Христиания (осло), 5 октября 1913 г.

Если я вообще приступаю к речи о том, что должно быть сказано в наши дни как о принадлежащем к Пятому Евангелию, то я черпаю своего рода успокоение в словах окончания Евангелия от Иоанна. Вспомним этот конец, где говорится, что Евангелия никак не охватывают всех событий, которые произошли вокруг Христа Иисуса; потому что — так сказано там — если бы хотели записать всё, мир не мог бы предъявить достаточно книг, чтобы все это охватить. Итак, одно не подлежит сомнению, что помимо записанного в книгах могло произойти и многое другое. Чтобы быть понятным во всем, что я хочу дать в этом цикле лекций из области Пятого Евангелия, я хотел бы начать сегодня рассказом о жизни Иисуса из Назарета, начиная приблизительно с того момента, на который мы уже указывали в других случаях, когда сообщались малые частицы из этого Пятого Евангелия.

Итак, я расскажу немного о жизни Иисуса из Назарета, начиная приблизительно с его двенадцатого года. Это ведь был, как вы знаете, тот год, когда «Я» Заратустры, которое было воплощено в одном из двух мальчиков Иисусов, рожденных в то время, силой мистического акта перешло в другого мальчика, в того мальчика, который в частности описан в начале Евангелия от Луки. Таким образом, мы начинаем наш рассказ с того года жизни Иисуса из Назарета, когда Иисус Евангелия от Луки принял в себя «Я» Заратустры. Мы знаем, что этот момент жизни Иисуса из Назарета отмечен в Евангелии от Луки рассказом о потерявшемся во время путешествия на праздник в Иерусалим мальчике, который был найден затем сидящим в Иерусалиме в храме среди ученых книжников, вызывая удивление мощью своих ответов. Мы знаем, однако, что причина значительности и мощи этих ответов заключалась в том, что в «Я» Заратустры как бы выплывало духовно завуалированное воспоминание души и действовало так, что Иисус из Назарета мог дать тогда все эти изумляющие ответы. Мы знаем также, что обе семьи из-за смерти матери с одной стороны (по линии Натана) и отца (по линии Соломона) с другой соединились вместе, образовав одну семью, и мальчик Иисус, оплодотворенный «Я» Заратустры, рос в этой образовавшейся общей семье.

Но в последующие годы это был, как это можно познать из содержания Пятого Евангелия, совершенно особый рост. Ближайшее окружение молодого Иисуса из Назарета уже получило от него исключительно сильное впечатление благодаря мощи ответов, данных им книжникам в храме. Это ближайшее окружение видело в нем, так сказать, грядущего подрастающего книжника, оно видело в нем того, кто достигнет исключительно высокой, особой ступени учености в писаниях. Большими, необычайными надеждами было преисполнено окружение Иисуса из Назарета. Начали, так сказать, схватывать каждое его слово. Сам же он, однако, становился все более и более молчаливым. Все молчаливее и молчаливее становился он и этим часто бывал в высшей степени несимпатичен своему окружению. Он же боролся в своем внутреннем существе, боролся в мощном поединке, который выпал его внутреннему существу в период приблизительно от 12-го до 18-го года жизни.

В его душе, действительно, как бы всходили заложенные внутренние сокровища мудрости, происходило нечто, как если бы в форме иудейской учености вспыхивало Солнце давнишней мудрости Заратустры.

Сначала, правда, мальчик переживал это так, как если бы он тончайшим образом и с огромнейшим вниманием должен был воспринять всё, что говорили многочисленные книжники, приходившие в дом, и как если бы он благодаря особому духовному дару знал на это особенные ответы. Он изумлял сначала дома, в Назарете, появлявшихся там книжников, дивившихся ему как вундеркинду. Но постепенно, становясь все молчаливее и молчаливее, он только молча внимал тому, что говорили другие. При этом в его собственной душе в эти годы все время светили высокие идеи, возникали изречения морали и, особенно, значительные моральные импульсы. Но и слышимое им в молчании от собиравшихся в доме книжников производило на него некоторое впечатление, но впечатление часто вызывало в его душе горечь, потому что у него было чувство — в эти юные годы, — что в том, что говорили эти книжники о старых традициях, о старых писаниях, собранных в Ветхом Завете, сквозило много неуверенного, что легко подвергалось заблуждению. Его душу особенно печалило, когда он слышал, что в старые времена дух осенял пророков, что, инспирируя, сам Бог говорил к древним пророкам и что теперь от последних поколений инспирация отступила. К одному же он всегда глубоко прислушивался, потому что чувствовал, что это произойдет и с ним. Книжники часто говорили: «Да, тот высокий дух, тот мощный дух, который, например, осенял Илию, больше не говорит; но кто все же еще говорит» — (и кого некоторые из этих ученых книжников думали воспринимать как инспирацию из духовных высот) — «кто-то все же еще говорит, это хотя и более слабый голос, но голос, воспринимая который многие все-таки считают, что дает сам Яхве». Бат-Коль называли этот своеобразный, инспирирующий, хотя и ослабленный голос наития, голос меньшей силы, чем того духа, который инспирировал древних пророков, но всё же представлявший собой еще нечто сходное с ним. Так говорил еще тот или иной в окружении Иисуса о Бат-Коль*.

(* «Бат» — дочь, «коль» — голос; таким образом, дословно «Бат-коль» по-еврейски значит «дочь голоса», то есть в данном случае речь идет о духовном начале косвенного, более слабого порядка. — О.П).

Об этой Бат-Коль кое-что нам передают более поздние еврейские писания. Я ввожу в Пятое Евангелие нечто, что, собственно, сюда не относится, но что должно нам как-то пояснить эту Бат-Коль. Несколько позже между двумя раввинскими школами возник спор. Известный равви Элизер бен Хиркано отстаивал некое учение и в доказательство (об этом говорит и Талмуд) приводил то, что он может творить чудеса. Равви Элизер бен Хиркано заставил подняться из земли рожковое дерево и приняться, пустив корни в другом месте, на сто локтей дальше; он заставил реку течь в обратном направлении; и, как третье, он ссылался на определенный голос с неба, наставлявший его распространять свое учение. Но в противной раввинской школе равви Иешуа этому всё-таки не верил. Равви Иешуа возражал: «Пусть равви Элизер заставляет пересаживаться рожковые деревья с одного места на другое, пусть также он заставляет течь реки вспять, пусть он ссылается на Бат-Коль... в законе написано, что вечные законы бытия должны быть заложены в устах человека и в сердце человека; и если он, равви Элизер, хочет убедить нас в чем-то, то он не должен ссылаться на Бат-Коль, а должен ссылаться на то, что может постичь сердце человека». Я рассказываю эту историю из Талмуда, чтобы показать, что вскоре после введения христианства в некоторых раввинских школах Бат-Коль уже не придавалось большого значения. Но как инспирирующий голос она всё же еще процветала среди раввинов и книжников.

И в то время, когда юный Иисус всё это слушал и чувствовал, он воспринял в самом себе инспирацию Бат-Коль. Знаменательно было, что Иисус из Назарета благодаря оплодотворению души силой «Я» Заратустры был действительно способен очень быстро схватывать всё, что знали другие вокруг него. Он не только смог на двенадцатом году своей жизни дать мощные ответы ученым книжникам, но смог в собственной груди внять Бат-Коль. И как раз это обстоятельство инспирации Бат-Коль, когда Иисус из Назарета был в возрасте шестнадцати — семнадцати лет, повлияло на него таким образом, что в нем возникла горькая, тяжелая внутренняя душевная борьба. Потому что Бат-Коль открыла ему — и он был убежден в этом наитии, — что в дальнейшем развитии старого течения Ветхого Завета впредь не будет говорить тот же дух, который раньше говорил к древним иудейским учителям. И однажды — и это было ужасно душе Иисуса — ему показалось, что Бат-Коль открывает ему следующее: «Я не достигаю больше высот, где дух действительно может открыть мне истину дальнейшего развития еврейского народа. Это был ужасный момент, ужасное впечатление для души юного Иисуса, когда Бат-Коль сама открыла ему, что больше он не может продолжать древнейшее откровение, что она сама объявила себя, так сказать, впредь уже непригодной к древнему откровению иудейства. Иисус из Назарета чувствовал, что почва ускользает из-под ног. И это бывали дни, когда он должен был говорить себе: все душевные силы, которыми я думал быть одаренным, приводят меня лишь к тому, чтобы понять, что в субстанции эволюции иудейства нет больше никакой силы, чтобы подняться к откровению Божественного духа.

Перенесем себя на мгновение в его дух, в душу юного Иисуса из Назарета, проходившего через эти испытания. Они выпали на шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый годы жизни юного Иисуса из Назарета — период его странствований, вызванных частично его ремеслом, частично другими причинами. В этих странствованиях он познакомился с различными областями Палестины, а также и с некоторыми местностями вне ее. В то время в области Малой Азии и даже Южной Европы — это можно совершенно точно видеть, ясновидчески проникая в Акаша хронику — распространялся азиатский культ, смешанный с другими различными культами, но представлявший собой культ Митры. В различнейших областях и во многих местах существовали храмы служения Митре. В некоторых местах оно имело сходство со служением Аттису, но в существенном это было служение Митре. Это были храмы, места культуры, где совершались жертвоприношения Митре и Аттису. Это было как бы древнее язычество, по-своему проникнутое обычаями, церемониями служения Митре или Аттису. Насколько оно распространялось также по италийскому полуострову можно судить уже по тому, что собор Петра в Риме воздвигнут там, где некогда было место такого культа. Больше того, приходится еще высказать кощунственную для многих католиков истину: церемониальное служение в соборе Петра и всего, что берет в нем свое начало, по внешней форме во многом схоже с культом древнего жертвоприношения Аттису, на месте которого стоит собор Петра. И во многих отношениях культ в соборе Петра является продолжением древнего культа Митры.

С тем, что происходило в этих культовых местах, знакомился теперь Иисус из Назарета, когда он совершал свои странствования на шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом году жизни. Он продолжал это и позже. Таким образом, как бы через внешнее, физическое созерцание он знакомился с душой язычников. Мощность же события перехода «Я» Заратустры в его душу в высокой степени и как бы естественным путем развила в нем силу, которую лишь с трудом усваивали себе другие, но которая естественно проявлялась в нем: силу высокого ясновидения. Поэтому в этих культах он переживал многое, чего другие не переживали. Много потрясающего пережил он там. И хотя это и кажется баснословным, все же я должен подчеркнуть, что когда перед некоторыми языческими алтарями жрец совершал культ, Иисус из Назарета ясновидчески созерцал жертвоприношение, и видел как деянием жертвоприношения притягивались различные демонические существа. Он открыл, что некоторые образы и кумиры, которым там поклонялись, не были изображением добрых духовных существ высших Иерархий, а представляли злые демонические силы. Более того, он сделал дальнейшее открытие, что злые демонические силы часто переходили в верующих, в последователей, принимавших участие в таких культовых деяниях. По легко понятным причинам эти вещи не упомянуты в других Евангелиях. И, в сущности, говорить о них возможно только в лоне нашего духовного движения, потому что лишь в наше время душа человека способна нести действительное понимание навстречу этим грандиозным, глубоким, мощным переживаниям, как они разыгрались уже в этом юном Иисусе из Назарета. Эти странствования продолжались вплоть до его двадцати, двадцатидвух-, двадцатичетырехлетнего возраста. Он всегда ощущал горечь в своей душе, когда видел такое действие демонов, как бы порожденных Люцифером и Ариманом, и видел, как язычество дошло до того, что даже принимало демонов за богов; как в изображениях своих кумиров оно давало образы диких демонических сил, которые притягивались этими изображениями, этими культовыми действиями, переходили затем в молящихся людей, делая их одержимыми. Это был горький опыт, через который должен был пройти Иисус из Назарета. И эти испытания подошли к определенному завершению. Иисус из Назарета получил новое, бесконечно тяжелое переживание, которое превзошло то, другое переживание разочарования, вызванное Бат-Коль. Я должен сказать, так как мне надлежит рассказать и об этом переживании Иисуса из Назарета, что сегодня я еще не в состоянии указать, в каком месте его странствования произошло это событие. Я смог в высшей степени правильно расшифровать саму эту сцену. Я не могу только указать сегодня именно то место, где всё происходило. Мне кажется, что сцена эта произошла в период странствования Иисуса из Назарета вне Палестины. Я не могу этого сказать определенно, сцену же должен описать.

На двадцать четвертом году своей жизни Иисус из Назарета пришел в местность, где приносились жертвы определенному божеству, где было место языческого культа. Вокруг находился лишь печальный народ, обремененный различными ужасными душевными, доходившими до телесности, болезнями. Само место культа было давно покинуто жрецами. Иисус услышал причитания народа: «Жрецы нас покинули, благословения жертв не нисходят больше на нас, и мы стали прокаженными и больными, потому что жрецы нас покинули». Боль жалости к этому народу охватила Иисуса из Назарета. Бесконечная любовь к этим угнетенным вспыхнула в его сердце. Окружавший его народ должен был заметить что-то от ожившей в его душе бесконечной любви; на этот причитавший, покинутый своими жрецами и, как он думал, и своим богом народ это должно было произвести глубокое впечатление. И вот, в сердцах большинства окружавших возникло, хотелось бы сказать как по мановению, нечто, выразившееся в том, что люди, видя на лике Иисуса выражение бесконечной любви, воскликнули: «Ты новый ниспосланный нам жрец!» И они теснили его к жертвенному алтарю, они поставили его на языческий алтарь. Он стоял на языческом алтаре, они же требовали от него, чтобы он совершил жертвоприношение, чтобы благословение Бога снизошло на них.

И здесь, поднятый народом на алтарь жертвоприношений, он упал как мертвый, душа его словно отошла; народ же вокруг, поверивший в возвращение своего бога, увидел ужасное: замертво упавшим того, кого он принял за нового, посланного небом жреца. Восхищенная же душа Иисуса из Назарета чувствовала себя вознесенной, словно в духовные царства, словно в область Солнечного бытия. И теперь услышала она как бы звенящие из сфер Солнечного бытия слова, которые раньше эта душа часто воспринимала от Бат-Коль. Но теперь Бат-Коль была преображена, стала чем-то совершенно иным, голос шел к нему тоже из совершенно иного направления. И то, чему внял теперь Иисус из Назарета, это, переводя на наш язык, можно охватить словами, которые мне дано было сообщить в первый раз, когда мы недавно закладывали Камень Основы нашего здания в Дорнахе.

Существуют оккультные обязательства! И, следуя такому оккультному обязательству, мне надлежало тогда сообщить, чему внял Иисус из Назарета в те времена силой преображенного голоса Бат-Коль, когда произошло то, что я сейчас рассказал.

Иисус из Назарета внял словам:

Аминь!

Зла вершат,

Свидетели высвобождающегося Я,

В со-возвинности с другими Я - возвинность свою

Переживите в повседневном хлебе,

В котором не вершит воля неба,

Ибо человек расстался с вашим царством

И забыл ваши имена, Вы, отцы на небесах.

Именно так я могу перевести на немецкий язык то, что как преображенный голос Бат-Коль было внято Иисусом из Назарета в те времена. Не иначе, чем так!* Это было то, что вернуло душу Иисуса из Назарета, когда она очнулась от забытия, силой которого она почувствовала себя восхищенной при описанном событии. И когда Иисус из Назарета вновь пришел в себя и обратил свой взор к толпе подавленных и отягченных, поднявших его на алтарь, ее больше не было, она бежала. Когда же он охватил даль своим ясновидческим взором, то встретил лишь стаю демонических существ и демонические силы, связанные с этими людьми.

Это было второе значительное событие, второе значительное завершение, из испытанных Иисусом из Назарета в различные периоды жизни, начиная с двенадцатого года.

*AUM, Amen!

Es walten die Übel,

Zeugen sich lösender Ichheit,

Von andern erschuldete Selbstheitschuld,

Erlebet im täglichen Brote,

In dem nicht waltet der Himmel Wille,

Da der Mensch sich schied von Eurem Reich

Und vergass Euren Namen,

Ihr Väter in den Himmeln.

* (Вместо обычного в немецком языке слова («Verschulden» — провиниться) Рудольф Штейнер создает здесь новое слово, «erschulden». Этим меняется оттенок в переживании понятия вины, вместо оттенка связанности виной проступает оттенок освобождения виной. Понятиями «со-возвин-ность», «возвиненность» здесь делается попытка и по-русски понятие вины или провинности высвободить из свойственного ему только отрицательного смысла и придать его переживанию оттенок восходящего начала. — О.П).

Да, мои дорогие друзья, события, которые на юного Иисуса из Назарета производили величайшее впечатление, не были такими, которые, так сказать, их собственным добродушием переносят душу в блаженное состояние. С безднами человеческой природы должна была познакомиться эта душа, прежде чем наступило событие на Иордане.

Из этого путешествия Иисус из Назарета вернулся домой. В это время умер его, остававшийся дома, отец, — это произошло приблизительно на двадцать четвертом году жизни Иисуса из Назарета. Придя домой, Иисус нес теперь в своей душе во всей жизненности мощное впечатление от всего демонического, захватившего многое, что жило в древней религии язычников. Но, как это бывает, что определенные ступени высшего познания достигаешь лишь тем, что знакомишься с безднами жизни, так в некотором отношении это было и с Иисусом из Назарета, что, в том месте, местоположение которого я не знаю, приблизительно в возрасте двадцати четырех лет, он достиг того, что так бесконечно глубоко заглянул в души людей, в души, в которых было как бы сосредоточено все душевное бедствие того времени, достиг особенно глубокой мудрости, мудрости, хотя и пронизывающей душу словно раскаленным железом, но и делающей эту душу столь ясновидящей, что она могла провидеть светлые духовные дали. Таким образом, сравнительно молодая душа исполнилась спокойным, проникающим, духовно-читающим взором. Иисус из Назарета стал человеком, который мог глубоко смотреть в тайны жизни, который мог смотреть в тайны жизни так, как до тех пор никто на Земле, потому что до тех пор никто не мог увидеть, до какой степени может дойти человеческое бедствие. Он действительно увидел сконцентрированное бедствие. Сначала он увидел, как через голую ученость можно потерять почву под ногами; затем он пережил, как были утрачены древние инспирации; затем он увидел, как культ и жертвоприношения вместо того, чтобы приводить людей к связи с богами, могут причаровывать всевозможную демоническую силу, делающую людей одержимыми и несущую им душевные и телесные болезни и бедствия разного рода! Действительно, кроме Иисуса из Назарета никто еще на Земле не проник так глубоко взором во всю эту людскую горесть, никто кроме него не пережил в своей душе всю бесконечную глубину ощущения при созерцании этого, одержимого демонами народа. Действительно, никто еще на Земле не был так подготовлен к вопросу: как же, как же можно остановить распространение этого бедствия на Земле?

Так Иисус из Назарета стал не только одаренным прозорливостью, знанием мудрости, но стал некоторым образом посвященным самой жизнью. Об этом узнали люди, которые соединились в определенный орден, известный миру как орден ессеев. Ессеи лелеяли в определенных местах Палестины некоторый вид тайного служения и тайного учения. Это был строгий орден. Тот, кто хотел вступить в него, должен был минимум год — большей частью дольше — пройти через строгое испытание. Своим поведением, благонравием, служением высочайшим духовным силам, своим чувством справедливости, равенства людей, своим пренебрежением к внешним людским благам и тому подобному он должен был показать, что достоин посвящения. Затем следовали различные степени, через которые человек подымался к такой жизни ессея, которая — в определенном отлучении и обособленности от остального человечества, в строгой монастырской дисциплине и определенных очищающих стремлениях, которыми хотели удалить всё недостойное телесного и душевного порядка, — была способна приблизить его к духовному миру. Это выражается в различных символических законах ордена ессеев. Расшифровывание Акаша хроники показало, что наименование «ессей» происходит или, во всяком случае, связано с еврейским словом «ессин» или «ас-син». Оно означает нечто вроде «лопата» или «лопатка», потому что ессеи как знак постоянно носили при себе маленькую лопату, что в некоторых орденах сохранилось и по сей день. Стремление ессеев выражалось также и в определенном символическом поведении: они не должны были носить при себе монет, не должны были проходить через ворота, которые были раскрашены или вблизи которых были какие-нибудь изображения. А так как орден ессеев более или менее был признан в то время также и внешне, то в Иерусалиме были поставлены некрашеные ворота, так что и ессеи могли ходить в город. Когда ессей подходил к окрашенным воротам, он неизменно должен был повернуть обратно. В самом ордене существовали древние документы и традиции, о содержании которых члены ордена хранили строгое молчание. Они могли учить, но только тому, чему они научились в пределах ордена. Всякий, вступающий в орден, должен был отдать ордену свое состояние. Отовсюду приходили люди того времени — орден насчитывал во времена жизни Иисуса из Назарета от четырех до пяти тысяч человек, — посвящавших себя жизни в этих строгих правилах. Они всегда дарили, если где-нибудь далеко — в Малой Азии или еще дальше — владели домом, этот последний ордену ессеев, и орден повсюду получал маленькие владения, дома, сады, даже обширные пашни. Никто не бывал принят, не принеся в дар всего, чем он обладал, а затем это становилось общим достоянием ессеев. Всё принадлежало всем, в отдельности никто не имел владений. По нашим современным понятиям исключительно строгий, но сам по себе понятный закон состоял в том, что ессей мог поддерживать добром ордена всех нуждающихся и обремененных, но только не тех, кто принадлежал его собственной семье.

Благодаря такой дарственной отделение ордена было и в Назарете, и тем самым Иисус из Назарета мог видеть орден ессеев в непосредственной близи. Центр ордена получил весть о глубокой мудрости, которая описанным образом погрузилась в душу Иисуса из Назарета. Среди же наиболее значительных ессеев как раз царила определенная душевная настроенность: в них жило ощущение, которое хотелось бы назвать пророческим, что среди людей этого мира должна восстать новая душа, которая будет своего рода мессией. Поэтому они очень чутко относились к возможности появления особенно мудрых душ. И они были глубоко затронуты, получив весть о том, что возникло в душе Иисуса из Назарета. Поэтому нет ничего удивительного, что Иисуса из Назарета, без того, чтобы ему проходить через испытания низших градусов, ессеи приняли в свою общину — я не хочу сказать в самый орден — в качестве экстерна, приходящего ученика, и по отношению к этому мудрому молодому человеку самые мудрейшие из ессеев были доверчивы и откровенны в тайнах ордена. И поистине, в этом ордене ессеев Иисус из Назарета услышал гораздо более глубокое о сохраненных тайнах, чем от ученых книжников. Многое услышал он и из того, что уже раньше воспринял от Бат-Коль, блеснувшее в его душе как бы просветлением. Короче говоря, между Иисусом из Назарета и ессеями возник живой обмен идеями. Общаясь с ессеями на своем 25-м, 26-м, 27-м, 28-м году жизни и позже, Иисус из Назарета познакомился почти со всем, что мог дать их орден. Потому что то, что ему не было сказано в словах, являлось к нему в различных ясновидческих впечатлениях. Важные ясновидческие впечатления получал Иисус из Назарета или же в самой общине ессеев, или же несколько позже дома, в Назарете где в более созерцательной жизни он давал действовать на себя тому, что теснилось в его душе из подступавших к нему сил, о которых не чаяли и ессеи, но которые переживались его душой, как следствие значительных бесед, проходивших с ним в общине ессеев.

Одно из таких переживаний, из внутренних впечатлений следует особенно выдвинуть на передний план, потому что оно может осветить весь духовный путь развития человечества. Это было мощное значительное видение, которое произошло у Иисуса из Назарета в состоянии своего рода внутренней отрешенности, отвлеченности от всего, когда как бы в непосредственной современности ему явился Будда. Да, Будда явился Иисусу из Назарета как следствие обмена идеями с ессеями. И можно сказать, что в то время между Иисусом и Буддой состоялась духовная беседа. В силу моего оккультного долга мне следует сообщить содержание этой духовной беседы, эти значительные тайны эволюции человечества мы должны сегодня затронуть. В духовной беседе Иисус из Назарета воспринял от Будды приблизительно следующее: «Если бы полностью исполнилось мое учение таким, как оно есть, то все люди должны были бы уподобиться ессеям. Но этого не может быть. Это было заблуждением в моем учении. Ессеи могут развиваться дальше лишь потому, что отделяют себя от остального человечества; для них необходимо существование остальных человеческих душ. Исполнением моего учения должны были бы все стать ессеями. Но этого не может быть». — Таково значительное переживание, возникшее у Иисуса из Назарета благодаря общению с ессеями.

Другим переживанием Иисуса из Назарета было его знакомство с одним, тоже молодым, почти одного с ним возраста человеком, который близко подошел, хотя, конечно, и совсем другим образом, чем Иисус из Назарета, к ордену ессеев, но который, тем не менее, не стал вполне ессеем. Это был живущий в общине ессеев, я бы сказал, как брат-мирянин Иоанн Креститель. Внешне походя на ессеев (нося, как и они, зимой одежду из верблюжьей шерсти), он так и не смог полностью заменить для себя учение иудейства учением ессеев. Но так как учение ессеев, вся жизнь ессеев производили на него большое впечатление, то он жил как брат-мирянин жизнью ессеев, принимая от них импульсы и постепенно инспирацию, и мало-помалу пришел к тому, о чем рассказано об Иоанне Крестителе в Евангелиях. Иисус из Назарета и Иоанн Креститель много беседовали между собой. И однажды — я знаю, что значит так просто рассказывать об этих вещах, но ничто не может меня удержать от этого, потому что, несмотря на всё, я знаю, что об этих вещах должно быть рассказано, — однажды случилось, что во время его беседы с Иоанном Крестителем перед Иисусом из Назарета вместо словно исчезнувшей физической телесности Крестителя предстало видение Илии. Это было второе важное душевное переживание в общине ордена ессеев.

Были еще и другие переживания. Иисус из Назарета давно мог наблюдать нечто особенное, когда он подходил к местам, где были лишенные образов ворота ессеев. Иисус из Назарета не мог пройти через такие ворота, не приобретя при этом опять-таки горького опыта. Он видел эти ворота без внешних образов, но для него на этих воротах были духовные образы: по обеим сторонам ворот ему являлось то, с чем в наших различных духовнонаучных рассмотрениях мы знакомы теперь под именами Аримана и Люцифера. И постепенно в его душе укрепилось переживание, впечатление, что нерасположение ессеев к росписи ворот должно быть как-то связано с причаровыванием этих духовных существ; что образы на воротах являются отображениями Люцифера и Аримана. Неоднократно отмечал Иисус из Назарета, как поднимались такие чувства в его душе.

Кто переживает подобное, тому не до копанья в этих вещах, потому что они слишком сильно потрясают. К тому же очень скоро замечаешь, что мышлению человека обосновать их не по силам; мысли не способны проникнуть в эти вещи. Впечатления же не только глубоко проникают в душу, но сами становятся частью душевной жизни. Чувствуешь себя как бы связанным с той частью души, где накапливаются эти переживания, чувствуешь себя как бы связанным с самими переживаниями; эти переживания несешь дальше через жизнь.

Так Иисус из Назарета пронес через жизнь оба образа: Люцифера и Аримана, которые он часто видел на воротах ессеев. Сначала он только осознавал, что между этими двумя духовными существами и ессеями вершит тайна. В связи с этими душевными переживаниями Иисуса из Назарета в душе его возникло нечто, о чем он не мог говорить с ессеями, и это несколько ослабило взаимное понимание. Образы, пережитые им на воротах ессеев, всегда стояли между ними, и это вызывало некоторую недоговоренность.

Однажды, когда после важного, значительного разговора, в котором было затронуто много высоко духовного, Иисус из Назарета покидал главное здание ессеев, проходя через ворота, он встретил образы, известные ему как Люцифер и Ариман. Он увидел Люцифера и Аримана, обращенных в бегство от ворот обители ессеев. И в душу его погрузился вопрос, не то, чтобы он сам задал этот вопрос, но с глубокой стихийной силой этот вопрос вступил в его душу: «куда бегут они, куда бегут Люцифер и Ариман?» Ибо он знал, что в бегство их обратила святость обители ессеев. Но душой его овладевал вопрос: «куда бегут они?» И вопрос этот он больше не мог удалить из своей души, вопрос этот как огонь пылал в его душе. Все ближайшие недели он ходил, ежечасно, даже ежеминутно переживая этот вопрос; вопрос: «куда бегут Люцифер и Ариман?», который вспыхнул в его душе, когда после духовной беседы он покинул ворота главного здания ессеев. Вопрос: «куда бегут Люцифер и Ариман?» — жег его душу.

Что он совершил дальше под впечатлением этого живущего в его душе вопроса, после того, как он пережил, что древние инспирации были утрачены, религии и культы подпали демонической власти и то, что он воспринял как измененный голос Бат-Коль, когда упал на алтаре языческого культа, и задавался вопросом, что означали слова Бат-Коль, и что именно значит рассказанное мной, когда душа Иисуса из Назарета вопрошала: «куда убегают Люцифер и Ариман?» — об этом, мои дорогие друзья, мы будем говорить завтра.

Пятая лекция