Часть ii. жизнь иисуса неизвестного 18 страница

«Движущую силу», δύναμις, в лице Иисуса, в глазах Его, изображает Марк, особенно живо, в чудесах исцелений. Людям кажется она «колдовскою», «магической», то божеской, то бесовскою.

Книжники говорили, что Он имеет в себе Вельзевула, и что изгоняет бесов силою князя бесовского. (Мк. 3, 22.)

Жители Гадаринской равнины, по исцелении бесноватого, «просят Иисуса выйти из пределов их» (Мк. 5, 17), — вежливо, об огромном убытке не думая (две тысячи голов скота пропало), выгоняют Его, потому что неизвестно, какой еще беды наделает этот могучий и страшный «колдун».

«Был Иисус осужден, как чародей, маг, μάγος», — вспомнит и Трифон Иудей.[463]

XVI

Взгляд Его, «пронзительный» — «проникающий, острее всякого меча обоюдоострого, до разделения души и духа, составов и мозгов» (Евр. 4, 12), есть главное орудие целящей силы Его. Взглядом этим отмыкает Он двери чужого тела, как хозяин дома — ключом, и входит в него, как в Свое.

Но, прежде чем исцелить больного, должен с ним Сам заболеть, чтобы и выздороветь с ним же. Вот почему больной ближе Ему, в миг исцеления, чем ребенок — матери. «Дочерью» называет Он кровоточивую жену; «сыном», «дитятей», τέκνον, — Капернаумского расслабленного (Мк. 5, 34; 2, 5), только потому, что люди не знают большей любви, чем та, что в этих словах; но Он знает.

Все болезни, по Евангелию, — «бичи», μάστιγες (Мк. 3, 10), — Божьи казни за временные грехи, или за вечный, первородный грех (Ио. 9, 2.) Тело свое, вместо тела больного, и подставляет врач Иисус под эти «бичи», как бы говорит Сын Отцу: «его ударишь, и Меня; его пощадишь, и Меня». Чашу всех страданий человеческих выпьет на Голгофе сразу, а здесь, в исцелениях, пьет ее медленно, капля по капле. Вот где мы уже не отвлеченно понимаем, а осязательно, всею нашею страдающей плотью, чувствуем, или могли бы почувствовать, что значит:

взял на Себя наши немощи и понес наши болезни… ранами Его мы исцелились (Ис. 53, 4–5.)

XVII

Все врачи внешние, мнимые; Врач единственный, внутренний — Он.

Женщина, которая страдала кровотечением (месячным,) двенадцать лет, много потерпела от многих врачей, издержала на них все имение свое и не получила никакой от них пользы, но пришла еще в худшее состояние, — услышав об Иисусе, подошла к Нему сзади, в толпе, и прикоснулась к одежде Его.

Ибо говорила: если только к одежде Его прикоснусь, буду здорова. (Мк. 5, 25–28.)

Сзади подошла, потому что стыдилась болезни своей, таила ее от людей, так же, как все таят друг от друга вечную «стыдную рану» свою — пол.

Марк забыл, помнят Матфей и Лука, что прикоснулась не к самой одежде Его, а к тем висевшим по краям ее, «кистям», по-гречески κράσπεδα, по-еврейски tsisi или kanaf,[464]о которых сказано в Законе:

сказал Господь Моисею: объяви сынам Израилевым и скажи им, чтобы делали себе кисти по краям одежд своих, в роды их, и вплетали в те кисти нити из голубой шерсти. И будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, глядя на них, вспоминали все заповеди Господни. (Числ. 15, 36–40.)

Некогда носили их все Иудеи; во дни же Иисуса, только вернейшие блюстители Закона, в том числе, и рабби Иешуа:

Ни одна черта и ни одна йота не прейдет из Закона. (Мт. 5, 18.)

XVIII

Низко, должно быть, наклонившись к земле, почти ползком, чтобы достать до низко висевших кистей, с опасностью быть раздавленной в толпе всех имевших «язвы-бичи» и «кидавшихся на Него, чтобы прикоснуться к Нему» (Мк. 3, 10), сзади подкралась, как воровка, прикоснулась пальцем или краем уст к одной из серых от пыли, от солнца вылинявших, уже не голубевших, кисточек, и чудо совершилось: вышедшей из Него «силой», как молнией пронзенная вся затрепетала у ног Его,

И тотчас иссяк в ней источник крови; и ощутила в теле своем, что исцелена от болезни.

Скрыться хотела в толпе, но не успела.

Иисус, почувствовав, что вышла из Него сила, —

(так же грозовая туча, если бы могла чувствовать, ощутила бы вышедшую из нее молнию) —

оглянулся в толпе и сказал: кто прикоснулся ко Мне?

Видишь, что народ теснит Тебя, а Ты спрашиваешь: «кто прикоснулся ко Мне?»

— ответил Петр, с нетерпением, как будто забыв, с Кем говорит.

Но Он озирался, чтобы видеть, кто это сделал. Женщина, в страхе, и трепете, видя, что не утаилась… подошла и, падши перед Ним… сказала всю истину.

Он же сказал ей: дочь! не бойся, вера твоя спасла тебя; иди с миром (Мк. 5, 29–34; Лк. 8, 45–47; Мт. 9, 22.)

Тело Свое подставил и под этот «бич»; принял на Себя и эту «стыдную рану» всего человечества — пол.

XIX

«Плакал порой, но никогда не смеялся», «aliquando flevit, sed nunquam risit», — верно угадывает или вспоминает Лентул. Вовсе, может быть, не человеческая и даже не звериная, а дьявольская судорога смеха никогда не искажала этого единственного, совершенно-человеческого лица.

Никогда не смеялся, но улыбался наверное. В скольких притчах — улыбка Его, живая, как на живых устах. Можно ли себе представить и в ту минуту, когда обнимает детей, лицо Его без улыбки? «Радостен был, весел», hilaris, — верно опять вспоминает или угадывает Лентул.

Очень маленькие дети тоже плачут, но не смеются, и потом, когда уже начинают смеяться, делают это все еще неумело, как бы неестественно, и тотчас после смеха, становятся опять серьезными, почти суровыми: на лицах их — как бы еще не сошедший с них отблеск неземного величья.

К детям Иисус ближе, чем к взрослым.

Я был среди вас с детьми и вы не узнали Меня.[465]

Если мы не обратимся и не будем, как дети, то в царство Его не войдем и лица Его не увидим.

Ищущий Меня найдет среди семилетних детей, ибо Я, в четырнадцатом Эоне — (глубочайшей вечности) — скрывающийся, открываюсь детям.[466]

Приносили к Нему детей, чтоб Он прикоснулся к ним…

И, обняв их, возложил руки на них и благословил их. (Мк. 10, 13, 16.)

В нашем грубом мире, — кажется иногда, грубейшем из всех возможных миров, — это самое нежное — как бы светлым облаком вошедшая в него, плоть иного мира. Понял бы, может быть, всю божественную прелесть лица Его только тот, кто увидел бы его в этом светлом облаке детских лиц. Взрослые удивляются Ему, ужасаются, а дети радуются как будто, глядя в глаза Его, все еще узнают, вспоминают то, что взрослые уже забыли, — тихое райское небо, тихое райское солнце.

Детское к Иисусу ближе взрослого; ближе мужского — женское.

«Сын Марии», — это имя Его у всех на устах в Назарете (Мк. 5, 3), не потому, конечно, что Иосиф тогда уже умер, и о нем забыли, — «сын Давида, сын Иосифа», это помнили по всей стране и меньше всего могли забыть на Иисусовой родине. Он — «сын Марии», а не Иосифа, вероятно, потому, что Сын не в отца, а в мать; так похож на нее лицом, что, глядя на Него, все невольно об отце забывают, помнят только о матери.

Если Лука не случайно сближает эти два лица, в двух родственных по корню словах: κεχαριτωμένη χάρις, и, gratiosa, gratia: «радуйся, Благодатная — Божественно-прелестная»; «в прелести возрастал Иисус» (Лк. 2, 52), — то историческая подлинность и этой черты — сходства Иисуса с матерью, — как и всех остальных, уцелевших в Нерукотворном Лике, подтверждается Евангелием.

«Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы», — говорит Иоанн Дамаскин, ссылаясь, вероятно, на древние, может быть, первохристианские свидетельства, и прибавляет одну черту, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших лицо Иисуса: «был похож на Матерь Свою».[467]

Ту же черту, теми же почти словами, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «было лицо Его похоже на лицо матери»; и повторяет, настаивает, видимо тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери».[468]

Это и значит: вечно-девственное в Сыне Девы.

XXI

Вспомним апокриф Pistis Sophia о совершенном подобии Отрока Иисуса и Духа, Матери Его, Сестры, Невесты:

глядя на Тебя и на Него — (на Нее), мы видели, что Вы совершенно подобны. И Дух обнял Тебя и поцеловал, а Ты — Его. И Вы стали одно.[469]

В первом Адаме, бессмертном, до сотворения Евы, два были одно,[470]а потом разделились на мужчину и женщину, и через это разделение — «стыдную рану», пол-смерть вошла в мир: люди стали рождаться, умирать. Два будут снова одно во втором Адаме, Иисусе, чтобы победить смерть.

… Будучи кем-то спрошен, когда придет царствие Божие, Господь сказал: когда два будут одно… и мужское будет, как женское, и не будет ни мужского, ни женского.[471]

XXII

«Ты прекраснее сынов человеческих». — «Иисус, действительно, прекраснее всего в мире и самого мира. Когда Он появился, то как солнце, затмил Собою звезды».[472]Чем же красота Его больше всех красот мира? Тем, что она ни мужская, ни женская, но «сочетание мужского и женского в прекраснейшей гармонии».[473]

«Я победил мир» (Ио. 16, 38), мог сказать только совершенный Муж. Но, глядя на Сына, нельзя не вспомнить о Матери:

Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы. Тебя питавшие! (Лк. 11, 27.)

Он в Ней — Она в Нем; вечная женственность — Девственность — в Мужественности вечной: Два — Одно. Люди недаром любят Их вместе. Нет слова для этой любви на языке человеческом, но, сколько бы мы ни уходили от Него, ни забывали о Нем, — вспомним когда-нибудь, что только эта любовь к Нему — к Ней — спасет мир.

XXIII

То, что мы чувствуем или когда-нибудь почувствуем, в поисках живого лица Его, обратно подобно тому, что чувствовали ученики Его на горе Елеонской, в день Вознесения.

Вывел их (из Иерусалима)… и, подняв руки Свои, благословил их. И, когда благословлял, стал отдаляться от них, и возноситься на небо. (Лк. 24, 50–51.)

Медленно отдаляясь, все еще благословляет их, смотрит на них; все еще видят лицо Его. Но дальше, дальше, — и уже не видят; видят только уменьшающееся тело, — как бы отрока — младенца — голубя — бабочки — мошки, — и совсем исчез. Но все еще смотрят пристально жадно в пустое небо, ищут глазами в пустоте.

И когда они смотрели на небо… вдруг предстали им два мужа в белой одежде, и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус вознесенный (восхищенный — от вас на небо, так же придет (снова), как вы видели Его восходящим (Д. А. 1, 11.)

Сами знают, что придет. Но что из того? Сколько веков — вечностей ждать! А сейчас — одни: здесь, на земле, живого лица Его уже никогда не увидят, голоса живого не услышат никогда. И пусто, страшно в мире, как будто умер, воскрес, и снова умер.

С радостью великою возвратились в Иерусалим, —

сообщает Лука (24, 52.) Но до того, как наступила радость, была же скорбь: если бы не было ее, не любили бы Господа.

То, что началось тогда, на горе Елеонской, продолжалось две тысячи лет в христианстве, до какой-то очень близкой к нам, но еще невидимой, точки в прошлом или будущем, где произошло или произойдет в нас нечто подобное тому, что испытали бы люди, летящие внутри снаряда с земли на луну, там, где земное притяжение кончается и начинается лунное: медленно сначала, постепенно, нечувствительно, а потом, внезапно, неимоверно, головокружительно, перевернулось бы для них все: только что летели вверх, и вот уже падают вниз. Так и для нас, в какой-то никем не замеченный миг между двумя Пришествиями, первым и вторым, двумя притяжениями, вдруг перевернулось или перевернется все. С этого-то мига и началось, или начнется, в наших поисках Лика Господня, обратно подобное тому, что испытали ученики Господни на горе Елеонской, в день Вознесения: так же пристально жадно смотрим и мы в пустое небо; но там, где для них последняя точка возносящегося тела Его исчезла, — для нас первая точка тела Его, нисходящего, появится; от них отдалялся—к нам приближается; была разлука — будет свидание. В этой единственной точке, как это ни удивительно, ни страшно, мы, несчастные, ничтожные, грешные, блаженнее тех Великих, Святых.

XXIV

Да, как это ни страшно для нас, мы, люди Конца, Второго Пришествия, ближе, чем кто-либо за две тысячи лет христианства, к тому, чтобы увидеть лицо Его — молнию.

Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына человеческого. (Мт. 24, 27.)

Мир испепеляющая молния, землю и небо колеблющий гром, — от Него, а в Нем — тишина «Ты — Сын Мой возлюбленный. Ты — Мой покой — Моя тишина», — говорит Матерь Дух.

Мы еще глазами не видим, но уже сердцем знаем: чудо чудес, тихая, вечная молния, — вот Его лицо.

Конец первой книги о тайной жизни Иисуса Неизвестного.

Следует книга вторая о явной жизни Его, смерти и воскресении.

ТОМ ВТОРОЙ