Ницше и откровение абсурда
Хотя современное искусство дает нам множество примеров неявного влияния философии абсурда, в работах Ницше она обнаруживается совершенно явно: нужно лишь суметь различить ее. Ницшеанский нигилизм - это тот самый корень, из которого выросло все дерево абсурда. И если Ницше представляет нам саму философию абсурда, то о непредвиденных им зловещих последствиях предупреждает нас его старший современник Достоевский: Ницше был слеп к свету Христовой правды, которая одна способна противостоять абсурдному мировоззрению. Достоевский и Ницше, жившие на рубеже двух миров - умирающего разумного мира Христовой правды, и нового, безумного мира, где этой правде места нет - дают читателю практически все ключи к пониманию абсурдного.
Откровение абсурда после длительного скрытого созревания прорвалось наружу в двух весьма часто цитируемых афоризмах Ницше: "Бог умер", т. е. вера в Бога умерла в наших сердцах, и "истины нет", т. е. мы отказались от богооткровенной истины, на которой когда-то была воздвигнута европейская цивилизация, отказались потому, что потеряли доверие к ней. Оба утверждения совершенно справедливы, применительно к тому, во что со времен Ницше превратилось подавляющее большинство христиан. Это относится к атеистам и сатанистам, открыто и с радостью заявляющих о своем безверии и отвержении истины; в равной мере относится это и к массам обычных людей, попросту утративших способность к восприятию духовного мира, в чем бы эта утрата не выражалась - в безразличии ли к духовной реальности, в столь обычной ныне душевной растерянности и распущенности, или же в той или иной форме псевдо-религии, которая лишь маскирует безразличие и растерянность. И даже на тех, кто, оставаясь в меньшинстве и неуклонно убывая в численности, продолжают исповедовать веру и внутренне, и наружно, для кого мир иной более реален, нежели мир сей - даже на них пала тень этой "смерти Бога", затмив и исказив окружающее.
Ницше в "Воле к власти" дает лаконичное определение нигилизма:
"Что значит нигилизм? - Что высшие ценности теряют цену.
Что цели нет. Что нет ответа на вопрос 'Почему?'".
Короче говоря, все ставится под сомнение. Замечательное постоянство, с которым Отцы Церкви, святые, да и все истинно верующие поверяют у Бога все происходящее внутри них или вовне, усматривают в Нем начало и смысл всякой вещи, видят во всем Его волю - это постоянство и вера, соединявшая некогда человека, общество и весь мир, утеряны нами, и если прежде мы умели найти ответ на наши вопросы у Самого Бога, то теперь они остаются для большинства из нас без ответа.
Разумеется, помимо христианства существуют иные выражения всеобщего смысла и порядка, и иные формы их распада, помимо нигилизма и идеологии абсурда. Эти учения утверждают или, соответственно, отрицают смысл жизни, но лишь в известных границах. Например, последователю традиционной индийской или китайской философии в какой-то мере открыта истина и внутренний мир, из нее происходящий, - но не вся истина, и не тот "мир Божий превосходяй всяк ум", плод одной лишь абсолютной истины. Отступающий от этой относительной истины и частичного мира теряет многое, но еще не все, как отступник христианин. Потому-то и царит невиданная прежде растерянность в нашем сердце, что мы отступили от закона и истины, открытых нам полностью в самом Христе. Только Бог христианской веры есть одновременно все могущество и вся любовь; только Он завещает нам бессмертие Своей любовью, и, во исполнение завета, своим могуществом уготовляет нам Царство , где мы можем быть с Ним, в образе Божием, по воскресении из мертвых. И столь недоступен этот Бог и Его завет земному нашему пониманию, что веровавший в Него и отвергнувший Его уже не способен более верить ни во что мало-мальски серьезное. Мир, потерявший такого Бога, и человек, утративший такую надежду, на взгляд претерпевших подобное разочарование, в самом деле вполне абсурдны.
Две фразы - "Бог умер" и "истины нет" - значат в точности одно и то же; это откровения об абсолютной абсурдности мира, в центре которого вместо Бога оказалось ничто. И как раз тут, при основании идеологии абсурда, всего яснее видна его зависимость от отвергаемого им христианства. Христианское учение о "creatio ex nihilo" - о сотворении Богом вселенной не из Себя Самого, не из какой-то прежде существовавшей материи, а из ничего - вызывает, пожалуй, наибольший протест у сторонних критиков. Проповедники же абсурда неосознанно свидетельствуют в пользу этого учения, выворачивая его наизнанку и пародируя его, пытаясь по существу аннигилировать сотворенный мир, вернуть его в то самое состояние небытия, откуда его некогда воззвал Бог. Об этом говорит их тезис о пустоте в центре всех вещей, и подразумеваемая ими в той или иной мере мысль, что нам и нашему миру лучше бы вовсе не существовать. Но наиболее четкую форму эта попытка аннигиляции, эта Бездна в самом сердце идиологии абсурда, принимает в атмосфере абсурдного искусства.
Те, кого можно назвать просто атеистами, - Хэмингуэй, Камю, и многие художники, которые не видят дальше никчемности человеческой жизни в нашем сегодняшнем ее понимании, не стремятся дальше некоего стоицизма, готовности принять неизбежное, - говорят нам о пустоте через чувство скуки, тоски, хотя и тяжелой, но все же переносимой, и вообще через ощущение, что "ничего не может случиться". Но есть и другой тип искусства абсурда, в котором нам открывается гораздо больше: здесь к чувству пустоты добавляются элементы неведомого, ожидания какого-то ужаса, ощущения, что в мире абсурда, где "ничего не может случиться", в то же время "все возможно". В этом искусстве действительность становится кошмаром, и мир превращается в далекую планету, где блуждают люди, не столь безнадежные, сколь растерянные, не уверенные ни в том, где они находятся, ни что их ждет, ни кто они такие - ни в чем, кроме Божьего небытия. Таков странный мир Кафки, Ионеско, в несколько меньшей мере - Беккета, некоторых авангардистских фильмов, как "Прошлый год в Мариенбаде", электронной и прочей "экспериментальной" музыки, сюрреализма во всех его проявлениях, и самой современной живописи и скульптуры, - особенно "религиозного" содержания - где люди представляются созданиями нечеловеческой или демонической природы, появившимися на свет из неведомой бездны. Таков же, надо сказать, был и мир Гитлера, чье царство представляет собой самое совершенное политическое воплощение идеологии абсурда.
Этот странный мир есть не что иное, как осязаемая "смерть Бога". Стоит отметить, что Ницше, впервые заявляя (устами безумца в "Радостной мудрости") о "смерти Бога", описывает и саму атмосферу подобного искусства абсурда:
"Мы убили его(Бога), вы и я! Мы все его убийцы! Но как мы это сделали? Как сумели мы выпить море? Кто дал нам губку, чтоб стереть горизонт? Что мы сделали, когда Земля оторвалась от Солнца? Куда она мчится теперь? Куда мчимся мы? Прочь ото всех Солнц? Не мечемся ли мы без конца? Взад-вперед, туда-сюда, во все стороны? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы в бесконечном небытии? Не дышит ли на нас пустота? Не становится ли все холоднее? Не сгущается ли ночь, все темней и темней? "
Такова, в самом деле, картина абсурдного мира, мира, где нет ни верха, ни низа, ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи, потому что нет больше общепринятой системы отсчета.
УЧЕНИЕ О БЕССМЕРТИИ
Иная, более личная форма откровения абсурда, содержится в отчаянном возгласе Ивана Карамазова: "Если бессмертия нет, то все позволено. " Для некоторых это звучит как клич освобождения; но тому, кто всерьез думал о смерти, или имел случай сам глубоко прочуствовать неизбежность собственной смерти, лучше знать. В отличие от большинства гуманистов с их вечными уклончивыми рассуждениями, сторонник философии абсурда, хотя и отрицая бессмертие, признает центральное место этого вопроса. К нему можно относиться безразлично только если не стремишся к истине, или если это стремление заслонено чем-то повседневным и обманчивым - удовольствиями, работой, искусством, ученостью - всем тем, что мир с радостью принимает за истину. Весь смысл человеческой жизни зависит от истинности (или ложности) учения о бессмертии.
С точки зрения последователей идеологии абсурда это учение ложное. И потому их мир столь необычен: в нем нет надежды, в нем смерть - верховное божество. Апологеты абсурда, как и апологеты гуманистического стоицизма, видят здесь только "мужество", готовность жить не ожидая "утешения" в загробной жизни; они смотрят свысока на тех, кому требуется небесная "награда" за свои земные дела. По их мнению, нет нужды верить в рай и ад, чтобы "творить добро" в земной жизни. И это звучит вполне убедительно; многие, даже называя себя христианами, готовы отказаться от веры в вечную жизнь ради "экзистенциальной" веры в единый текущий миг.
Такой опаснейший самообман - не что иное, как одна из тысячи масок, за которой прячется лицо смерти: если бы смерть действительно означала конец, никто не смог бы противостоять ее ужасу. Достоевский был совершенно прав, давая бессмертию центральное место в своем христианском мировоззрении. Если земная жизнь человека неизбежно завершается небытием, то все дела его в полном смысле слова несущественны: они не приносят результатов. Тогда и разговоры о "жизни во всей ее полноте" лишаются основания и смысла. Совершенно справедливо, что "если бессмертия нет", то мир абсурден и "все позволено", иначе говоря, ничего и не стоит делать; смертный прах не только душит всякую радость, но и осушает всякие слезы - о чем, собственно, плакать? Такому миру и в самом деле лучше бы не стоять вовсе.
Ничто - ни любовь, ни добро, ни святость - не имеет ни ценности, ни даже смысла, если жизнь не продолжается за своими земными пределами. Тот, кто намеревается "творить добро" лишь в этих пределах, не понимает, что данная фраза пародирует христианское понятие о Добре, простирающемся в вечность. Только если мы бессмертны, и только если будущий мир таков, как Бог открыл Своему избранному народу, лишь тогда наши дела приобретают смысл и значение, потому что любой наш поступок есть доброе или злое семя, прорастающее уже в этой жизни, но не приносящее плодов вплоть до жизни будущей. Верящим, напротив, что добродетель начинается и кончается на земле, остается всего лишь шаг до тех, кто отрицает добродетель как таковую; о том, как просто сделать подобный шаг, красноречиво свидетельствует все наше столетие. Тем более, что это вполне логический шаг.
В известном смысле разочарование лучше, чем самообман. Само по себе разочарование может быть причиной самоубийства или безумия; но может оно привести и к отрезвлению. Пять с лишним сот лет Европа обманывает себя, стремясь к царству гуманизма, либерализма и будто бы христианских принципов, отходя в то же время все дальше и дальше от истины христианского вероучения. Этот путь привел к идеологии абсурда - прямому следствию попыток смазать и затмить христианскую истину, приспособить ее к новым, земным, гуманистическим принципам. Идеология абсурда снова доказывает, что истина эта абсолютна и непреложна: если не она - то истины нет вообще. А ежели истины нет, ежели мы не должны принимать Христово учение безоговорочно и буквально, ежели Бог умер, ежели нет бессмертия, то существует только видимый нами мир, который абсурден, который есть ад.