Загробная жизнь души до всеобщего суда 1 страница

ГЛАВА 1

ВЕЛИКАЯ ТАЙНА СМЕРТИ

СМЕРТИ НЕТ

Как часто в наше время раздаются голоса, твердящие, что жизни за гробом нет, что мир потусторонний – выдумка, что для человека все кончается смертью. Кто говорит это? Да, к сожалению, многие из так называемых «людей образованных», которые «сознательно или бессознательно содействуют пропаганде воинствующих безбожников» - антихристов, которые, отвергнувшись от Христа – Начальника жизни и смерти, тем самым встали на сторону диавола – начальника смерти духовной.

На чем же основано их мнение? Грустно и стыдно отвечать, а надо: на отсутствии опыта, на котором только и основывает свои знания рассудок, и на недостаточности религиозного образования, и на недостаточности , даже на полном религиозном невежестве, - ни знаний нет у таких людей, ни духовного опыта, никто из них не потрудился даже познакомиться (не говоря уже – изучить) и вдуматься в творения и жизнь великих наших подвижников, а сердце их, - гордо отрицающих все, что не поддается рассудку, - глухо и слепо к красоте и величию Божьего мира, чтобы созерцание этой красоты, их как св. великомученицу Варвару, привело к познанию Творца вселенной. Они, люди эти, верят лишь тому, что признает их разум, что познают лишь наши жалкие пять чувств; люди эти не хотят знать о жизни духа, лучшей и высшей части человеческой природы. Книг, отрицающих их однобокие понятия, они читать не желают, говорят с чужого голоса злословят о том, что сами не изучали. Ведь чтобы приготовить какое-либо кушанье или сшить сапоги, и то надо предварительно поучиться, а легко рассуждать в вере берется всякий, кому только пришла охота пофилософствовать, и даже не задается вопросом – честно ли так авторитетно рассуждать о том и отрицать то (мы уже не говорим о диавольских насмешках), о чем ты и понятия не имеешь? Особенно любят господа атеисты свои безумные разглагольствования подкреплять тем бесстыдным и совершенно ложным утверждением, будто все настоящие ученые не веруют в Бога. На эту удочку они поймали и ловят до настоящего времени многих простецов. А между тем, какая это бессовестная ложь! Мы потом в беседе этой словами самих ученых докажем, как ложно это гнусное обвинение, возводимое на них атеистами.

Можно всю жизнь прожить без Христа и без христианского учения. Можно не верить в христианское учение, можно без Христа сделать свою жизнь легкой и приятной; но нельзя без Него пройти через мрачную долину смерти и еще менее – через Страшный суд. Неверие старается скрыть это и от себя, и от других, выставляя свои, якобы, «убеждения», что «там», на «том свете» не может быть ничего страшного, вроде «ада» и «вечного мучения»… Но если можно скрыть от людей свой страх и свое опасение перед вратами смерти и будущей жизни, то это еще не значит их уничтожить, а тем более доказать, что ни ада, ни вечных мучений не существует. У более откровенных и честных из неверующих бывают такие часы и минуты, когда они свободно раскрывают пред людьми борьбу и скорбь своего сердца… Из сердца и совести многих тысяч Неверов нередко вырывается восклицание: «А что, если то что говорит Евангелие, это правда?» И это боязливое восклицание мы слышим в их шумном весели и в их насмешках и глумлениях над религией, и в их убежденных речах неверия. На все это можно сказать только одно: да, Евангелие говорит правду, в нем заключается Божественная истина, о которой говорит Иисус Христос: «Мое учение не Мое, но пославшего Меня. Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении – от Бога ли оно».

Нужно заметить вообще, что в предметах веры безопаснее меньше умствовать и больше верить: смиренное признание своего невежества иногда лучше знания. Пытливость человеческого ума с его гордыми притязаниями на «разоблачение» тайн веры, собственно, страшна не для небесной истины, ибо она выше всякого мудрствования, а для тех, которые злоупотребляют разумом. Восставать против небесного учения сомнениями и прекословиями – значит метать стрелы в небо: небо не страшится от них ран и поражений и не имеет нужды отражать их; они опасны для тех только, которые пускают их над своими головами.

Заметьте – неверующие всегда желают умереть внезапно, вернее избежать смерти через смерть бессознательную. Такое желание – или ощущение ужаса, или ощущение тупого отчаяния, скрытое под маской равнодушия. Во всяком случае, такая смерть есть результат жизни бессмысленной. Насколько легка, спокойна и радостна смерть истинно верующих христиан (вчитайтесь и вдумайтесь, как умирали наши праведники!), настолько она страшна и мучительна для неверующих или для людей, взявших свою веру не из Божественного Откровения.

Лев Толстой, например, создал свою особую веру и ему пришлось на 82 году жизни предстать самому со своей верой пред лицом смерти и умер он… жестоко и трагично. Это потому, что религия, которую он создал, была не прочная, призрачная религия. Она была лишь временной формой его успокоения. Он и перед смертью все еще искал Бога, не будучи доволен своей религией. Несомненно, что в последние годы он упорно думал о смерти, но… почвы под собой перед этой надвигающейся на него смертью он не чувствовал. Непрочность его религиозного мировоззрения была характернейшим свойством его рационалистической философии. Так, например, за два дня до ухода своего из Ясной Поляны, т.е. 26 октября 1910 года, в письме своем Черткову, высказывая свои воззрения на настоящую и будущую жизнь, прибавляет: «Иногда это мне кажется верным, а иногда кажется чепухой».

Но смерть захватила его врасплох, когда он не нашел еще истинной веры. Чтобы понять трагичность смерти Толстого, надо прежде изучить сущность его религии: он создал своего бога и бога безличного. Его понятие о Боге расплылось в отвлеченность. Толстой отвергает Христа, как Бога, отвергает Божественное Откровение. По Толстому, каждый человек познает в себе Бога с той минуты, как в нем родилось желание блага всему существующему. Такому человеку не нужно откровение свыше, он сам может быть своим откровением, им движет гордость, и гордость чисто сатанинская! По учению христианскому, религия берет свое начало в Откровении, исшедшем не от людей, а от личного, единого Божества; религия эта имеет свой источник в Иисусе Христе, а у Толстого, в его религии, центр тяжести – в человеке. Толстой 30 лет трудился над созданием своего религиозного миросозерцания, изучал Конфуция, Сократа, Зароастра, Марка Аврелия и… совсем не знал нашей святоотеческой литературы, целого ряда великих мыслителей, не имел понятия, что была за книги «Добротолюбие», что за философы были св. Исаак Сирин, св. Ефрем Сирин, св. Авва Дорофей и другие, создавшие наших русских святых.

Та же гордость мешала Толстому открыть признавать свои заблуждения, так сказать, покаяться всенародно, но в тайниках своей души он сам не уверен был в том, что писал о Христе и религии, только мужества не хватило сознаться в этом пред лицом всего мира. Учение свое, в котором Толстой называет веру в Св. Таинства «лжеучением», Толстой решил обнародовать в 1897 году с целью дать «полезное людям», а между тем, в 1904 г., после этого издания, когда умирал его брат Сергий и в предсмертные минуты решил приобщиться, то Толстой неожиданно для всех выразил самое горячее сочувствие этому решению и сам хлопотал о приведении этого решения в исполнение.

Перед смертью он бежит не к толстовцам, а к своей сестре – монахине, имея целью «близ нея пожить», и не едет туда прямо, а заезжает в Оптину Пустынь. Зачем? – с целью повидаться с оптинскими старцами. Но тут, в Оптиной, происходит нечто жестокое для Толстого: его к старцу не пускает противящаяся этому порыву более могущественная сила, которую «своими человеческими силами» он не мог победить всю свою жизнь. Сила эта – собственная гордость Толстого. Толстой идет к скиту, подходит к наружным дверям кельи старца, стоит перед дверьми, но не входит, поворачивает назад.

Темна и мучительна была смерть Толстого. Он был духовно одинок, несмотря на то, что толстовцы окружили его попечениями и спрашивали, чего ему хочется, он отвечал: «Мне хочется, чтобы никто мне не надоедал»…

По словам сестры Льва Николаевича, от него слышали в последние дни слова: «Что мне делать, Боже мой, что мне делать! Руки его были сложены как на молитву»…

Смерть Толстого была длительная, при полном сознании, смерть философа, не обретшего успокоения в своей философии и притом, что всего мучительнее, философа, находившегося под надзором своих учеников, слепых в своем рабском поклонении его заблуждениям.

Религия Толстого, поставленная перед лицом смерти, не дала ему успокоения; последние дни Толстого были днями мятущегося человека, «не знающего, что ему делать».

Теперь послушаем о другом «властителе дум» - Гейне. Он известен, как неверующий и насмешник, для которого не было ничего святого: яд, который он вливает в сердца незрелых юношей, был бы менее вредоносен, если бы читатели Гейне знали о происшедшей перемене в убеждениях поэта в последние годы его жизни. Гейне заражал и заражает читателей не только религиозным вольномышлением, но и циническими остротами о половых отношениях.

Между тем в параграфе 7-м своего завещания он пишет: «Четыре года уже прошло, как я отбросил всякую философскую гордость и вновь пришел к религиозным идеям. Я умираю с верою в вечного Бога, Творца мира, и призываю Его милосердие на свою вечную душу. Я скорблю, что непочтительно отзывался о святых предметах, но я к этому увлечен был не столько внутренним расположением, сколько духом времени. За то, что я почти бессознательно оскорблял добрые нравы и целомудрие, Боже, прошу Тебя простить меня». Об этом параграфе завещания умалчивают заграничные и русские издатели сочинений Гейне. Им ради корыстных и партийных целей надо сохранить за Гейне репутацию невера и циника, ибо это не переносит его в лагерь «консерваторов» и увеличивает спрос на его сочинения.

Но возвратимся к нашей нечуткости, к нашей индифферентности. У нас царит бесконечное невежество в области богословско-религиозного знания, есть даже много интеллигентов, которые наивно хвалятся этим крепким пробелом своего образования. Люди, легко относящиеся к вере, никогда не читали наших первоисточников, не мало людей, которые даже никогда не читали Св. Евангелия, не будем даже говорить о том, что они никогда не пробовали жить жизнью духа, т.е. путем опыта познать наше христианское учение.

Неверы упорны в своем отрицании, но ведь нельзя не видеть, что религиозная истина по самой своей природе допускает не рассудочный, а только опытный путь ее усвоения – и все-таки не делают никакой честной попытки идти к своей цели по пути опыта. Неверующие всегда признают знамением только то знание, которое опирается на опыт, на факты и если б кто сказал им, что совсем не верит в выводы химии и физики, то, несомненно, они такому ответили бы, что в химии или физике, конечно, ничего не изменится от их неверия, вызванного незнанием, что скептик никогда не изучал опытным путем химии и физики.

Физический мир познается физическими опытами, а духовный мир – опытами духовными, а потому, кто позволяет себе судить о христианстве от имени разума, безличных опытов в области христианской, тот идет не путем разума, сколько бы он не ссылался на разум, а действует, мягко выражаясь, как глупый…

Пора понять, что и в религиозном знании, как везде, разум должен обратиться к обычному для него опытному пути знания, вне которого он теряет свою правоспособность и осужден на совершенное бессилие. Необходимо обратиться к изучению богословской литературы для ознакомления с учением христианства не из вторых и третьих рук, без посредства Ренана и Толстого, и не относиться с презрительным невежеством к книгам людей, многие годы своей жизни проведших в служении Богу, очищая и просветляя свой дух, и находивших в этом радость и смысл, и цель своей богатой духовным опытом жизни.

В нашей интеллигенции, невежественной в богословии, отсутствует, кроме того, чувство греха настолько, что слово «грех» звучит для интеллигентного уха почти так же далеко и чуждо, как «смирение». Вся сила греха, его влияние на всю человеческую жизнь, - все это остается вне поля сознания интеллигенции, находящейся как бы в религиозном детстве. Покаянное настроение духа должно неизменно сопутствовать человеку во всех стадиях его духовного развития, и если нет его, то человек стоит на ложном и опасном пути, и он далеко от спасения.

Убедиться в Божественном происхождении Священного Писания можно одним средством: надо слушаться этого учения, жить по его правилам, отведать и вкусить этого учения, тогда убедишься, что оно не простое, а Божественное; тогда узнаешь, как совершен закон Господен и какая отрада в нем для души. Скажем, быть может, кто: «Я тогда стану жить по учению Св. Писания, когда вполне уверюсь, что оно, точно, Божественное», но возможно ли так увериться? Если бы вам предложили известную пищу и сказали, что эта пища самая вкусная и здоровая, то, не отведав ее, узнали бы вы, что она действительно вкусна и здорова? Вспоминаются слова одного старца, к которому однажды пришел некто и заявил: «Бога нет!» Старец тихо и смиренно ответил: «А куда же Он девался? До тебя все был, а теперь уже Его нет!»… В простоте слов старца заключен такой глубокий, ясный ответ, что трудно придумать еще что-либо столь ясное и основательное. Надо помнить: без меня – спасти меня нельзя! Надо, чтобы ты сам пожелал заняться очищением твоего сердца и тогда начнет в тебе господствовать дух, а не тело. Чтобы дать господство духу, надо побороть то, что ослабляет дух.

Путь Богопознания – во внутреннем духовном опыте. И люди, отдавшие всю жизнь свою на точное исполнение завета Христова, здесь, еще на земле, вкушали радость небожителей, невидимый мир для них был реален, близок так же, как земной, они поднимались на такие вершины духа, что им повиновались силы природы.

Ведь среди авторов богословских творений были не только простецы-пустынники (столь немилые сердцу наших Неверов), а люди глубоко образованные, даже философы, обладавшие сведениями по всем отраслям знаний и обладавшие ими в такой полноте, которая нам, теперешним интеллигентам, и не снилась. Для примера укажем на одного из них – св. Василия Великого. Он изучал науки в знаменитой Афинской школе, привлекавшей к себе в то время цвет ума и таланта. Изучил он ораторское искусство, астрономию, философию, физику, медицину, естественные науки. Был красой и гордостью своих профессоров. Но все светские знания не могли насытить его ума, искавшего нечто высшее – небесного озарения – и по окончанию курса он отправился в те страны, где жили христианские подвижники и где он мог вполне ознакомиться с истинно-христианской наукой. Был в Египте, Карфагене, Сирии и Палестине. Там он нашел и духовное руководство, и большое собрание богословских творений, прилежно и долго изучал их…, и побольше был образован, чем многие из нас, нынешних интеллигентов! После долгого отсутствия, возвратясь в Афины, он захотел увидеть своего любимого профессора, который был язычником, чтобы обратить его в христианство (что ему потом и удалось) и тем заплатил ему за все доброе, полученное от него. Долго искал его, наконец, нашел у городской стены, где, по обычаю того времени, профессор рассуждал с другими философами о каком-то важном предмете и никак не мог решить некий замысловатый вопрос. Набросив плащ на лицо, св. Василий прислушивается к спору; потом, оставаясь неузнанным, вступает в разговор, блестяще решает затруднявший всех вопрос и, со своей стороны, задает вопрос своему учителю. Все недоумевают, кто бы мог так отвечать, так возражать знаменитому философу, а учитель говорит: «Это или какой-либо бог, или Василий!», т.е. он хотел сказать, что св. Василий имел разум, превосходивший обычную человеческую мерку ума и в этом отношении приближался к богам. И сочинения таких людей находятся в презрении!..

Неверующие гордо заявляют, что разум не признает сверхчувственного мира, потусторонней жизни, но они забыли, что мудрейший из смертных – Сократ – сознавал, что все, что человек знает и что может понять – ничто в сравнении с тем, чего он не знает и не понимает. И это признание Сократа в немощи человеческого ума имеет всю силу убеждения, потому что мудрец приобрел это сознание опытом целой жизни, посвященной исканию истины. До него философия занималась почти исключительно созерцанием внешней природы, не обращая внимание на мир нравственный. Сократ открывает этот мир, оставляя внешнюю природу, в основании своей мудрости полагает самосознание и в глубине человеческой души находит свидетельство о Боге. Он веровал в Бога Единого, Невидимого, Творца и Промыслителя мира. Бог, по учению Сократа, есть Устроитель и Виновник всего. Он один мудр и пред Его премудростью человеческая мудрость малоценна и даже ничтожна. Язычнику, воспитанному в своей чувственной религии, трудно было возвыситься до идеи о Боге Невидимом. «Да ты не видишь своей души, - говорил Сократ, - которая, однако, господствует над твоим телом, следовательно, можешь сказать, что в тебе нет и ума, и что все ты делаешь случайно. Ясно, что душа царствует в нашем теле, но она невидима. Знай, что невозможно видеть лицо Бога, довольно с тебя видеть дела Его, чтобы поклоняться им и чтить их. Тот, кто устроил и объемлет весь мир, в Ком вся красота и благо, созерцается в своих великих делах, но не видим в Своем домостроительстве. Подумай, что и солнце, которое кажется для всех видимым, не позволяет, однако же, пристально смотреть на себя, и если бы кто с наглостью устремил бы на него глаза – потерял бы зрение».

Такое Божество, возражали Сократу, так высоко и величественно, что не имеет никакой нужды в человеческом поклонении.

«Так что же? – сказал мудрец, - чем выше То существо, Которое удостаивает тебя приносить Ему поклонение, тем усерднее ты Его должен чтить. Бог, хотя и невидим, - продолжал он, - печется о людях, видит все в мире и все объемлет Своим промышлением». Последнюю мысль Сократ раскрывал с особенной силою и любовью: «Ты согласен, - говорил он, - что твой ум, живя в твоем теле, управляет им как хочет; должен согласиться и на то, что Ум, живущий во всем, - все устрояет так, как Ему угодно. И твое око может простираться на много стадий, а око Божие будто не может обнять все одним взором? И твоя душа может обтекать мыслью и здешние места, и страны Египетские, и Сицилийские – неужели же Божья мысль не в силах обнимать все существующее?»

Высокое мнение имеет Сократ о человеческой душе, возвышает ее над всем видимым и временным и, вместо безотрадного и безжизненного бытия в царстве теней, возвещает жизнь бессмертную и лучше настоящей, в союзе с Божеством благим, не таковым, каковы боги, признаваемые языческой религией. «Человеческая душа, - говорит он, - более чем другое человеческое причастна Божеству. Она видимо управляет телом, хотя сама невидима. Посему человек мыслящий не должен презирать невидимое, но, изучая его силу из действий, читать в душу Божественное». Самопознание открыло Сократу, что душа по природе есть существо причастное Божественному естеству. Предсмертные речи Сократа проникнуты верой в бессмертие и во всеблагое Божество, хотя философ по привычке или по иной причине и говорит об этом Божестве языком многобожника. «Если бы я не дума, что пойду к иным богам, мудрым и благим, и к отшедшим людям, которые лучше здешних, - то, конечно, я был бы не прав, равнодушно смотря на смерть. Но теперь знайте, что я надеюсь увидеться с добрыми людьми, хотя этого и не могу доказать решительно; но что я предстану пред могущественными богами, всеблагими, - будьте уверены; это я могу доказать решительнее, нежели что другое, по сему я не скорблю, но уверен, что умершие существуют и что добрым там гораздо лучше, чем злым». Прочитанным легко опровергается распространенное мнение многих, что будто ученые и образованные люди не верят в Бога и бессмертие души. Следя, постепенно, от древних веков до наших дней, - справедливы ли слова воинствующего атеизма, что образование и ум отвергает веру в Бога и потусторонний мир? Приведем сначала мнение другого язычника – философа Платона, язычника, говорим, и, быть может, неверующие и маловерующие христиане – устыдятся!

Слово Платона остается последним и заключительным словом древней философии и древнего мира о будущей жизни человека. «Душа человека бессмертна, - говорит Платон, - все ее надежды и стремления перенесены в другой мир. Истинный мудрец желает смерти, как начала истинной жизни. Потустороннее – предмет его созерцания, всех его помыслов. В том только мире открывается истинная сущность вещей. Здесь мир сам по себе не имеет никакой цены, но имеет значение только по отношению к другому, как его отображение, подобие». В этом заключается величие Платонова учения, возвышающего и устремляющего душу к свойственной ей свободе, к свободе над всеми чувственными ограничениями.

Из туманной дали веков звучат нам эти голоса, но возьмем другие книги, другое время: прислушаемся к голосу человека более близкого к нам по времени, человек этот – великий Гете. Вот его слова: «При мысли о смерти я совершенно спокоен, потому, что твердо убежден, что наш дух есть существо, природа которого остается неразрушимой и непрерывно, вечно будет действовать; он подобен солнцу, которое заходит только для нашего земного сна, а на самом деле никогда не заходит».

Математик Коней говорил: «Я христианин, я верую, что Иисус Христос был Бог, сошедший на землю; верую, как Тихо де Браге, Коперник, Ньютон, Паскаль, Лейбниц, как все великие астрономы, физики и математики. Во всем христианском вероучении я ничего не вижу, что сбивало бы с толку мою голову, было бы ей вредно. Напротив, без этого святого дара веры, без знания о том, на что мне надеяться, и что ожидает меня в будущем, душа моя в неуверенности и беспокойстве металась бы от одной вещи к другой, и эта тревога души и неуверенность в мыслях есть то, что нередко производит отвращение к жизни и может в конце концов привести к самоубийству».

«На наших глазах, - пишет французский историк Тен, - и на виду истории, совершается превращение образованных людей и целых классов в зверей там, где христианская вера забывается. Христианство – это великая пара крыльев, необходимая для того, чтобы поднять человека выше его самого, выше его пресмыкающейся жизни и его ограниченных кругозоров. Всегда и всюду, в течение 19 веков, как скоро эти крылья слабеют, или их разбивают, общественная нравственность понижается».

«Религиозное обучение, по-моему, - говорит Виктор Гюго, - в настоящее время более необходимо, чем когда-либо. Чем больше человек растет, тем более он должен веровать. Несчастье и, можно сказать, главнейшее несчастье нашего времени, составляет стремление все ограничить этой жизнью. Ставя для человека конечным пределом и целью земную материальную жизнь, люди увеличивают свои бедствия отрицанием будущей жизни».

Материализм говори: то, что мы называем духом, душою, мыслью, и т.д., - есть произведение мозга; от свойств мозга зависит и свойство мысли; душа есть только функция телесного организма. Фохт, например, говорит: «Пусть покажут нам душу». В таком случае мы можем сказать таким вопросителям: «Пусть покажут свой ум!»

Почему, например, в преклонном возрасте, часто даже при смерти, когда мозг, следовательно, совершенно сморщен и уже начинает отказываться от исполнения своего назначения, - могут иметь место поразительнейшие проявления духа, и последним словам умирающего придавалось во все времена особое значение? Это наглядно показывает, что душа не есть одно и то же с функцией мозга. Конечно, мозг есть орган мышления, орудие духа. Но всякий инструмент требует играющего на нем, иначе он будет нем, хотя бы в его струнах и заключались все звуки. Материализм смешивает необходимые условия деятельности с причиной ее.

Материалистам можно напомнить глубокую мысль Иннокентия, архиепископа Херсонского, в пользу мнения о бессмертии души: «Если бы душа была одно с телом, - говорит он, - то болезни тела должны были бы отзываться на всех, так называемых, душевных способностях, а мы видим часто, что при совершенном измождении тела, в крайних страданиях, сохраняется некоторыми людьми совершенно полное владычество над всеми муками телесными».

Что думают о Боге и о бессмертии души современные нам мыслители и ученые? Трудно было бы в отдельности пересказать то, что они дали нам в опровержение распространенного мнения, будто наука отрицает Бога, и вечную жизнь: лучше расскажем о результатах анкеты по вопросу о бессмертии, с которой Роб Томсен из Чикаго обратился к ученым и мыслителям всех стран, в том числе и России, в начале 20-го века. Ответы размерами от нескольких строк до больших трактатов были собраны в большую книгу под названием: «Доказательства в пользу загробной жизни. Собрание мнений некоторых выдающихся ученых и мыслителей о будущей жизни».

Из сорока семи ответов подавляющим большинством голосов (39 против 6) даны положительные ответы, притом основательно мотивированные, чего совершенно нельзя сказать об отрицательных ответах двух и уклончивых четыре; двумя же не дано никакого определенного ответа. Среди этих тридцати девяти ученых встречаются имена высокого ранга, как физик Крукс, психолог В. Джеймс, психофизик Рише, биолог А.Р. Уоллес и др.

Разлад между верой и разумом наблюдается лишь там, где вера слаба. Если неверующие находят много непонятного в учении о Боге, то это само собой объясняется тем, что само Откровение пришло к нам не из нашей сферы знания и жизни, а из тех беспредельных сфер бытия, где живет и открывает Себя Верховное Существо. Все возражения разума против Откровения падут сами собою, потому что они большею частью основываются на том, что разум не хочет поглубже вникнуть в высшее Откровение.

Не с умом имеет непрерывную борьбу Св. Церковь, а с «превозношением» ума. С умом, сознающим свою силу и немощь, и широту своего разума, и границы своего познания, - религия не враждует.

Разум далеко не всемогущий царь, он часто слеп и беспомощен: какой рассудок может открыть в цветке запах, когда бывает насморк? Рассудок не может быть единственным условием религиозного познания; для исследования духовных явлений нужен и метод духовных, сердечно-сознательный. В сердце концентрируется жизнь человеческого духа. Идея о тесной связи Богопознания с сердцем выражается в терминологии, как: «разумеют сердцем», «очи сердца», «несмысленные сердцем» и т.д. Добрая жизнь, по свидетельству опыта, является одним из лучших средств к познанию Бога и Его откровений. «Добродетель делает богословом», - говорит святой Иоанн Лествичник. Разум – сила исполнительная, а сила руководящая принадлежит сердцу. Разум может с помощью своих знаний раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить сердце жестокое, сердце черствое – не в его власти. Если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы и оттачивает когти. Св. Евангелие 20 веков тому назад провозгласило: «Из сердца исходят помышления злые и благие».

Божественный сердцеведец Христос Спаситель первый указал миру, что единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть дух человека, и что чем он совершеннее, тем совершеннее будет и все созданное. Если вы хотите, чтобы изменилась окружающая вас жизнь, говорит христианство, изменитесь сами, воспитайте ваше сердце.

Братская любовная жизнь, Царство Божие на земле возможны, только их надо искать не где-нибудь вокруг, не в чем-нибудь внешнем, а внутри себя, в своем сердце. Сердце – не область влияния науки, а царство религии. Признавая истинным лишь то, что воспринимается нашими несовершенными пятью чувствами при освещении разума, наши отрицатели – материалисты гордо и смело отвергают все, что не поддается их наблюдению – мир сверхчувственный, невидимый, таинственный, сокрытый от восприятия внешних чувств, тот мир, который выходит из пределов нашего знания. А между тем истинная наука не отрицает той великой и вечной истины, что человек состоит не из одной только невидимой физической природы, или субстанции, но из особого, невидимо-таинственного, неосязаемого животворного начала, которое мы, верующие, называем душою, созданною Творцом по образу и подобию Своему. Даже многие из материалистов называют эту душу «основой или причиной жизни организма», «таинственным животворным началом», «источником жизни тела» и т.д.

Отсюда следует, что объектом ведения внешних чувств служит видимый окружающий мир, а объектом ведения внутренних чувств духовных, веры сердца – невидимый мир, насколько дано его познать человеку. Ибо даже простая логика говорит нам, что если для внешних чувств и ума человека есть предметы ведения и созерцания, то непременно должны быть предметы ведения и для духовных его чувств.

Как есть в человеке высшее духовное начало, то непременно есть сходное ему начало и вне его. Наше тело черпает нужные материалы для своего существования из внешней природы и без пищи долго существовать не может. Откуда же черпаем мы духовную пищу для возвышения и усовершенствования души и сердца по образу и подобию Бога? Разумеется, из сродной нам природы Божества, для чего существуют молитва, чтения Слова Божия и Св. Таинства.

Заметьте, что желание жить, жить всегда, которое находится в сердце каждого человека, дано Создателем не без цели. Это есть как бы первое указание на бессмертие души, как бы первое побуждение готовится к жизни будущей. Желание жить как бы связано с желанием счастья, которого ждет всякий.. Эта жажда счастья не утоляется здесь, следовательно, должна быть жизнь будущая, где бы могло исполниться это пламенное желание нашего сердца. Мы видим, что Бог, влагая в природу человека известные желания, дает вместе с тем и средства к удовлетворению их. Мучимые жаждой, мы можем напиться; голод мы можем утолить пищей; устав от труда, мы чувствуем нужду подкрепить и обновить свои силы покоем и благодетельный сон подкрепляет их и обновляет. Но счастья мы ждем беспрестанно, и никто не может нам дать его. Неужели это счастье нигде не существует? Неужели Бог вложил в нас это желание, не имея намерения удовлетворить его когда-нибудь? Нет, промысел Божий, который доставляет нашему телу все блага земные, не может навсегда оставить нашу душу – алчущую счастья. Так как счастье не находится здесь, то оно должно существовать за пределами нашей жизни, в жизни будущей, в недрах Божиих. Есть другое желание, близкое желанию счастья, - это желание усовершенствования, которое по кратковременности нашей жизни земной не может быть удовлетворено здесь. Нам кажется разумным думать, что Бог, даровавший нам это желание, - удовлетворит его в жизни будущей.