Беседа 9. О том, что Бог не виновник зла 3 страница
И то разве одно похвалит кто в этом зле, что чем сильнее оно действует в человеке, тем тягостнее имеющему его в себе. Стрелы, брошенные сильно, когда попадают во что–нибудь твердое и упругое, отлетают назад к тому, кто их пустил; так и движения зависти, не делая вреда предмету зависти, наносят удары завистнику. Кто, огорчаясь совершенствами ближнего, уменьшил их чрез это? Между тем, снедаемый скорбию, он изнуряет сам себя.
Страждущих завистию почитают еще более вредоносными, нежели ядовитых зверей. Те впускают яд чрез рану, и угрызенное место предается гниению постепенно; о завистливых же иные думают, что они наносят вред одним взором, так что от их завистливого взгляда начинают чахнуть тела крепкого сложения, по юности возраста цветущие всею красотою. Вся полнота их вдруг исчезает, как будто из завистливых глаз льется какой–то губительный, вредоносный и истребительный поток. Я отвергаю такое поверье, потому что оно простонародно и старыми женщинами занесено в женские терема; но утверждаю, что ненавистники добра — демоны, когда находят в людях демонам свойственные произволения, употребляют все меры воспользоваться ими для собственного своего намерения; почему и глаза завистливых употребляют на служение собственной своей воле.
Поэтому ужели не придешь в ужас, делая себя служителем губительного демона, и допустишь в себя зло, от которого сделаешься врагом людей, ничем тебя не обидевших, и, кроме того, врагом благого и беззавистного Бога? Убежим от нестерпимого зла. Оно — внушение змия, изобретение демонов, посев врага, залог мучения, препятствие благочестию, путь в геенну, лишение Царствия.
Завистливых можно узнать несколько и по самому лицу. Глаза у них сухи и тусклы, щеки впалы, брови навислы, душа возмущена страстию, не имеет верного суждения о предметах. У них не похвальны ни добродетельный поступок, ни сила слова, украшенная важностию и приятностию, ни все прочее, достойное соревнования и внимания. Как коршуны, пролетая мимо многих лугов, многих мест приятных и благоухающих, стремятся к чему–либо зловонному, и как мухи, минуя здоровое, поспешают на гной, так завистливые не смотрят на светлость жизни, на величие заслуг, нападают же на одно гнилое. И если случится в чем проступиться (как часто бывает с людьми), они разглашают это, хотят, чтобы по одному этому узнавали человека, как и недобрые живописцы лицо изображаемого ими на картине отличают искривленным носом, или каким–нибудь рубцом, или другим недостатком природным либо происшедшим вследствие болезни. Они искусны сделать презренным и похвальное, перетолковав в худую сторону, и оклеветать добродетель, представив ее в виде порока с ней смежного: мужественного называют дерзким, целомудренного — нечувствительным, справедливого — жестоким, благоразумного — коварным. Кто любит великолепие, на того клевещут, что у него грубый вкус; о щедром говорят, что расточителен, и о бережливом опять, что он скуп. И вообще всякий вид добродетели не остается у них без такого имени, которое заимствовано от противоположного порока.
Что же? ограничим ли слово одним осуждением сего зла? Но это — как бы одна половина врачевания. Не бесполезно показать страждущему важность болезни, чтобы внушить ему должную заботливость об избавлении себя от зла; но оставить при сем страждущего, не дав руководства к приобретению здравия, не иное что значит, как предоставить его действию болезни.
Что же? Как можем или никогда не страдать сею болезнию, или, подпав ей, избежать ее? Во–первых, можем, если из человеческого не будем ничего почитать великим и чрезвычайным, ни того, что люди называют богатством, ни увядающей славы, ни телесного здоровья, потому что не в преходящих вещах поставляем для себя благо, но призваны мы к причастию благ вечных и истинных. Поэтому недостойны еще нашего соревнования — богатый ради его богатства, властитель ради величия его сана, мудрый ради обилия в слове. Это — орудия добродетели для тех, которые пользуются ими хорошо, но в самом себе не заключают блаженства. Потому жалок, кто пользуется сим худо, подобно человеку, который, взяв меч для отмщения врагам, добровольно ранит им самого себя. А если кто распоряжается настоящими благами хорошо и как должно, если остается он только приставником даруемого от Бога, и не для собственного наслаждения собирает сокровища, то справедливость требует хвалить и любить такого за братолюбие и общительность нрава. Опять, кто отличается благоразумием, почтен от Бога даром слова, кто истолкователь священных словес; не завидуй такому, не желай, чтобы умолк когда–нибудь пророк священного слова, если, по благодати Духа, сопровождают его какое–либо одобрение и похвала слушателей. Твое это благо, тебе чрез брата посылается дар учения, если хочешь принять его. При этом никто не заграждает источника ключевой воды, никто не закрывает взоров от сияющего солнца, никто не завидует им, но сам желает насладиться ими. Почему же, когда духовное слово источается в церкви и благочестивое сердце изливает струи дарований Духа, не приклоняешь с веселием слуха, не приемлешь с благодарностию пользы; а напротив того, рукоплескание слушателей угрызает тебя, и ты желал бы, чтобы не было ни того, кто получает пользу, ни того, кто хвалит? Какое извинение будет иметь это пред Судиею сердец наших? Правда, что душевное благо надобно почитать прекрасным по природе, но если кто превосходит других богатством, славится могуществом и телесным здоровьем, впрочем, что имеет, пользуется тем хорошо, то и его должно любить и почитать как человека, обладающего общими орудиями жизни, если только распоряжается он ими как должно, щедр в подаянии денег нуждающимся, собственными руками служит немощным, все же прочее, что ни имеет, не более почитает своею собственностию, как и собственностию всякого нуждающегося. А кто не с таковым расположением принимает сии блага, того должно признавать более жалким, нежели достойным зависти, если у него больше случаев быть худым. Ибо это значит погибать с большими пособиями и средствами. Если богатство служит напутствием к неправде, то жалок богач. А если он служит к добродетели, то нет места зависти; потому что польза богатства делается общею для всех, разве кто в избытке лукавства станет завидовать и собственным своим благам. Вообще же, если прозришь рассудком выше человеческого и устремишь взор к истинно прекрасному и похвальному, то очень будешь далек от того, чтобы достойным уважения и соревнования признать что–нибудь тленное и земное. А кто таков, кто не поражается мирским как чем–то великим, к тому никогда не может приблизиться зависть.
Но если непременно желаешь славы, хочешь быть виднее многих и не терпишь быть вторым (ибо и это бывает поводом к зависти), то честолюбие твое, подобно какому–то потоку, направь к приобретению добродетели. Ни под каким видом не желай разбогатеть всяким способом и заслуживать одобрение чем–либо мирским. Ибо это не в твоей воле. Но будь справедлив, целомудрен, благоразумен, мужествен, терпелив в страданиях за благочестие. Таким образом и себя спасешь, и при больших благах приобретешь большую знаменитость, потому что добродетель от нас зависит и может быть приобретаема трудолюбивым, а большое имение, телесная красота и высота сана не от нас зависят. Поэтому если добродетель есть высшее и достаточное благо, и по общему всех признанию имеет предпочтение, то к ней должны мы стремиться — к добродетели, которой не может быть в душе, не очищенной как от прочих страстей, так особенно от зависти.
Не видишь ли, какое зло — лицемерие? И оно — плод зависти, потому что двоедушие нрава бывает в людях по большей части от зависти, когда, скрывая в глубине ненависть, показывают наружность, прикрашенную любовию, и подобны подводным скалам, которые, будучи немного закрыты водою, причиняют неосторожным непредвиденное зло.
Поэтому если из зависти, как из источника, проистекают для нас смерть, лишение благ, отчуждение от Бога, смешение уставов, низвращение всех в совокупности житейских благ, то послушаемся Апостола, и не бываим тщеславни, друг друга раздражающе, друг другу завидяще (Гал. 5:26); но будем паче блази, милосерди, прощающе друг другу, якоже и Бог простил есть нам во Христе Иисусе, Господе нашем (Еф. 4:32), с Которым слава Отцу со Святым Духом, во веки веков. Аминь.
Беседа 12. На начало книги Притчей (Притч. 1:1–5)
Хороша награда за послушание. Поэтому послушаюсь доброго отца, который из словес Духа предлагает мне нечто для упражнения, и, по примеру опытных ловцов, хочет у меня, как у молодого пса, испытать скорость бега в местах непроходимых. Предложил же он мне для истолкования вступление в книгу Притчей. Но сколько неудобопостижим смысл сего чтения, известно это всякому, даже мало сведущему. Впрочем не должно отказываться от поручения, возлагая упование на Господа, Который по молитвам Пастыря, даст ми слово во отверзение уст моих (Еф. 6:19).
Всех книг премудрого Соломона знаем три: книгу сих Притчей, книгу Екклесиаста и книгу Песнь Песней. Каждая составлена с особенной целию, все же написаны на пользу людям. Ибо книга Притчей есть образование нравов, исправление страстей, и вообще, учение жизни, заключающее в себе множество правил для деятельности. А Екклесиаст касается естествословия и открывает нам суету того, что в этом мире, чтобы не почитали мы для себя вожделенным преходящего и душевных забот не тратили на суетное. Песнь же Песней показывает способ душевного усовершенствования, потому что изображает согласие невесты и жениха, то есть близость души с Богом Словом.
Но возвратимся к предположенному.
Притчи Соломона, сына Давидова, иже царствова во Израили (Притч. 1:1). Слово: притча — у внешних употребляется в означение изречений общенародных и произносимых, всего чаще на путях; потому что путь называется у них uoimoV от чего и притчу (paroimia) определяют так: речение припутное, самое обычное в народном употреблении и от немногого удобно прилагаемое ко многому подобному. А у нас притча есть полезное слово, выраженное с некоторой прикровенностью, но как с первого взгляда заключающее в себе много полезного, так и в глубине своей скрывающее обширную мысль. Потому и Господь говорит: сия в притчах глаголах вам: но приидет час, егда ктому в притчах не глаголю вам, но яве (Ин. 16:25); потому что пр`иточное слово не имеет открыто и общевразумительно высказанного смысла, но обнаруживает намерение свое косвенным образом и только людям более внимательным. Поэтому притчи Соломона, то есть изречения, возбуждающие внимание и доставляющие пользу на всем пути жизни.
А имя писателя наименовал с тем, чтобы знаменитостию лица привлечь слушателя; потому что достоверность поучающего как делает слово достойным вероятия, так располагает учащихся к большей внимательности. Итак, притчи Соломона, того Соломона, которому сказал Господь: се, дах ти сердце смыслено и мудро; якоже ты, не бысть муж прежде тебе и по тебе не востанет подобен тебе (3 Цар. 3:12). И еще: даде Господь смысл и мудрость Соломону многу зело, и широту сердца, яко песок, иже при мори: и умножися мудрость Соломонова… паче… всех древних человек и паче всех смысленных египетских (3 Цар. 4:29–30). Так необходимо присовокупление имени!
Притчи Соломона, сына Давидова. Присовокуплено и имя отца, чтобы знать тебе, что Соломон был премудр, произошел от отца также премудрого и пророка, с младенчества обучен был священным письменам, но по жребию получил власть; не силою присвоил себе царство, нимало ему не принадлежавшее; но принял отеческий скипетр по справедливому суду отца и по Божию определению.
Он был царем во Иерусалиме. И это сказано не напрасно, но главным образом для различения от других подобного имени царей, а сверх сего, и для того, чтобы поелику он построил пресловутый храм, то и ты знал соорудителя сего храма и виновника всякого гражданского устройства, уставов и благочиния. Много же содействует к принятию советов и то, что писатель книги — царь. Ежели царская власть есть законное правительство, то очевидно, что и правила, какие дает царь, истинно достойный сего наименования, имеют великую законность, будучи направлены к общей для всех пользе, а не составлены с намерением достигнуть царю собственной своей пользы. Тем и отличается злой властелин от царя, что один везде имеет в виду свои выгоды, а другой помышляет о пользе подданных.
Но перечисляется также, какая именно польза и в какой мере приобретается из сей книги учащимися.
И во–первых, из притчей можно познати премудрость и наказание [52] (Притч. 1:2). А премудрость есть знание вещей Божественных и человеческих, также и их причин.
Посему, кто с успехом богословствует, тот познал премудрость, как и блаженный Павел говорит: премудрость же глаголем в совершенных: премудрость же не века сего, ни князей века сего престающих: но глаголем премудрость Божию в тайне сокровенную, юже предустави Бог прежде век (1 Кор. 2:6–7).
И кто из устройства мира уразумевает Зиждителя, тот познает также Бога из премудрости, видимой в мире. Невидимая бо Его от создания мира творенми помышляема видима суть (Рим. 1:20). А к мысли о Боге приближает нас, когда говорит: Бог премудростию основа землю; и: егда готовяше небо, с Ним бех; и: бех при Нем устрояя; и: Аз бех, о нейже радовашеся (Притч. 3:19; 8:27; 29:30). Ибо все сие говорит Соломон от имени олицетворенной им премудрости, чтобы доставить нам ясное о ней познание. И вообще в словах: Господь созда мя начало путей Своих [53] (Притч. 8:22), разумеет премудрость, открывающуюся в мире, которая едва не выговаривает чрез видимое, что она произошла от Бога, и что в тварях не самослучайно сияет столько премудрости. Ибо как небеса поведают славу Божию, и творение руку Его возвещает твердь, возвещает же не издавая гласа; потому что не суть речи, ниж`е словеса, ихже не слышатся гласи их (Пс. 18:2, 4), таковы словеса и началородной премудрости, которая при творении прежде всего другого положена в основание твари: она молча вопиет о своем Творце и Господе, чтобы ты восходил чрез нее к мысли об едином Премудром.
Но есть и человеческая некая мудрость; это — опытность в делах житейских, по которой называем премудрыми сведущих в одном каком–нибудь из полезных искусств.
Поэтому у писателя сего приглашением к премудрости и занята не малая часть книги. Премудрость во исходех поется, в стогнах же дерзновение водит, на краех же стен проповедуется [54] (Притч. 1:20–21). Видя ревность людей, видя, что все мы естественным образом любим знаменитость премудрости, Соломон похвалами премудрости возбуждает души стремиться к ней без укоснения и нерадения. Говорит, что везде много о ней речей, на путях, на торжищах, на городских стенах. Для того именует врата, стогны, стены, чтобы наименованием исходов и стогн показать знаменитость премудрости, а наименованием ее стен — ее пользу и достаточность для всякой безопасности в жизни. И желая освоить нас с нею, говорит: нарц`ы премудрость сестру тебе быти; и еще: возжелей ея, и соблюдет тя (Притч. 7:4; 4:6). Потом, показывая общеполезность ее, и что польза от нее простирается равно на всех, говорит: закла своя жертвенная, то есть уготовала твердую пищу для обучивших душевные чувствия долгим учением; раствори в чаши своей вино, веселящее сердце человека; а под чашею разумеет он общее и всенародное причащение благ, где всем дозволено с одинаковым правом почерпать сколько кто может, и сколько кому потребно; и уготова свою трапезу (Притч. 9:2). Все говорит в высшем знаменовании, под образом телесного давая нам разуметь духовное. Ибо словесную пищу души называет трапезою, к которой созывает с высоким проповеданием, то есть учениями, не заключающими в себе ничего низкого и презренного. Иже есть безумен, да уклонится ко мне (Притч. 9:4). Ибо как больные требуют врачевания, так безумные имеют нужду в мудрости. И: лучше бо сию куповати, нежели злата и сребра сокровища (Притч. 3:14). И: честнейша же есть камений многоценных… всяко честное недостойно ея есть (Притч. 3:15). И: сыне, аще премудр будеши, себе премудр будеши и искренним твоим (Притч. 9:12). И: сыну же мудру благопоспешна будут дела (Притч. 13:14). И вообще, в истине сего слова можешь ты увериться, собрав на досуге все, что сказано о премудрости у Соломона.
Поелику же в злохудожну душу не внидет премудрость (Прем. 1:4), то прежде всего души, намеревающиеся беседовать с мудростию, очищает Божиим страхом. Ибо тайны спасения повергать пред всяким без разбора и принимать одинаково всех, даже не имеющих ни чистой жизни, ни разума испытанного и точного, походит на то же, что и в нечистый сосуд вливать многоценное миро. Посему начало премудрости страх Господень (Притч. 1:7). А страх — очищение души по молитве пророка, который говорит: пригвозди страху Твоему плоти моя (Пс. 118:120). Где обитает страх, там пребывает всякая душевная чистота; потому что оттуда бежит всякий порок и всякий нечестивый поступок; и телесные члены, пригвожденные страхом, не могут порываться на дела неблагоприличные. Как человек, в которого вонзены вещественные гвозди, будучи удерживаем болью, остается бездейственным, так и пригвожденный страхом Божиим, ожиданием угрожающих наказаний пронзаемый как бы некоторою болью, не может и глаз употреблять, на что не должно, и рук простирать на дела непозволенные, и вообще, ни в малом, ни в великом поступать вопреки своему долгу. Оскверненных же и подлых душою Соломон не допускает к слышанию Божественных речей, говоря: а бесстрашные во вратах водворятся (ср.: Притч. 19:23). И: взыщете премудрости у злых и не обрящете (Притч. 14:6). И еще: взыщут мене злии и не обрящут (Притч. 1:28), потому что не очищены Божиим страхом. Поэтому кто намерен приступить к принятию премудрости, тот приходи, очистив срамоту греха спасительным страхом. Итак, из учения Притчей открылось нам и другое благо, а именно: восприятие страха, внушенное нам премудростию.
Вторым из обещанного было: познати наказание. А наказание есть некоторое полезное для души образование, которое часто очищает ее от пятен греха не без труда, и в это время не мнится радость быти, но печаль: послед`и же плод мирен наученым тем воздает во спасение (Евр. 12, 11). Поэтому познати сие наказание не всякому уму возможно; потому что многие, отказавшись от трудности настоящего, по невежеству не ждут полезного окончания дела, но, огорчаясь суровостию прилагаемого о них попечения, остаются в недуге невежества. Потому достойны удивления слова праведных, которые говорят: Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниж`е гневом Твоим накажеши мене (Пс. 6:2). Они желают избыть не наказания, но гнева. Подобно сему и следующее: накажи нас, Господи, обаче в суде, а не в ярости (Иер. 10:24). И: наказание Господне отверзает уши мои (Ис. 50:5). Как малые дети, нерадивые к ученью, после лоз, которыми высечет их учитель или приставник, сделавшись внимательнее, начинают понимать уроки, и то же слово, которого до побоев не слыхали, после боли от лоз, как бы чрез это отверзались у детей уши, и слухом приемлется, и удерживается в памяти: так бывает и с теми, которые не внимают Божию учению и презрительно относятся к заповедям. Когда Бог нашлет на них наказание, тогда те особенно Божия повеления, о которых всегда им было говорено, и которые всегда оставляли они без внимания, приемлются ими, как в первый раз коснувшиеся их слуха. Поэтому сказано: наказание Господне отверзает уши мои…
Поелику же наказание вразумляет бесчинного, как сделал Павел, предавший сатане как мучителю, который вывертывает члены и бичует для того, да накажутся не хулити [55] (1 Тим. 1:20), и поелику мятежного возвращает оно к долгу, подобно тому, о ком сказано, что послед`и пленения его покаяхся (Иер. 31:19), то нужно знать силу наказания, к чему оно полезно. Потому Соломон, зная пользу оного, советует: не преставай младенца наказовати: аще бо жезлом биеши его, не умрет… Ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти (Притч. 23:13–14). Который бо есть сын, егоже не наказует отец? (Евр. 12:7). Сие наказание для рассуждающих здраво дороже множества денег. Потому Соломон говорит: приимите наказание, а не сребро (Притч. 8:10), чтобы во время нужды, когда или тело больно, или домашние дела в расстройстве, не возыметь тебе лукавой мысли о Боге, но со многим терпением принимать Его удары, вразумляясь, в чем ты согрешил, и познав наказание, говорить: гнев Господень стерплю, яко согреших Ему (Мих. 7:9). И: благо мне, яко смирил мя еси (Пс. 118:71). Таков был Павел, который говорит: наказуеми, а не умерщвляеми (2 Кор. 6:9). И: обличаемые от Господа наказуемся, да не с миром осудимся (1 Кор. 11:32).
Поелику же и обучение наукам называется наказанием, по написанному о Моисее: и наказан бысть Моисей всей премудрости египетстей (Деян. 7:22), то немаловажно для спасения не какими ни есть заниматься науками, но знать полезнейшее наказание. Ибо иные упражняясь в геометрии, которую изобрели египтяне, или в астрологии, которая была в уважении у халдеев, или вообще вдаваясь в выспренные умствования об образах и тенях, презрели изучение Божия слова. А многих занимали пиитика, риторика и изобретение софизмов, для которых содержанием служит ложь; потому что пиитика не может обойтись без басни, риторика — без искусства в слововыражении и софистика — без ложных умозаключений. Итак, поелику многие при тщательном изучении всего этого вознерадели о познании Бога, состаревшись в исследовании предметов пустых, то необходимо познание наказания, чтобы избирать обучение полезное, избегать же обучения неразумного и вредного.
Внимательно читая Притчи и неленостно извлекая из них пригодное, можно еще уразумети словеса мудрости (fronhsiV), ибо можно уразуметь полезное. Сказано: злобою младенствуйте, умы же совершенни бывайте (1 Кор. 14:20). О мудрости знаем, что она есть одна из родовых добродетелей, посредством которой мы, человеки, делаемся сведущими в том, что добро и зло, и что безразлично. А мудрым (fronimoV), очевидно, называется человек по производству сего имени от слова: мудрость (fronhsiV).
Но как же засвидетельствовано, что змий бе мудрейший (fronimwtatoV) всех зверей (Быт. 3:1)? И еще Господь говорит: будите мудри (fronimoi) яко змия (Мф. 10:16)? И строитель неправедный назван мудрым (Лк. 16:8)? Не видно ли из сего, что слово «мудрость» берется трояко? В одном смысле она есть охранение собственной своей пользы, соединенное со злоумышлением против ближнего; такова мудрость змеи, которая бережет свою голову. Есть еще какая–то изворотливость нрава, которая скоро находит полезное для себя и овладевает людьми простодушными; такова мудрость строителя неправедного. Истинная же мудрость есть распознание того, что должно делать и чего не должно. Кто следует ей, тот никогда не отступит от дел добродетели и никогда не будет проникнут пагубою порока.
Посему разумевающий словеса мудрости знает, кто лжеумствователь и обманщик и кто внушает лучшие правила жизненной деятельности. Он, как искусный торжник, удержит у себя добротное, сам же удержится от всякого рода зла (1 Фес. 5:5:21–22). Сия–то мудрость созидающему храмину свою помогает положить основание ее на камени, то есть опереться на вере во Христа, чтобы оставаться незыблемым во время дождей, ветров и устремлений речных (Мф. 7: 24–25). Ибо подобными сими словами Господь изобразил нам в притче непоколебимость в искушениях как человеческих, так и свыше посылаемых. Он же учит не нерадеть о необходимом, но, заблаговременно запасшись напутиями жизни, с готовностию сердца ожидать пришествия Жениха. Ибо сказано, что мудрые (fronimoi) девы, поелику имели елей в светильниках, взошли вместе с женихом, а юродивые, по неготовности своей, лишены радости брачного чертога (Мф. 25:1–12).
После сего посмотрим, что значит: прияти извития словес [56] (Притч. 1:3). Истинное и от здравого разумения происходящее слово просто и единообразно, об одном и том же всегда говорит одно; а слово изукрашенное и искусственное, заключая в себе много хитросплетенного и изысканного, принимает тысячи видов и извивается в бесчисленных извитиях, будучи преобразуемо в угодность слушающим. Потому притчи доставляют нам великую пользу, делая способными крепко противостоять приражению искусственных слов. И кто внимателен к притчам и не с нерадением слушает их советы, тот, как бы вооруженный опытностию, безвредно приемлет извития словес, не совращаясь ими и ни в чем не отступая от истины. Когда иначе вещь существует в природе, а иначе уверяет о ней слово; тогда будет это извитие, лучше же сказать, извращение истины словом. И кто инаковым кажется, а инаков в действительности, тот употребляет извития словес, обманывая имеющих с ним дело, как зайцы и лисицы обманывают собак, одну сторону им показывая, а в другую оборачиваясь.
И противоположения лжеименного в`едения суть какие–то извития словес. Ибо не приемлющие простоты духовного учения, изощренные же диалектикою на противоречия; правдоподобием лжеумствований превозмогают нередко твердость истины. Итак, огражденный притчами приемлет сии извития словес. Хотя и встретит он иногда такие спорные вопросы, что доводы с обеих сторон равносильны, и трудно различить, где более вероятности; однако же ум его, как упражнявшийся в притчах, не придет в замешательство, даже когда собеседники своими доводами наносят друг другу, по–видимому, совершенно почти равные удары.
Притча дает также уразумети правду истинную (Притч. 1:3). Поелику правда есть способность воздавать за все по достоинству, а достигнуть сего трудно; потому что одни, по недостатку разумения, не могут дознать, как воздать каждому должное, а другие, будучи преобладаемы человеческими страстями, нарушают справедливость, как бедных презирают, а сильных обидчиков не обличают, то книга Притчей обещает ученикам своим дать в`едение правды истинной.
И поелику многие, уловляя похвалу толпы, хотя на деле предпочитают неправду и любостяжательность, как нечто для них полезное, но по наружности и на словах хвалят равенство и правду, то обученный Притчам не останется в неведении о сих людях, но будет знать, какая правда поддельная и подложная, и какая истинная и не обманчивая.
Также, поелику и внешние мудрецы предлагали многие учения о правде, а они своими правдоподобиями вводят в обман людей, которые, при рассуждении об этом, не способны следовать истинному учению, то книга сия обещает сделать известною правду истинную, чтобы нам избегать вредных лжеумствований.
Даже и законы язычников, имея между собою большую разность, приводят в затруднение умы людей, не составивших себе точного понятия о правде. Некоторые языческие народы признают справедливым отцеубийство, а другие отвращаются всякого убийства как злодеяния. Одни выше всего ставят целомудрие, а другие предаются похоти с матерями, дочерями и сестрами. И вообще, многие, находясь под властию застарелых обычаев, не распознают гнусности дел своих. Но книга сия, научая правде истинной, избавляет человека от страстей, какие в нем от неразумия.
Но как есть правда, собственно в нас находящаяся, именно: присвоение каждому должного, и хотя мы не достигаем сего в точности, однако же, поступая с самым правдивым расположением, не уклоняемся далеко от цели, так есть правда, постигающая нас с небеси от праведного Судии, — правда то исправляющая, то вознаграждающая, в которой многое для нас неудобообъяснимо по высоте заключающихся в ней определений. О ней, думаю, говорит псалмопевец: правда Твоя, яко горы Божия (Пс. 35:7). Итак, книга сия обещает эту подлинно истинную и Божию правду представить в ясности упражнявшимся в пр`иточном учении.
Опять, поелику иные грехи бывают непроизвольны, а в ином случае грешим с лукавым намерением, то и определение Правосудного о сих грехах не одинаково. Ибо положим, что подвергается суду блуд и что на суде две блудницы; но одна, будучи продана содержателю развратного дома, по нужде бывает во грехе, доставляя собою прибыль лукавому господину, а другая по сластолюбию добровольно предает себя греху. Поэтому в одном случае находит себе извинение грех непроизвольный, а в другом осуждается грех худого произволения. Опять, иной согрешил, будучи сначала воспитан худо, потому что и на свет произведен родителями неправедными, и рос, слыша и видя речи и поступки беззаконные; а у другого было многое, что призывало его к добродетели — честное воспитание, советы родителей, взыскательность учителей, слышание словес Божиих, образ жизни упорядоченный и все прочее, чем душа руководится к добродетели, но и он впоследствии поползнулся в подобный грех; таковой не по справедливости ли будет признан достойным тягчайшего наказания? Один будет осужден вследствие спасительных побуждений, всеянных в умы наши, и именно за то, что не воспользовался ими здраво; а другой, сверх сего, и за то, что сделал напрасными все данные ему пособия и по невнимательности увлекся в порочную жизнь. Поэтому уразумети правду истинную подлинно есть дело великого ума и самого совершенного сердца.
А едва ли книга сия не обещает и того, что обучившийся притчам будет уже в состоянии заняться точным изучением богословия. Ибо истинная правда есть Христос, Иже бысть нам премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление (1 Кор. 1:30).
С познанием правды истинной сопряжено и то, чтобы суд исправляти (Притч. 1:3). Кто не изучил предварительно справедливого, тому невозможно правильно разбирать дела сомнительные. И сам Соломон, если б не имел точных понятий о справедливом, не мог бы так правильно и удачно произнести этого всем известного определения, которым решил спор двух бесчестных женщин о младенце. Поелику не было свидетелей тому, что говорили женщины, то Соломон обратился к природе и при ее помощи нашел неизвестное; потому что чужая женщина без сожаления соглашалась на истребление младенца, а настоящая мать по естественной любви не могла даже и слышать об его страдании. Поэтому, кто узнал правду истинную и чрез нее научился отдавать каждому его собственное, тот может исправляти суд. Как стрелок направляет стрелу в цель, нимало не погрешая в стрельбе, и стрела падает ни дальше, ни ближе, ни по ту, ни по другую сторону цели, так судья отгадывает справедливое, не взирая на лица (потому что знать лице на суде не добро; Притч. 24:23), и ничего не делая по пристрастию, но произнося определения правые и непревратные. И когда у него двое подсудимых: человек любостяжательный и другой, имеющий у себя мало, — судья уравнивает их между собою и столько отнимает у имеющего больше, сколько находит недостаточным обиженного. А кто не запасся у себя в душе истинною правдою, но подкуплен деньгами, или поблажает дружбе, или мстит по вражде, или боится сильного, тот не может суд исправляти. Ему псалом говорит: аще воистинну убо правду глаголете, правая судите, сынове человечестии (Пс. 57:2). Ибо правильность суда служит доказательством правдивого расположения. Почему и сам Соломон впоследствии говорит: вес велик и мал, и мера сугуба, нечиста пред Господем (Притч. 20:10), наименованием весов пр`иточно выражая несоблюдение равенства в суде.