Глава viii. святая палата в севилье
Непреложная цель инквизиторов и непримиримость, с которой они намеривались действовать, ясно обнаружились в эдикте от 2 января 1481 года. Крайняя несправедливость, содержавшаяся в их призыве к властям арестовывать мужчин и женщин за выезд из Севильи, совершенный до издания запрета на подобные выезды, типична для деспотических методов инквизиции. Неудивительно – особенно, если учесть, сколь много было «новых христиан», занимавших в Севилье высокое положение, – что такие меры должны были привести к террору в отношении оставшихся в Севилье и заставить их принять меры для защиты себя от преследований службы столь несправедливой, что даже невинному младенцу могли вынести обвинительный приговор.
Группа влиятельных горожан собралась по приглашению Диего де Сусана – одного из богатейших людей Севильи, чье состояние оценивалось в десять миллионов мараведи[54]Они пришли к выводу, что пора готовиться к активным действиям для защиты от трибунала инквизиции, и договорились, что при необходимости применят силу.
Среди тех, кто пришел на тайную встречу, было несколько церковников и людей, занимавших высокие должности, дарованные Короной: правитель Трианы Хуан Фернандес Аболафио, его брат – главный судья и откупщик королевских пошлин, лиценциат Бартоломе Торралба и Мануэль Соли – богач, обладавший широкими связями в высшем свете.
Сусан обратился к ним с речью, заявив, что они – влиятельнейшие люди Севильи, что их богатство – это не только собственность, но и хорошее отношение к ним народа и что лишь их решимость и сплоченность позволят успешно противостоять инквизиторам, если монахи предпримут против них какие-либо действия.
Все согласились с этим, и было решено, что каждый из заговорщиков соберет людей, оружие и деньги, которые могут понадобиться для осуществления их намерений.
Но у Сусана, на его погибель, была дочь. И эта девушка, которую за необычайную красоту называли La Hermoso Hembra(«Прекрасная Дама» (исп. ), любила кастильца. Она-то и выдала инквизиторам заговор, «нечестиво оскверняющий естественные законы, запечатленные перстом господним в сердце человеческом». Какими мотивами при этом она руководствовалась, какую роль сыграл ее возлюбленный – документально не установлено.
Сусан и его неудачливые единомышленники были схвачены и заключены в кельи монастыря Святого Павла, который использовался в то время как тюрьма, а впоследствии предстали перед судом Святой палаты, заседавшим в стенах монастыря.
Конечно, их судили за ересь и вероотступничество, поскольку Святая палата не могла предъявить им других обвинений. К сожалению, Льоренте не отыскал записей об этом судебном разбирательстве – одном из первых, проведенных инквизицией в Кастилии, – поэтому не известно ничего, кроме того, что Сусан, Соли, Бартоломе Торралба и братья Фернандес были признаны виновными, что им приписывалось преступное вероотступничество и что их передали светским властям для наказания.
Гарсиа Родриго посвятил несколько страниц своей «Historia Verdadera» подробному описанию своей версии, утверждая, будто эти люди упорствовали в своем заблуждении вопреки многочисленным попыткам спасти их. Он наделяет фанатичного Охеду характером ангельским и милосердным и изображает его колеблющимся, со слезами на глазах умоляющим заговорщиков признать ошибку. Родриго уверяет нас, что, несмотря на настойчивые усилия доминиканца, не отступавшего до последней минуты, все его старания оказались тщетны.
Амадор де лос-Риос добавляет еще кое-что и о девушке: «Дон Рехинальдо Рубино, епископ Тивериадский, проинформированный о доносе и о поведении « La Hermoso Hembra », решил, что она должна вступить в один из монастырей города и принять монашеский постриг. Но, подчиняясь своей чувственной страсти, она покинула монастырь без официального разрешения и впоследствии родила вне брака нескольких детей. Ее красота с возрастом поблекла, и нужда постигла предавшую отца дочь миллионера Диего де Сусана. Она умерла, находясь под покровительством мелкого торговца бакалейными товарами, В своем завещании она распорядилась, чтобы ее череп был установлен над дверным проемом дома, где она вела свою беспутную жизнь, как наказание за ее грех и в назидание потомкам. Этот дом расположен на Калье-де-Атод, и череп « La Hermoso Hembra » продолжает находиться там до наших дней».
Однако нет ни малейших доказательств в подтверждение рассказа Родриго, призванного лишь оправдать жестокий приговор трибунала. Отметим, что Берналдес – единственный, кто кроме Родриго описывает кончину Сусана, – сообщает, что он умер христианином (то есть заявил о своем раскаянии). Но если учесть, что Берналдес является пылким поклонником и защитником инквизиции, то такого заявления из-под его пера достаточно, чтобы заподозрить инквизиторов Морильо и Сан-Мартина в нарушении буквы закона, ибо в то время еще не было установлено смертной казни для раскаявшихся.
Диего де Сусан и его сподвижники стали главными действующими лицами на первом аутодафе, проведенном в Севилье 6 февраля (Льоренте указывает: «6 января» – очевидная ошибка, потому что инквизиторы опубликовали свой декрет 2 января, а преступление Сусана совершено уже после опубликования (до изданий эдикта оснований для доноса не было ).
Вокруг этого аутодафе было относительно мало помпезности и церемоний – того страшного театрализованного представления, которое обычно отличало судопроизводство инквизиции. Впрочем, основные элементы ритуала уже присутствовали.
Под конвоем алебардщиков Сусана и его товарищей водили по городу босыми, с кандалами на руках, в позорящих покаянных мешках желтого цвета, чтобы их могли хорошенько рассмотреть все жители. При виде достойных и уважаемых граждан в столь плачевном состоянии глаза людей наполнялись ужасом и тревогой. Во главе процессии шествовал облаченный в черные одеяния доминиканец, высоко поднявший зеленый крест инквизиции, обвязанный траурной вуалью; за ним шли по двое соратники Святой палаты – члены братства святого мученика Петра; далее в кольце конвоиров следовали осужденные; и последними шли инквизиторы с приближенными и руководящий корпус доминиканцев из монастыря Святого Павла, возглавляемый настоятелем-фанатиком Охедой.
Процессия проследовала до кафедрального собора, где несчастных заставили прослушать мессу и составленную специально для этого случая проповедь, которую читал Охеда, продлевая утонченную пытку. Отсюда их вывели – вновь в составе процессии – за стены города на луга Таблады. Там их привязали к столбам, которые к тому времени уже были установлены, и подожгли вязанки хвороста. Такова была гибель несчастных – во славу католической апостольской церкви.
Теперь Охеда вполне мог испытывать удовлетворение – ему удалось-таки разжечь костры жестокости, которые, однажды вспыхнув, разбросали мириады искр по прекрасной цветущей стране, и полыхающее зарево охватило ее на четыре столетия. Это было первое сожжение, свидетелем которого был Охеда, и последнее. Час пробил. Его миссия, каким бы целям она на самом деле ни служила, была выполнена на лугах Таблады, и теперь он мог уйти из жизни умиротворенным. Несколькими днями позже Охеда умер, став одной из первых жертв бубонной чумы, опустошившей юг Испании.
С кафедр Севильи доминиканцы громогласно объявили эпидемию божьей карой, посланной на нечестивый город. Они даже не задумались над тем, что, если бы чуму на самом деле направляла рука Господа, то справедливо ли, что стрелы гнева божьего поразили столь благочестивых слуг его, как Охеда и ему подобные…
Впрочем, неспособность довести аргументацию до логического заключения и абсолютное отсутствие чувства меры присущи всякому фанатику.
Чтобы их самих не сразили стрелы эпидемии, пушенные в нечестивцев, инквизиторы поспешно бежали из Севильи! Они отправились на поиски районов с более здоровыми условиями и, сочтя ту или иную местность не отмеченной божьей карой – пока сами оставались здоровы, – усердно раскладывали свои костры, дабы исправить недосмотр Небес (Берналдес сообщает ,что только в городе Аракена, где инквизиторы не обнаружили эпидемии, они учредили трибунал и заживо сожгли двадцать три человека в дополнение к множеству тел, эксгумированных ими для этой же цели ).
Но через некоторое время они развернули еще шире свою деятельность и в самой Севилье. Эдикт от 2 января привел к чудовищным результатам: дворяне, не посмев пойти наперекор церкви, убоявшись угрозы отлучения, производили требуемые аресты, и группы пленников ежедневно прибывали в город из близлежащих сельских районов, где они попытались укрыться. В самом городе служители Святой палаты также не покладая рук отлавливали подозреваемых и тех, на кого из фанатизма или из мести были сделаны доносы.
Аресты оказались столь много численными, что вскоре возможности монастыря Святого Павла были исчерпаны, и инквизиторы решили переместиться вместе с трибуналом и тюрьмой в просторнейшие помещения замка Триана, отданного им монархами.
За эдиктом от 2 января последовал второй, известный как «Эдикт об амнистии». Он призывал всех, кто был виновен в вероотступничестве, добровольно явиться в указанные сроки для отпущения грехов и примирения с церковью. Сей документ удостоверял, что, если они сделают это с искренним раскаянием и честным намерением исправиться, то получат отпущение грехов и не подвергнутся конфискации имущества. Эдикт заканчивался предупреждением, что на отступников, не последовавших этому призыву, падет проклятие и они будут наказаны по всей строгости закона.
Амадор де лос-Риос придерживается того мнения, что кардинал Мендоса оказался лишь орудием, использованным для издания этого эдикта. Но, пожалуй, слишком смело предполагать, что он исполнял волю королевы Изабеллы, что вдохновляющая идея была исходно исключительно милосердной и что ни королева, ни кардинал, зная о свойственном инквизиции вероломстве, не догадывались, чем может обернуться сей эдикт.
Результаты последовали незамедлительно. Согласно оценкам, не менее двадцати тысяч обращенных, виновных в склонности к иудаизму, явились, чтобы воспользоваться обещанием амнистии и обеспечить отпущение грехов за свою неверность принятой ими религии. К своему ужасу, они обнаружили, что попали в западню такую жестокую, какую лицемерное, сладкоголосое духовенство только и могло изобрести.
Инквизиторы заранее задумали сопроводить обещанное отпущение грехов и освобождение от наказания втайне заготовленным условием, которое не включили в обнародованный текст, чтобы сообщить его только при просьбе о помиловании. Поистине дьявольская уловка: они объявляли, что раскаяние должно быть искренним и что единственным доказательством искренности церковь признает разоблачение всех известных самообличающихся «новых христиан», на самом деле исповедовавших иудаизм.
Это требование было подлостью: не гарантируя тайны признания, священники обязывали раскаявшегося разгласить имя сообщника или партнера в содеянном проступке. Затем от них потребовали еще большего – заявить обо всех грешниках, которые им известны; и требование выражалось в столь благовидных фразах – «единственное доказательство искренности раскаяния, которое они могут привести», – что никто не осмеливался обвинять инквизиторов в злоупотреблении доверием или нарушении условий эдикта в обнародованном виде.
Несчастные отступники оказались прижатыми к стене. Им предстояло либо пойти на низость предательства, либо покориться перспективе жестокой казни на костре и обречь детей своих на лишения из-за конфискации имущества. Большинство уступало и покупало прошение ценой предательства. И ведь находилось немало людей, подобно придворному приходскому священнику Берналдесу, одобрявших этот прием Святой палаты. «Поистине превосходным решением было дать прощение этим людям за их признания, разоблачившие всех, кто втайне придерживался иудаизма, собрав таким образом в Севилье информацию об отступниках в Толедо, Кордове и Бургосе».
По истечении сроков амнистии инквизиторы Морильо и Сан-Мартин, проводившие судилище над Сусаном и его единомышленниками, издали очередной эдикт, в котором приказали (под страхом величайшего отлучения со всеми соответствующими наказаниями) разоблачить всех людей, о которых известно, что они исповедуют иудаизм.
Никому не могло быть даровано прощение по причине неосведомленности об «Эдикте об амнистии». В дополнение к последнему эдикту были присовокуплены тридцать семь параграфов столь обширных, что не оставляли человеку надежду на спасение.
Эти параграфы представляли собою нижеследующий перечень признаков, по которым можно распознать «нового христианина», виновного в приверженности иудаизму:
«I. Всякий, кто ожидает прихода Мессии или утверждает, что он еще не приходил и что он явится, чтобы забрать их из плена в землю обетованную.
II. Всякий, кто после крещения откровенно вернулся к иудаизму.
III. Всякий, кто заявляет, что законы Моисеевы так же хороши, как и законы Иисуса Христа, и что следование им обеспечивает спасение души.
IV. Всякий, кто соблюдает обычаи, предписанные законом Моисеевым, как то: надевает по субботам чистые рубашки и одеяния, более приличные, чем в прочие дни, застилает стол чистой скатертью, а также воздерживается от открытых скандалов и выполнения какой-либо работы с вечера пятницы.
V. Всякий, кто отделяет сало и жир от мяса и водой смывает с мяса кровь, а также удаляет железы из тела животного, зарезанного для употребления в пищу.
VI. Всякий, кто режет горло животным и домашней птице, предназначенным для еды, предварительно проверяя нож на ногте, забрасывая кровь землей и произнося определенные слова в соответствии с иудейскими обычаями.
VII. Всякий, кто ест мясо на Великий пост и в прочие дни, когда это запрещено Святой церковью.
VIII. Всякий, кто соблюдает иудейский Великий пост, свидетельством чего является хождение босиком, чтение иудейских молитв, принесение извинений друг другу или возложение отцами рук на головы детей без предварительного крещения и без произнесения «будь благословен Богом и мною».
IX и X. Всякий, кто соблюдает пост королевы Эстер, который соблюдают все иудеи со времен пленения при царствовании Артаксеркса, или пост Рибисо.
XI. Всякий, кто будет соблюдать другие посты иудейской веры, а также следовать иудейским обычаям в течение понедельника и вторника, доказательством чего будут: отказ в эти дни от пищи до появления первой вечерней звезды; воздержание от употребления мяса; омовение накануне таких дней, или обрезание ногтей, или подравнивание волос, хранение или сожжение оных; чтение определенных иудейских молитв с раскачиванием головы вперед-назад, повернувшись лицом к стене после погружения рук в воду; переодевание в рубище и опоясывание веревками или полосками из кожи.
XII, XIII и XIV. Эти параграфы касаются всех, кто соблюдает еврейскую пасху, а значит, собирает зеленые веточки, которые подаются на стол и употребляются при свете свечей.
С XV по XIX – эти параграфы относятся ко всякому, кто придерживается иудейских обычаев в питании: освящает свои яства в соответствии с иудейскими обычаями, пьет «законное» вино – вино, надавленное иудеями, – и ест мясо животных, зарезанных иудеями.
XX. Всякий, кто цитирует псалмы Давидовы без фразы «Во имя Отца, Сына и Святого Духа».
XXI. Всякая женщина, которая из приверженности законам Моисеевым воздерживается от посещения церкви на сороковой день после рождения ребенка.
С XXII по XXVI – эти параграфы относятся ко всякому, кто подвергает обрезанию своих детей, дает им еврейские имена или после крещения принуждает их к выбриванию макушки, которую смазывает маслом, освященным по иудейским обычаям, или заставляет омывать своих детей на седьмой день после рождения в бассейне с водой, куда бросают золото и серебро, жемчуг, пшеницу, ячмень и прочие вещи.
XXVII. Всякий, кто играет свадьбу по иудейским обычаям.
XXVIII. Всякий, кто придерживается обычая устраивать прощальный ужин перед отправлением в дальнюю дорогу.
XXIX и XXX. Всякий, кто поддерживает иудейские верования и практикует сожжение хлеба.
XXXI. Всякий, кто перед лицом смерти повернулся или будет повернут родственниками лицом к стене, чтобы умереть именно в таком положении.
XXXII. Всякий, кто омывает труп теплой водой или бреет его по еврейским обычаям и обряжает его для захоронения в соответствии с требованиями закона Моисеева.
С XXXIII по XXXVI – эти параграфы касаются иудейского способа выражения скорби, как то: воздержание от употребления в пищу мяса, выливание воды из кувшина, находящегося в доме покойного и т.д.
XXXVII. Всякий, кто похоронит умершего христианина в неосвященной земле или на иудейском кладбище».
Речь идет о многих еврейских обычаях, ставших неотъемлемой частью жизни людей этой национальности – обычаях, которые возбуждали злобу даже в отношении самых искренних из «новых христиан». Будучи более рационалистическими, чем религиозными, эти правила вовсе не означали отступничества в пользу иудаизма, ибо не содержали ничего явно противоречащего христианскому учению. Более того, некоторые из этих обычаев (например, прощальный ужин перед дальней поездкой) были широко распространены и среди христиан. Но в изданном севильскими инквизиторами перечне они были умышленно названы свидетельствами отступничества.
Очевидно, что «новые христиане» не были ограждены от доносов недоброжелателей. Некоторые из этих параграфов столь сумасбродны и абсурдны, что остается только согласиться с Льоренте: формулировки инквизиторы составляли с определенно злым умыслом. Он утверждает, что они умышленно раскинули сеть пошире, чтобы тяжелым уловом убедить королеву в правдивости сообщений о необычайной распространенности иудаизма в Кастилии и в настоятельной необходимости учреждения института инквизиции.
Действовали ли они при этом в соответствии с полученными от Торквемады и Охеды инструкциями – неизвестно, но мало сомнений в том, что результаты полностью соответствовали желанию обоих, так как подтверждали их настойчивые внушения королеве.
Система шпионажа, созданная инквизиторами для увеличения «улова», была столь же хитрой и коварной, как и все в истории шпионажа. Вообразите монаха, карабкающегося на крышу монастыря Святого Павла субботним утром, чтобы высмотреть и отметить дома «новых христиан», из чьих труб не шел дым, и представить трибуналу эти сведения; это влекло за собой арест обитателей по сильному подозрению в приверженности иудаизму, согласно которому субботу нельзя оскорблять разведением открытого огня.
«Что можно ожидать от трибунала, избравшего такой путь?» – спрашивает Льоренте и сразу дает ответ: «Того, что случилось – ни больше, ни меньше».
С методами процедуры судебного разбирательства, проводимого инквизиторами, нам сейчас нет необходимости подробно знакомиться. Пока достаточно сказать, что к порокам, присущим такой системе судопроизводства, если говорить о первых инквизиторах Севильи, надо добавить рвение – не только когда выносили обвинительный приговор, но и когда сжигали еретиков, – рвение столь свирепое, что не оставляло сомнений: инквизиторы потворствуют проявлению ненависти по отношению к евреям.
Вот слова здравомыслящего хроникера Пулгара, в общих чертах одобрявшего введение инквизиции, но в конкретном случае действий Морильо и Сан-Мартина отметившего: «Методами, которыми велись судебные разбирательства, они показали, что с ненавистью относятся к этим людям».
За аутодафе 6 февраля последовало другое – 26 марта, во время которого в полях Таблады были сожжены семнадцать жертв. Когда вспыхнули и эти костры, инквизиторы поняли, что у них не будет недостатка в человеческом горючем. Сожжения следовали одно за другим с такой частотой, что лишь в течение ноября – по словам Льоренте – двести девяносто восемь осужденных были отправлены на костер только в самой Севилье, а семьдесят девять прощенных заслужили замену смертного приговора на пожизненное заключение.
Мариано – историк, воздававший благодарение Богу за учреждение инквизиции в Кастилии, сообщает с ужасающим спокойствием, что количество сожженных иудеев в архиепископстве за 1481 год превысило восемь тысяч, а еще семнадцать тысяч были подвергнуты епитимье.
Многие бежавшие из страны, будучи разыскиваемыми и признанными виновными как неподчинившиеся решению суда, тоже шли на костер, но в виде кукол. Служба инквизиции проводила ужасные фарсы заседаний по делам умерших, и, признав их виновными, доминиканцы выкапывали их тела и швыряли в костер.
Деятельность Святой палаты была столь чудовищной, что грозила достичь масштабов настоящей бойни, и губернатор Севильи распорядился возвести в полях Таблады постоянную каменную платформу огромных размеров, известную как Кемадеро, то есть место сожжения. По углам оно было украшено изваяниями четырех пророков. Эти колоссальные гипсовые статуи, сообщает Льоренте, сложили не только для украшения. Он говорит, будто они были пустотелыми и в них можно было поместить человека, обреченного умирать на медленном огне.
Однако, в этом утверждении, пожалуй, содержится очередное недоразумение. Если статуи были бы выполнены из гипса (о чем сообщает Льоренте), они не выдержали бы жара разложенных под ними очагов. Кроме того, поскольку гибель в такой духовке должна быть более затяжной и мучительной, чем у столба, трудно придумать, на каком основании, когда все в равной степени виновны, кто-то из осужденных должен быть подвергнут высшей степени мучений. К тому же, инквизиторы стремились, чтобы страдания жертвы были хорошо видны верующим.
Кемадеро оставался стоять памятником религиозной нетерпимости и фанатичной жестокости, пока солдаты Наполеона не разрушили его в начале девятнадцатого столетия (Гарсиа Родриго сообщает, что архитектором этот тщательно продуманного жертвенника был чрезвычайно религиозный «новый христианин», которому Святая палата нашла применение и в качестве судебного исполнителя. Однако, уличенный в следовании иудейским обычаям, он был сожжен на том же Кемадеро, который сам и соорудил. Никто из других авторов не упоминает об этой истории, включая Льоренте, и остается отнести ее к категории мифов, подобных тем, которые утверждают, что первой головой, отрубленной на гильотине, была голова ее изобретателя, господина Гильотена. ).
Морильо и Сан-Мартин действовали настолько безжалостно и настолько пренебрегали справедливостью и соблюдением даже элементарных правил судебной процедуры, что в конце концов сам папа в январе 1482 года обратился к монархам с письмом протеста.
Эдикт, предписывавший дворянам арестовывать всех, кто бежал из Севильи, заставил многих «новых христиан» отправиться еще дальше в поисках безопасности. Некоторые уехали в Португалию, другие пересекли Средиземное море и нашли убежище в Марокко, тогда как еще одна значительная часть, собрав волю в кулак, бросилась искать спасение в самом Риме, у ног Его Святейшества, Прочие беглецы появились уже после того, как трибунал приступил к своей страшной работе. Все они шумно выражали свои жалобы и протесты: несмотря на невиновность, им пришлось покинуть государство, бежать от ненависти и несправедливости инквизиторов и направиться в поисках защиты к наместнику Христа, в чьих руках было право и обязанность защищать всех христиан и верных католиков.
Они подробно ознакомили папу с методами преследования; жаловались, что инквизиторы в своем стремлении добиться обвинительного приговора действуют исключительно по собственной инициативе, без согласования с экспертом и епископским судьей, чье присутствие при разбирательстве дел, затрагивающих вопросы веры, считалось обязательным; описывали, как их изгоняли со всех официальных постов, несправедливо сажали в тюрьму, жестоко пытали, ложно порочили как еретиков, после чего передавали в руки гражданских властей для приведения приговора в исполнение и конфисковывали имущество, из-за чего их дети, заклейменные позором, оказывались в полной нищете.
Папа внял этим стенаниям, убедившись в их правоте, и выразил свой протест Фердинанду и Изабелле. Он заявил в своем бреве[55], что лишил бы инквизиторов должностей, но ограничен тем, что их назначили монархи по своим собственным соображениям, и предупредил, что в случае появления новых жалоб будет вынужден сместить инквизиторов. Одновременно он отменил данное монархам право назначать инквизиторов.
Глава IX. ВЫСШИЙ СОВЕТ
Королевская чета без какого-либо протеста подчинилась папскому вмешательству и лишению права назначать инквизиторов в своем королевстве. Такая покорность кажется неожиданной, если вспомнить прежнюю ее позицию, но на то были две серьезные причины.
Не следует забывать, что значительное число «новых христиан» находилось при королевском дворе и в ближайшем окружении королевы (к их числу принадлежал и ее секретарь Пулгар). Мнение Пулгара о событиях в Севилье мы знаем, и можно утверждать, что его разделяли все христиане еврейского происхождения. Эти «новые христиане», как и прочие, настойчиво извещали монархов о творимых жестокостях и несправедливостях, привлекая их внимание к декрету, который заставлял невинных детей страдать за проступки, приписанные их родителям, – декрету безжалостному, когда родители были действительно виновны, и просто чудовищному, когда вина была лишь предполагаемой.
К тому же, приходилось учитывать неизбежную войну с Гранадой – последней провинцией на Пиренейском Полуострове, остававшейся в руках мавров. Для этой кампании срочно требовались средства, недостаток которых был быстро восполнен конфискациями, ежедневно производимыми Святой палатой: первыми жертвами инквизиции, как мы знаем, были люди, обладавшие крупными состояниями и высоким положением.
Последнее папское бреве, хотя и затрагивало королевскую прерогативу назначать инквизиторов, не пыталось изменить ход распределения конфискованной собственности. Поэтому монархи не решились выступить против мер, которые следовало признать справедливыми и которые давали им средства для «праведного» крестового похода.
11 февраля 1482 года римская курия[56]выпустила другое бреве в адрес монархов: совершенно игнорируя уже написанное, монах Алонсо де Себриан доказал папе необходимость увеличения числа инквизиторов в Испании, и Его Святейшество решил назначить упомянутого монаха Алонсо и еще семерых доминиканцев для руководства делами Святой палаты в этом королевстве; он приказал им организовать соответствующую службу во взаимодействии с епископским судом и в соответствии с требованиями, изложенными в адресованном монархам бреве.
Одним из восьми названных папой доминиканцев был фра Томас де Торквемада, к тому моменту ставший духовником короля и кардинала Испании.
Эту папскую грамоту, последовавшую вскоре вслед за той, которая отменила данные ранее монархам права, Фердинанд и Изабелла могли расценить как второй шаг в интриге, цель которой состояла в усилении влияния духовенства в Испании в ущерб королевской власти.
17 апреля Сикст направил обещанные инструкции инквизиторам Арагона, Каталонии, Валенсии и Мальорки. Предписанная в них процедура расследований преступлений в области веры настолько противоречила общепринятым законам, что, едва инквизиторы попытались воспользоваться ею, поднялся скандал, давший Фердинанду достаточные основания, чтобы заявить протест Святому Отцу.
Ответ пришел в октябре. Сикст писал, что апрельские бреве были составлены после обсуждения с несколькими членами Священной коллегии и что этих кардиналов в настоящее время в Риме нет. Вопрос можно будет рассмотреть только после их возвращения. Межу тем, однако, он сообщил инквизиторам, что освобождает их от соблюдения изложенных в этих грамотах требований, но рекомендовал продолжать свою деятельность в тесном контакте с епископскими судебными службами.
А тем временем, несмотря на выступление папы против чрезмерной свирепости севильского трибунала, творимые им жестокости нисколько не уменьшились не только в Севилье, но и в прилегающих к ней районах, находившихся под юрисдикцией инквизиторов, что приводило к дальнейшей эмиграции из Испании богатейших семейств из числа «новых христиан». Многие из них выехали в Рим, чтобы обратиться с апелляцией к папе и получить отпущение грехов, которое было бы им защитой от испанских трибуналов Святой палаты.
Но даже после получения такого отпущения многие эмигранты вовсе не помышляли о возвращении в Испанию, полагая более благоразумным поселиться в другой стране.
Хотя монархи, несомненно, могли и не предвидеть, к чему это приведет – истребление энергичных, трудоспособных финансистов и предпринимателей, – они все-таки почувствовали угрозу истощения своей страны и утраты имеющихся богатств в случае продолжения эмиграции.
Поэтому Изабелла написала папе, прося учредить в Испании апелляционный суд, чтобы в самом королевстве можно было решить возникающие проблемы, не выезжая за этим в Рим. Сикст ответил письмом от 23 февраля 1483 года, в общих выражениях обещая содействие в этом вопросе.
Вскоре вслед за этим он провел совещание с испанскими кардиналами, среди которых по богатству, влиятельности и знатности выделялся Родриго Борха[57]кардинал Валенсии. На этом совещании святые отцы согласовали некоторые условия, включенные затем в бреве, отправленные из Ватикана 25 мая 1483 года.
Первое из этих бреве было адресовано монархам и содержало любезное разрешение в ответ на их просьбу, призывало сохранить ревностное отношение к вопросам веры, напоминая, что Иегова объединил свое королевство, разгромив идолопоклонство, и что им определенно выпадает удача, ибо Бог дарует победы над маврами в награду за благочестие и искренность веры.
Второе было направлено Иньиго Манрике, архиепископу Севильи, (предполагаемому преемнику кардинала Испании, которым тогда был архиепископ Толедский), и содержало назначение его судьей по апелляциям в «делах веры».
Остальные бреве были адресованы архиепископу Толедскому и прочим испанским архиепископам и предписывали им с целью восстановления чистоты инквизиции вежливо убедить епископов еврейского происхождения не вмешиваться в расследования Святой палаты. Кроме того, папа предписал считать отсутствие еврейской крови непременным условием назначения на руководящие посты и на должности епархиальных наместников.
Этот декрет вполне естествен: поводом для него послужили частые браки между христианами и обращенными. Многие из этих браков заключались между христианами «без примеси» и дочерями искренне принявших крещение евреев. Отметим, что сей декрет полностью противоречит утверждению Пулгара, будто и сам Торквемада был еврейского происхождения.
Назначение Манрике апелляционным судьей ничего не изменило. В августе того же года пришла еще одна папская грамота, констатирующая, что, несмотря на это назначение, беглецы из числа «новых христиан» из архиепископства Севильи продолжают прибывать в Рим, чтобы обратиться с апелляцией к папскому суду, заявляя, что не осмеливаются адресовать их созданному в Севилье трибуналу из страха попасть в еще большую немилость.
Многие утверждали, что покинули город из-за наложенной на них анафемы, ибо боялись, что их бросят в тюрьму, даже не выслушав оправдательных доводов. Другие уже были приговорены к сожжению в виде кукол и теперь полны страха, что, обратившись с апелляцией, будут без промедления отправлены на костер во исполнение уже вынесенного приговора.
Тогда папа приказал Манрике рассматривать все апелляции, не учитывая ранее вынесенные приговоры и решения суда.
Если бы эти распоряжения возымели действие, наносимый инквизицией урон был бы существенно меньше, поскольку не пострадал бы никто, кроме упорствующих отступников. Однако это бреве не было даже отправлено. Едва сей милосердный декрет был написан, об этом пожалели и отменили его. Одиннадцать дней спустя Сикст написал Фердинанду, извещая его о содержании бреве, предназначенного для Манрике, и разъясняя, что этот документ еще недостаточно продуман и потому временно приостановлен.
Для монархов становилась нестерпимой позиция Святой палаты, управляемой из Рима, что делало ее непредсказуемым, непоследовательным элементом, чрезвычайно дестабилизирующим ситуацию в государстве – особенно теперь, когда значимость инквизиции быстро возрастала. Поэтому Изабелла отправила новое письмо, умоляя Святого Отца придать этому институту надлежащую форму. Папа согласился, по-видимому, осознав необходимость затребованных действий. Для руководства предполагаемой новой структурой нужен был единоначальник, и фра Томас де Торквемада, известный праведным образом жизни, искренним и бескорыстным служением Богу, блистательным умом и пламенным красноречием, оказался назначенным на этот важнейший пост. В соответствии с процедурой, его рекомендовали папе монархи, и уже по распоряжению Сикста он был назначен сначала Великим инквизитором Кастилии, а вскоре (буллой от 17 октября 1483 года) и Арагона. Так он встал во главе Святой палаты в Испании и приобрел огромнейшую власть. Ему принадлежало право подбирать, смещать и заменять нижестоящих инквизиторов, а те в своих действиях подчинялись лишь ему. Льоренте пишет о Торквемаде:
«Результат оправдал такой выбор. Казалось просто невозможным подобрать другого человека, способного одновременно воплотить в жизнь замыслы короля Фердинанда относительно многочисленных конфискаций, намерения римской курии, которая жаждала распространить на Испанию свою власть и удовлетворить денежные интересы, а также достичь цели инициаторов инквизиции – вдохновить террор аутодафе».
Отныне Торквемада получил власть, сравнимую с властью монархов, и испанская инквизиция вступила в новую фазу. Под управлением и контролем этого человека с железной волей и кротким взглядом сам характер Святой палаты круто изменился.
Сразу после своего назначения он начал переустраивать ее так, чтобы она соответствовала пожеланиям монархов.
В помощь себе он назначил экспертов-юрисконсультов Хуана Гутиереса де Лагавеса и Тристана де Медину и учредил четыре постоянных трибунала: один – в Севилье, под руководством Морильо и Сан-Мартина, которых он оставил на прежних постах, но подчинил новым управляющим органам, созданным для централизованного ведения дел; один – в Кордове, под руководством Педро Мартинеса де Баррио и Антона Руиса Моралеса с фра Мартином де Касо в качестве эксперта; один – в Хаэне, с Хуаном Гарсиа де Канасом и фра Хуаном де Ярса во главе; один – в Вилья-Реале[58], который вскоре был переведен в Толедо, под руководством Франсиско Санчеса де ла Фуэнте и Педро Диаса де Костана.
Торквемада назначил также и других инквизиторов, не приписанных ни к одному из постоянных трибуналов, которые должны были создавать временные суды там, куда он их направлял в соответствии с обстоятельствами.
В Толедо, Вальядолиде, Авиле, Сеговии и ряде других городов уже были инквизиторы, назначенные ранее папой. Некоторые из них фактически не подчинялись приказам Торквемады: они были быстро смещены, и их места заняли те, на кого пал выбор главы испанской инквизиции. Тех же, кто продемонстрировал свою лояльность, он конфирмовал, но, тем не менее, направил к ним своих ставленников для совместной работы.
Сам Торквемада оставался при дворе, ибо после изменения структуры инквизиции стала необходимой его постоянная связь с монархами, чтобы извещать их о предпринимаемых им действиях. Консультации со светской властью затрагивали очень важные для страны аспекты. Для решения вопросов, связанных с деятельностью инквизиции, был учрежден специальный совет (в дополнение к уже существующим четырем советам, занимающимся ведением дел в королевстве). Исходило ли предложение о создании пятого совета от монархов или от Торквемады, не установлено. Впрочем, сие не имеет особого значения.
Этот Высший совет инквизиции был учрежден в 1484 году. Он состоял из трех королевских советников – Алонса Карильо (епископа Массарского), Санчо Веласкеса де Куэльяра и Понсио де Валенсии (все имели степень доктора права) – и двух экспертов Торквемады. Возглавил эту «Супрему», как называли новый совет, Торквемада. Тем самым еще более усиливались могущество и влиятельность, которыми он уже располагал.
Королевские советники имели право решающего голоса во всех делах, попадавших под юрисдикцию монархов, но во всем, что относилось к юрисдикции духовной, которая целиком находилась в руках Великого инквизитора (в соответствии с папской буллой), их голоса были лишь совещательными.
Желание Торквемады состояло в том, чтобы все его подчиненные действовали единообразно, чтобы судопроизводство Святой палаты по всей Испании велось идентичными методами, которые отражали его волю и его концепцию. Для достижения этой цели он созвал назначенных им инквизиторов трибуналов Севильи, Кордовы, Хаэна и Вилья-Реаля на совещание, где присутствовал он сам, его эксперты и королевские советники.
Ассамблея состоялась 29 октября в Севилье, и в результате были сформулированы первые инструкции Торквемады, ставшие руководством для всех инквизиторов.
В библиотеке Британского музея имеется переплетенная в тонкий пергамент копия этого документа, которая была опубликована в Мадриде в 1576 году. Она включает, кроме статей Торквемады от 1484 года и последующих лет, статьи, написанные его преемниками, и имеет даже пометки на полях, сделанные авторами. Работа частично печатная, частично рукописная и содержит значительное количество незаполненных страниц, куда при необходимости могли быть внесены новые инструкци. Напеатанные материалы много раз подчеркивались в тех или иных местах инквизиторами, через руки которых прошла эта копия.
Двадцать восемь параграфов, представленных Торквемадой ассамблее 1484 года и вошедших в его первые наставления по управлению делами Святой палаты, заслуживают того, чтобы посвятить им отдельную главу.