Как быть христианином вдали от храма 4 страница

Определите то состояние, тот строй, с которым вы к Богу пришли, и скажите Ему прямо: Господи, по правде сказать, мне не хочется сейчас молиться, по правде сказать, я бы предпочел, чтобы можно было без этого обойтись, только боюсь, или стыжусь, или чувство долга во мне крепко, а любви-то к Тебе очень мало… И так далее: посмотрите в свое сердце и найдете массу ответов; и признайтесь, скажите Богу, и с этого и начните свою молитву. Раньше чем читать молитвы святых, где выражаются чувства, которые у вас – у нас – должны бы быть, но которых так часто нет, поисповедайтесь Ему в своем настроении, в своем расположении.

Сделайте так, и тогда вы можете встретить два рода обстоятельств. Или от того, что вы были правдивы и честны, в вас родится живое, добротное чувство к Богу, и вы сможете начать с Ним говорить; или же до чувства вам не удастся дойти. Если родится какое-то живое чувство: пусть будет покаяние, пусть будет благодарность, пусть будет трепет – тогда берите молитвенник и читайте внимательно, отдавая себе отчет в том, что означает то, что вы говорите. Вот первые слова вечернего, утреннего правила, всякой службы, которую мирянин вычитывает: Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Большей частью это воспринимается людьми как просто вступление; но не значат ли эти слова, что я стал теперь перед Богом в Его имя, а не в свое, не от себя, а от Него, не ради себя, а ради Него; что все, что сейчас будет происходить в молитвенном порядке, зиждется на Нем, покоится на Нем, уходит в Него и вернется от Него ко мне. Возьмите хоть такую фразу и скажите ее сознательно, и вы увидите, что в то же мгновение сделается это очень трудным. Потому что просто сказать: Во имя Отца и Сына и Святого Духа – не трудно, а сказать это и себя просто отстранить, отодвинуть в сторону, и действовать в Божие имя, ради Него – совсем другое дело. И тут начинается наше освобождение от себя самого, от духовного корыстолюбия, от всяких переживаний, которые у нас есть и от которых гниет в нас молитвенный дух.

Потом дальше читайте молитвы – спокойно, читайте их, не направляя к Богу куда-то, а направляя их острие на себя самого, то есть доводите до своего собственного сознания, до своего собственного чувства, до своей собственной воли, до своего тела эти молитвенные слова, так, чтобы они вошли в вас, и всем сознанием, всем сердцем, всей волей, всем напряжением телесным, которое только вам доступно, воспринимайте эти слова. Не беспокойтесь: когда вы их доведете до сердца, оттуда они сами вспорхнут к престолу Божию. А если вы будете из уст их отсылать в небеса, то до вас они не дойдут, а до Бога они дойдут как молитвы других людей, которые их складывали, и вы будете просто чтецом, который прочел, но это не ваши молитвы будут.

Бывают другие случаи, когда сердце настолько мертво, когда силы и жизни отозваться не хватает, – тогда можно произносить эти молитвы из убеждения, а не из переживания. Вы знаете, как иногда бывает: устанешь до предела и однако действуешь в том или другом направлении, потому что знаешь, что хоть сейчас ты этого не ощущаешь, но где-то в тебе чувство живет. Бывает так: вернешься домой совершенно изможденный от усталости. Если тебя спросить: а скажи, ты чувствуешь живую любовь к тому человеку, который вот теперь тебя неожиданно посетил и требует помощи? – ты скажешь: нет, не чувствую, потому что я так устал всей душой и телом, что не добраться до чувства, я мертв, но буду действовать, будто я это чувствую; не лицемеря, а потому что знаю, что отойдет усталость, снова поднимется, как град Китеж из глубин, живое чувство. И тогда можно эти же молитвы произносить из убеждения, а не из чувства, произносить их, сказав Богу: Господи, я сейчас не могу собрать никаких чувств, даже мысли мои еле-еле ползут по этим словам, но эти слова выражают все, во что я верю, эти слова правдивы до конца, и я их говорю со всей правдивостью, несмотря на мое бессилие их в данную минуту пережить… Но говорить их иначе, то есть притворяясь, будто это то, что я чувствую и думаю, когда мысли разбегаются, когда сердце безучастно, когда и мысли не имеешь о том, чтобы исполнить на самом деле то, что говоришь – это безбожно, это кощунственно. И вот, если вы будете учиться изо дня в день молиться ответственно, молиться так, чтобы каждая молитва стала вашей, то когда вы придете в храм, душа ваша будет готова, как арфа, запеть под рукой того, кто на ней играет – Духа Святого.

И для того чтобы это стало возможно, надо сделать еще одно последнее: надо, чтобы молитва и жизнь так между собой переплелись, чтобы одна выражала другую. Нельзя вечером или утром становиться перед Богом и говорить Ему те или другие слова, и затем жить наперекор всему тому, что ты исповедал в своей молитве. Нельзя говорить Богу: Готово сердце мое, Господи, готово сердце мое…; нельзя говорить Богу: Душа моя яко земля безводная Тебе или: Яко лань, стремящаяся на источники вод, когда никуда не стремишься и душа ничего не ощущает подобного. Но еще меньше можно говорить Богу ответственные слова: прощаю.., имею волю каяться.., хочу… того или другого, как мы говорим в утренних и вечерних молитвах, и не касаться этих слов на самом деле в жизни; потому что тогда слова постепенно тускнеют, их покрывает плесень, они делаются безвкусными, они делаются со временем приторными и противными, ибо они отдают ложью и бесконечным повторением.

Если же мы возьмем каждую молитву, которой молимся, и разделим ее на такие предложения, которые мы можем провести в жизнь, и день за днем будем посвящать тому, чтобы жить этими молитвами, жить по часу, по два, по три одним предложением; если брать отдельные предложения: не стану осуждать, не стану делать того, буду делать то – как правило на час, на два, на три, на полдня, на неделю (в зависимости от того, насколько хватит в нас не только духа, а прошколенности в этом отношении, устойчивости, способности на продолжительный труд, чего у всех нас чрезвычайно мало) – если так будем поступать, то эти слова никогда пленкой никакой не подернутся, они будут каждый день, как меч острый, и когда мы будем приходить с утра к вечеру или с вечера на утро к молитве, то каждое это слово, каждое предложение, каждая молитва будет или судить нас, или раскрывать перед нами божественную подвижническую программу жизни.

Вот если вы попробуете применить к делу те две-три вещи, о которых я сегодня говорил, сознавая, что вы в самом начале вашего пути, как все мы, без исключения, каждый день, на самом начале пути, вы увидите, что соберется постепенно молитва, и тогда она уже будет не внешним упражнением, и даже не состоянием души, а самым бытием нашим. Но для этого нужно, чтобы молитва и жизнь стали одно, как Ефрем Сирин говорит: не заключай в одни слова молитву твою, пусть вся твоя жизнь станет богослужением.

Владыко, простите, вот Вы говорите о молитве. Но ведь мы живем в сложных ситуациях, поэтому нельзя мыслить о человеке, как об этой старушке она углубилась и вяжет себе чулок. Мы живем в мире, где масса не от нас зависящих вещей. Это проблема, по-моему…

– Это проблема; но я вам отвечу для начала сравнением. Когда на вас найдет большое, подлинное горе или громадная, захлестывающая радость, то очень ли окружающий мир в течение дня мешает носить ее в сердце, переживать и все делать на фоне ее? Едва ли. Беда в том, что молитва уходит, как солнце за тучу, потому что наша молитва, наше предстояние перед Богом, наше переживание Бога гораздо слабее того, что у нас бывает в жизни, когда близкий человек умрет или когда мы вдруг обнаружим, что человек, о котором мы думали, что он погиб –жив и перед нами. Об этом надо подумать, потому что это факт нашей жизни.

Другое вот что можно сказать. Житие одного из святых рассказывает следующее. Когда он был еще юношей, он услышал в церкви какие-то слова о молитве, которые его так поразили, что он захотел уйти и только этим жить: молиться, молиться, молиться… Был он безграмотный и необразованный церковно, и поэтому знал-то, кажется, только “Отче наш”. Ушел он в соседнюю гору и первые часы повторял эту молитву. Пока душа была жива, трепетна, он ее повторял раз за разом с живым, трепетным чувством. А потом день начал склоняться к вечеру. Ему было лет девятнадцать, его стал мучить голод, и он решил поискать, чем бы покормиться. Стал ходить собрал каких-то ягод, поел их немножко, голод не очень-то утолил. А к тому времени стало смеркаться все больше и больше, и он начал слышать, как вокруг него просыпается жизнь леса, жизнь гор: звери хищные. То глаза блеснут, то легкие шаги слышны – и на него напал страх. И тогда он начал кричать перед Богом: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй, спаси меня!.. И всю ночь со страху он так кричал. Утро пришло, звери улеглись в свои берлоги, и пришло время ему ягоды искать. Но теперь он уже знал, что под каждым кустом может сидеть один из тех страшных зверей, которые всю ночь рыскали вокруг него. И стал он ходить в своих поисках еды и все время говорил: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!.. Голод его мучил, ночь он не спал, усталость его одолевала. И стал он все отчаяннее взывать к Богу о помощи, потому что он не видел себе ни помощи, ни спасения. И ночь настала, и день настал; и так год за годом прошли.

Однажды, уже много лет спустя, когда он был уже стариком и прославленным, его посетил подвижник из какой-то пустыни и спросил: “Отче, кто тебя научил непрестанной молитве?” И тот ответил: “Бесы…”Потому что кроме зверей, голода, холода и одиночества, к которым он прижился довольно-таки быстро, начали нападать на него роями и помыслы, и плотские движения, и воспоминания, и все возможные соблазны. И чем больше они на него нападали, тем больше он кричал о помощи, до дня, когда вдруг перед ним явился Христос и настала тишина. Но к тому моменту он научился основному, чему всякий подвижник должен научиться: что если только Господь отнимет Свою защиту, никакие свои или другие человеческие силы не помогут. И поэтому он продолжал молиться. Хоть зверей он больше не боялся, хоть голод он преодолел, хоть подвижником он стал в бдениях, хоть бесы в это время отошли, он продолжал молиться той же молитвой.

И мне кажется, нам надо помнить, что если бы мы умели использовать все случающееся для того, чтобы молиться, нам некогда было бы заниматься чем бы то ни было другим: каждое мгновение нам предоставляет эту возможность, и даже то неладное, что в нас происходит. Если каждый раз, когда мы видим зло вокруг себя, мы на него отзывались бы состраданием, вместо того чтобы отзываться осуждением, и говорили: “Господи, спаси этого человека, прости ему; если я ошибся в своем суждении – слава Богу, но если я прав, только не осуди его, как я его осудил”; если, когда мы обнаруживаем, что не успели посострадать, а только осудили, мы повернемся потом душой к Богу и скажем: “Господи, прости, и только, только не осуди, как я осудил”; если каждый раз, когда мы сделаем что-нибудь доброе, мы с изумлением станем перед Богом и скажем: “Господи, спасибо Тебе, что Ты мне дал это сделать, своими силами я никак бы не смог”, тогда и грех, и добро, и зло, и наша слабость – все было бы для нас постоянным рядом обстоятельств для молитвы. Поэтому мешает нам не делание, мешает нам не то, что вокруг делается, а мешает нам молиться то, что в нас делается, и то, чего мы внутри себя не делаем. Были святые – возьмите апостолов, возьмите некоторых других подвижников, которые жили в постоянной суете: Амвросий Оптинский хотя бы, Серафим Саровский последние годы жизни, и другие, для которых все было пищей для молитвы, как дрова – пища для огня.

Если мы не можем молиться от окружающей нас бури, то лишь потому, что пустили бурю внутрь, не потому что буря вокруг. Ибо пока буря вокруг и мы в буре, мы кричим к Богу отчаянно; когда вдруг она ворвалась, мы уже больше кричать к Богу не можем, потому что она нас бьет во все стороны. Возьмите евангельский рассказ о буре на море Генисаретском, когда Христос спал на корме, и апостолы боролись со смертью, с волнами. Сначала они боролись, потом отчаялись и допустили тревогу и бурю внутрь. Это ясно видно из того, что они подошли ко Христу и не сказали Ему: “Господи, Тебе дана всякая власть на небе и на земле, Ты Хозяин жизни и смерти, Ты – Господь, сотворивший при нас столько чудес! Сотвори по воле Твоей и спаси нам!” Нет! Они его разбудили и сказали: Неужели Тебе дела нет до того, что мы погибаем?.. Они уже не думали о том, что Он имеет власть одним слово утишить бурю или их спаси иным образом. Они только хотели Его, своего Учителя и Бога, вовлечь в собственную тревогу. Если перефразировать, можно было бы так сказать: “Господи, если Ты ничего не можешь сделать, хоть не спи, хоть помучься с нами!” И Христос на это так и отзывается. Евангелие в этом смысле метко подчеркивает, что Христос не только на корме спал – с головой на подушке спал: Богу дела не было до них, Он Себе в Своем покое отдыхал, пока они, Его несчастные ученики, мучились. И Христос встает и говорит им: Маловеры, доколе Я буду с вами? А потом, уже не обращая внимания на этих Своих учеников и не давая буре войти в Себя, Он обращается к ветрам и к морю и говорит: Умолкни, утихни. Как бы Свой покой вливая в эту бурю и побеждая Своим Божественным покоем бурю тварную.

А мы это делаем постоянно. Когда буря вокруг нас, мы не стоим там, где стоит Господь, и не говорим: молюсь – а буря вокруг утихнет, когда придет время Божие и когда внутренний мой покой достигнет такой устойчивости , что вокруг него ничего не сможет волноваться. И здесь вспомните слова Серафимовы: “Стяжи мир – тысячи спасутся вокруг тебя”.

МОЛИТВА – ВСТРЕЧА

О молитве говорить всегда боязно, а читать “лекции” о молитве тем более невозможно. Можно говорить о молитве, потому что без слова проповеди не загорается сердце, но назвать это лекцией нельзя. Поэтому я с вами поделюсь кое-чем, что, как мне кажется, я узнал и на своей жизни, и из опыта других; а вы примите это, примените к своему опыту, продумайте, прочувствуйте принесите плоды большие, чем я умею принести.

Первое, что мне хотелось бы сказать: в молитве мы ищем встречи с Богом. И часто мы этой встречи добиваемся с отчаянным напряжением – и не добиваемся ее в конечном итоге, потому что не того ищем, чего надо было бы искать. Всякая встреча – событие чрезвычайно ответственное, а встреча с Богом – особенно. Нельзя безответственно встретить даже человека; раз встретив человека, мы уже навсегда каким-то образом несем ответственность и за то, что дали, и за то, что получили. Даже мгновенная встреча, даже как будто случайная встреча накладывает на нас печать. И эта встреча дальше, в нашей жизни, продолжает как-то звучать: новая струна зазвенела в нашей душе, какая-то новая искорка зажглась, новый оттенок зародился в нас от того, что мы встретились с чьим-то сердцем, с чьим-то умом, с чьей-то личностью. И если это верно по отношению к человеческой личности, это тем более и верно, и значительно по отношению к Богу. Встреча с Богом – это всегда нечто вроде Страшного суда. Приходишь к Богу, становишься перед Ним лицом к лицу, и что? – уходишь или осужденным, или оправданным: среднего нет и не может быть ничего. Поэтому так важно то, как мы к Богу подходим: для чего, с чем, с каким содержанием. И вот на грани этой встречи стоят слова духовных наставников, например, епископа Феофана Затворника, который говорит нам: в молитве принеси Богу крайнее внимание, все благоговение, на которые ты способен, и волю к покаянию. Вот с чем мы всегда можем приступить к Богу.

Крайнее внимание – потому что мы вступаем в область настолько ответственную, настолько значительную, что мы должны вспоминать слова Апостола: Блюдите, како опасно ходите (Еф. 5:15). Это грань суда, это приближение к огню; помните слова молитвы перед причащением: как бы не быть опаленным… Мы должны принести Богу все благоговение, на которое мы способны. То есть, должны знать, к Кому мы подходим, подходить к Нему вдумчиво, трепетно, строго. Это было бы легко, если бы верой или хотя бы мгновенный опытом нам было ясно, что мы стоим перед лицом Живого Бога. Если бы вдруг здесь, теперь перед нами стал Христос, то без всякого усилия наше внимание собралось бы и благоговение трепетом заполнило бы нашу душу. Как об этом говорил Иоанна Кронштадтский в одной беседе со священниками: потому только мы можем быть так невнимательны и так неблагоговейны, что у нас не хватает веры, то есть уверенность в вещах невидимых, уверенности в том, что мы действительно стоим перед лицом Живого Бога.

И наконец – какая цель этой встречи? Неужели мы, зная себя такими, какие мы есть, можем подходить к Богу в надежде так, сразу вступить в райское блаженство, пережить мистический опыт, экстаз? Нет. Если бы только мы отдавали себе ясный отчет в том, что мы собой представляем, то мы шли бы к Богу, моля Его, чтобы Он сначала сделал нас богоприемными, способными на эту встречу, очистил наши сердца, просветил наши умы, сделал правой нашу волю, уцеломудрил бы нас, и только тогда подошел бы к нам. И вы не думайте, что это только умозрения – мои или еще чьи-то. Подумайте о том, что нам говорит в этом отношении само Евангелие. Помните, после чудесного улова рыб, когда вдруг апостол Петр ощутил всем своим естеством, понял, Кто ему повелел бросить невод одесную сторону корабля – как он упал к ногам Христа и сказал: Выйди от меня, я человек грешный… Часто ли нам случалось ощутить себя грешными, недостойными близости Господней настолько, с такой честностью, с такой внутренней правдой, чтобы сказать Господу: выйди, Господи, я недостоин, чтобы Ты был со мной в моей судьбе, в моей жизни в это мгновение, которое я переживаю… Это не значит, что мы не мечтаем, чтобы, как в случае с Петром, Христос не исполнил этой страшной, смиренной, благоговейной просьбы; но разве мы когда-либо доходили до такой трезвости переживания, чтобы это познать и так поступить?..

И еще: охватывает нас нужда; и мы просим и молим, чтобы Господь к нам пришел. Вспоминаем ли мы действительно, реально, как когда-то подошел сотник к Спасителю и молил Его исцелить слугу своего? Христос на его моление ему ответил: Приду, исцелю. А тот: Нет, Господи; Ты только скажи слово, и исцелеет мой слуга… Он побоялся тревожить Учителя, настолько было глубоко его благоговением и сознание, что одного слова достаточно, не нужно даже присутствия Христова на том месте. Разве эти люди древнего Израиля, язычники, грешники нас не учат тому, как благоговейно и с какой верой мы должны относиться к этой встрече и к этой молитве?

Да, бывает, что мы должны бы ощутить себя вне Царствия Божия, и тогда мы могли бы, как докучливая вдовица (см. Лк. 18:1-7), стучаться в дверь райскую, молиться, чтобы отверзлась эта дверь. А мы часто воображением уже вступаем в рай, хотя на самом деле мы вне его. И того, что мы моли бы сделать для своего спасения и молитвенно, и подвижнически, мы не делаем; мы думаем, что мы там, где нас нет, мы живем воображением, а не реальностью. Перед причащением мы читаем молитву: Пред дверьми храма Твоего предстою, и лютых помышлений не отступаю… Пред дверьми храма, вне этой тайны богообщения, боговселения, приобщенности, участия нашего в естестве Божием. И мы не отдаем себе в этом отчета. Мы слишком неопытны, но мы также и слишком легкомысленны… Вот где начинается наше стояние: стань и осознай, что, как бы ты ни был богат Божией милостью, ты все-таки стоишь вне чертога Господня. С каким умилением мы взываем во время Поста: Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь… Да, поем, и умиляемся, и тут же не понимаем, все-таки не понимаем, что мы стоим вне чертога Господня, потому что та слава, то диво, в котором мы находимся, настолько велико, что нам кажется, что это уже рай, тогда как это только касание края ризы Христовой, Того Спасителя Христа, Который по нашей земле ходит и вокруг Которого делается так тихо, так глубоко, около Которого жизнь зарождается.

И вот когда будем думать о встрече, раньше чем искать услаждений, станем искать живого покаянного чувства.Покаяние начинается со внутреннего оборота; покаяние – тот поворот души, когда человек, который спиной или боком стоял к Богу, лицом глядит в Его направлении; сделав этот оборот, мы должны стоять в благоговении, в трепете и молиться Бога: Господи, обрати меня! Господи, дай мне подлинное покаяние, сделай меня настолько иным, чтобы я мог встретить Тебя лицом к лицу не в суд, не в осуждение, а в исцеление души и тела, в обновление, в новизну жизни!..

Скажете: а разве мы не христиане, разве не качествует в нас все то, что делает эту встречу естественной? Нет, не всегда. Я сейчас говорю не о грехе, потому что не грех является непреодолимой преградой между Богом и нами; никакой грех не может встать медной стеной между нами и Спасителем нашим, если только мы вызваем из глубины греха, глубины скорби, глубины ужаса о том, как мы глубоко пали. Но между Богом и нами часто стоит ложная добродетель и стоит удивительная чуждость по отношению к Богу. Я дам вам один пример из многих, которые напрашиваются.

Пришел ко мне лет восемнадцать тому назад взрослый уже человек, старше меня, сел передо мной, заплакал и говорит: “Отец Антоний, покажите мне Бога! Не видав Его, не могу верить, а без Него – жить не могу; больше двадцати лет Его ищу и не могу встретить…” Я тогда ему сказал: “А задумывались ли вы над тем, как милостив Бог, что до сих пор Он никогда не встал перед вами во весь рост и не потребовал отчета о том, чем полна ваша жизнь и чем полна ваша душа?” И он мне ответил: “Душа моя полна только жаждой встречи с Ним”. Я тогда помолился и говорю: “Если даже я мог бы вам показать Бога, вы не могли бы Его видеть”. Он возразил: “А докажите; что между мной и Им, какая преграда?” Я ему тогда поставил вопрос, который с тех пор часто-часто ставлю людям: “Есть ли в Священном Писании какой-нибудь рассказ, или место, или изречение, которое волнует вас больше всего?” И без колебаний он мне сказал: “Да. В восьмой главе Евангелия от Иоанна рассказ про женщину, взятую в прелюбодеянии. Это меня трогает и волнует, как ничто…” И тогда я ему предложил несколько минут подумать и себе представить: вот я вернулся в этот день, описанный в Евангелии, присутствую при том, что совершается; кто я? всепрощающий, все понимающий, способный спасти всякого Христос? или эта женщина, которая вдруг видит, что такое грех, видит, что действительно грех есть смерть, и ужас, и стыд, и страх? или один из апостолов, который с надеждой ждет, что невозможное случится, что Спаситель скажет такое слово, от которого пройдет ужас и начнется весна вечная? или один из тех, которые уже стоят с камнями, – кто я такой? Он подумал несколько мгновений и мне сказал: “Я себя вижу единственным иудеем, который не ушел по слову Христову и побил камнями эту женщину…” Я ему тогда сказал: “Благодарите Бога, что Он не дает вам с Собой встретиться. Вы Его не только видеть не можете, – у вас ничего с Ним общего нет; если бы вы Его увидели, это был бы последний над вами суд, потому что суд без милости тому, кто не оказывает милости (Иак. 2:13).

Он ушел. С тех пор прошло восемнадцать лет. Я его крестил два года тому назад. Но восемнадцать лет без двух он боролся и искал, и наконец стал на место женщины, взятой в прелюбодеянии, той, которая знала, что она согрешила, что нет ей прощения, нет ей оправдания, и которая приняла оправдание кровью Христовой и прощение, как чудо.

Вот почему так часто мы не можем встретить Господа; не дает Он нам встретить Себя в суд или в осуждение, и не даем мы себе встретить Его, потому что читаем священные страницы Евангельские, переживая их эмоциями нашими, но не сверяя их со своей жизнью. Мы остаемся и умиленными, и не обращенными одновременно. Сердце наше закрыто, глаза не могут видеть – и не бывает встречи. Но если бы мы только встали на место этой женщины, тогда мы встретили бы и Христа, и милость, и жизнь новую.

В вопросе встречи есть еще одна сторона. Вы, наверное, знаете, что между людьми встреча бывает глубокая, плодотворная только тогда, когда оба человека, которые встречаются, истинны, когда они встречаются, и не скрывая себя, и не защищая себя друг от друга. Тогда бывает встреча – иногда удивительно глубокая. Но когда два человека настороже или когда они притворяются, тогда встречи не бывает. И вот, подумайте каждый о себе, как я думаю о себе самом: в какой мере искренности, внутренней правды мы становимся перед Богом? Разве мы не приходим к Богу часто как ряженые, разве мы не приходим к Богу, стараясь часто выглядеть так, как, мы думаем, Бог хочет, чтобы мы выглядели? Это иногда называется хорошей церковной вышколенностью; иногда считается, что это преодоление дисциплиной, волей своих настроений. А чаще надо было бы это назвать просто притворством. Притворство же нам пути к Богу не дает. Вы подумайте о себе – каждый – сколько разных неполноценных личностей вы собой представляете за один-единственный день; каковы вы, например, в моменты, когда вы забываете, что Бог есть, и когда совесть или уснула, или загнана куда-то. Подумайте о том, каковы вы бываете, когда вдруг охватит мысль, что вы перед лицом Божиим. Или проще – подумайте о том, какая вереница личностей представляет вашу личность в течение одного дня. Как вы себя держите, скажем, при митрополите Никодиме [1] , и как вы себя держите по отношению к своим товарищам, как вы себя держите на улице, когда никто не знает, кто вы такой, или в церкви, когда вы с стихаре, и т.д. Примеров можно было бы так разработать – смешных, печальных – сколько воображения хватит или опытности. И вот приходит момент, когда надо стать на молитву; которая из этих подставных личностей должна перед Богом стоять? Та, которая два часа тому назад перед митрополитом Ленинградским и Новгородским стояла навытяжку, или та, которая, забыв и про Ленинградского и про Новгородского, и про Бога и про совесть, что-то натворила? Или которая из других промежуточных личностей? На самом деле это так! Как найти себя, которую из этих личностей перед Богом поставить? Ни одна из них не представляет вас, в полном смысле. При малых отклонениях еще можно себя найти. Но есть люди, которые так привыкают играть определенную роль в жизни, что они потом больше самого себя и сыскать не могут. Они настолько стали едины с тем образом, который себе выдумали, что они себя настоящего никогда не встречают. Бог где-то насквозь видит настоящего Ивана, Петра, Марию, а они сами больше не могут. И тогда встает вопрос о том, как же молиться? Становишься на молитву, и всей души, всей личности своей перед Богом так и не поставишь. Не сыскать ее в этом хламе подставных личностей и лживых образов. И вот над этим надо работать для молитвы больше, чем упражняться в самой молитве. Упражнение в молитве, конечно, постепенно выводит ближе и ближе к поверхности подлинное я, подлинного человека. Но как медленно, если ему не помогать как бы извне! И вот иногда ставишь перед собой вопрос: как же себя самого найти и обнаружить?

Бывают моменты, Богом данные, хотя не всегда благодатные, когда эта настоящая личность вдруг прорывается: моменты, когда мы взяты врасплох. Например, охватит меня ярость, и вот мое настоящее “я” так и клокочет, и все его видят, и даже я сам могу его обнаружить. Или вдруг придет горе такое настоящее, такое подлинное, что тебе уже никакого дела нет до того, что о тебе думают. Тогда вдруг становишься самим собой, иногда ненадолго, иногда и надолго, иногда – навсегда, в зависимости от того, какое горе, как оно проймет, как глубоко вспашет душу, как разорвет поверхностные окаменелые слои. Иногда радость так на нас действует, радость такая ликующая, что тоже не может быть ничем удержана; пусть смеются, пусть думают, что хотят, – царь Давид плясал перед ковчегом (см. 2 Цар. 6:16) от этой радости; смеялись – ну и пусть… Вот в такие минуты можно уловить о себе самом что-то настоящее. Но ведь не вся жизнь проходит в том, чтобы были или внезапные и неудержимые вспышки гнева, или горе без просвета, или радость, которая нас уносит за пределы самих себя. А что делать в другие моменты, как себя искать? Где тот подлинный, настоящий человек, который может стоять перед Богом, который может молиться, который во всей правде своей греховности и своей богоустремленности, своего богоборчества и своего поклонения Живому Богу, своего искания и становления может стать перед Богом? Есть способ простой, но, как все простые вещи, он требует постоянства и усилия. Порывом простых вещей делать нельзя; можно делать порывом, с восторгом только сложные, редкие вещи.

Вероятно, многие из вас, так же как и я, были неверующими и с Евангелием встретились в какой-то день, когда оно было ново, когда мы подходили к нему без предвзятости: ни за, ни против, а со способностью честно посмотреть и поставить себе вопрос: приемлю или отвергаю? Когда читаешь Евангелие, есть места, которые очень мало что значат для нас в данную минуту. Если мы верующие, мы говорим: раз так говорит Евангелие, значит, так оно и есть – и успокаиваемся, потому что нам кажется, будто это сказано кому-то другому, в сердце не бьет. Есть другие места, о которых, если мы были бы вполне честны, мы бы сказали: нет, нет, Господи; хотя Ты это говоришь – нет!.. Помню одну нашу прихожанку, не исключительно благочестивую. Читал я лекцию о заповедях блаженства, после которой было собеседование. И помню ее слова: “Ну, Владыко, если вы это называете блаженством, пусть оно вам и будет, а я без этого блаженства проживу. Голодным быть, холодным быть, гонимым быть – нет!” Вот прямой ответ. И я думаю, что очень часто, если мы были бы немножко более честны и немножко менее “благочестивы” (именно так, в кавычках), то есть меньше притворялись бы перед Богом и перед самими собой, мы бы честно сказали: нет, это для святых, это для других, а я без этого проживу!..