Берлин, 21 октября 1913 г. 3 страница

А на протяжении шести лет, предшествовавших Иоаннову крещению, Иисус из Назарета ощутил, насколько отрезаны люди от возможности что-либо узнать из глубокого тайного учения ессейского ордена, — и это несмотря на все требования настающей эпохи,

Углубляясь в данной области в хронику Акаши, начинаешь осознавать, что здесь, на основе внутреннего душевного опыта, были испытаны такие страдания, которых никогда не изведывала ни одна другая душа на свете. Как раз этого-то, о чем я только что сказал, в наше время, быть может, не понимают в полной мере. В этой связи я желал бы упомянуть здесь вот о чем. Именно, в ходе дальнейших лекций о Пятом Евангелии я еще укажу, до какой, уже неимоверной степени, умножились эти страдания в период между Иоанновым крещением и Мистерией Голгофы. Со стороны нашей эпохи — и это напрашивается само собой — могут раздаться недоуменные вопросы: но почему вообще должна страдать столь возвышенная душа? Ведь у нашего времени весьма своеобразные представления на этот счет. И если мне предстоит разобрать всю глубину страданий Иисуса, а впоследствии — Христа, мне следует обратить ваше внимание на многочисленные недоразумения, возникающие в этой связи.

Я уже не раз упоминал о том, что недавно Морис Метерлинк выпустил книгу «О смерти», которую следовало бы прочесть хотя бы чтобы убедиться, насколько бессмысленны могут быть писания человека, имеющего в духовной сфере также и немало достижений в части сочинительства. Наряду со многими прочими нелепостями мы обнаруживаем в этой книге Метерлинка также и то утверждение, что дух, не обладающий телом, якобы не способен страдать, поскольку страдать может лишь материальное тело. Отсюда Метерлинк выводит то следствие, что человек, расставшийся с телом, якобы не в состоянии страдать в духовном мире. Тот, кто думает так, придет к заключению, что существо Христа, после того, как оно вселилось в тело Иисуса из Назарета, не могло страдать. Несмотря на это, в следующий раз я укажу на мучительнейшие страдания, испытанные именно Христом в теле Иисуса из Назарета.

Впрочем, поразительно уже одно то, что человек-здравого ума в состоянии полагать, что материальное тело способно страдать. Ведь страдать в состоянии лишь душа в материальном теле, поскольку материальному телу боль и страдание недоступны. То, что представляет собой боль и страдание, пребывает в душевно-духовном теле, а телесные боли — это как раз такие, что вызываются расстройствами в физическом организме. Расстройствами они оказываются лишь постольку, поскольку физический организм — и есть организм. С его мускулами может приключиться растяжение или что-то подобное; однако материльное тело, телесная конституция не страдает, пускай даже сама материя оказывается вытянутой с одного места в другое.

Материальное тело не больше способно на страдание, нежели соломенный тюфяк, когда мы перетряхиваем в нем солому. Но поскольку в физическое тело внедрено духовно-душевное существо, оно-то как раз страдает оттого, что что-то отклонилось от нормального положения. Так что страдающим оказывается духовно-душевное начало, и всякий раз им оказывается лишь духовно-душевное. А чем на более высокой ступени пребывает духовно-душевное, тем более способно оно страдать, и чем оно выше, тем большие страдания могут ему доставлять духовно-душевные впечатления.

Говорю это для того, чтобы вы постарались сформировать у себя восприятие, ощущение того, как в эти годы страдало существо Заратустры от переживания того, что древние откровения сделались невозможными для того, в чем нуждается человеческая душа в Новое время. Так что если мы в рамках хроники Акаши подвергнем рассмотрению ту часть жизни Иисуса из Назарета, о которой речь идет теперь, нам прежде всего бросится в глаза бесконечное страдание, которое невозможно сравнивать ни с одним страданием на свете.

И вот, под конец того временного промежутка, который я охарактеризовал напоследок, у Иисуса из Назарета состоялся разговор с матерью. Разговор этот оказал решающее влияние на тот шаг, который он предпринял теперь: отправиться к тому, с кем у него завязались определенные отношения благодаря его связи с орденом ессеев, прийти к Иоанну Крестителю. Об этом разговоре с матерью, который оказался тогда решающим для всего, что произошло затем в жизни Иисуса из Назарета, я поговорю в следующий раз.

А напоследок я хотел бы вам порекомендовать, чтобы вы рассматривали сообщения относительно этого Пятого Евангелия как нечто такое, что было дано, поскольку оно дается по той причине, что духовные силы нашей эпохи требуют, чтобы начиная с теперешнего момента какое-то число душ об этом знало. Но и вам следует подходить к тому, что вам сообщается, с определенным благочестием. Ведь мне уже довелось упомянуть здесь о том, в какое исступление пришла внешняя духовная жизнь Германии, причем это касается даже тех, кто мыслит честно и искренне, когда была в первый раз обнародована всего только история про двух мальчиков Иисусов. С такими вещами, что извлекаются из духовного мира, с вещами, которые происходят непосредственно из духовных исследований, пока еще никак не в состоянии смириться публика, пребывающая вне нашего движения, она на это просто не способна. В этой связи приходится сталкиваться с чрезвычайно разнообразными проявлениями того, что дает о себе знать в виде дикой страсти, с которой люди хотели бы отклонить от себя такого рода известия, поступающие в качестве новых провозвестий из духовного мира. Нет никакой необходимости в том, чтобы неосмотрительная болтовня привела к уничижению и осмеянию этих предметов, как это случилось с историей двух мальчиков Иисусов, ведь для нас-то эти вещи святы.

Вообще-то в настоящее время вовсе не легко говорить о таких вещах, особенно принимая во внимание то обстоятельство, что сопротивление им оказывается наибольшее. В сущности говоря, это то, о чем я говорил уже неоднократно: характерная для нашего времени бесконечная косность человеческих душ, которые вовсе не желают вникнуть поглубже в суть духовного исследования, а потому никак не хотят проникнуться возможностью добиться таких результатов. Такова уж наша эпоха, что, с одной стороны, в сокрытых от взора глубинах человеческой души засела томительная жажда по откровениям духовного мира, а с другой стороны, в наше время сознательная часть человеческой души проявляет наиболее страстное неприятие как раз там, где заходит речь о таких вот известиях из духовного мира.

Поразмышляйте над словами, сказанными мной в завершение сегодняшней лекции, и руководствуйтесь ими в отношении того, как нам следует воспринимать все, что касается Пятого Евангелия.

Третья лекция

Берлин, 18 ноября 1913 г.

Выступая здесь в последний раз, я сделал попытку рассказать кое-что из Пятого Евангелия относительно жизни Иисуса из Назарета начиная с 12-го года его жизни и вплоть до Иоаннова крещения в Иордане. Когда я остановился на том исполненном глубокой значимости опыте, которое довелось изведать Иисусу из Назарета в одном из языческих капищ, я указал на то, что чтение в хронике Акаши позволяет нам теперь увидеть Иисуса из Назарета в этом капище, и как у него возникает переживание того, что алтарь обступили демоны. Хотел бы лишь кратко напомнить о том, как он падает замертво, как он уносится в иной мир, в котором ему дается возможность воспринять, каковы были божественно-духовные таинства священного мистериального учения во времена древнего язычества. Так ему удалось проникнуться живой идеей того, чем было язычество в былые времена и что из него получилось в его эпоху.

Мною уже было упомянуто, что в это время (то есть в измененном состоянии сознания у языческого алтаря, о котором я упоминал в прошлый раз) он услышал как бы из духовного мира возвещение слов, раскрывших то, как выражалось в наидревнейших священных учениях языческих народов то, что следует рассматривать как таинство сращивания человека с телесностью, с чувственно-материальным миром. Так что до него донесся из духовных миров тот голос, что был доступен древним пророкам.

И то, что тогда услышал Иисус из Назарета, следует означить как своего рода космический «Отче наш». В нем выразилось то, какой вид должна принять судьба человеческой души в свете того, что с рождения и до смерти человек оказывается соединен с земной материей. Я впервые смог огласить этот космический «Отче наш», позднейшее перевертывание которого сделалось земным «Отче наш», по случаю нашей закладки первого камня в Дорнахе. Теперь я снова его прочитаю вслух, ибо в этих словах содержится фактически изначальное учение языческого человечества. Так что, насколько это возможно, я попытаюсь теперь воспроизвести их по-немецки:

Аминь!

Засилие бедствий,

Свидетельство высвобождающегося «Я»,

Чужое прегрешение — самости вина,

Переживается в насущном хлебе,

В котором нет воли Неба.

Поскольку человек отделился от Вашего Царства

И забыл Ваши имена,

О Отцы что на Небесах*.

(* Существует несколько вариантов перевода. См. перевод О.Погибина на стр. 69, а также немецкий текст на стр. 70. Ред.).

Примерно таким было содержание того, что услышал тогда как таинство земного человека — в плане древнейшего священного учения — странствовавший по языческим областям Иисус из Назарета. Слова эти, действительно, выражают глубинные тайны эволюции человечества. Итак, эта важная весть внедрилась в душу Иисуса, когда он приближался к своему 24-летию, и с тех пор он знал, что некогда, в древние времена развития человечества, доносилось из духовного мира, и это представилось ему таким великим и значительным, что он (прежде всего после того, как при пришедшем в запустение языческом капище ему довелось изведать то переживание, о котором шла речь в прошлый раз) сказал сам себе: «Теперь уж нет больше на Земле людей, которые могли бы все это понять».

Так произошло его знакомство с язычеством. Мы видели, как в три следовавшие друг за другом периода своей юности Иисус из Назарета познал глубочайшую суть иудаизма, глубочайшую суть язычества и глубочайшую суть ессейства. Мы уже видели, что эти знания последовательно сделались для него источником величайших страданий. Ибо в связи со всеми тремя Иисусу пришлось сказать самому себе: «Они могли бы присутствовать здесь, располагай человечество условиями для того, чтобы их воспринять; однако в том-то и дело, что условий этих теперь нет».

Таковы были результаты этого периода жизни Иисуса. Пятое Евангелие указывает, что Иисус, прежде чем воспринять в себя существо Христа, был в состоянии себе сказать: «Человечество эволюционировало, однако так, что человек обрел свойства, затмившие собой иные свойства, характерные для древности, и ныне люди не в состоянии воспринимать провозвестия духовного мира, как это в древности происходило с иудеями и язычниками». Но сверх этого ему после знакомства с ессеями пришлось признать еще и то, что так, как к воссоединению с духовным миром приходят ессеи, может придти лишь группа, а не все человечество. Так что и этот путь показал ему свою бесперспективность.

«Бедное, бедное человечество, — думалось Иисусу из Назарета, — прозвучи теперь голоса древних языческих пророков, ты бы их не поняло. Обратись к тебе голоса древних иудейских пророков, ты бы уже не поняло и их. Однако ты, как человечество в целом, не можешь устремиться к тому, к чему стремятся ессеи; стремиться к этому может лишь небольшая горстка, которая ищет собственного совершенства за счет прочего человечества.»

То, что я вам теперь скупо и сухо поведал, было для него жизнью, было мучительной душевной действительностью. В Иисусе из Назарета это было восприятием бесконечного сострадания человечеству в целом, того сострадания, которое он должен был ощущать, чтобы быть в состоянии воспринять в себя существо Христа.

Однако прежде, чем это произошло, у Иисуса из Назарета состоялся еще один важный разговор с человеком, известным нам как его приемная мать. Ведь нам известно, что мать того натанова мальчика, который на 12-м году жизни воспринял в себя личность Заратустры, то естьнастоящая, родная мать этого натанова Иисуса, умерла вскоре после того, как этот мальчик Иисус воспринял в себя Заратустру, воплотившегося в другом мальчике Иисусе, так что душа ее уже давно пребывала в духовном мире. Еще мы знаем по предыдущим лекциям прошлых лет, что отец второго, соломонова мальчика умер, и из обеих семей двух мальчиков Иисусов образовалась в Назарете единая семья, в которой Иисус объединился со своими братьями и сестрами и с матерью Заратустры. Нам известно, что отец Иисуса из Назарета умер, когда тот приблизительно в 24-летнем возрасте вернулся из одного из наиболее продолжительных странствий, и что теперь Иисус из Назарета обитал вдвоем со своею матерью, т.е. приемной, или неродной, матерью. Следует сказать, что приемная мать лишь постепенно обрела сердечное понимание всех тех глубинных переживаний, которые довелось изведать Иисусу из Назарета, но понимание это все нарастало. С годами эти две души, душа Иисуса из Назарета и душа матери, так сказать, приросли друг к другу.

Первое время по достижении 12 лет также и в родительском доме Иисус из Назарета оставался со своими переживаниями один на один. Собственно говоря, прочие братья и сестры усматривали в его душе, которой приходилось бороться с глубинными, мучительными переживаниями, склонность к своего рода помешательству. Напротив того, матери удавалось достигать все большего понимания этой души. Так и получилось, что приблизительно на 29-м или 30-м году жизни у Иисуса из Назарета состоялась серьезная беседа с матерью, беседа, как мы убедимся уже вскоре, фактически приведшая к важнейшим следствиям.

По сути говоря, в этой беседе оказалось собрано в своего рода ретроспективе все, что довелось испытать Иисусу из Назарета начиная с 12-летнего возраста. Хроника Акаши показывает нам, как протекал этот разговор. Вначале Иисус из Назарета говорил о тех переживаниях, что имели место с 12-го по 16-й или 18-й годы его жизни, как в это время он постепенно прочувствовал в себе то, что было некогда древнейшим иудейским учением, древнейшим учением иудейских пророков. Никто в его окружении не был уже способен доставить ему такие переживания, как и те слова, что вызвали изумление книжников, когда он оказался посреди них в известном эпизоде, переживание этих слов также не могло быть вызвано кем-либо из его окружения. Но в его душе вновь и вновь возникали инспирации, в происхождении которых из духовного мира он был в любом случае убежден. Иудейское учение настолько оживало в его душе, что он точно знал, что

обладает этим древним иудейским учением, для которого, однако, в его времена слушателей было не сыскать. То, что он остался с этим учением один на один, и было величайшей его мукой.

Впрочем, матери было что возразить, когда Иисус из Назарета сказал: «Раздайся сегодня голоса древнейших иудейских пророков, не отыскалось бы ведь людей, которые смогли бы понять эти голоса». На это она отвечала, что был же, например, Гиллель, великий законоучитель, а Иисус из Назарета высоко ставил Гиллеля и его значение для иудаизма. Мне нет нужды рассказывать, какова была роль Гиллеля. Достаточно свидетельств тому можно отыскать в иудейской литературе. Гиллелю удалось обновить величайшие достоинства древнего иудаизма и его учение, а сверх того это был человек, в силу своих личностных свойств приведший древний иудаизм к своего рода возрождению. Но случилось это не потому, что Гиллель был ученым, а потому, что в его деятельности, и в первую очередь в его чувствах, волениях и желаниях, а также в его обращении с людьми проявилось то преобразующее действие, какое оказывает на человеческую душу подлинная мудрость. Гиллелю на полном основании приписывали то, что принято особенно превозносить в иудаизме, однако тогда этого уже не могли как следует понять: терпение при общении с людьми. Сверх того он довольно своеобразно добился возможности действовать в еврейской среде. Гиллель происходил из Вавилона, однако из рода, переселенного иудеями в Вавилон во времена вавилонского пленения, и возводившего свое происхождение к семейству Давида. Тем самым он соединил в себе то, что ему удалось воспринять из вавилонского духа, с пульсировавшим в его крови еврейством. И о том, какой вид это приняло в его душе, можно судить по одной повествующей о нем легенде.

Как-то раз, рассказывается здесь, сразу по прибытии Гиллеля в Иерусалим, прочие наиболее видные иудейские ученые собрались для всевозможных обсуждений, в ходе которых можно было слышать, как выдвигаются те или иные доводы насчет тайных сторон учения иудаизма. Чтобы присутствовать на таких диспутах, надо было заплатить какую-то мелочь. У Гиллеля денег не было, потому что он был чрезвычайно беден. Несмотря на то, что было очень холодно, он попытался вскарабкаться на небольшое возвышение перед тем домом, в котором шел диспут, чтобы послушать через окна, что там говорят.

Ведь заплатить за вход он не мог. Ночь была такая холодная, что он совсем окоченел, и когда его нашли застывшим наутро, пришлось отогревать, чтобы он оттаял.

Но вследствие такого испытания он принял участие во всем обсуждении в своем эфирном теле. И в то время как остальные не слышали ничего кроме абстрактных слов, которыми обменивались участники, Гиллелю открылся мир чудесных видений, преобразивших его душу.

Можно было бы рассказать еще много таких случаев. Особенно славилось его терпение, о котором говорили, что оно неисчерпаемо. Рассказывают даже, что как-то раз некто побился об заклад насчет того, чтобы исчерпать терпение Гиллеля до самого дна, так, чтобы он рассердился. Пари было заключено, и перед тем, кто должен был разгневать Гиллеля, то есть вознамерился исчерпать его терпение, была поставлена соответствующая задача. И вот что он сделал. Он отправился к Гиллелю как раз когда тот был занят приготовлениями к субботней проповеди и был неодет, постучал в дверь и крикнул: «Гиллель, а, Гиллель! Выйди-ка ко мне!» Гиллель спросил: «В чем дело?» «Ах, Гиллель, выйди же, у меня к тебе важный вопрос». Гиллель накинул халат, вышел и сказал: «Сын мой, о чем ты хочешь меня спросить?» И здесь поспоривший молвил: «Гиллель, у меня к тебе важный вопрос. Почему у многих вавилонян такие острые макушки?» И Гиллель ответил: «Мой возлюбленный сын, знаешь ли ты, что у вавилонян такие скверные повитухи, что они появляются на свет в неблагоприятных условиях. Вот оттого-то у многих из тамошних людей такие острые макушки. А теперь ступай, ты получил ответ на свой вопрос». И Гиллель снова вошел в дом и опять принялся за подготовку к субботе.

Но прошло совсем немного времени, и тот же человек пришел вновь и закричал, как и перед этим: «Гиллель, а, Гиллель, выйди!» «Что там такое?» — ответил Гиллель. «Ах, Гиллель, у меня к тебе важный вопрос, на который нужен немедленный ответ». И Гиллель снова вышел и спросил вопрошавшего: «Что за вопрос?» И тот ответил: «Ах, Гиллель, скажи ты мне, почему в Аравии так много людей с такими прищуренными глазами?» И Гиллель ответил: «Аравийская пустыня так обширна, что ее можно выносить лишь применившись к пустыне глазами. Поэтому-то у многих в Аравии такие прищуренные глаза. Так что ступай теперь, сын мой, ответ на твой важный

вопросдан.» И Гиллель снова зашел в дом.

Но прошло немного времени, и тот же человек явился в третий раз и опять закричал: «Гиллель, а, Гиллель, выйди!» «Что там такое?» «Гиллель, выйди, у меня к тебе важный вопрос, на который нужен немедленный ответ». Гиллель вышел, и тут человек этот сказал: «Ах, Гиллель, ответь-ка ты мне, почему у столь многих людей в соседних с Египтом местах такие плоские ступни?» И Гиллель ответил: «Мой возлюбленный сын, такие плоские ступни у них потому, что живут они на топких землях. Здесь они нуждаются в таких плоских ступнях, как и многие птицы, обитающие на топях, и потому ступни здесь должны быть приспособлены к условиям. Вот потому-то у них такие плоские ступни. Теперь ступай, сын мой, ответ на твой вопрос дан».

И все же через несколько минут человек этот пришел вновь, и снова постучался к Гиллелю, но с каждым вопросом он становился все печальней, и теперь он закричал еще грустнее, чем в последний раз: «Гиллель, выйди ко мне!» И когда Гиллель вышел, он сказал: «Эх, Гиллель, я побился об заклад, что смогу тебя разгневать. И трижды я пытался это сделать моими вопросами. Так скажи же мне, Гиллель, что мне нужно сделать, чтобы не проиграть пари!» Но Гиллель отвечал: «Сын мой, лучше будет тебе проиграть пари, чем Гиллелю выйти из себя! А теперь ступай и уплати свой заклад!»

Это пример, который должен показать, насколько велико было тогда терпение Гиллеля на взгляд или по мнению его иудейских сограждан. Так что Иисус из Назарета также испытал на себе воздействие этого человека. Однако он знал не только то, что свершил Гиллель, но ему, в собственной его душе, была ведома и сама великая Бат-Коль, то есть «небесный голос», ожививший в глубинах его души исходящие из божественно-духовного мира тайны, как они некогда звучали для пророков. И он знал, что даже в самом Гиллеле присутствует лишь чрезвычайно слабый отзвук того, к чему некогда были готовы предки евреев. Однако теперь их потомки не дозрели даже для того слабого отзвука, слышавшегося в гласе Гиллеля, уж не говоря о великой Бат-Коль. Все это тяжким грузом ложилось на душу Иисуса из Назарета, и он поведал о том матери. Он поведал ей, что ему довелось испытать, и как из недели в неделю перед ним все с большей ясностью представало то, от кого исходили древнейшие священные учения древнего иудаизма, и как потомки древних евреев более не обладали слухом, чтобы услышать то, что было некогда словами великих пророков. И теперь мать его поняла, так что его слова встретили глубокое сердечное понимание и сочувствие.

А затем он рассказал о том событии, что довелось ему пережить, когда ему сравнялось 18 лет и он отправился в путь по иудейским и языческим местностям. Лишь теперь он поведал матери, как в своих странствиях он прибыл к одному языческому капищу, из которого, однако, убежали ли жрецы. Ибо местное население поразил страшный недуг, которым мог заразиться каждый. И когда Иисус из Назарета явился сюда, его увидели, и со скоростью молнии распространилась весть о том, что сюда подходит совершенно необычный человек. Потому что характерной особенностью Иисуса из Назарета было как раз то, что повсюду, куда он ни приходил, уже одна его фигура производила необычайное впечатление. Вот и местные обитатели, величайшая скорбь которых состояла в том, что языческие священники их покинули, и священнодействия у алтаря больше не совершались, уверовали в то, что в лице Иисуса из Назарета сюда явился жрец жертвоприношений, который будет их вновь совершать. Множество народу собралось у пришедшего в запустение алтаря. Иисус из Назарета не имел желания отправлять их культ жертвоприношений. Но он увидал более глубинную причину того, почему страдают эти люди. Он увидел то, что можно было бы выразить следующим образом.

Некогда на таких жертвенных алтарях приносились надлежащие жертвы, являвшиеся внешним культовым выражением древних мистериальных откровений тех языческих местностей. В самом деле, в культовых действиях находили выражение мистериальные откровения. И когда такие культовые действия совершались в древние святые времена (он знал это теперь благодаря непосредственному созерцанию), совершались при надлежащем умонастроении священников, тогда в них принимали участие и божественно-духовные существа, с которыми были связаны язычники. Однако жертвоприношения эти постепенно оскудели, они пришли в упадок и развратились. Жрецы более не обладали надлежащим умонастроением, и дело дошло до того, что в одном из таких культовых центров взамен благих древних божественных существ теперь безраздельно господствовали демоны. А демоны эти как раз и были причиной того, что населению приходилось страдать. И теперь Иисус из Назарета увидел, как эти демоны собрались. Они тут же парировали его ясновидческий взгляд, и он упал бездыханный. И когда он упал, люди догадались, что явился он не для того, чтобы вновь совершать жертвоприношения на их алтаре. Они обратились в бегство, и в тот самый миг ему разом открылся весь переход древнего языческого мира богов — в мир демонов, он постиг, что это и было причиной страданий того народа.

Но теперь Иисус из Назарета перенесся еще и в те времена язычества, когда к людям ниспускались настоящие откровения древних священных учений. В связи с этим он услышал то, что было мной приведено в качестве космического «Отче наш». Теперь он знал, как далеко отстоит современное, в том числе и современное для него, человечество (как пребывающее в язычестве, так и в иудаизме) от древних учений и откровений. Вот только то, что ему следовало узнать об иудаизме, он обрел благодаря голосу великой Бат-Коль. Напротив того, язычество предстало перед ним в чудовищном видении. Это оказало на него совсем иное действие, чем абстрактная констатация: оно вызвало в нем душевный переворот. Так что ныне он знал, что теперь уж более не сыскать людских ушей, способных услышать и понять то, что некогда звучало для иудаизма через пророческие голоса, как, впрочем, не было и тех людей, что могли бы услышать и понять то, что слышалось с небес язычеству.

Все это Иисус из Назарета теперь взволнованно рассказал матери. Далее он поведал и о своем сближении с ессеями, особенно о том, что трудно было бы понять, не прояви мать в отношении него такой сердечной чуткости: как выходя однажды с ессейского собрания, он увидел убегающих прочь от ворот Люцифера и Аримана. Он знал, что для многих и многих людей методы ессеев были недоступны. Хотя методы эти и позволяли воссоединиться с божественно-духовным миром, однако лишь благодаря тому, что они отталкивали Люцифера и Аримана от себя. Но при этом Люцифер и Ариман располагали тем большими возможностями приступить к другим людям и еще глубже вовлечь их в хитросплетения земного существования, так что эти люди были не в состоянии участвовать в воссоединении с духовным миром. Таким образом, это переживание дало Иисусу из Назарета понять, что также и ессейский путь не мог стать общечеловеческим, потому что возможен он лишь для крошечной горстки людей. То был третий, в дополнение к двум другим, мучительный опыт.

Необычным был его рассказ. Ибо то был не просто словесный поток, устремленный к матери: слова, как живые существа, доходили до самого ее сердца. И когда глубинный смысл этих слов (смысл, напитанный страданием, но также и пламенной любовью к людям) перетекал в душу матери, она чувствовала, как душа ее внутренне укрепляется, как она оживает переходящей от него мощью и силой, как она претерпевает внутреннее превращение. Вот что ощущала мать. И действительно все выглядело так, как если бы в ходе этого разговора все, что было живо в душе Иисуса из Назарета, переходило в душу матери. То же самое происходило и с ним. Ибо взгляд, брошенный в хронику Акаши, таинственным образом открывает нам нечто примечательное.

Иисус из Назарета рассказывал так, что его слова, постольку поскольку они исторгались из его груди и перелетали в сердце матери, неизменно уносили с собой кусочек его собственного «Я». Можно было бы сказать, что на крыльях его слов его собственное «Я» как бы переходило к матери, но не так, чтобы его «Я» перешло в мать как таковое: она просто оживала благодаря этим словам. Ибо в это мгновение случилась та примечательная вещь, что под воздействием этого разговора душа той матери, что была родной матерью натанова Иисуса, спустилась из духовного мира и связалась с душой приемной матери, так что с этого разговора в душе приемной матери жила также и душа настоящей матери натанова Иисуса. Душа приемной матери восприняла душу той, другой матери. То, что здесь имело место, было как возврат к девичеству. Если за этим наблюдать, такое претворение, такое пронизывание души матери другой душой из духовного мира производит чрезвычайно глубокое, потрясающее впечатление: ты видишь, как начиная с этого момента приемная мать продолжает жить фактически лишь как оболочка той матери, что пребывала в духовном мире с 12-го по 30-й год жизни Иисуса.

С самим же Иисусом все выглядело так, как если бы его «Я» перешло к матери, как если бы в нем жили, управляемые космическими законами, лишь физическое, эфирное и астральное тела. И в этой трехчастной телесности Иисуса из Назарета возник внутренний позыв отправиться к тому, с кем он познакомился в общине ессеев, хотя настоящим ессеем тот был ничуть не больше его самого, однако был принят в ессейской общине, отправиться к Иоанну Крестителю. И тогда в связи с тем, что известно нам по четырем прочим Евангелиям, в связи с Крещением, имело место погружение существа Христа в телесность Иисуса из Назарета, которая вложила в разговор с матерью свое «Я», связанное со всеми ее страданиями и со всем ее существом — «Я», перешедшее в душу матери. И эта трехчастная телесность восприняла существо Христа, с которым вы уже неоднократно знакомились, теперь же оно обитало в этих трех телах взамен того, другого «Я».

И вот теперь также и это, Пятое Евангелие, которое может быть извлечено из хроник Акаши, говорит об искушении, последовавшем за зачатием* существа Христа. Однако при знакомстве с хроникой Акаши искушение предстает в несколько ином свете, и я опять-таки постараюсь, насколько смогу, поведать, что же все-таки здесь имело место, как именно разыгрывалась сцена искушения.

(*Употребленное здесь слово Empfängnis означает «зачатие», однако в первообразном смысле, по основе, его можно понимать и в более широком смысле — как «восприятие, «принятие». Впрочем, согласно Штейнеру, зачатием это и было: последующие три года земной жизни Христа — это беременность, а крестная смерть — роды (см. выше, Третья лекция, прочитанная в Христиании 3 октября 1913 г., начало, а также ниже, лекция в Гамбурге, 16 ноября 1913 г.).