Вот почему он был столь рад, когда Господь послал ему воистину единочаятеля - Багатура Лобо.

- Не стоит спешить, я же не тороплю и не подгоняю вас, единочаятель, - сказал Богдан. - Скоро мне, к тому же, ехать на воздухолетный вокзал. Прилетает... э-э...

Он осекся. Почему-то ему не захотелось говорить “отец старшей жены”. Хотя тут, в мусульманском Асланiве, его поняли бы как нельзя лучше - но он помнил, что Жанна просила не упоминать о ее положении при французском профессоре; стало быть, она все же этого положения стеснялась в глубине своей загадочной европейской души. И сейчас, в отчаянной ситуации, здесь - он не мог произнести ни единого слова, какое могло бы как-то задеть, обидеть или унизить его любимую.

- ...Мой близкий родственник. Он тоже озабочен судьбой моей юной супруги. Просто я просил бы держать меня в курсе, и устроить все же - ну, хотя бы вечером - встречу с Мутанаилом ибн Зозулей.

- Исполню, преждерожденный единочаятель, - сказал Абдулла. - А теперь не угодно ли все же - к драгоценноруководящему единочаятелю Кучуму?

- Буду рад.

Они вышли из приемной. Энергично, но без суетливой спешки пошли по коридору. Мягкий ковер глушил шаги.

- Так все же - что означает этот странный запрет? - снова спросил Богдан, указав на висящий и здесь, в коридоре, приказ “Цзиньчжи шо!..”

- Трудно сказать в двух словах, - отрывисто произнес Абдулла. - Прошу сюда. бы и на лифте, но так короче... Городской меджлис проголосовал запрещение публичного использования ханьского наречия, как оскорбительного для слуха подданных. А мы, средоточие государственной жизни, должны неукоснительно выполнять волю народа. Понимаю, - сказал он, предупреждая новые вопросы, - для вас это странно. Если бы не последовавшие события, мы постепенно сняли бы возникшее напряжение. Но после того, как слух множества асланiвцев был травмирован некоторыми ханьскими фразами, в городе произошли беспорядки... Мелкого, хулиганского уровня, поэтому мы не ставили в известность улусное руководство, своими силами справились. Но в ходе беспорядков погиб человек.

- Какой ужас, - искренне сказал Богдан. - Что же с ним случилось?

- Убит в драке. Буквально пронзен насквозь.

Богдан помолчал, потом спросил:

- Языком?

Абдулла непонимающе покосился на него.

- Почему языком? Кинжалом.

- В таком случае, простите, логичней было бы запретить кинжалы, а не языки. Я смотрю, у вас тут очень многие ходят с кинжалами...

Абдулла не ответил. Богдан коротко глянул в его сторону - желваки на выбритых до синевы щеках начальника зиндана прыгали, как жабы в тесном полиэтиленовом мешке.

- Вам, высокопоставленному столичному чиновнику, - сказал Абдулла после короткой паузы, - насквозь пропитанному имперским сознанием, очень трудно понять наши традиции и нужды.

- Хотелось бы понять.

И в этот миг в кармане Богдана нежно прокурлыкала телефонная трубка.

- Простите, - проговорил Богдан и поднес трубку к уху. - Алло? Оуянцев слушает.

Ему стоило немалых усилий не перемениться в лице.

Потому что из трубки зазвучал голос Бага.

- Да, - стараясь говорить сухо и равнодушно, перебил Богдан друга. - Нет. Я в уездной управе Асланiва и разговаривать не могу. Мы созвонимся с вами позже.

Не хватало еще начинать с единочаятелем разговор! Когда его ищут, как убийцу! И тот, кто возглавляет поиски - шагает с Богданом локоть к локтю!

- Вот мы и пришли, - очень ровным голосом проговорил тут Абдулла. - Прошу вас, единочаятель. Сюда.

Асланiвський воздухолетный вокзал,

День восьмого месяца, средница,

День

Сидя в просторном и почти пустом зале ожидания, Богдан вновь и вновь вспоминал встречу с Кучумом. Что-то было в ней не так.

Хотя Кучум Богдану понравился. Лицо и повадка честного, много пожившего и много повидавшего работяги. Мягкий асланiвський говорок при абсолютном знании русского наречия; искренняя озабоченность таинственным исчезновением гостей города - и не менее искренняя тревога по поводу многих прочих дел, в частности, роста межнационального напряжения и совершающихся на его основе человеконарушений... Ситуация в уезде была не простой, и морщины на лице Кучума были тому лучшими свидетелями. И лучшими свидетелями тому, что Кур-али Бейбаба действительно переживает.

И однако... однако...

Может быть, виной неприятному осадку - то, как переглядывались начальник уезда с начальником зиндана? Но как, собственно? Просто, говоря с Богданом о судьбе Жанны, Кучум взглянул поверх его головы взглядом холодным, начальственным - и тут же Абдулла произнес: “С вашего позволения, преждерожденные единочаятели, я вас оставлю. Мне нужно работать”.

А что, собственно, говорил в этот момент Кучум?

А ничего, собственно. Он произнес чисто светскую, ни к чему не обязывающую фразу: “Я от всей души надеюсь, что уже сегодня ваша супруга будет найдена”.

Жанна, Жанна...

Нет. Вот об этом думать - никак нельзя. Просто идет расследование. Сколько их уже было в жизни Богдана - вот еще одно. Рыдать и стонать будем позже, обнявшись, друг у друга на плече... Если, конечно, она не предпочтет это делать на плече Кова-Леви. Но об этом - тоже потом.

Почему Кучум сказал только о супруге? А Кова-Леви?