Святитель Игнатий Брянчанинов 4 страница

2. Агафон был мудр по естественному свойству своему, чужд лености в отношении к телу, наблюдал должную со­размерность в рукоделии, пище и одежде[218].

3. Сказывали о авве Агафоне, что он стремился к испол­нению всякой заповеди Божией: когда случалось переправ­ляться чрез реку, — он сам, первый, принимался за весла; когда приходили к нему для посещения братия, — он, по совершении обычной молитвы, немедленно собственными руками поставлял трапезу, потому что был исполнен любви Божией[219].

4. Однажды братия в присутствии аввы Иосифа начали разговор о любви. Старец сказал: «Мы не знаем, что та­кое — любовь. Вот образец любви: авва Агафон имел но­жик, необходимый ему для его рукоделия. Пришел к нему брат и, увидев ножик, похвалил эту вещь. Авва Агафон не­медленно начал упрашивать брата, чтоб он принял ножик в подарок, и не дал брату выйти из келлии, пока не уговорил его принять понравившуюся ему вещь»[220].

Надо принять в соображение, какого труда стоило вновь приобрести в глубокой пустыне орудие, необходимое для рукоделия, со­ставлявшего и часть келейного подвига и единственное средство к содержанию себя. При таком только соображении можно оценить должным образом поступок старца, строго внимательного к себе, дорожившего своим безмолвием. Преподобный авва Агафон хотя и проводил жизнь безмолвника, но предпочитал безмолвию исполнение заповедей любви к ближнему, подобно преподобному Моисею Мурину и в противоположность преподобному Арсению Великому. По­следний совместил в любви к Богу любовь к ближнему и возвел вторую на высоту таинственного подвига, превысшего дел, соверша­емых при посредстве тела.

5. Говорил авва Агафон: «Если б возможно было мне взять тело у кого-либо из прокаженных и передать ему мое, то сделать это было бы для меня наслаждением». Такова совершенная любовь[221].

6. Поведали о авве Агафоне, что он, отправляясь однажды в город для продажи своего рукоделия, нашел там больного странника, поверженного на улице, — и никто не принял на себя попечений об этом страннике. Старец остался при нем; на цену, полученную за свое рукоделие, нанял хижину, остав­шиеся деньги от найма келлии употреблял на нужды боль­ного. Так провел он четыре месяца, до выздоровления стран­ника. Тогда Агафон возвратился в свое место[222].

7. В другой раз шел авва Агафон в город для продажи скромного рукоделия и на дороге увидал лежащего прокажен­ного. Прокаженный спросил его: «Куда идешь?» — «Иду в город, — отвечал авва Агафон, — продать рукоделие мое». Прокаженный сказал: «Окажи любовь, снеси и меня туда». Старец поднял его, на плечах своих отнес в город. Прокаженный сказал ему: «Положи меня там, где будешь продавать рукоделие твое». Старец сделал так. Когда он продал одну вещь из рукоделия,— прокаженный спросил его: «За сколь­ко продал ты это?» «За столько-то», — отвечал старец. Про­каженный сказал: «Купи мне хлеб». Когда старец продал другую вещь, прокаженный спросил его: «Это за сколько про­дал?» «За столько-то», — отвечал старец. «Купи мне еще хлеб», — сказал прокаженный. Старец купил. Когда авва рас­продал все рукоделие и хотел уйти, — прокаженный сказал ему: «Ты уходишь?» «Ухожу», — отвечал авва. Прокажен­ный сказал: «Окажи любовь, отнеси меня туда, где взял». Ста­рец исполнил это. Тогда прокаженный сказал: «Благословен ты, Агафон, от Господа на небеси и на земли». Авва оглянулся на прокаженного, — и не увидел никого: это был Ангел Гос­подень, пришедший испытать старца.

8. Авва Агафон говорил: «Монах не должен допускать себе, чтоб совесть обвиняла его в чем-либо».

9. Также говорил: «Без соблюдения заповедей Божиих невозможно ни малейшее преуспеяние».

10. Он говорил: «Сколько зависело от меня, — я никог­да не засыпал с скорбию в сердце моем на кого-либо и нико­му не допустил заснуть с какою-либо скорбию на меня».

11. Говорили о авве Агафоне, что все действия его истек­ли из духовного рассуждения. Так поступал он в отноше­нии к рукоделию своему и в отношении к одежде своей. Не носил он одеяния, которое можно было бы назвать излишне хорошим, ни излишне худым. Для продажи рукоделия он ходил сам в город и с сохранением внутреннего безмолвия продавал рукоделие желавшим купить его. Цена решету была сто медниц, цена корзине — двести пятьдесят медниц. По­купателям он сказывал цену; деньги, которые они подавали ему, принимал молча, никогда не пересчитывая их. Он гово­рил: «Что полезного для меня в том, если буду препираться с ними и дам им повод к употреблению божбы, даже если б при этом я получил излишние деньги и роздал их братии?

Бог не хочет от меня такой милостыни; Ему не благоугодно, чтоб примешивался грех в дело любви». На это братия ска­зали: «А откуда будет покупаться хлеб для келлии?» Он отвечал: «Какой хлеб для инока, безмолвствующего в кел­лии»[223].

12. Говорил он и это: «Не помню, чтоб я возвратился в мою келлию после выхода из нее и внес в нее какой-либо посторонний помысел; не помню, чтоб я занялся рукоделием с нарушением безмолвия моего; не помню, чтоб я предпочел занятие рукоделием моим исполнению заповеди, лишь толь­ко представлялось обстоятельство, требовавшее исполнения заповеди»[224].

13. Сказывали о авве Агафоне, что он в течение трех лет носил камень во рту, доколе не приобучил себя к молчанию.

14. Брат спросил авву Агафона о блудной страсти. Ста­рец сказал ему: «Пойди, повергни пред Богом силу твою, и найдешь успокоение».

Вот средство, преподанное из сокровищницы духовного разума и указывающее, что основание блудной страсти — гордость. Адам, ког­да восхотел быть равным Богу и доказал желание делом, тогда утра­тил духовное ощущение непорочности, нисшел к плотскому ощуще­нию вожделения жены, этим вожделением приложился к скотам несмысленным и уподобился им.

15. Авва Агафон сказал: «Человек непрестанно должен быть как бы предстоящим суду Божию».

16. Он сказал: «Если порабощающийся страсти гнева вос­кресит мертвеца, то и тогда пребудет чуждым Бога по при­чине порабощения своего гневной страсти».

17. Он сказал: «Если увижу, что самый возлюбленный мой увлекает меня в душевный вред, то немедленно отверг­ну его от себя, то есть прекращу знакомство и сношения с ним».

Этим изречением изображается, как тщательно истинные иноки хранили себя от заразы греховной и как они страшились ее. Зараза ужасна! Когда яд греховный, в ничтожном по видимому количестве, проникнет в живой сосуд Святого Духа и разольется в нем, то производит ужасное опустошение и превращение. Охраняясь от грехов­ной заразы так строго и решительно, жертвуя всем для сохранения в себе добродетели, святые Отцы исполняли с точностию заповедь Гос­пода, повелевшего отсекать руку и извергать око, когда они соблазня­ют[225]. Следующая повесть также служит выражением направления, нисколько не колеблемого человеческими соображениями, но с решительностию стремящегося к исполнению воли Божией и к угожде­нию единому Богу.

18. Поведали о авве Агафоне, что он в течение долгого времени занимался с учениками своими построением себе келлии. Не прошло еще недели, как они устроили оконча­тельно келлию, и начали жить в ней, — авва увидел на месте что-то вредное для души и сказал ученикам своим то, что Господь сказал Апостолам: востаните, идем отсюду[226]. Этим ученики очень огорчились и сказали старцу: «Если у тебя было намерение переселиться отсюда, то зачем мы подверг­лись такому труду, строя келлию долгое время? И люди нач­нут соблазняться на нас, начнут говорить: «Вот они опять переселяются! не могут ужиться на одном месте!» Старец от­вечал: « Если переселение наше послужит соблазном для од­них, то для других оно послужит назиданием; найдутся и такие, которые скажут: блаженны эти иноки, переселившиеся ради Бога и презревшие свою собственность ради Его. Я ре­шительно говорю вам, что немедленно иду; кто хочет, пусть идет, а кто не хочет, пусть остается». Ученики пали к ногам его, прося, чтоб он согласился взять их с собою[227].

19. Однажды авва Агафон шел по дороге с учениками своими. Один из них нашел на дороге небольшую связку зеленого мелкого гороху и сказал старцу: «Отец! Если ты благословишь, то я возьму это». Старец внимательно по­смотрел на него и, как бы удивясь, спросил: «Разве ты поло­жил тут эту связку?» Брат отвечал: «Нет». Старец сказал: «Как же ты хочешь взять то, чего не положил?»[228]

20. Спросили авву Агафона: «Что — больше: телесный ли подвиг, или душевное делание?» Старец отвечал: «Под­вижника можно уподобить древу: телесный подвиг — лис­тьям его, а душевное делание — плоду. Писание говорит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо быва­ет и во огнь вметаемо[229]. Из этого явствует, что цель всего монашеского жительства — стяжание плода, то есть умной молитвы. Впрочем, как нужны для древа покров и украше­ние листьями, так нужен для монаха и телесный подвиг».

21. Братия спросили авву Агафона: «Какой подвиг в мо­нашеском жительстве труднее прочих?» Он отвечал: «Про­стите меня! полагаю, что подвиг молитвы труднее всех про­чих подвигов. Когда человек захочет излить пред Богом мо­литву свою, тогда враги, демоны, спешат воспрепятствовать молитве, зная, что никакой подвиг столько не опасен для них, сколько опасна молитва, принесенная Богу от всей души. Во всяком другом подвиге, который возложит на себя посвятив­шийся монашескому жительству, хотя бы он нес этот подвиг настойчиво и постоянно, стяжавает и имеет некоторое упоко­ение; но молитва до последнего издыхания сопряжена с тру­дом тяжкой борьбы»[230].

22. Авва Агафон говорил: «Я никогда не поставлял вече­ри любви; принимать и подавать душеспасительные настав­ления было для меня вечерею любви. Думаю: доставление душевной пользы ближнему заменяет собою представление ему вещественной пищи».

23. Авва Агафон, когда видел какое-либо дело и помысл побуждал его к осуждению, — говорил сам себе: «Агафон! ты не сделай этого!» Таким образом помысл его успокоивался[231].

24. Брат сказал авве Агафону: «Мне дана заповедь, но исполнение заповеди сопряжено со скорбию: и хочется ис­полнить заповедь, и опасаюсь скорби». Старец отвечал: «Если б ты имел любовь, то исполнил бы заповедь и побе­дил бы скорбь»[232].

25. Когда настало время кончины аввы Агафона, — он пребыл три дня без движения, имея отверстыми глазами и содержа их в одном направлении. Братия толкнули его, ска­зав: «Авва! где ты?» Он отвечал: «Предстою Суду Божию». Братия сказали ему: «Отец! Неужели ты боишься?» Он от­вечал: «Хотя я старался всеусильно исполнять заповеди Божий, но я человек, — и не знаю, угодны ли дела мои Богу». Братия сказали: «Неужели ты не уверен, что дела твои благоугодны Богу?» Старец сказал: «Невозможно удостовериться мне в этом прежде, нежели предстану Богу; потому что иной суд Божий и иной — человеческий». Когда братия хотели еще сделать вопрос, — он сказал им: «Окажите любовь, не говорите со мною, потому что я занят». Сказав это, он не­медленно испустил дух с радостию; братия видели, что он кончился, как бы приветствуя своих возлюбленных друзей.

26. Авва Агафон во всех отношениях строго наблюдал за собою и охранял себя. Он говаривал: «Без строжайшей бди­тельности над собою человеку невозможно преуспеть ни в какой добродетели»[233].

1. Брат сказал авве Аммону: «Скажи мне что-нибудь в наставление». Старец сказал: «Стяжи такие помышления, ка­кие имеют преступники, заключенные в темнице. Они посто­янно осведомляются: где судия? когда придет? и от отчая­ния — плачут. Так и монах непрестанно должен внимать себе и обличать свою душу, говоря: горе мне! как предстану я на Суд пред Христа? что буду отвечать Ему? — Если будешь непрестанно занимать себя помышлениями, то спасешься»[234].

2. Авва Аммон пришел в такое преуспеяние, что от мно­гой благости уже не знал о существовании зла[235].

Такое настроение является в душе от постоянного внимания себе, от плача о своей греховности, от действия умной благодатной молит­вы. Эта молитва исполняет сердце умиления. Умиление есть ощуще­ние обильной милости к себе и ко всему человечеству.

3. Авва Аммон никогда не осмеливался осуждать кого-либо.

4. Некоторый из Отцов поведал: в келлиях был старец-подвижник, имевший одежду из рогожи. Пришел он однаж­ды к авве Аммону. Авва увидел его в одежде из рогожи, сказал ему: «Это не принесет тебе никакой пользы». И спро­сил его старец: «Три помысла приходят мне. Первый пред­лагает скитаться по пустынным местам; второй — уйти в страну, в которой никто не знает меня; третий — затворить­ся в хижине, никого не видеть и употреблять пищу через день». Авва Аммон отвечал: «Исполнение каждого из этих предположений будет неполезным (то есть душевредным) для тебя. Напротив того, безмолвствуй в хижине твоей, ежед­невно употребляй пищу с умеренностию, имей в сердце тво­ем слово мытаря (Боже! милостив буди мне грешнику) и возможешь спастись».

Очевидно: ношение странной одежды, бросавшейся всем в глаза, намерение проводить особенный род жизни, долженствовавший при­влечь к себе внимание многих, внушены были подвижнику высокоумием, которое не было понято им. Преподобный Аммон преподал ему подвиг смирения, единый благоугодный Богу, единый способный при­влечь милость и благодать Божию к подвижнику.

5. Авву Аммона спросили: какой путь — путь тесный и прискорбный? Он отвечал: «Путь тесный и прискорбный есть обуздание своих помыслов и отсечение собственных пожеланий для исполнения воли Божией». Это и значит: се мы оставихом вся, и вслед Тебе идохом.

6. Авва Аммон сказал: «Я препроводил четырнадцать лет в Скиту, моля Бога деннонощно, чтоб Он даровал мне побе­дить гнев»[236].

7. Однажды авва Аммон пошел к авве Антонию Велико­му и потерял дорогу. Он присел и заснул немного. Про­снувшись, помолился Богу так: «Господи, Боже мой! молю Тебя: не погуби создания Твоего!» — и явилась рука чело­веческая, как бы ниспускавшаяся с неба: она неслась по воз­духу и указывала путь Аммону до того времени, как он при­шел к авве Антонию. Тогда рука остановилась над входом в вертеп Антония. Аммон постучался в двери; отворил их Антоний. Они занялись беседою о душевной пользе. После беседы авва Антоний предсказал Аммону, что он преуспеет в страхе Божием. Произнесши это пророчество, Антоний вы­вел Аммона из келлии и, показав на камень, сказал: «Нане­си оскорбление этому камню и ударь его». Аммон сделал это. Тогда авва Антоний спросил его: «Дал ли тебе какой ответ, оказал ли тебе какое противодействие этот камень?» Аммон отвечал: «Нет». «Так и ты, — сказал ему авва Анто­ний, — достигнешь в подобную меру бесстрастия»,— что и исполнилось[237].

8. Некоторые братия подверглись скорби на месте жи­тельства своего и по причине этой скорби вознамерились оставить это место. Для совещания они пошли к авве Аммо­ну. Они шли по берегу реки, а старец в это время находился в лодке, плывшей по реке. Поравнявшись с ними и увидев их, старец просил лодочников пристать к берегу, вышел из лодки и, подошедши к братиям, сказал им: «Я — Аммон, к которому вы идете». Он успокоил их, и, вследствие его на­ставления, они возвратились в место жительства своего. Скорбь, постигшая их, не была душевредною, — была лишь скорбию человеческою.

9. Пришел к авве Аммону брат из Скита и сказал ему: «Посылает меня отец мой на послушание; исполняя это послушание, боюсь впадения в блуд». Старец отвечал на это: «В то время, как подвергнешься напасти, воззови к Богу: Боже сил! За молитвы отца моего исхити меня из напасти». Однажды брат, исполняя послушание и пришедши в некоторый мирской дом, застал в нем девицу одну, которая повлекла его к греху и даже заперла за ним двери дома. Брат воскликнул к Богу громким голосом по завещанию аввы Аммона, — и немедленно очутился На пути, ведущем в Скит.

10. Авва Аммон рукоположен был во епископа. В этом сане он действовал из благодатного настроения и духовного разума, приобретенных монашеским жительством. Однажды привели к нему на суд беременную девицу и требовали от него церковного наказания для девицы. Епископ оградил ее крестным знамением и повелел дать ей шесть пар полотен, говоря: «Ей предстоит труд родов: как бы не умерла она или не умерло дитя ее; на цену этих полотен по крайней мере могут быть совершены похороны». Обвинители девицы ска­зали ему: «Что ты делаешь? дай ей епитимию. Он отвечал им: «Братия! разве вы не видите, что она близка к смерти? как же мне возложить на нее еще что-либо?»

Авва Аммон уклонился от действования по требованию плотской ревности обвинителей и вместе подействовал нравственно на девицу, оказав ей неожиданное ею милосердие и представив ей живо близость смерти. Смягченное милосердием сердце, при воспоминании о смерти, очень способно к покаянию.

11. Пришел однажды авва Аммон в некоторое местопребывание иноков, чтоб разделить с братиею трапезу. Один из братии того места очень расстроился в поведении: его посе­щала женщина. Это сделалось известным прочим братиям;
они смутились и, собравшись на совещание, положили из­гнать брата из его хижины. Узнав, что епископ Аммон нахо­дится тут, они пришли к нему и просили его, чтоб и он по­шел с ними для осмотра келлии брата. Узнал об этом и брат и скрыл женщину под большим деревянным сосудом, обра­тив сосуд дном кверху. Авва Аммон понял это и ради Бога покрыл согрешение брата. Пришедши со множеством бра­тии в келлию, он сел на деревянном сосуде и приказал обыс­кать келлию. Келлия была обыскана, женщина не была най­дена. «Что это? — сказал авва Аммон братиям. — Бог да простит вам согрешение ваше». После этого он помолился и велел всем выйти. За братиею пошел и сам. Выходя, он взял милостиво за руку обвиненного брата и сказал ему с любовию: «Брат! внимай себе».

12. Однажды, по обычаю того времени, некоторые из христиан пришли судиться пред епископом своим. Болезнуя о несогласии между христианами по причине не заслуживающей внимания христиан, епископ представился юродивым пред пришедшим к нему собранием. Одна из бывших тут женщин сказала подруге своей: «Старец помешался в уме». Святой Аммон, услышав это, подозвал ее к себе и сказал ей: «Сколько лет подвизался я в пустынях, чтоб стяжать это помешательство, и для тебя ли потерять мне его!»[238]

13. Некоторый брат впал в тяжкий грех. Он пришел к авве Аммону и сказал ему: «Я впал в такое-то согрешение и не имею сил для покаяния; оставляю монашество и иду в мир». Старец уговорил брата остаться в монашестве, обеща­ясь принять на себя труд покаяния в грехе его пред Богом. Взяв на себя грех брата, старец начал приносить покаяние в этом грехе. Только один день он пребыл в покаянии, как последовало откровение от Бога, что грех прощен брату ради любви старца[239].

Однажды авва Аммонпришел к авве Пимену и спросил его: «Если я приду в келлию брата моего или он придет ко мне по какой-либо нужде, позволительно ли беседовать с ним свободно о всех предметах?» Авва Пимен отвечал: «Не одобряю такого поведения, потому что юность нуждается в самоохранении». Авва Аммон сказал на это: «Как поступа­ли старцы в таких случаях?» Авва Пимен отвечал: «Старцы, находясь в преуспеянии, не нуждаются в таком самоохране­нии: они, не имея ничего чуждого в сердце, не имеют его и в устах своих». Опять авва Аммон спросил: «Если случится беседовать с братом, — из чего лучше заимствовать беседу: из Писания или из Отеческих изречений?» Старец отвечал: «Если не можешь молчать, то говори лучше из Отеческих изречений, нежели из Писания. Объяснение Писания со­пряжено с великою опасностию для души»[240].

Многие иноки тех времен, по причине неправильного объясне­ния, которое они давали разным местам Священного Писания, впа­ли в ереси. Объяснение Писания даруется Божественною благодатию. Монах, не имеющий этой благодати и стремящийся к объясне­нию Писания из своего самомнения и невежества, непременно делается виновным пред Святым Духом, изрекшим Писание: за дерзость свою он отвергается Богом, делается добычею падших ду­хов. Из такового толкования Писаний пророческих и апостольских возникли все ереси и расколы.

Последняя повесть относится, очевидно, к позднейшему Аммону, — не к тому, который беседовал с Антонием Великим.

В повестях о Аммонах сохранилось для нас следующее сведение о горе Нитрийской. В этой пустыне жило до пяти тысяч монахов. Они проводили различное жительство, сообразно произволению и способ­ностям своим. Некоторые из них жили наедине, отшельниками, дру­гие — вдвоем и втроем; иные жили и в значительном числе, состав­ляя из себя общежития. Было до пятисот мужей, достигших христиан­ского совершенства: они пребывали далее, в самой глубокой пустыне[241]. — Такое разнообразное жительство, удовлетворявшее сво­бодному произволению и способностям, очень способствовало мона­шескому духовному преуспеянию.

1. Сказывали о авве Аммое:когда он ходил в церковь, то не позволял ученику своему идти возле себя, но приказы­вал следовать издали. Если ученик приближался, чтобы спро­сить о чем-либо, — Аммой, дав ответ, немедленно отсылал от себя говоря: «Не позволяю тебе оставаться близ меня по той причине, чтоб в беседу нашу о душевной пользе не вкра­лось праздное слово».

2. Авва Аммой был болен в течение нескольких лет. Ему, как больному, приносили многое. Приносимое складывалось во внутреннюю келлию. Он лежал на одре и ни разу не позволил помыслу своему посмотреть во внутреннюю кел­лию, что там находится. Когда ученик его, Иоанн, входил в эту келлию и выходил из нее, авва закрывал глаза, чтоб не видеть, что делает ученик во внутренней келлии, зная, что Иоанн — истинный монах!

3. Двенадцать лет авва Иоанн Фивейский служил больному старцу, авве Аммою. Хотя Иоанн много трудился для старца, но старец в течение всех двенадцати лет ни разу не сказал ему: спасайся! Когда же настало время кончины аввы Аммоя и собрались к нему старцы, — он взял Иоанна за руку и сказал ему: ты — спасен! ты — спасен! и, обратившись к старцам, присовокупил: «Эта — ангел, а не человек»[242].

4. Однажды пришел некоторый брат к авве Аммою, чтоб получить наставление от него. Брат пробыл семь дней при старце, но старец не дал ему никакого наставления. Брат собрался в обратный путь; провожая его, старец сказал с воз­дыханием: «Брат! внимай себе! Что ж касается до меня, то мои грехи соделались мрачною стеною между мною и Бо­гом»[243].

Авва Анувсказал: «С того времени, как я принял Святое Крещение и наречен христианином, — ложь не выходила из уст моих»[244].

В те времена принимали Святое Крещение наиболее в зрелом воз­расте.

Поведали о некотором старце, что он провел пятьдесят лет в великом воздержании, не употребляя вовсе хлеба и употреб­ляя воду в самом умеренном количестве. Этот старец гово­рил: «Я умертвил в себе страсть блуда, сребролюбия и тщес­лавия». Услышав, что старец говорит это, авва Авраампришел к нему и спросил его: говорил ли ты то и то? Старец отвечал: «Говорил». Авва Авраам сказал на это: «Вот, ты входишь в хижину твою и находишь на постели твоей женщину: можешь ли не подумать, что это — женщина?» — «Нет! но я борюсь с помыслом, чтоб не прикоснуться к ней». Авраам: «Значит, ты не умертвил страсти блудной; она жива в тебе, но связана. Опять: положим, ты идешь по пути, видишь камни и обломки глиняных сосудов, а посреди их золото. Может ли ум твой обойтись без всякой мысли о золоте?» Старец: «Нет! но я борюсь с помыслом, чтоб мне не взять золота». Авраам: «Зна­чит, страсть жива, но связана. Опять: если придут к тебе два брата, из которых один любит тебя и превозносит похвалами, а другой ненавидит и злословит, — примешь ли их с одинако­вым сердечным чувством?» Старец: «Нет! но буду бороться с помыслом моим и стараться делать добро ненавидящему меня наравне с любящим меня». Авраам: «Следовательно, страсти живы, но связаны святыми помышлениями»[245].

1. Авва Алонийпередавал изречение другого Отца, что сухоядение и воздержание от приятной пищи, соединенное с возделыванием любви, скоро вводит инока в пристанище бесстрастия[246].

2. Авва Алоний говорил: «Если человек не положит в сердце своем, что, кроме его одного и Бога, никого нет другого в мире, то не возможет обрести спокойствия душе своей»[247].

3. Авва Алоний сказал: «Если б я не разрушил всего, то не мог бы воссоздать себя»[248].

Значение этого изречения тождественно с предшествовавшим. Оба изречения изображают совершенное умерщвление ко всему и оставле­ние всех попечений, кроме попечения о спасении. Возводится инок в такое состояние верою. Только из такого состояния он может всецело устремиться к Богу умною молитвою; только при таком состоянии умная молитва может объять собою все существо человека. Тогда она возносит делателя своего в ту любовь к Богу, которая законоположена Богом[249].

4. Авва Пимен поведал, что брат просил авву Алония объяснить значение уничижения. Отец отвечал: ^Уничиже­ние себя состоит в том, чтоб признавать себя худшим скотов, которые не подлежат осуждению»[250].

5. Еще поведал авва Пимен: «Однажды старцы сидели за трапезою, а авва Алоний предстоял им и прислуживал. Стар­цы похвалили его за это. Он ничего не отвечал им. Один из них спросил его: "Почему ты не отвечал ничего старцам, когда они похвалили тебя?" Авва Алоний сказал ему: "Если б я им отвечал, то это значило бы, что я принял похвалу"»[251].

1. Авва АполлосВеликий поучал всех подведомствен­ных ему иноков немедленно отражать мысленные сеяния диавола при самом первоначальном появлении их. «Когда сокрушится глава змея, — говорил он, — тогда соделывается мертвым все тело его». Господь повелел нам блюсти голо­ву змея[252] Это значит: мы должны отвергать и изглаждать из ума злые и непотребные помыслы и скверные мечтания при самом начале их.

2. Он говорил: «Знамением преуспеяния в добродетели да будет для вас то, когда вы стяжете бесстрастное и чистое помышление. Это начаток даров Божиих»[253].

3. Он очень не одобрял носивших вериги и принимав­ших на себя вид особенного, сочиненного благоговения. Та­ковые, говорил он, делают это напоказ человекам и впадают в лицемерство. Лучше постом утомлять тело, а добродетели должно творить втайне. Если же у нас нет подвигов, то, по крайней мере, сохранимся от лицемерства[254].

В России многие святые носили вериги. При особенной просто­те и при преобладании телесного полвига в русском монашестве ношение вериг не имело того значения, которое оно должно было иметь в древнем монашестве. Это монашество подвизалось по пре­имуществу подвигом душевным, — и были наиболее опасными это­му монашеству, наветовали его наиболее душевные страсти, особли­во высокоумие. Чадо высокоумия — ересь, этот страшный недуг ума, потрясавший Восточную Церковь и ее монашество в течение целого тысячелетия. Невежественный раскол — вот форма, в кото­рую облеклось религиозное заблуждение русского человека, облек­лось, основываясь на умственном религиозном развитии. По мино­вании времен простоты и при общем стремлении к человекоугодию и лицемерству мнение преподобного Аполлоса приобретает особен­ную важность.

4. Под руководством аввы Аполлоса находилось иноческое общежитие в Верхнем Египте, состоявшее из пяти тысяч братии. Из них пятьсот мужей достигли христианского со­вершенства и могли совершать знамения. Чудное представля­лось зрелище в этом братстве. Пребывая в дикой пустыне, они пребывали в таком веселии, какого никогда не можно видеть между прочими жителями земли. Этого веселия нельзя срав­нить ни с каким земным веселием. Никто между ними не был печален. Авва Аполлос, когда примечал кого-либо смущен­ным, — немедленно вопрошал его о причине смущения и каждому обличал его сердечные тайны. Он говорил: «Не должно быть печальным (смущенным) тому, кто предназначен к полу­чению Небесного Царства. Да будут смущенными эллины! да плачут иудеи! да рыдают грешники! а праведники да веселят­ся! Размышляющие о преуспеянии в земных делах увеселя­ются этими размышлениями; как же не веселиться непрестан­но нам, удостоившимся надежды на получение небесных благ? Апостол повелевает нам: Всегда радуйтеся, непрестанно молитеся, о всем благодарите[255].

Святым Аполлосом порицается смущение, производимое падшими духами, то смущение, которое служит верным признаком дей­ствия этих духов на душу; порицается печаль мира сего, рождаю­щаяся из плотского мудрования и неверия, рождающая уныние, а при продолжительном и постоянном действии даже отчаяние, эту смерть душевную. Душевредную и душепагубную печаль никак не должно смешивать с душеполезною печалью по Бозе, которая слу­жит причиною покаяния нераскаянного (постоянного), во спасе­ние[256], которая служит причиною подаяния Богом духовной радости, соединена с этою радостию. Святые Отцы называют такое состоя­ние духа нашего радостопечалием, или радостотворным плачем[257]. Слезы, проливаемые из этого состояния, приносят сердцу неизре­ченное успокоение и утешение.

5. Авва Аполлос говорил: «Монахи должны, если то воз­можно, ежедневно приобщаться Святых Тайн Христовых. Удаляющий себя от них удаляется от Бога; часто же присту­пающий к ним часто принимает в себя Христа Спасителя. Сам Христос Спаситель сказал: Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь, во Мне пребывает и Аз в нем[258]. Полезно ино­кам ежедневно воспоминать о Христовых страданиях, кото­рыми мы искуплены, и постоянно быть готовыми и достой­ными к принятию Небесных и Святых Тайн. При этом мы сподобляемся отпущения грехов[259].

6. Авва Аполлос часто говаривал своей братии, что долж­но кланяться в ноги странным инокам, приходящим в мона­стырь их. Поклоняясь братиям, мы поклоняемся не человекам, но Богу. Видел ли ты брата твоего? ты видел Господа Бога твоего. Поклоняться братии мы приняли от Авраама[260], а упокоивать братию научились от Лота, который понудил Ангелов[261].