Мюнхен, 10 декабря 1913 г.
Прежде чем я продолжу свой пересказ из Пятого Евангелия, позвольте мне сделать несколько замечаний, связанных с обнародованием этого Пятого Евангелия. Широкие круги современной общественности совершенно не понимают значение всего того, что должен внести в нашу эпоху оккультизм, духовная наука. Дело в том, что в широких кругах все еще слишком мала склонность уделять внимание клонящимся к упадку культурным элементам нашего времени, прежде всего духовным культурным элементам, а также тем, которые знаменуют подъем и, в какой-то степени, служат почином обновления нашей духовной жизни, и тем не менее не могут принять никакой другой иной формы помимо той, что ведет к определенному ознакомлению с фактами конкретных оккультных исследований, пускай даже такое знакомство теперь весьма предосудительно и презираемо.
Прежде всего хотел бы обратиться к вам с просьбой поразмыслить в связи со сказанным насчет того, что к таким сообщениям из конкретных оккультных сфер следует подходить с определенной долей благочестия. Наше время менее всего склонно к тому, чтобы воспринимать такого рода вещи как нечто само собой разумеющееся, и лишь сопереживание, со-чувствие на основе жизненных импульсов сообщает нашим душам способность видеть их в правильном свете. Когда же они будут сообщены неподготовленным, тут-то и проявится то, как в случае вынужденного под нажимом общественности разглашения насчет двух мальчиков Иисусов, до какой распоясанности доходят даже самые благонамеренные. Не хочу даже и останавливаться на многочисленных безумных нападках, обращенных против такого рода вещей. С какой страстью они воспринимаются! Сегодня все еще немыслимо, чтобы заимствуемые из духовного мира знания менее абстрактного характера, вроде тех вполне конкретных по содержанию итогов исследований, которые были сообщены позавчера, чтобы они могли извлекаться оттуда именно как знания. Это связано (пускай даже такая связь вовсе неочевидна) с той принципиальной поверхностностью в первую очередь мышления и представления, что охватила нашу современную литературу, трактующую вопросы мировоззрения.
Вовсе не из чрезмерного критицизма отмечаю я тот или иной момент как раз в кругу нашей секции, но чтобы привлечь внимание наших друзей к тому, в сколь жалком положении пребывает в наше время чистая логика мышления. Способность сопоставлять и различать в наше время отсутствует. Люди добровольно и охотно (причем в куда большей степени, чем кажется им самим: ведь теперь то и дело раздаются крики насчет свободы от всяких авторитетов) воспринимают в качестве авторитета что угодно, прежде всего в кругах, зачастую считающихся сегодня наиболее образованными. То и дело приходится сталкиваться с такими вещами, про которые (пускай даже это происходит лишь вследствие временной загруженности, при том, что то же время можно было использовать и получше) необходимо упомянуть, наподобие того, что мне пришлось пережить в Берлине на докладе о Джордано Бруно, с которым я выступал в одном религиозно-фило-софском обществе и где я упомянул (это было уже давно) о том, насколько мало наше время способно действительно вникнуть в систему идей таких великих личностей, как Джордано Бруно. Я обратил тогда внимание слушателей на одну погрешность в ходе рассуждений, связанную с погрешностью в восприятии, что содержалась в одной гремевшей тогда книге, в «Сущности христианства» Гарнака.
В прочитанной мной вчера открытой лекции я сказал, что если что-то упоминаю с целью критики, то вовсе не желаю вынести окончательный приговор потенциалу, научности данного лица. Напротив, тем самым я хочу указать как раз на то, что под влиянием суггестивного воздействия самое значительное может приводить к опустошительным последствиям. Так, к примеру, тогда выяснилось, что один из самых знаменитых современных теологов рассматривает это сочинение, «Сущность христианства», как нечто весьма выдающееся. В частности при этом не входят. Например, в этом сочинении отстаивается такое воззрение на Воскресение Христа Иисуса, которое имеет приблизительно следующий вид: что бы ни случилось тогда в Палестине, сегодня мы это знать не в состоянии, так что нет нужды реконструировать понятие Воскресения; однако от этого случившегося в Палестине факта происходит вера в Воскресение. Этой-то веры мы и придерживаемся, вне зависимости от того, что к этой вере привело.
Председатель этого религиозно-философского общества сказал мне после доклада, что он досконально ознакомился с «Сущностью христианства» Гарнака, но такого места в книге не нашел. Да и вообще это католическая точка зрения. Ведь католики утверждают: «Неважно, действительно ли в Трире находится Священная риза, важна лишь вера, что это — риза». Хоть он и ополчился против такого воззрения, однако пояснил, что в книге ничего такого нет. На следующий день я выписал ему страницу, на которой это, само собой разумеется, значилось. Ученый
муж просто пробежал это место глазами — и не увидел. Такие опустошительные последствия имеет сегодня все, оказывающее — как авторитет — такое суггестивное действие, что этого вообще не замечают, однако те, кто именуют себя антропософами в подлинном смысле, должны такие вещи замечать, ибо в нынешней духовной культуре это как раз самое опустошительное.
Имя Эйкена известно как имя человека, возродившего идеализм. Ему досталась знаменитая премия. Но не стоит ему завидовать. Он написал книгу, которая называется «Можем ли мы продолжать быть христианами?». Оказывается, на одной странице здесь сказано: как современные образованные люди, мы более не можем мириться с тем, что люди говорят о демонах, как это было во времена, когда Христос странствовал по Земле. Ни один современный образованный человек верить в демонов более не может. Читая это, современный «образованный» человек чувствует себя польщенным. Тот, кто делает ему комплимент — в полном смысле «свой парень». Но замечает ли этот «образованный», что несколькими страницами ниже в той же книге есть и другое предложение: «Соприкосновение божественного и человеческого порождает демонические силы»? И это преспокойно проглатывается. А если вы укажете на это как на нелепицу, то услышите в ответ: здесь он употребил это не в смысле «демонического». Услышав такой ответ, поневоле нужно очень крепко призадуматься, потому что из этого ответа становится совершенно понятно, что слова употребляются теперь совершенно бессознательно, не думая о том, чтобы придать им смысл, который должен быть им присущ. Вот что страшно. Только поэтому и возможно наступление такого тревожного явления, как книга, которая теперь, несмотря на то, что ее составляют три толстых тома, выходит уже вторым изданием. Это «Критика языка» Фрица Маутнера, который сделался своим для очень и очень многих, составив большой философский словарь. Такие явления необходимо обсуждать, пускай даже это неприятно. «Критика языка» призвана быть последней значительной критикой всех философских мировоззренческих устремлений. Книга эта весьма важна в смысле характерной для современности внешней изощренности. Ей невозможно отказать в том, что это весьма значительная книга, полная остроумных замечаний. Здесь сводятся счеты со всем мировоззренческим прошлым человечества. Разделываясь с мировоззренческим направлением, несимпатичным также и мне, критик на полном серьезе прибегает к такому образу: тот, кто рассуждает об этом мировоззрении, подобен клоуну, залезшему на свободностоящую лестницу, который вознамерился бы, вскарабкавшись на самый ее верх, подтянуть ее к себе. Он сверзится с нее. Но я вас умоляю: как возможно, когда ты установил лестницу вертикально и влез наверх, после этого сверху тянуть ее к себе и с нее сверзиться? Как можно прокручивать в голове такого рода мысли, если только ты не полностью лишен соображения? Большинство и не замечает такие вот пустые мысли, поскольку ныне люди очень мало практикуются в логике. В противном случае они заметили бы, что теперь такие вот нелепицы можно повстречать в половине книги, и они находятся там на каждой двадцатой странице. Об этом нужно упомянуть хотя бы однажды, поскольку это характерно для того, как ныне мыслится то, как осуществляется суггестивное влияние на мышление. Этот пример приведен мной не без умысла, ибо для того, кто умеет мыслить, вся книга написана исходя из той же самой логики, однако этого не замечают. Многие не заметят даже невозможности этой идеи, но при том состоянии духовной жизни, в котором она пребывает сегодня, про такое вот литературное явление вовсю трубят как о чем-то колоссальном по значению, и многие полагают, что это так, изучают это, и из числа тех, кто может мыслить подобным образом, пополняются ряды противников духовной науки.
Я нахожу жестоким то, что вынужден это говорить, однако это должно быть сказано, поскольку вы не должны оставаться в неведении относительно того, что происходит ныне. Пускай даже немногие прочтут книгу, но то, что от нее исходит, странствует по многим книгам и лекциям и почитается за логику. Потому-то и оказывается, что перед лицом незрелого мышления нашего времени настолько трудно бывает выступить не только с духовно-научными идеями, но даже и с положительными результатами исследований Акаши, о которых я говорил в прошлый раз. Это и вынудило меня произнести те слова, что были только что употреблены , что в самом деле наши друзья должны ощутить необходимость основательно и глубоко (как раз там, где речь заходит о том, чтобы трактовать вещи, применительно к которым обыденное мышление может оказаться недостаточным) проникнуться пониманием необходимости строго вышколенного мышления. Иначе, само собой разумеется, мы еще долго не сможем пробиться с положительными оккультными исследованиями через современный логический туман, который столь критически себя ведет. Разумеется, усвоить их способен лишь тот, кто вначале подготовил свою душу результатами духовной науки, которые в большей степени могут быть выражены в идеях. Лишь обращаясь к таким людям можно говорить о предметах, в связи с которыми невозможно обойтись просто идеями, а необходимо поведать о том, какими они оказываются в результате исследований Акаши. Они не оторваны (хотя все, что я преподаю в качестве Пятого Евангелия — это лишь рассказы) от всего того, что способно дать также и духовное исследование, хотя очевидно это становится не сразу.
Отвержение этих конкретных итогов исследований связано не с чем иным, как с тем, что современное мышление слишком грубо для того, чтобы действительно вникнуть в результаты духовных исследований. Необходимо понять, насколько естественно то, что человек, способный порождать идеи вроде приведенных, вовсе не в состоянии по-настоящему вникнуть в духовную науку. Это задает критерий, которого мы должны придерживаться в отношении того, что превозносится теперь в качестве философской мировоззренческой литературы. Это делает необходимым, чтобы как раз при обсуждении таких предметов мы прониклись мыслями относительно необходимости того, чтобы такие мысли попали теперь хотя бы в некоторые души, дабы они постепенно надлежащим образом влились в духовную жизнь современности.
Так вот, я нередко указывал на Мистерию Голгофы, на отдельные ее моменты, которые должны быть непременно постижимы посредством строгого мышления, если оно желает утвердиться в рассмотрении исторического развития человечества. Собственно говоря, мы не располагаем настоящим рассмотрением исторического развития человечества. Сегодня у нас нет никакой истории, никакого осмысленного проникновения в то, что произошло. Если оно когда-нибудь у нас появится, люди поймут, что и в самом деле во времена Мистерии Голгофы развитие человечества пошло на спад и что благодаря Голгофе явился импульс, придавший человечеству то омоложение, что запустило вновь одряхлевшие культурные силы. Через наблюдение конкретных событий, разыгрывавшихся в Палестине, эта общая мысль ничуть не принижается, но напротив, еще больше возвышается через познание
тех конкретных событий, что тогда произошли.
Позавчера я остановился в своем рассказе на том, как после разговора, который состоялся у Иисуса из Назарета с приемной матерью и при котором «Я» Заратустры отделилось от трех тел, оказавшихся тогда в необычном сочетании друг с другом, лишенном земного «Я», он повстречал двух ессеев. Эту сцену я попытался изобразить; изобразил я ее до того момента, когда Иисус, переговорив с ними, предстал им так, как словно бы растворился, и они увидели его как некую фата-моргану, из которой прозвучали слова: «Тщетны ваши стремления, потому что пусты ваши сердца, поскольку вы исполнились духа, обманчиво скрывающего под обличьем смирения гордыню!» Когда два ессея услышали это, их зрение словно бы на какое-то время помутилось. Они увидели его вновь лишь когда он продвинулся дальше на своем пути. Из хроники Акаши мне удалось установить, что оба ессея были сильно впечатлены тем, что им довелось пережить, с этого дня они сделались молчаливы и ничего не рассказали прочим ессеям.
Когда Иисус прошел немного дальше, ему повстречался человек, производивший впечатление глубочайшего страдания, придавленности, угнетенности. Этот человек шел навстречу Иисусу с опущенной головой, его придавленность выражалась и в осанке. И здесь он услышал, как то существо, что я
охарактеризовал позавчера как Иисуса из Назарета на тот момент, обратилось к нему со словами, которые прозвучали как бы из самых глубин этого существа.
Придавленный и угнетенный человек услышал, как Иисус сказал: «Куда тебя привела твоя душа? Я знал тебя тысячелетия, многие тысячелетия назад, и тогда ты
был другим». И здесь этот придавленный человек ощутил настоятельную необходимость чем-то поделиться с этим явлением. Ведь не можем же мы назвать земным человеком существо, состоявшее лишь из физического тела, эфирного тела и астрального тела, сохранявших остаточные воздействия «Я» Заратустры. Мы можем назвать его только «существом». Пребывавший в отчаянии человек ощутил потребность сказать этому существу: «Я достиг в жизни высокого ранга, и всякий раз, когда я поднимался все выше, меня охватывало чувство: «Что ты за исключительный человек!» Во всем мне сопутствовало счастье. Но очень быстро случилось так, что я лишился этого счастья. Произошло это в одну ночь. Именно, как-то раз я уснул и привнес в свой сон чувство, что испытываю стыд за то, что вижу. Мне приснилось, что передо мной стоит существо, и оно спрашивает меня: «Кто сделал тебя таким великим, кто вознес тебя до столь высокого ранга?» И мне стало стыдно оттого, что даже во сне мне мог быть задан такой вопрос, ведь мне-то было ясно, что исключителен я сам и что, разумеется, это в силу моих великих достоинств добился я такого почета. А когда это существо так вот ко мне обратилось, меня во сне охватило чувство стыда за самого себя, во сне, — так сказал этот погруженный в отчаяние человек. — И я обратился в бегство, но стоило мне только убежать, как то же существо вновь стояло передо мной в измененном образе, говоря: «Я тебя возвысил, я возвел тебя в высокий сан». И здесь я узнал в нем искусителя, про которого писание рассказывает, что он был искусителем еще в раю. Тут я проснулся, и с того момента не ведаю больше покоя. Я распрощался со своими постами и с местом, где жил, и с тех пор без какого-то дела скитаюсь по миру. И теперь мое поприще привело меня к тебе, меня, странника, живущего подаянием». И в тот самый миг, когда человек это сказал (так передает это хроника Акаши), ему снова было видение, вставшее перед Иисусом из Назарета, который в этот миг вновь исчез у него с глаз. Затем видение рассеялось, и человек оказался предоставлен своей судьбе.
Владевший Иисусом порыв вел его дальше. Затем он повстречал прокаженного и должен был, когда тот приблизился к нему, произнести слова: «Куда тебя привела твоя душа? Тысячи и тысячи лет назад я видел тебя другим. Да, тогда ты был другим». Прокаженный сказал: «Люди изгнали меня отовсюду за мою проказу. Поэтому мне пришлось скитаться по свету, и никто не принял меня. Я был рад, когда в дверь или в окно мне бросали скудно меня питавшие объедки. Но нигде я не мог остаться на месте, я был вынужден скитаться с места на место. И вот, как-то ночью я попал в лес. Там мне издали представилось блистающее, словно пламя, дерево. Свет манил меня к себе. И когда я подходил ближе, из пламенеющего дерева выступила фигура, имевшая вид скелета, и обратилась ко мне с ужасными словами: «Я — это-ты! Я питаюсь тобой». Здесь на меня напал чудовищный страх, и поскольку он так меня обуял и заставил трепетать, что я ощущал, как струпья проказы стучат друг о друга и словно бы шуршат при трении один о другой, то существо почувствовало, что со мной происходит, и молвило: «Почему ты так меня боишься? Ты уже прожил так много жизней, и тогда тебе был по нраву вкус жизни, то многое, что доставляли тебе в твоей жизни вожделения, что приносили повседневные радости, когда ты мог утопать в повседневных радостях. Тогда-то ты меня любил, ты любил меня, ты сильно меня любил. Ты не всегда догадывался об этом, однако ты любил меня, и поскольку ты так меня любил, твоя душа притянула мое существо к себе. Я сделался тобой и могу питаться лишь тобой». И мой страх вырос еще. Здесь скелет обернулся прекрасным Архангелом, и я на него взирал. «Да, — сказал он мне, — когда-то ты меня любил». Здесь я погрузился в глубокий сон, а проснувшись наутро, увидел, что лежу возле дерева, и продолжил скитаться по свету, а теперь повстречал тебя. С тех пор, как это видение меня посетило, проказа делается все нестерпимей». Между тем как он так говорил, скелет снова вырос перед ним и скрыл Иисуса, который исчез и должен был продолжать свой путь, подгоняемый властвовавшим в нем порывом. А человеку также пришлось идти своей дорогой.
После эти трех встреч — встречи с двумя ессеями, с отчаявшимся человеком и с прокаженным — Иисус из Назарета в том виде, который был мною описан в прошлый раз, пустился в дальнейший путь и явился к Иоанну на Иордан. Существо Христа ниспустилось с космических высот, овладело тремя телами Иисуса, в которых существу Христа и предстояло пребывать на протяжении трех лет.
Следующее, что мне необходимо рассказать — это история искушения. Здесь хроника Акаши представляет дело точнее, чем прочие Евангелия. Должен лишь заранее заметить, что изложу ее так, как она была преподана мне, однако вполне может случиться так (поскольку исследовать такие вещи тяжело, и необходимо проявлять осторожность), что впоследствии понадобится поправка, дабы поменять три ступени искушения, о которых я поведаю. Потому что при наблюдении в хронике Акаши последовательность зачастую может спутываться, и здесь я не вполне уверен в последовательности. Хочу рассказать это лишь в той мере, в какой мои знания вполне точны.
После того, как Христос Иисус (ведь теперь Христос и в самом деле пребывал в Иисусе) удалился в пустыню, вначале к нему приступило то существо, которое он тут же распознал как Люцифера, ибо первым делом в его душе разыгрались два важных ощущения. Ему вспомнилось — теперь это было уже с «Я» Христа и с эфирным и астральным телом Иисуса из Назарета — как Люцифер с Ариманом убегали от ессейских ворот к прочим людям, когда после беседы с ессеями он выходил через ессейские ворота. Ему пришлось задуматься об этом. Второе ощущение, посетившее его душу, напомнило ему об отчаявшемся, который повстречался ему по пути на Иордан, которого эта фигура скрыла собой, принудив его, Иисуса, пуститься в дальнейший путь. Теперь он знал, как опознаются такие вещи в оккультном восприятии: «то был Люцифер, которого я увидел тогда убегающим от ессейских ворот вместе с Ариманом, Люцифер встал между мной и отчаявшимся, и теперь это он вновь стоит передо мной».
Благодаря этому рассказу мы можем получить представление о том, как происходят оккультные восприятия, когда они относятся к прошлому. Поистине они не таковы, чтобы их можно было усваивать спокойно, соблюдая полную объективность, подобно всему прочему, например, тому, что бывает нам рассказано. Через эти вещи выражаются глубокие мировые тайны, они вторгаются во все силы нашей душевной жизни и касаются не только наших представлений и обыденного рассудка. Потому-то на таком удалении столь непросто выразить словами соответствующие оккультные восприятия, выразить эти исследования, которые нам не следует замалчивать, и все же мы способны впихнуть потрясающие результаты исследований в слова обыденного разговорного языка. Такие вещи обнародуются лишь тогда, когда их необходимо обнародовать.
Итак, Люцифер предстал Христу Иисусу. Все разыгралось так, как это может быть выражено словами других Евангелий (это все околичные описания духовных процессов): «Если ты признаешь меня, я отдам тебе все царства этого мира».
Примерно так обратился Люцифер к Христу Иисусу, в котором, правда, теперь пребывала божественная сущность Христа, способного понимать Люцифера, однако для понимания он мог воспользоваться лишь астральным телом Иисуса из Назарета, таким, как оно развилось благодаря «Я» Заратустры, пронизавшего астральное тело Иисуса, так что Христос мог воспользоваться им как орудием. Поэтому он слышал слова, так сказать, не как Бог, но лишь как обожествленный человек: «Признай меня, и мои ангелы будут охранять каждый твой шаг».
Теперь мы должны призвать на помощь то, что я сказал как-то раз в одном цикле лекций, который вышел теперь уже в печатном виде: что еще в эпоху древнего Солнца Люцифер был существом, стоявшим тогда наравне с Христом, почему теперь существо Христа, погрузившееся в человеческое тело, должно было ощущать высокий космический ранг, на котором находился Люцифер и должен был его ощущать равным себе, невзирая на все, что с ним произошло вплоть до того, как он сделался искусителем. Уже поэтому становится понятно, как мог Люцифер обратиться к нему с требованием: «Признай меня». Когда Люцифер говорит что-то в этом роде, в самом деле говорит так, что это оккультными путями изливается в человека, необычайно набухает и раздувается все, что живет в человеческой душе в плане сил высокомерия, гордости. Поэтому здесь нет никакого иного средства (когда наступает наисильнейшее искушение пасть перед лицом чувств высокомерия и затаенной гордыни), кроме как сопротивляться им максимально сосредоточенными силами души.
«Если ты признаешь меня, я отдам тебе все царства, что ты видишь теперь вокруг меня». Это великолепные, необозримые царства, это целые миры, которые Люцифер способен в такой момент распространять вокруг себя. У этих царств имеется лишь одна особенность: то, что желание их обрести можно испытывать лишь на основании оправданного или неоправданного душевного высокомерия. И избавиться можно лишь так, как избавился в тот раз Христос Иисус: увидев это насквозь. Ибо в такой момент ты не чувствуешь ничего кроме высокомерия и гордости, что имеется в человеческой душе; все прочие чувства оказываются парализованными. Однако Христос Иисус избежал этого искушения и изгнал Люцифера от себя прочь.
Затем последовал второй наскок. Теперь они явились на пару. И вновь Христос Иисус изведал ощущения, позволившие ему узнать, кем были эти двое. В нем вновь ожили ощущения, возникшие у него в связи с двумя фигурами, убегавшими от ессейских ворот, и на пути к Иордану — при появлении в разговоре с отчаявшимся и в связи с фигурой скелета, обернувшегося Архангелом. Он знал, что теперь перед ним два искусителя. К нему было обращено требование, верно передаваемое также и прочими Евангелиями: «Бросься вниз, с тобой ничего не случится!»
При таких искушениях в человеке в колоссальной степени заявляет о себе одолевающее всякий страх мужество, также способное сделать человека своенравным. И этих двух искусителей Христу Иисусу удалось отразить.
Здесь наступил третий приступ. Он исходил от одного Аримана. Теперь он один стоял перед Христом Иисусом. И здесь наступило искушение, которое может быть выражено исключительно словами прочих Евангелий: «Сделай посредством моей силы, чтобы эти камни стали хлебами».
То, что возможно было возразить на этот ариманов вопрос (здесь дальнейший ход событий в Пятом Евангелии отличается от того, что повествуют прочие Евангелия), Христос Иисус ответить не смог. Вопрос этот отчасти остался без ответа, остался как последний неразрешенный след искушения. Из этого возник импульс, сохранивший действенность для дальнейших переживаний Христа в теле Иисуса из Назарета. Ибо поскольку он не смог полностью ответить на последний вопрос Аримана при искушении в пустыне, это задало связь между Христом Иисусом и теми земными событиями, что имеют отношение к Ариману.
Если вы припомните, что Ариман является господином смерти, как и то, что с помощью той иллюзии, что создается им, когда он распростирает перед душой материальность, душа поддается на иллюзию материального, если вы припомните, что говорилось этим летом о роли Аримана в развитии Земли, вам станет понятно, что деяния Аримана укоренены в развитии Земли. Вот так и случилось, что между не получившим ответа остатком на этот вопрос возникла связь между земным странствием Христа Иисуса и развитием Земли в целом. Вследствие этого оставшегося без ответа вопроса Христос Иисус оказался словно бы связанным с развитием Земли, постольку поскольку Ариман — неотъемлемый его участник.
Зачастую приходится именовать вещи банальными словами, хотя сами они далеко не банальны. Ариман все делает таким, что оно является в материальности и в ней же и пребывает. Но тем самым, вследствие того, что он производит такую манипуляцию, такое событие, чтобы Христос Иисус превратил камни в хлеб, делается невозможным. Как раз аримановы действия этому и препятствуют. Это то же самое явление, которым обусловливается то, что определенные ступени, связанные с развитием Земли, поскольку они зависят от Аримана, могут быть преодолены лишь в ходе всего временного цикла и полного вохристовления земной эволюции.
То, что говорится в космическом «Отче наш»: «Чужое прегрешение — самости вина Переживается в насущном хлебе», находит выражение в ариманических силах, про которое в том же «Отче наш» сказано: «В котором нет воли Неба», но воля Аримана, которую таким образом необходимо преодолевать в рамках земной закономерности, а чисто духовными средствами с ней ничего не поделаешь. Эти вещи связаны с тем самым насущным хлебом. В мире внешней социальности это выражается в том, что мы и в самом деле нуждаемся в материальном в форме денег, мамоны, самого грубого символа ариманического порабощения, что, далее, препятствует тому, чтобы в социальной жизни камни могли превращаться в хлеб и обусловливает необходимость привязанности человека на Земле к ариманическому, к материальному.
Вам следует самостоятельно продумать эти идеи до конца: как требование «преврати камни в хлеб» связано с ролью денег в деятельности общества. И вот, поскольку власть Аримана сохранила таким образом связь с земным странствием Христа Иисуса, потому-то Ариман и оказался в состоянии пробраться в душу Иуды, а окольным путем через Иуду — привести к прочим описанным в других Евангелиях событиям, которые кружным путем через Иуду дали преследователям возможность опознать Христа Иисуса. По сути, это Ариман в Иуде сделал возможной смерть Христа, а то, что он был на это способен, связано с не получившим полного ответа вопросом при искушении.
Вот что, однако, необходимо учитывать, чтобы до конца понять все земное странствие Христа Иисуса. Существо Христа вселилось в три тела, однако не так, чтобы это «Я» Христа сразу же оказалось так же связано с этими тремя телами, как связано с ними человеческое «Я». В начале трехлетнего земного странствия существо Христа было лишь слабо связано с тремя телами Иисуса, но далее оно обосновывалось в них все основательнее. В этом-то и состояло развитие на протяжении трех лет, что существо Христа, поначалу пронизывавшее сущность Иисуса лишь наподобие ауры, постепенно все сильнее вживалось в три тела. Вместиться в них с той же неразрывностью, что и человеческому «Я», существу Христа удалось лишь незадолго перед смертью на кресте. Однако на протяжении всех трех лет это втискивание было непрестанным мучительным ощущением. Процесс полного вочеловечивания, продолжавшийся три года и приведший к Мистерии Голгофы, как раз и был этим втискиванием в три тела — то была мука Бога, которую следовало ощутить на Земле, дабы могло случиться то, что было необходимо для вливания импульса Христа в развитие Земли. К тому, что я рассказывал о боли и страданиях Иисуса в молодости, должно было прибавиться еще и это.
Заговаривая о «боли Бога», сегодня вполне возможно натолкнуться на непонимание. К примеру, Метерлинк, который произнес столько прекрасных вещей в своей теперь уже несомненно становящейся прославленной книге «О смерти», и который неизменно стремится к тому, чтобы с помощью находящихся в его распоряжении средств пояснить предметы духовной жизни, этот же самый Метерлинк удосужился сказать, что лишенная тела душа неспособна испытывать боль: боль, якобы, может ощущать лишь смертное тело. Это просто венец абсурда, поскольку тело не испытывает никакой боли, не больше какого-нибудь камня. Боль испытывает астральное тело, пребывающее с «Я» в физическом теле. Но кроме этого существуют еще и душевные боли, так что со смертью боли не прекращаются. Единственно, что они больше не могут вызываться нарушениями в физическом теле, но для самой души им прекращаться вовсе не обязательно.
То, что происходило здесь при вхождениисущества Христа в три тела Иисуса, доставляло Христу мучительнейшую боль. Человечество постепенно придет к необходимости понять, что и на самом деле для того, чтобы начиная с Голгофы и впредь развитие Земли продолжалось дальше, существо Христа должно было влиться через боль в земную ауру, и человечество должно ощутить, что его собственная судьба связана с этой болью Христа. Связь человечества с болью Христа должна становиться все конкретнее. Лишь тогда мы сможем понять, как именно, начиная с Мистерии Голгофы, эта боль продолжала свое действие в земной ауре через силы омоложения.
Все более глубокое понимание Мистерии Голгофы сделается задачей прогрессивного духовного развития. Впрочем, многое из того, что играет значительную роль в современной культуре, должно быть преодолено. Что касается понимания христианства, как раз теперь мы пребываем в кризисе, в настоящем кризисе. Разумеется, я говорю здесь вовсе не о том, что может быть произнесено по поводу христианства тем или иным признанным теологом. Я хотел бы лишь обратить внимание на самые элементарные проявления непонимания, Характерные для современности. На одном из тех собраний 1910 года, на которых говорилось об историческом Христе, один непрестанно поминаемый теолог, желая доказать, что слова учения Христа Иисуса — это лишь обобщение учений, существовавших уже прежде, сказал: «Буду вам благодарен, если вы укажете мне среди высказываний Иисуса Христа хоть одну фразу, которая бы в той или иной форме не существовала уже прежде». Если в наши дни либеральный ученый теолог окажется в состоянии доказать то, что утверждал тот, наши современники увидят в нем великого человека, ибо насколько же убедительно должно подействовать то, что человек в самом деле может доказать, что все высказывания Христа уже были ранее произнесены другими, так что ничего нового в них нет. Но тому, кто зрит в корень, такое утверждение представляется в ином свете. Представим, что Гёте сочинил стихотворение, оно еще не записано, а только прочитано вслух, и услыхавший его ребенок воскликнул: «Но это же все слова, которые я уже слышал!» Напоминает ребенка такой теолог, который не слышит ничего кроме того, что уже ему известно, и не замечает того, что имеет здесь значение, ибо это настолько же выше отдельных высказываний, уже существовавших прежде, как стихотворение Гёте — выше отдельных слов, уже слышанных ребенком. Если люди совершенно не представляют себе, на что, как на главное, следует обратить внимание, и способны думать, что занимаются ныне настоящей теологией, так вот цепляясь за слова, настаивают, что и в самом деле правда, что высказывания уже существовали прежде, все это указывает на то, что в отношении постижения христианства мы пребываем в глубоком кризисе. Отсюда становится понятно, что подлинное понимание Христа может придти лишь тогда, когда отомрет современная теология, представляющая собой официальную инстанцию, надзирающую за пониманием Христа. Вот что здесь важнее всего: чтобы мы научились вчувствоваться во все величие событий, разыгрывавшихся на Голгофе.
Другое важное обстоятельство указывает нам хроника Акаши. Именно, поскольку существо Христа не сразу тесно связалось с телами Иисуса, но поначалу связь была лишь слабой и поверхностной, то первое время могло происходить следующее. Подчас существо Христа бывало поверхностно связано с тремя телами Иисуса из Назарета, и при такой связи пребывало среди учеников и ближайших приверженцев, говорило с ними. Но иногда внешние оболочки могли находиться в каком угодно месте, а существо Христа могло от них удаляться; в качестве духовного существа оно могло являться там или тут, очень и очень далеко. Многие явления Христа как раз таковы, что ученикам, единоверцам, а также и другим является существо Христа. Между тем как он так вот странствовал с десятью, пятнадцатью или еще большим числом приверженцев, и существо Христа все больше втискивалось в свои тела, тут уже о себе заявило иное явление. Теперь неоднократно оказывалось, что на того или иного из учеников вдруг внезапно находило вдохновение (Inspiration). Тогда его облик менялся, так что уже и со стороны можно было видеть, что у него делалось иное лицо. И когда происходило что-то подобное, и он произносил самые замечательные слова Христа, то здесь изменялся уже и реальный вид Христа Иисуса, так что он смотрелся самым неказистым во всем кружке. Так повторялось снова и снова. Об этом свидетельствует хроника Акаши. Это привело к тому, что преследователи никогда не знали, кто из странствовавшей с места на место толпы был тем, кого они собственно искали, так что существовала опасность, что они схватят не того, кого надо. И тогда тот, кого схватить следовало, ускользнул бы. Потому-то и возникла необходимость в предательстве Иуды. Так, как про него рассказывают обычно, все выглядит не слишком-то разумно. Потому что если вдуматься в ситуацию, поневоле задашься вопросам: для чего понадобился поцелуй Иуды? А необходимость в нем
возникла по только что указанной мной причине.
С человечески - земным странствием Христа связано много таинственного, но самое потрясающее обнаруживается, когда вы направляете взор на его смерть. Здесь необходимо сказать то, что я произношу без тени сомнения, поскольку для оккультного познания это установленный факт: что в наиболее важных точках историко-духовных свершений то, что вообще-то течет по отдельности, а именно нравственный и материальный миропорядки, вновь соприкасаются друг с другом. Когда это в наиболее выраженной форме происходило в развитии Земли, как раз и наступила Мистерия Голгофы. Когда Христа пригвоздили к кресту, наступило затемнение, широко распространившееся по тем местам. Пока что из хроники Акаши не удалось установить, отчего оно приключилось и было ли оно земного или же космического происхождения. Но затемнение было, а что такое затемнение означает, можно, с оккультной точки зрения, наблюдать при солнечном затмении. Я не хочу сказать, что тогда произошло именно затмение Солнца, дело могло быть и в значительном облачном затмении. Но ведь тогда, когда Солнце оказывается затемненным на небе, имеет место нечто совершенно иное, нежели просто ночью. Каково действие такого общего затемнения, можно узнать, например, в случае перекрытия Солнца Луной. При этом во всех живых существах, людях, животных и растениях, имеют место значительные оккультные перемены. Например, меняется вся структура взаимодействия между материальным телом и эфирным телом растения, весь мир, а с ним — и земная аура предстает тогда в совершенно преображенном виде. Последний раз это произвело на меня совершенно потрясающее впечатление, когда мне удалось это наблюдать при солнечном затмении во время краткого цикла лекций, читавшегося в Стокгольме. В самом деле, здесь действительно происходит то, что в том участке земной ауры, где затмение всего сильнее, происходят великие изменения. И сквозь изменившийся таким образом участок земной ауры импульс Христа перетек в развитие Земли, когда Христос Иисус умер на Кресте. Вот что достойно изумления — священное событие затмения на широких пространствах вокруг Креста на Голгофе.
Другое — это то, на что уже было однажды указано в Карлсруэ, и что также значится в напечатанном цикле лекций, читавшихся в Карлсруэ, на что также указывает Пятое Евангелие. Так вот, физическое тело Иисуса из Назарета было словно бы всосано Землей, ибо когда тело положили в гробницу, в самом деле приключилось подобное землетрясению содрогание Земли, связанное еще и с бурей, так что в земле разверзлась трещина, которая и приняла тело в себя. А буря крутилась таким вихрем, что возникло то своеобразное скручивание и положение пелен, как это изображает Евангелие Иоанна. Затем расселина, созданная землетрясением, закрылась, так что тело, естественно, было не отыскать. Ищущие могли только услышать данный им из оккультных областей ответ: «Того, кого вы ищете, больше здесь нет». Подобное приключилось и тогда, когда многие люди в Европе собрались в качестве крестоносцев отыскивать память Христа на Голгофе. Также и им, пускай в недоступной им самим форме, был дан ответ: «Того, кого вы ищете, больше здесь нет». Ибо импульс Христа духовно проходит через души людей, как реальный факт он действует также и в тех, кто его не понимает. Не следует говорить просто о великом учителе. То, что произошло, действует как факт, придавший дальнейшему развитию человечества великий толчок. Задача подлинно оккультного исследования в этой области будет заключаться в том, чтобы все лучше научаться отыскивать Христа как-то иначе, чтобы не получать неизбежного ответа: «Того, кого вы ищете, больше здесь нет». Но когда мы захотим отыскивать его все более духовно, мы сможем найти истинный, соответствующий действительности ответ.
Вот что хотел я вам сегодня рассказать, и в этих моих сообщениях, думается мне, в противоположность абстракциям теологов, просматривается куда большая основательность в смысле изображения Мистерии Голгофы. Так, как предстают эти факты в хронике Акаши, они позволяют убедиться в том, что в тот момент имело место нечто наиважнейшее.
Оккультный исследователь убежден в следующем. Если когда-нибудь людские сердца, несколько сменив направление в сравнении с прежним, возвысятся над надменностью знания и нелепостью, что господствует ныне в душах, если когда-то сердца смогут проникнуться надлежащей мыслительной способностью, тогда (пускай даже многие будут склонны думать: что общего у мышления с выслушиванием такого рода сообщений?) сердца смогут созреть для того, чтобы действительно понимать также и такие вещи, которые внешне вроде бы ничего общего с мышлением не имеют. Ведь как раз благодаря правильному мышлению души пронизываются подлинным чувством правды, которое не воспринимает преподанное в двух этих лекциях как нечто смехотворное, но стремится перенять все это как тщательно проделанные исследования из хроники Акаши.
МИСТЕРИЯ ГОЛГОФЫ
Первая лекция