыре часа, чтобы успеть на поезд.

Когда утром будильник начинает звонить, твой ум со­здает сон: ты сидишь в храме, и звонят колокола — вот все и объяснено. Будильник больше не создает проблем, он не может тебя разбудить. Ты все объяснил — тотчас же!

Ум тонок. Сейчас психоаналитики очень озадачены тем, как это происходит, как уму удается создавать объ­яснение тотчас же, мгновенно. Это так трудно! — на­верное, ум проецирует это заранее. Как внезапно ты можешь обнаружить, что находишься в храме или в церкви, где звонят колокола? Будильник звонит, и тотчас же во сне готово объяснение. Ты пытаешься избежать будильника; ты не хочешь вставать, не хочешь вставать в такую холодную зимнюю ночь. Ум говорит: «Это не будильник; ты просто пришел в храм». Все объяснено, ты засыпаешь.

Именно это делали философии, и именно поэтому философий так много — потому что каждому нужно свое собственное объяснение. Объяснение, которое по­могает заснуть кому-то другому, не поможет тебе. И именно это говорит Гераклит в этом отрывке.

Попытайтесь его понять. Он говорит:

В мгновения бодрствования Люди так же забывчивы и небрежны К. тому, что вокруг них происходит, Как и когда спят.

Во сне ты не осознаешь, что происходит вокруг тебя, но осознаешь ли ты, что происходит, в часы бодр­ствования?

Были проведены большие исследования. Девяносто восемь процентов приходящих к тебе сообщений ум не допускает вовнутрь — девяносто восемь процентов. Лишь двум процентам позволяется войти, и эти два про­цента ум интерпретирует. Я что-то говорю; ты слышишь что-то другое. Я говорю что-то еще, ты интерпретиру­ешь это таким образом, чтобы это не беспокоило твой сон. Твой ум немедленно дает тебе объяснение. Ты находишь для этого место в уме, и ум это поглощает;

это становится частью ума. Именно поэтому вы продолжаете упускать Будд, Христов, Гераклитов и других. Они продолжают говорить с вами; они продолжают го­ворить, что что-то нашли, что что-то пережили, но когда они это говорят вам, вы немедленно это интерпретируе­те. У вас есть собственные трюки.

Аристотеля очень беспокоил Гераклит. Он решил, что у этого человека, наверное, есть какой-то дефект в ха­рактере. Все кончено! — ты отнес его к определенной категории, потому что он тебе не подходит, беспокоит тебя. Наверное, Гераклит был очень тяжелым камнем в уме Аристотеля — потому что Аристотель движется в горизонтальном, он в этом специалист, а Гераклит пы­тается столкнуть тебя в бездну. Аристотель движется по равнине логики, а Гераклит пытается столкнуть тебя в тайну. Нужно какое-то объяснение. Аристотель гово­рит: «В этом человеке есть какой-то дефект — биологи­ческий, физиологический, дефект „характера", но есть какой-то дефект. Почему иначе он настаивает на пара­доксе? Почему иначе он настаивает на тайне? Почему он настаивает, что есть гармония между противополож­ностями? Противоположности противоположны; гармо­нии нет. Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть — будь в этом ясным, не смешивай эти вещи. Кажется, этот человек все перепутал».

Лао-цзы был таким же человеком. Лао-цзы говорил:

«Кажется, так мудры все, кроме меня. Кажется, все так умны, кроме меня, — я дурак!»

Лао-цзы — один из величайших, один из мудрейших людей, которые только когда-либо родились, но среди вас он чувствует себя дураком. Лао-цзы говорит:

— Кажется, каждый мыслит так ясно; путаюсь толь­ко я.

То, что Аристотель говорит о Гераклите, Лао-цзы го­ворит о себе.

Лао-цзы говорит:

— Когда кто-то слушает мое учение без ума, он ста­новится просветленным. Если кто-то слушает мое уче­ние из ума, тогда он находит собственные объяснения, которые не имеют ничего общего со мной. А когда кто-то слушает, вообще не слушая, — есть люди, которые слушают, не слушая, — когда кто-то слушает так, словно вообще не слушает, он смеется над моей глупостью.

И этот третий тип ума составляет большинство. Лао-цзы говорит:

— Если большинство не смеется над тобой, осозна­вай, что, должно быть, ты говоришь что-то неправильное. Если большинство смеется, лишь тогда ты говоришь что-то истинное. Когда большинство думает, что ты дурак, — лишь тогда есть возможность того, что ты мудр; иначе никакой возможности нет.

Гераклит казался Аристотелю запутавшимся. Он покажется таким и вам, потому что Аристотель захва­тил власть во всех университетах, во всех колледжах мира. Теперь вас всюду учат логике, не тайне. Вас всю­ду учат рациональному, не мистическому. Каждого учат быть ясным. Если ты хочешь быть ясным, тебе придется двигаться по горизонтали. Там А есть А, Б есть Б, и А никогда не Б. Но в таинственной бездне вертикального границы встречаются и сливаются друг с другом.

Таким образом, Бог — тайна, не силлогизм. Те, кто приводит доказательства Бога, просто делают невозмож­ное; никаких доказательств Бога быть не может. Дока­зательства существуют на горизонтальном плане.

В этом смысл доверия: ты падаешь в бездну, пере­живаешь опыт бездны, просто исчезаешь в ней... и ты знаешь. Ты знаешь, лишь когда ума нет, — никогда не прежде.

Где бы вы ни были, именно в этом месте вас нет. Вы можете быть где угодно, но никогда не там, где вы есть. Где бы вы ни были, вас там нет.

В старых тибетских писаниях говорится, что Бог приходит много раз, но никогда не находит тебя там, где ты есть. Он стучит в двери, но хозяина нет дома — он всегда где-то еще. Ты в своем доме, ты дома или где-то еще? Как может Бог тебя найти? Тебе не нужно к нему идти, просто будь дома, и он найдет тебя. Он ищет тебя точно так же, как ты ищешь его. Просто будь дома, что­бы, когда он придет, он мог тебя найти. Он приходит, он стучит миллионы раз, он ждет у дверей, но тебя никогда нет дома.

Гераклит говорит:

Дураки, хотя и, слышат, Все равно что глухие;

К ним относится пословица:

Где бы они ни были, Их там нет.

Это сон: отсутствие, не присутствие в настоящем мгновении, нахождение где-то еще.

Это случилось:

Мулла Насреддин сидел в кафетерии и распростра­нялся о собственной щедрости. — ...В пылу разговора он часто впадает в крайности, как и любой другой чело­век, потому что сам не помнит, что говорит... — Кто-то

сказал:

— Насреддин, если ты так щедр, почему ты никогда

не пригласишь нас к себе домой? Ты не дал ни единого

обеда. Что ты на это скажешь?

Он так увлекся, что совершенно забыл о своей жене,

и сказал:

— Приглашаю всех, сейчас же!

Но чем ближе они подходили к дому, тем более он трезвел. Он вспомнил свою жену и внезапно испугал­ся — к нему в гости идет тридцать человек. У самого

дома он сказал:

— Обождите здесь! Все вы знаете, что у меня есть

жена. У вас тоже есть жены, так что вы знаете. Просто постойте здесь. Сначала я пойду и поговорю с ней, по­том позову вас.

И он вошел в дом и исчез.

Они ждали, ждали и ждали, но он не приходил и не приходил, и они стали стучать в дверь. Насреддин по­дробно рассказал жене, что произошло: что он слишком распространялся о своей щедрости и его поймали на

слове. Его жена сказала:

— Но у нас нет еды для тридцати человек, уже слиш­ком поздно, чтобы что-то купить на рынке.

Тогда Насреддин сказал:

— Сделай вот что: когда они постучат, пойди и ска­жи им, что Насреддина нет дома.

И когда они постучали, жена вышла и сказала:

— Насреддина нет дома.

— Удивительно, — сказали они, — потому что мы пришли вместе с ним, и он вошел в дом, и мы не видели, чтобы он вышел; все это время мы ждали здесь на сту­пеньках, тридцать человек, — он должен быть дома. Пой­ди и найди его. Должно быть, он где-то прячется.

Жена пошла в дом. Она сказала:

— Что делать?

Насреддин разволновался. Он сказал:

— Обожди!

И он вышел и сказал:

— Что значит, этого не может быть? Он же мог выйти через заднюю дверь!

Это возможно, это происходит с вами каждый день. Он совершенно забыл себя; именно это произошло — в логике он забыл себя. Логика правильна, аргумент правилен, но... «Что значит, этого не может быть? Вы ждете у передней двери; он мог выйти через заднюю», — логика правильна, но Насреддин совершенно забыл, что это говорит он сам.

Ты не присутствуешь. Ты не присутствуешь ни в мире, ни в самом себе. Это и есть сон. Как ты можешь слышать? Как ты можешь видеть? Как ты можешь чув­ствовать? Если ты не присутствуешь здесь и сейчас, тогда все двери закрыты. Ты мертвый человек, ты не жив. Именно поэтому Иисус снова и снова говорит слу­шателям, слышателям:

«Если у вас есть уши, услышьте меня; если у вас есть глаза, увидьте меня!»

Гераклит, наверное, нашел, что многие люди, которые слушают, ничего не слышат, и многие люди, которые ви­дят, ничего не видят, потому что их дома совершенно пусты. Хозяина нет дома. Глаза смотрят, уши слушают, но внутри никого нет дома. Глаза — это только окна;

они не могут видеть, если только сквозь них не видишь ты. Как может видеть окно? Ты должен стоять у окна, лишь тогда ты можешь видеть. Как? — это только окно, оно ничего не чувствует. Если есть ты, все становится совер­шенно по-другому.

Все тело похоже на дом, а ум — на путешественника; хозяин всегда в отъезде, и дом остается пустым. И жизнь сту­чит к тебе в двери — ...мо­жешь назвать это Богом или как угодно еще, название не

имеет значения; назови это существованием... — су­ществование стучит в двери, уже стучит, стучит непре­рывно, но тебя никогда нельзя застать. Это и есть сон.

Человек не должен говорить и действовать, Словно во сне.

Действуй, говори с полной осознанностью, и ты най­дешь в себе огромную перемену. Сам тот факт, что ты осознаешь, изменяет все твои действия. Тогда ты не можешь совершить греха. Не то что ты должен себя контролировать, нет! Контроль — это суррогат осознан­ности, очень бедный заменитель; от него мало помощи. Если ты осознаешь, тебе не нужно контролировать гнев; в осознанности гнев никогда не возникает. Гнев и осознанность не могут существовать вместе; невозмож­но никакое их сосуществование. В осознанности ни­когда не возникает ревность. В осознанности многие вещи просто исчезают — все вещи, которые отрица­тельны.

Это точно, как свет. Когда в доме горит свет, как там может существовать темнота? Она просто бежит из него. Когда в твоем доме светло, как ты можешь спотыкаться? Как ты можешь стучать в стену? Светло, и ты знаешь, где дверь; ты просто направляешься прямо к двери, выходишь в нее. Когда темно, ты спотыкаешься, пробираешься ощупью, падаешь. Неосознанный, ты про­бираешься ощупью, спотыкаешься, падаешь. Гнев — это не что иное, как спотыкание; ревность — это не что иное, как нащупывание во тьме. Все, что неправильно, неправильно не само по себе, но потому, что ты живешь в темноте.

Иисус сможет испытать гнев, если захочет; он может его использовать. Ты не мо­жешь его использовать — он использует тебя. Если Иисус чувствует, что это может быть хорошо и полезно, он может использовать что угодно — он хозяин. Иисус может испыты­вать гнев, не испытывая гне­ва. Многие люди работали с Гурджиевым, и он был ужасным человеком. В гневе он был ужасен, он выглядел, как убийца! Но это была только игра, только ситуация, чтобы кому-то помочь. И мгновен­но, без промежутка даже на долю секунды, он уже смот­рел на кого-то другого и улыбался. Потом он снова смо­трел на первого человека, на которого испытывал гнев, и снова выглядел ужасно и гневно.

Это возможно. Осознавая, ты можешь использовать все. Даже яд может стать эликсиром, когда ты осозна­ешь. А когда ты спишь, даже эликсир может стать ядом — потому что все зависит от того, насколько ты бдителен. Действия ничего не значат. Действия не имеют значения — значение имеешь только ты, твоя осознанность, твоя сознательность, внима­тельность. Что ты делаешь, не­важно.

Это случилось:

Был один великий мастер, буддистский мастер, Нагарджуна. К нему пришел вор. Вор влюбился в этого мастера, по­тому что никогда не видел такого красивого человека, человека такого безграничного

изящества. Он спросил Нагарджуну:

— Есть ли у меня какая-нибудь возможность роста? Но сначала я должен тебе объяснить одно: я вор. И вто­рое: я не могу перестать воровать, поэтому, пожалуйста, не ставь такого условия. Я сделаю все, что ты скажешь, но не смогу перестать быть вором. Я пытался много раз — ни­когда ничего не получается, поэтому я оставил эту затею. Я принял это, как мое предназначение: я буду вором и останусь вором, поэтому давай не будем об этом гово­рить. Пусть это будет ясно с самого начала.

Нагарджуна сказал:

— Почему ты так боишься? Кто говорит о том, что

ты вор?

— Каждый раз, когда я прихожу к монаху, священни­ку или религиозному святому, они всегда говорят: "Сначала перестань воровать».

Нагарджуна рассмеялся и сказал:

— Тогда, наверное, ты приходил к ворам: иначе по­чему это должно их волновать? Меня это не волнует! Вор был очень счастлив. Он сказал:

— Тогда все хорошо. Кажется, теперь я могу стать

учеником. Ты — правильный мастер. Нагарджуна принял его. Он сказал:

— Теперь ты можешь делать все что хочешь. Только одному условию нужно следовать: осознавай! Иди, взла­мывай дома, входи, бери вещи, воруй; делай что угодно, это меня не волнует, я не вор, — но делай это с полной

осознанностью.

Вор не мог понять, что попал в ловушку. Он сказал:

— Ладно, все в порядке. Я попытаюсь. Через три недели он пришел и сказал:

— Ты сыграл со мной трюк — потому что, если я осознаю, я не могу воровать. Если я ворую, осознанность исчезает. Я в затруднении.

Нагарджуна сказал:

— Никаких разговоров о воровстве и ворах. Меня это не волнует; я не вор. Тебе решать! Если ты хочешь осознанности, это решать тебе. Если ты ее не хочешь, это тоже решать тебе.

Вор сказал:

— Но мне трудно. Я испытал немного ее вкуса, и это так красиво — я оставлю что угодно, что бы ты ни сказал.

Вор продолжал:

— Прошлой ночью мне впервые удалось проникнуть во дворец короля. Я открыл сокровищницу. Я мог бы стать самым богатым человеком в мире — но ты следовал за мной, и мне пришлось быть осознанным. Когда я стал осознанным, внезапно — никакой мотивации, никакого желания. Когда я становился осознанным, бриллианты казались просто камнями, обычными камнями. Когда я терял осознанность, передо мной было сокровище. Я ждал, я делал это много раз. Я приходил в осознанность, стано­вился, как будда, и не мог даже прикоснуться к сокрови­щу, потому что все это выглядело глупо, абсурдно — про­сто камни, что мне с ними делать? Потерять себя ради камней? Но потом я терял осознанность; снова они ста­новились красивыми, восстанавливалась вся иллюзия. Но в конце концов я решил, что они того не стоят.

Если однажды ты узнаешь осознанность, ничто ее не стоит — ты узнал величайшее блаженство жизни. Тогда, внезапно, многие вещи просто отпадают; они ста­новятся глупыми, становятся дурацкими. Мотивации боль­ше нет, желания больше нет, сны отпали.

Человек не должен действовать или говорить,

Словно во сне.

Это единственный ключ.

Пробужденные живут в одном общем мире;

Каждый из спящих — в своем собственном.

Сны личны, абсолютно личны! Никто не может вой­ти в твой сон. Ты не можешь поделиться сном с люби­мым. Мужья и жены спят в одной постели, но сны видят отдельно. Невозможно разделить сон, потому что это ничто — как можно разделить ничто? Просто мыль­ный пузырь, абсолютно невещественный; ты не можешь его ни с кем разделить, тебе придется видеть сны в одиночестве.

Именно поэтому — из-за спящих, стольких спящих — существует столько миров. У тебя свой собственный мир;

если ты спишь, ты заключен в оболочку собственных мыс­лей, концепций, мечтаний, желаний. Когда ты встречаешь кого-то другого, два мира сталкиваются. Миры врезаются друг в друга — именно так происходит. Наблюдайте!

Посмотрите на мужа и жену, когда они разговаривают;

они вообще не разговаривают. Муж думает о своем офисе, зарплате; жена думает о платье к Рождеству. Внутри каж­дого из них — свой собственный личный мир, но их лич­ные миры где-то встречаются — или, скорее, сталкивают­ся, — потому что платье жены зависит от зарплаты мужа, а зарплата мужа должна обеспечить платье для жены. Жена говорит «дорогой», но за этим «дорогой» стоят платья; она думает о них. «Дорогой» не значит того, что написано в словарях, потому что каждый раз, когда женщина говорит «дорогой», это только фасад, и муж тотчас же пугается. Он этого не показывает, конечно, потому что, когда кто-то го­ворит «дорогой», ты не можешь показывать таких вещей. Он говорит: «Что, милая? Как у тебя дела?» Но он пугает­ся, потому что думает о своей зарплате и знает, что Рожде­ство подходит все ближе и опасность растет.

Жена говорила Мулле Насреддину:

— Что случилось? Последнее время я плачу и рыдаю, я вся в слезах, а ты даже не спрашиваешь: «Почему ты пла­чешь?»

Насреддин сказал:

— С меня довольно! — если я спрошу, это слишком дорого обойдется. И в про­шлом я слишком часто совер­шал эту ошибку... — потому что эти слезы — не просто слезы: платья, новый дом, но­вая мебель, новая машина и многие другие вещи скрыва­ются за этими слезами. Эти слезы — только начало.

Из-за этих внутренних личных миров диалог невоз­можен. Возможен лишь конфликт.

Сны личны, истина не лична. Истина не может быть личной — истина не может быть моей или твоей, исти­на не может быть христианской или индуистской, исти­на не может быть индийской или греческой. Истина не может быть личной. Сны личны. Что бы ни было лич­ным, помни наверное, это принадлежит миру снов. Ис­тина — это открытое небо; оно для всех, и оно одно.

Именно поэтому, когда говорят Лао-цзы, Будда, Герак­лит, хотя их языки могут и отличаться, — но они подра­зумевают одно и то же, они указывают на одно и то же. Они не живут в личных мирах. Личный мир каждого из них исчез вместе со снами, желаниями — вместе с умом. У ума бывает личный мир, но у сознания личного мира не бывает. Бодрствующие живут в одном общем мире... У тех, кто бодрствует, один общий мир — и это существование. А у каждого из тех, кто спит и видит сны, — свой собственный мир.

Твой личный мир должен быть отброшен; это един­ственное отречение, которого я от тебя требую. Я не говорю оставить жену, я не говорю оставить работу, я не говорю оставить деньги, оставить все, нет! Я просто го­ворю — оставить свой личный мир снов. Для меня это и есть санньяса. Старая санньяса состояла в том, что­бы оставить мир, видимое. Человек идет в Гималаи, ос­тавляет жену и детей — суть совершенно не в этом. Этот мир нельзя оставить; как ты можешь его оставить? Даже Гималаи — часть этого мира. Настоящий мир, от которого нужно отречься, на­ходится в уме; частный мир сновидений. Если ты от него отречешься, тогда, даже сидя на рынке, ты в Гималаях. Если ты от него не отречешься, то и в Гималаях создашь вокруг себя личный мир.

Как ты можешь бежать от самого себя? Куда бы ты ни пришел, ты будешь с самим собой. Куда бы ты ни пришел, ты будешь вести себя по-прежнему. Ситуации могут отличаться, но как можешь быть другим ты? Ты будешь спать в Гималаях. Какая разница, спишь ли ты в Пуне или в Бостоне, в Лондо­не или в Гималаях? Где бы ты ни был, ты будешь ви­деть сны. Перестань видеть сны! Стань более бдитель­ным. Внезапно сны исчезают, и со снами исчезают и страдания.

Что бы мы. ни видели, когда бодрствуем, — это смерть;

Когда спим, — это сны.

Это действительно красиво. Когда ты спишь, ты ви­дишь сны, иллюзии, миражи — твои собственные творе­ния, твой собственный личный мир. Когда ты просыпа­ешься, что ты видишь? Гераклит говорит; «Проснувшись, всюду вокруг ты видишь смерть».

Может быть, именно поэтому ты не хочешь видеть. Может быть, именно поэтому ты видишь сны и окружа­ешь себя облаком снов, чтобы не нужно было смотреть в лицо факту смерти. Но помни: человек становится религиозным, лишь когда сталкивается со смертью, ни­когда не прежде.

Когда ты сталкиваешься со смертью, когда ты смот­ришь смерти прямо в лицо, не избегаешь, не уклоняешь­ся, не бежишь от нее, не окружаешь себя облаком, — когда ты смотришь в лицо и сталкиваешься с фактом смерти, — то внезапно осознаешь, что смерть есть жизнь. Чем глубже ты движешься в смерть, тем глубже ты движешься и в жизнь, говорит Гераклит, потому что про­тивоположности встречаются и сплавляются; они одно.

Если ты пытаешься бежать от смерти, помни: ты будешь бежать и от жизни. Именно поэтому вы выгля­дите такими мертвыми. Это парадокс: беги от смерти, и ты останешься мертвым; смотри ей в лицо, столкнись с ней, и станешь живым. В то мгновение, когда ты смот­ришь смерти в лицо так глубоко, так интенсивно, что начинаешь чувствовать, что умираешь, — не только сна­ружи, но и внутри ты чувствуешь и касаешься смерти — приходит кризис. Это крест Иисуса, кризис смерти. В это мгновение ты умираешь из одного мира — мира горизон­тального, мира ума — и воскресаешь в другом мире.

Воскресение Иисуса — не физическое явление. Хри­стиане напрасно создали вокруг этого столько гипотез. Это не воскресение его тела, это воскресение в другое измерение тела; это воскресение в другое измерение другого тела, которое никогда не умирает. Это тело вре­менно, то тело вечно. Иисус воскресает в другой мир, мир истины. Личный мир должен исчезнуть.

В последний момент Иисус говорит, что встревожен, обеспокоен. Даже такой человек, как Иисус, умирая, встре­вожен; так и должно быть. Он говорит Богу, кричит:

«Что Ты со мной делаешь?» Ему хочется цепляться за горизонтальное, ему хочется цепляться за жизнь — даже такому человеку, как Иисус.

Поэтому не чувствуй себя виноватым. Тебе тоже хочется цепляться. Это человечно в Иисусе, и он более человечен, чем Будда, Махавира. Это человечно: чело­век сталкивается лицом к лицу со смертью, и он встре­вожен, он плачет, но не поворачивает обратно; он не падает. Тотчас же он осознает, чего он просит. Тогда он говорит: «Да свершится воля твоя!» — расслабляется, сдается. Тотчас же колесо поворачивается — он боль­ше не в горизонтальном; он вошел в вертикальное, в глубину. Там он воскресает в вечности.

Умри во времени, чтобы воскреснуть в вечность. Умри для ума, чтобы стать живым в сознании. Умри для мышления, чтобы родиться в осознанность.

Гераклит говорит: «Что бы мы ни видели, когда бодр­ствуем, это смерть...» Именно поэтому мы живем в снах, мечтах, транквилизаторах, опьянении — чтобы из­бежать столкновения со смертью. Но этому факту нуж­но посмотреть в лицо. Если ты смотришь ему в лицо, факт становится истиной; если ты бежишь, ты живешь в бесконечной лжи. Если ты смотришь в лицо этому факту, этот факт становится дверью к истине. Смерть — это факт; с этим нужно столкнуться лицом к лицу. А истина будет жизнью, вечной жизнью, жизнью в изоби­лии, жизнью, которая никогда не кончается.