Глава 4 Чудотворец поневоле

Я лежал, притаившись на вершине высокого вала и рассматривал открывшийся вид. Ноги у меня болели так, словно их жгло адское пламя. Я боялся, что они снова начнут кровоточить. Для того чтобы оглядеть весь горизонт, мне пришлось встать, пересиливая боль и страх.

Здесь я чувствовал себя, будто на вершине мира. Выше я мог бы подняться лишь в том случае, если бы у меня были крылья или если бы мне удалось воспользоваться каким-то необычным воздушным змеем. Ветер кружил и завывал вокруг меня, теребя ритуальные флаги и гудя под крышами Золотой Гробницы. Мелкая черная пыль постоянно сы­палась дождем на мою незащищенную голову.

Рано утром я осторожно выбрался из спальни и, дрожа от страха, стал осторожно пробираться по безлюдным коридорам. Останавлива­ясь и прислушиваясь к малейшему шороху, я в конце концов добрался до Священной Крыши, на которую позволялось выходить только Высо­чайшему и его ближайшим друзьям.

Оставаться на крыше было очень опасно. Мое сердце бешено коло­тилось от одной мысли, что меня могут поймать, и я буду изгнан из монастыря с ужасным позором. Изгнан? Что я буду тогда делать? На некоторое время меня охватила паника, я даже собрался бежать к себе на родину, в низинные районы. Здравый смысл остановил меня. Бежать сейчас, когда моя миссия еще не окончена, было бы настоящим пораже­нием.

Буду изгнан с позором? Что же мне тогда делать? У меня нет дома. Перед моим уходом отец сказал, что его дом — больше не дом для меня и что я должен найти свой путь в жизни.

Мой блуждающий взгляд остановился на искрящейся поверхности Счастливой Реки. Я увидел смуглого лодочника в лодке из шкуры яка, и мне стало немного легче. Вот что я буду делать — я стану лодочником!

Для большей безопасности я пробрался дальше по Золотой Крыше; теперь меня заметят не сразу, даже если Высочайший и рискнет прийти сюда в такой ветер. Ноги у меня дрожали от напряжения, и к тому же давали о себе знать жажда и голод. Начавшийся дождь решил одну из моих проблем. Я наклонился и смочил губы в образовавшейся лужице.

Неужели он не приедет? Прикрыв глаза ладонью, я внимательно всматривался в удаленный горизонт. Вдруг со стороны Пари показалось маленькое облачко пыли! На мгновение я позабыл о боли в ногах и о постоянно угрожающей опасности быть замеченным. Двигаясь по до­лине, к Лхасе издалека приближалась небольшая группа всадников.

Ветер усилился, и облака пыли, не успев подняться из-под копыт, тут же уносились прочь. Я все смотрел и смотрел, прикрывая глаза от режущего ветра, стараясь не упустить ни одной детали.

Деревья гнулись под ветром. Листья отрывались и уносились вдаль, гонимые им. Озеро у Змеиного Храма больше не напоминало спокойное зеркало. Бурлящие волны вздымались и бешено неслись, чтобы раз­биться о далекий берег. Птицы, привыкшие к такой погоде, предусмот­рительно скрылись в своих убежищах. Развевающиеся на ветру полот­нища ритуальных флагов с громкими хлопками бились в воздухе. Ог­ромные трубы, закрепленные на крышах, хрипло гудели, когда в них дул ветер. Здесь, в самой высокой точке Золотой Крыши, можно было чув­ствовать необычные сотрясения и какое-то странное шуршание. Я ви­дел, как ветер вырывает из-под старых балок клубы древней пыли.

Повинуясь неприятному предчувствию, я обернулся и увидел приз­рачную черную фигуру, приближающуюся ко мне. Липкие руки обхва­тили меня и сильно встряхнули. Я не успел ни вскрикнуть, ни перевести дыхание. Какая-то зловонная туча обволокла меня, и меня чуть было не стошнило от отвратительного запаха. Я не ощущал ничего, кроме зве­нящей темноты и невыносимой вони.

Меня пробрала дрожь. Неужели это расплата за все мои грехи? Злой дух напал на меня и, кажется, собрался утащить. О! Зачем я ослушался закона и проник на священную территорию? Теперь рукой самого про­видения я буду наказан за свою непокорность. Ну уж нет! Я не собира­юсь просто так сдаваться Дьяволу. Я буду сражаться с ним до последнего вздоха. Ослепленный паникой и гневом, я неистово дернулся и оторвал от Дьявола солидный кусок. Тут я все понял и с облегчением залился звонким истерическим смехом. То, чего я испугался, оказалось старым, прогнившим тентом из козлиной шкуры. Видимо, ветер и сбросил его на меня. Сейчас его остатки неслись в направлении Лхасы.

Буря заканчивалась. Последний сильный порыв, издав громкий вой, потащил меня по скользкой крыше. Чтобы удержаться, я пытался ухватиться руками за флюгер. Я старался подойти к краю крыши, одна­ко продолжал раскачиваться, пока не очутился в протянутых руках изумленного ламы, который, открыв рот, смотрел на меня, будто я свалился с небес.

Шум и суета стихли внезапно — так всегда заканчивались бури в Лхасе. Ветер успокоился и нежно овевал золотые карнизы, слегка поиг­рывая в огромные трубы. Высокие облака все еще проносились над горами, разрываясь на маленькие лоскутки. Правда, я не чувствовал особого спокойствия. Внутри меня «буря» только начиналась.

— Поймали, — шептал я себе. — Попался, как дурачок! Теперь уж точно придется быть лодочником или погонщиком яков. Вот теперь меня ждут настоящие неприятности!

— Сэр! — произнес я дрожащим голосом. — Уважаемый лама, Хранитель Гробниц! Я просто...

— Да, мой мальчик, — успокаивающе сказал старый лама, — я все видел. Я видел, как тебя принесло сюда ветром. Ты, наверное, благослов­лен Богами!

Мы долго смотрели друг на друга. Наконец лама вспомнил, что все еще держит меня в руках, — он был слишком изумлен, чтобы подумать об этом раньше. Он осторожно опустил меня. Я украдкой взглянул в сторону Пари. Нет! Всадников больше не было видно. Должно быть, они свернули в сторону, пока я...

— Благородный Хранитель, — раздался голос, — видели ли вы мальчика, летящего над горами? Наверное Боги взяли его к себе. Да будет мир его душе!

Я обернулся. Из маленького люка выглядывал старый монах по имени Тимон. Он был из тех, кто убирает в храмах и выполняет другую работу. Мы были старыми друзьями. Сейчас, когда он увидел и узнал меня, его глаза широко раскрылись от удивления.

—Благословенная Мать Долма! — воскликнул он. — Так это ты!!! Несколько дней назад буря сорвала тебя с этой крыши, а теперь вернула обратно. Это настоящее чудо!

— Но я.. — попытался было я что-то сказать, однако старый лама прервал меня.

— Да, да! Мы знаем, мы все видели. Я пришел проверить, все ли здесь в порядке, и ты опустился на крышу прямо передо мной!

Я немного смутился. Кажется, они увидели, как на крышу упала старая козлиная шкура, и подумали, что это я. Ну что ж, не стану их переубеждать. Мне вспомнилось, как я испугался, когда мне показалось, что я вступил в схватку со злым духом. Я осторожно осмотрелся по сторонам и убедился, что рваного тента нигде не видно. Ведь я разорвал его, а ветер далеко унес его.

— Посмотрите! Посмотрите! — закричал Тимон. — Вот доказа­тельство! Посмотрите на него!

Я опустил глаза и увидел, что тесемка ритуального флага была обернута вокруг меня. Я потянул за нее — у меня в руках оказалась половина флага. Старый лама, не переставая кудахтать, повел меня вниз. Но я вырвался и помчался к стене, чтобы присмотреться к горизонту и попытаться увидеть своего любимого Наставника, Ламу Мингьяра Дондупа, приближающегося к монастырю. Но все вокруг было мутно от ветра, который оставил нас и принялся подметать долину, поднимая в воздух облака пыли, листья и, должно быть, обрывки старого тента.

Хранитель Гробниц подошел ко мне и тоже стал всматриваться вдаль.

— Да, да! — сказал он. — Я видел, как ты прилетел с той стороны стены. Ты пронесся передо мной на ветру и упал на самую высокую часть крыши Золотой Гробницы. Было страшно смотреть на тебя. Я видел, как ты старался удержать равновесие, и даже закрыл глаза рукой.

Тоже неплохо! Я-то думал, что он видел, как я сражался на крыше со старым тентом. В этом случае он мог бы обо всем догадаться. Вот бы мне тогда досталось!

Болтовня продолжалась все время, пока мы возвращались, проходя через двери и направляясь к строениям внизу. Здесь собралась группа монахов и лам, каждый из которых мог подтвердить, что я был поднят с вьющейся внизу горной тропинки и взвился вверх, размахивая рука­ми. Они думали, что меня разбило о стену или унесло далеко от Поталы. Никто из них не сумел разглядеть сквозь пыльный и жалящий ветер, что это был не я, а всего-навсего кусок старой козлиной шкуры.

— Да! Да! — сказал один. — Я видел это своими собственными глазами. Он стоял на земле, укрываясь от ветра, и — «пуф!» — внезапно взлетел и пронесся над моей головой, размахивая руками. Думаю, что в этой жизни мне не доведется больше такого увидеть!

— Да! — поддержал другой. — Я стоял у окна и наблюдал за разыг­равшейся бурей. Этот мальчик пролетел передо мной, обдав меня клу­бами пыли. Пролетая, он чуть было не задел моего лица!

— Это еще ничего! — продолжал третий. —Он столкнулся со мной и чуть было не вышиб из меня мозги. Я стоял возле парапета, когда он подлетел ко мне. Я хотел схватить его, но он едва не сорвал с меня мантию, натянув ее мне на голову. Некоторое время я не мог ничего видеть, и за это время ему удалось улететь. Я думал, что он разобьется, но вот он снова здесь!

Меня передавали из рук в руки, словно я был призовым кубком. Монахи трогали меня, ламы пощипывали, и никто не мог догадаться, что я и не собирался взлетать на крышу, а, наоборот, чуть было не свалился с нее.

— Чудо! — сказал старик, находившийся во дворе. — О! Посмот­рите, вот идет господин Настоятель!

Толпа с уважением расступилась, пропуская фигуру в золотой мантии.

— Что случилось? — спросил Настоятель. — Почему вы здесь собрались? Объясните мне. — Он повернулся к старшему из присутс­твующих лам.

Совместными усилиями постоянно увеличивающейся толпы про­исшествие было «объяснено» во всех подробностях. Я стоял посредине и мне хотелось только одного — провалиться сквозь пол... в кухню. Я был страшно голоден, потому что ничего не ел с прошлого вечера.

— Пойдем со мной! — приказал Настоятель.

Старейший лама взял меня за руку, чтобы помочь, — я был смер­тельно уставшим, испуганным и голодным. Мы вошли в комнату, кото­рой раньше я никогда не видел. Настоятель сел и молча обдумал все, что ему рассказали.

— Расскажи мне все сначала, ничего не упуская, — обратился он к ламе.

Так я еще раз услышал рассказ о своем «удивительном полете» с земли на Гробницу Святейшего. Вдруг мой желудок издал громкий, недовольный звук, заявляя тем самым, что давно уже не видел пищи. Настоятель сказал, сдерживая улыбку:

— Отведите его на кухню и дайте поесть. Мне кажется, приключе­ния утомили его. Потом позовите благородного Знатока Трав, ламу Чина, чтобы он осмотрел ноги мальчика. Но сначала все же пусть он поест.

Еда! Как это вкусно звучит!

— С тобой постоянно что-то происходит, Лобсанг, — сказал привет­ливый повар, — сначала тебя сбрасывает с крыши, кидая на скалы, потом от подножия скал тебя возносит на верхушку крыши! Странная у тебя жизнь. Может, это сам Дьявол играет тобой?

Он вышел, ухмыльнувшись про себя. Я не беспокоился о том, что он догадывается, как на самом деле все произошло. Он всегда был добр ко мне и не раз выручал в трудную минуту. Громкое мурлыканье и сильный толчок заставили меня посмотреть вниз. Один из котов при­шел выразить мне свое почтение. Я осторожно погладил его пальцами по спине, от чего он стал мурлыкать еще громче. Со стороны мешков с ячменем донеслось слабое шуршание, и он быстро, как молния, бросил­ся туда.

Я подошел к окну и посмотрел на Лхасу. К сожалению, нигде не было видно и следа маленькой группы всадников, которую должен был возглавлять мой Наставник. Может, он пострадал во время бури? Я загрустил. Когда же он наконец вернется?

— ...значит, завтра? — донесся до меня голос, и я обернулся. Один из завсегдатаев кухни что-то говорил, но я уловил лишь ко­нец его фразы.

— Да, — сказал другой, — они остановятся на ночь в монастыре Роуз-Фене и прибудут завтра.

— О! — спросил я. — Вы говорите о моем Наставнике, ламе Мингьяре Дондупе?

— Да! Кажется, тебе следует потерпеть еще один день, — сказал один из завсегдатаев. — Кстати, я вспомнил! Тебя ждет благородный Врачеватель. Будет лучше, если ты поторопишься.

Я хмуро поплелся прочь, думая о том, как много неприятностей существует в этом мире. Почему мой Наставник вынужден был остановиться и провести день и ночь в монастыре Роуз-Фене? Я считал тогда, что только мои проблемы имеют какое-то значение, и даже не представ­лял себе, как много лама Мингьяр Дондуп делает для других. Наконец я добрел до комнаты Врачевателя. Он собирался уходить, но, увидев меня, схватил за руку и втащил внутрь.

— Ну, что случилось на этот раз? С тобой постоянно происходят какие-то нелепые происшествия.

Потупившись, я стоял перед ним. Мне пришлось снова рассказать ему обо всем, что якобы случилось со мной во время прошедшей силь­ной бури. Однако я умолчал, что сам забрался на Золотую Крышу, потому что знал: он может сообщить об этом Высочайшему.

— Сними мантию — я осмотрю тебя. Мне потом нужно будет доложить о твоем состоянии.

Я стащил мантию и бросил ее на низкую скамейку. Врачевателъ опустился на колени и принялся ощупывать и остукивать меня, про­веряя, не сломаны ли у меня кости и не порваны ли связки. Он был очень удивлен, когда увидел, что у меня повреждены лишь ноги, на которых виднелись темные желтовато-синие кровоподтеки.

Возьми вот это и хорошенько вотри себе в кожу, — с этими словами он встал и, дотянувшись до высокой полки, взял оттуда кожа­ный мешочек. Он был наполнен какой-то травяной мазью, которая пахла довольно неприятно.

— И не вздумай заниматься этим здесь! Я не хочу, чтобы все вещи здесь провонялись, — строго сказал он. — В конце концов, это твои синяки.

— Благородный Врачеватель, — сказал я, — правда ли, что мой Наставник вынужден был остановиться в монастыре Роуз-Фене?

— Да, он должен встретиться с настоятелем этого монастыря, и поэтому я думаю, что он вернется завтра утром. Это значит, что нам нужно подождать еще немного, — сказал он, а затем лукаво добавил:

— А тем временем ты побываешь на еще одном увлекательном занятии у нашего уважаемого Индийского Учителя.

Я посмотрел на него, и мне стало ясно, что старый Врачеватель не больше, чем я, уважает индийца. Однако не время было обсуждать это. Солнце поднялось уже высоко, и мне нужно было снова отправляться в класс, где проходи ли занятия.

Сначала я зашел в спальню, стянул с себя мантию и натерся воню­чей мазью. Затем, вытерев о мантию руки и одевшись, я направился в класс, где занял место как можно дальше от Учителя.

Вскоре пришли остальные. Здесь были и малыши, и совсем взрос­лые парни, которых собрали в одну группу в честь особого события — визита очень известного Индийского Учителя. Считалось, что мы получим огромную пользу, узнавая о буддизме в изложении представителей другой культуры.

Учителя долго не было. Постепенно все сидевшие в классе стали подозрительно принюхиваться. Те, кто сидел рядом со мной, отодвину­лись от меня как можно дальше. Когда появился индиец, я сидел «в гордом одиночестве», окруженный полукругом учеников, которые не решались пододвинуться ко мне ближе, чем на дюжину футов.

Учитель вошел со своим неизменным кожаным портфелем в руках. Вдруг он принюхался и подозрительно огляделся вокруг. Он принялся энергично шевелить ноздрями, шумно втягивая воздух. На середине пути между дверью и кафедрой он остановился и снова огляделся. Тут он увидел, что я сижу в одиночестве. Он направился ко мне, но очень скоро отступил. От большого количества людей в комнате стало жарко, и, нагревшись, мазь стала вонять еще сильнее. Индийский Учитель положил руки на бедра и сурово посмотрел на меня.

— Мой мальчик, ты, наверное, самый большой источник неприят­ностей в этой стране. Своими перелетами с горы на гору ты разрушил все обычные представления о возможностях человека. Я видел все это из своей собственной комнаты. Я видел, как ты парил вдалеке. Должно быть, сам Дьявол научил тебя этому. А теперь от тебя повсюду разносит­ся этот ужасный запах!

— Благородный Индийский Учитель, — отвечал я, — я не могу избавиться от этого зловония. Это всего лишь мазь, прописанная мне Врачевателем. Мне самому этот запах очень неприятен.

Даже намека на улыбку не появилось на его лице; он презрительно отвернулся и отошел к кафедре.

—Мы должны продолжить занятия, — сказал Индийский Учитель, — тогда скоро я смогу избавиться от вас и вернуться домой, в более цивилизованную Индию.

Он привел в порядок свои бумаги, подозрительно оглядел нас, чтобы убедиться в том, что мы достаточно внимательны, и продолжил:

«... Во время своих скитаний Гаутама много думал. В поисках Исти­ны и цели жизни он путешествовал шесть лет. Путешествуя, он много страдал от нищеты и голода, но при этом постоянно задавал себе один главный вопрос: «Почему я несчастен?»

Он непрерывно размышлял, и ответ пришел, когда все творения Природы пришли к нему на помощь. Улитки охлаждали его голову, птицы махали крыльями, овевая свежим воздухом, а все остальные животные не подавали голоса, стараясь не потревожить Гаутаму. Он открыл, что существуют четыре великие истины, и назвал их Четырьмя Благородными Истинами, которые являются законами человеческой жизни на Земле.

Рождение есть страдание, говорил Гаутама. Рождаясь, ребенок при­носит боль себе и матери. Только испытав боль, можно появиться на этой Земле. Старение есть страдание. Человек становится старше, и его тело не может больше сопротивляться разрушительным влияниям. На­чинается увядание, внутренние органы работают с перебоями, проявля­ются возрастные изменения, и страдание продолжается. Никто не мо­жет стареть и при этом не страдать.

Болезнь есть страдание. Когда орган отказывается правильно рабо­тать, появляется боль. С помощью страдания орган заставляет тело приспосабливаться к новым условиям. Вот почему болезни так мучи­тельно переживаются людьми. Смерть есть окончание болезни. Смерть освобождает тело от воздействия страданий. Но условия, которые при­водят к смерти, сами по себе болезненны. Таким образом, нашим стра­даниям нет конца.

Страдания вызывает также присутствие того, что мы ненавидим. То, что нам не нравится, всегда держит нас в состоянии напряжения, и мы испытываем разочарование. Мы становимся несчастными, когда разлучаемся с теми, кого любим. Разлука с тем, кто нам дорог, и неизвес­тность в отношении того, когда мы встретимся с ним снова, заставляют нас испытывать душевные муки и разочарование.

Стремиться к чему-то и не получать желаемое — вот причина страдания, причина уныния и скорби. Таким образом, желать и не полу­чать — означает страдать и беспокоиться.

Только смерть приносит спокойствие, только смерть приносит ос­вобождение от страданий. На грани смерти человеку становится ясно, что, держась за существование, он держится за страдания, за все то, что делает его несчастным».

Индийский Учитель посмотрел на нас и сказал:

— Будда, наш благословенный Гаутама, не был пессимистом. Скорее, он был реалистом. Он представлял, что тот, кто не примет его учения о страдании, не сможет обрести душевное равновесие. Пока человек не поймет, что именно является причиной страдания, он не сможет статьна Серединный Путь.

Я подумал, что все Учителя слишком много внимания уделяют страданию. Я хорошо помнил, как однажды мой дорогой Наставник, Лама Мингьяр Дондуп, сказал мне:

— Лобсанг, давай разберемся, в чем заключается истинный смысл учения Гаутамы. Он никогда не говорил, что жизнь является причиной страдания. Вопреки всем священным писаниям и рассказам великих Учителей, Гаутама никогда не утверждал этого. В действительности он говорил, что жизнь означает лишь возможность страдания. Каждое событие жизни может стать причиной страдания. Может! Но это не означает, что все должно приносить боль.

Как много непонятного в том, о чем говорят, вернее, о чем умалчи­вают великие люди! Гаутама, например, считал, что страдания и боль не ограничиваются только физическими причинами. Он всегда подчерки­вал, что страдания духовные, вызванные плохими эмоциями, намного превосходят дисгармонию, возникающую при появлении физической боли. Гаутама учил:

«Если я чувствую себя несчастным, то это происходит лишь пото­му, что я веду неправильный образ жизни, существую в разногласии со своим естеством. Если я живу негармонично, это значит, что я не нау­чился принимать жизнь такой, какой она есть, со всеми ее недостатками и возможностями для страдания. Я смогу достигнуть счастья, только осознав причины такой жизни и избавившись от них».

Мысли об этом не выходили у меня из головы. Кроме того, ужасная вонь, которую производила злополучная мазь, полностью выводила меня из равновесия. Учитель снова подошел к кафедре и произнес:

— Это была первая Благородная Истина. Займемся теперь второй.

«Гаутама прочитал проповедь своим ученикам, тем своим бывшим друзьям, которые разочаровались в нем, когда он перестал быть для них сенсацией. Теперь они стали учениками Гаутамы. Он сказал им:

— Я могу научить только двум вещам — пониманию страдания и освобождению от страданий. Вот Благородная Истина, повествующая о причинах страдания. Именно страстное устремление порождает круго­ворот рождения и смерти. Речь идет о страстном устремлении в сово­купности с чувственными удовольствиями и поисками мимолетного удовлетворения. Оно может принимать формы стремления к процвета­нию и мирскому богатству.

Как мы уже знаем, страдания появляются, если мы делаем что-то неверно. Они являются результатом неправильного отношения к миру. Сам по себе мир не плох, просто многие люди считают его плохим. Именно наше отношение, наши заблуждения заставляют мир выгля­деть плохо. Каждому присущи страсти, стремления и вожделения, кото­рые заставляют нас совершать поступки, приводящие к страданиям. Только освободившись от стремлений и страстей, мы освобождаемся от таких поступков.

Смысл Великого Учения Будды состоит в том, что тот, кто стремит­ся, не может быть свободным, а тот, кто не свободен, не может быть счастливым. Другими словами, освобождение от стремлений — это большой шаг в направлении счастья.

Гаутама учил, что каждый человек должен найти свое счастье. Он говорил, что обычное мирское счастье не приносит успокоения, потому что удовлетворение при этом очень мимолетно. Это тот тип счастья, которого человек достигает, постоянно изменяя свои желания, пос­тоянно бросаясь от одного к другому в поисках свежих впечатлений, новых знакомств. Удовлетворение при этом быстро проходит. Истин­ное счастье приносит глубокое удовлетворение, полностью освобожда­ет душу от беспокойства. Гаутама говорил:

— Нужно избегать такого счастья, которое требует проявления плохих качеств и забвения хороших. Настоящее счастье достигается тогда, когда на смену плохим качествам приходят хорошие.

Мы должны прекратить гоняться за бесполезными вещами, удов­летворяющими желания плоти. Они не позволяют нам вырваться в другой мир. Мы должны перестать удовлетворять свои стремления, которые возрастают с каждым днем. Мы должны наконец задуматься над тем, что действительно ищем и как нам этого достичь? Мы должны задуматься над природой наших стремлений, над их причинами. Узнав причины, мы сможем искоренить их.

Было видно, что этот предмет очень занимал Учителя. Однако ему, вероятно, очень досаждал запах моей мази, потому что он сказал:

— Прервемся на несколько минут. Я не хочу перегружать ваши мозги, которые, как я вижу, не могут сравниться по вместимости с мозгами моих индийских учеников.

Он собрал свои бумаги, сложил их в портфель, аккуратно закрыл замок и поспешно вышел, задержав дыхание, когда проходил мимо меня. Несколько мгновений все сидели тихо, ожидая, пока его шаги не стихнут в коридоре. Затем один из учеников повернулся ко мне и сказал:

— Фу! Лобсанг, как от тебя несет! Это, наверное, потому, что ты путаешься с дьяволами, летая с ними по небу.

Я ответил, стараясь быть как можно сдержаннее:

— Если бы я был действительно связан с дьяволами, я бы не смог летать с ними по небу, однако все знают, что я летал.

Когда все разошлись, я встал и выглянул в окно. Я не мог понять, что Наставник делает в монастыре Роуз-Фене, и как мне вынести еще несколько занятий с Индийским Учителем, которого я терпеть не мог. Я подумал, что если бы он действительно был таким буддистом, каким себя считает, то лучше бы понимал чувства маленьких мальчиков.

Пока я стоял, размышляя, в комнату вошел молодой лама.

— Лобсанг! — сказал он. — Пойдем скорее! Высочайший хочет видеть тебя.

Вдруг он остановился и нахмурился:

— Фу! Что с тобой случилось?

Я рассказал ему о травяной мази.

— Давай поспешим к врачу и посмотрим, что можно сделать, что­бы избавить тебя от этого зловония перед тем, как тебя увидит Высочай­ший. Идем! Скорее!