Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия 5 страница

Евн. Сущность Единородного мы не делаема обрею с теми вещами, которые из небытия пришли в бытие, ибо не сущее не есть сущность; но отдаем Ему столько превосходства, сколько необходимо иметь Творцу перед Своими тварями.

Вас. Разными подготовлениями доведши свое слово до этого предела, теперь становится благосклонее, — впрочем только на словах, и говорит: «сущность Единородного мы не делаем общею с теми вещами, которые из небытия пришли в бытие». Но, если Бог всего, по Своей порожденности, необходимо отличается от существ рожденных, а все существа рожденные имеют общим то, что сущность их из небытия; то не связаны ли они необходимо по самому естеству? Ибо, как там неприступность разделяет естества, так здесь одинаковость состояния сближает их, так что они между собою тождественны. Между тем Евномиане, утверждая, что и Сын, и существа получившие от Него бытие, изведены из небытия, и потому приписывая и Ему и им общее естество, говорят, будто не присваивают Ему одинаковой сущности с теми вещами, которые из небытия пришли в бытие! — Опять и это: Евномий так ведет свою речь, как будто бы Сам был Господом, и имел власть уделить Единородному столько достоинства, сколько хочет: «отдаем, говорит, Ему столько превосходства, сколько необходимо иметь Творцу, чтобы быть превосходнее Своих тварей». Не сказал: «понимаем, или прославляем», что было бы прилично в отношении к Богу, но: «отдаем», как будто бы он был главным распорядителем меры раздаяния. — Но какое же превосходство отдает Единородному? «Сколько необходимо, говорит, иметь Творцу, чтобы быть превосходнее Своих тварей». — Это не показывает еще различия по сущности. Ибо и люди, хотя по–своему искусству превосходнее своих изделий, однакож одинаковую с ними имеют сущность, как например, горшечник с глиною, кораблестроитель с деревьями; потому что те и другие одинаково суть тела, одинаково чувственны и составленны из земли.

Уступив Сыну такое различие от твари, переходит он к самому понятию Единородного и сплетает новые злоухищрения.

Евн. Потому, говорит, Единородный, что быв рожден и создан от единого силою Нерожденного, стал совершеннейшим служебным делателем (???????).

Вас. Не знаю, на что более негодовать в сказанном теперь: на хитрость ли, с какою он злокозненно толкует имя Единородного, понимая смысл оного вопреки употреблению языка между людьми, и вопреки благочестивому преданию Писаний (ибо, по общему употреблению речи, единородным называется не тот, кто от одного получил бытие, а тот, кто один родился); или на хульное выражение: «создан», которое умышленно прибавил он к слову: «рожден», — чтобы показать, что название рожденного принадлежит Господу обще с тварями, нисколько не отличая Его от них, и что в каком смысле сказано: «сыны родих и возвысих» (Ис. 1:2), или: «Израиль есть сын Мой, первенец Мой» (Исх. 4:22), в таком же и Господь именуется Сыном, не имея имени, «которое выше всякого имени» (Фил. 2:9), но удостоен названия наравне с другими. — Единомысленники Евномия прибегают к изречению Соломонову, и отселе, как из какой–нибудь крепости, выбегают на брань против веры. Так как сказано там от лица Премудрости: «Господь создал Меня» (Прит. 8:22); то и думают, что им позволено называть Господа созданием. Много имел бы я сказать об этом изречении: во–первых, что оно употреблено только однажды во всех Писаниях: потом, что оно находится в книге, которая заключает в себе много сокровенного смысла и идет большею частью через подобия, слова темные и загадочные, так что нельзя ничего взять из нее непререкаемого и совершенно ясного: но оставляю говорить об этом, чтобы дальними отступлениями не продолжить слишком слова; тем более, что я намерен предложить исследование о худо понимаемых ими изречениях на особом месте, где и сия часть, если даст Бог, будет рассмотрена. И думаю, что из этого исследования (да будет это сказано с Богом!) откроется гораздо более соответственный и никакой опасности не представляющий смысл выше приведенного изречения. А между тем оставим без замечания и того, что другие переводчики [Аквила, Симмах и Феодотион], точнее вникнувшие в значение еврейских слов, вместо: «создал», перевели: «приобрел Меня» [покупать, приобретать]. Это будет для нечестивых величайшим препятствием к поддержанию хульного выражения: «создание». Ибо сказавший: «приобрел я человека от Господа», очевидно, употребил слово не по тому, что создала Каина, но по тому, что родил его.

Но возвратимся к тому, с чего начали.

Евн. Потому (говорит) Единородный, что, от единого быв рожден и создан, стал совершеннейшим служебным делателем.

Вас. Если назван Он Единородным не потому, что родился один, но потому, что от единого, и если быть созданным и быть рожденным, по твоему, одно и тоже: то для чего жене называешь Его и единосозданным — ты, который так легко все придумываешь и высказываешь? — А между людьми, по вашему умствованию, кажется, и ни одного нет единородного, так как все родятся от совокупления супружеского. Поэтому и Сарра не была матерью единородного сына, так как родила его не одна, а с Авраамом. И если ваше мнение возьмет силу; то надобно будет всем людям переучиваться, что убедиться, что имя это означает не то одиночество, по которому у единородного нет братьев, а то сиротство, по которому не имеет он родивших его совокупно. — Далее, по сей причине и тварь в своем достоинстве ниже Бога — Слова, так как она не успела, подобно Ему, быть единородною, поскольку в творении совокупно с Отцом действовал и Сын. Впрочем и этого они не допускают. Потому что называют Его совершеннейшим служебным делателем. В самом деле, не от Единого ли и тварь, по вашему учению, получила бытие, когда вы прилагается Бога–Слова к Отцу, только как некоторое бездушное орудие? Иначе, скажет кто–нибудь, что не один и кораблестроитель сделал корабль, потому что при строении пользовался орудиями. Таким образом единородна будет и тварь, и части ее: то есть, не только невидимые силы, но и чувственные тела, и между ними даже самые низкие, как то: скнипы, и саранча, и лягушки. Ибо «Он повелел, и сотворились» (Пс. 148:5). Какую же имел бы нужду в содействии Тот, Кто все творит единою волею, так что вместе с Его хотением осуществляется тварь? — Но и по нашему учению, все через Сына: как же это? — Так, что воля Божия, устремляясь, как бы из некоего источника, от первой Вины [Причины], через Свой Образ — Слово Божье исходит в действование. — А Евномий Единородного Сына назвал служебным делателем, как будто в этом для него великое достоинство, чтобы быть благоспособным к служебному исполнению повелений! Но если слава Его состоит не в том, чтобы быть Богом совершенным, а в том, чтобы быть исправным служебным делателем; то чем будет Он различаться от служебных духов, неукоризненно совершающих дело служения? — Потому–то лжеучитель и связал с понятием: «рожден», понятие: «создан», чтобы и этим показать, что нет никакого различия между Сыном и созданием.

Но стоит внимания выслушать совет его.

Евн. Слыша наименование Отца и Сына, — говорит он, — не должно представлять себе рождение Сына человеческим и, делая наведение от рождений людей, придавать Богу имена, означающие сообщимость, и страсти.

Вас. Совет его тот, что не должно представлять себе в Сыне и Отце подобия по сущности. Ибо к этому клонится его отрицание сообщимости, будто бы сущность Отца не сообщима с сущностью Единородного. Для сего и те строгие разграничения имен, которых множество мы миновали, потому что не все те имена, в которых выговор тот же, и по значению тождественны, для этого, говорю, те разграничения, чтобы ради называемых отцами на земли отринуто было, что Бог есть Отец Сына. А я рассуждаю, что хотя и многое отделяет христианство от языческого заблуждения и иудейского неведения, однако же в благовестии нашего спасения нет догмата важнее веры в Отца и Сына. Ибо в том, что Бог есть Творец и Создатель, согласны с нами и те, которые отделены от нас каким бы то ни было заблуждением. Но где дано будет у нас место человеку, который объявляет, что Отец лжеименен, что Сын не более, как голое наименование, который думает, что нет различия, исповедывать ли Отца, или Творца, и сказать ли: Сын, или произведение? К какой части будет он у нас причислен? К Иудеем ли, или к язычникам? Конечно же, не включит себя в число христиан отрицающийся силы благочестия и как бы отличительного признака нашего богопочтения. Ибо не в Творца и произведение уверовали мы, но в Отца и Сына запечатлелись благодатью крещения. Поэтому, кто осмеливается отметать эти изречения, тот вместе уничтожает всю силу Евангелия, проповедуя Отца не родившего и Сына нерожденного.

Но я говорю это, рассуждает он, отклоняя понятие страсти, какая дается словам: «Отец». Впрочем, кто вознамерился быть благочестивым, тому надлежало в этих словах отринуть несообразный смысл, если бы он действительно в них был, а не отметать вместе целого изречения, и, под предлогом неприличного, не отбрасывать и того, что в нем полезно; напротив же того, в учении о Боге должно блюстись от низких и плотских понятий, рождение понимать прилично святости и бесстрастию Божию, не касаться образа, каким родил Бог, как неизреченного и недомыслимого, но наименованиям рождения возводиться к понятию подобия по сущности. Между тем человеку наблюдательному ясно видно, что и эти имена, то есть, Отец и Сын, собственно и первоначально не дают понятия о телесных страстях, но, сами в себе взятые, показывают одно взаимное отношение. Ибо тот Отец, кто дал другому начало бытия в естестве подобном своему; а Сын, кто получил начало бытия от другого через рождение. Поэтому, когда слышим, что человек отец, тогда получаем вместе и понятие о страсти, а когда слышим, что Бог Отец, тогда восходим помышлениями к бесстрастной причине. А Евномий, привыкши слышать такое наименование о страстной природе, и то, что выше постижения собственного его рассудка, отрицает как невозможное. Ибо не следовало, обращая внимание на страстное состояние существ тленных, терять веру в бесстрастие Божие, к природе скоротечной и подверженной бесчисленным переменам применя сущность неизменяемую и чуждую превратностей. И поскольку смертные живые существа рождают по страсти, то не надлежало так думать о Боге; а напротив того, это самое тем более должно было указать путь к истине, и из того, что так рождают тленные, надлежало заключить, что Нетленный рождает противоположным этому образом.

Но Евномий не может сказать и того, что имена эти, собственно и первоначально составленные для людей, по злоупотреблению прилагаем к Богу. Ибо Господь наш Иисус Христос, возводя нас к началу всего и к истинной причине сущего, говорит: «отцом своим не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец — Небесный» (Мф. 23:9). Итак, почему же Евномий требует, что мы, как указывающие преимущественно на плотские страсти, отвергли изречения, которые Господь, как приличные Божьему бесстрастию, переносить от людей к Богу? А если Бог называется и Отцом тварей, это ни мало не испровергает нашего учение. Ибо «Родивый капли росные», по слову Иова, родил не одинаковым образом и капли сына. Или, если осмелятся сказать это, чтобы и сущность росы в равной степени назвать Сыном, то освободят нас от всякого с ними слова, как простершие хулу до очевиднейшего бесстыдства. Ибо, когда Бог называется Отцом всех нас, не одним и тем же образом Он и наш Отец, и Отец Единородного. Если поучает их на нечестие то, что Господь называется «Первородный всей твари» (Кол. 1:15) и «первородным между многими братьями» (Рим. 8:29): то да научатся из Евангелия, что Господь и матерью Своею и братьями именует тех, которые стали Ему Своими через добродетельные дела. Ибо говорит: «кто матерь Моя, и кто братья Мои?» Не те ли, которые исполняют «волю Отца Моего, Который на небесах» (Мф. 12: 48.50)? Поэтому Бог называется Отцом нашим не по злоупотреблению и не в переносном, но в собственном, первоначальном и истинном смысле; потому что нас через плотских родителей привел из небытия в бытие, и благопопечительностью о нас сделал Своими присными [родными]. Если же утверждаем, что Бог справедливо назван Отцом нашим, когда по благодати удостоены мы всыновления: то какое основание — отнять у Него право, чтобы прилично именоваться Ему Отцом Сына по естеству, Который произошел из Его сущности?

Евн. Не должно, говорит он, по наименованию Отца и Сына представлять рождение Господа человеческим.

И я говорю то же. А что препятствует благочестивым веровать, что рождение божественно и бесстрастно? Думаю же, что Евномий употребляет эти выражения с намерением доказать не то, что Бог родил бесстрастно, но то, что Он вовсе не рождал. Как же ты, превосходнейший, в предыдущих словах утверждал, что сущность Единородного есть рождение? Ибо, если Он не рожден, то как же, по твоим словам, свойственно Ему стало быть рождением? Но, по противоположности рожденного с нерожденным, усиливался он доказать, что сущность Сына есть рождение. А теперь опять, усматривая, что этим словом означается единство сущности, отъемлет рождение у рожденного. И если отвергает он рождение, потому что в нем предполагается страсть; что ему препятствует, на основании тех же причин, не допускать и того, что Он есть Творец? Ибо с каждым телесным действованием необходимо сопряжен больший или меньший труд, по мере силы производящего и по мере различия в величине производимого. Но сказать, что Божие и блаженное Естество угнетается трудом, не менее нечестиво, как и подчинять Его самым постыдным страстям. А если Бог творит бесстрастно; то согласитесь, что и рождение Его бесстрастно.

Итак достаточно сказано о том, что Бог в собственном и приличном смысле называется Отцом, что имя это означает не страсть, но единение или по благодати, как в отношении к людям, или по естеству, как в отношении к Единородному. Но допустили, что и это изречение, подобно тысяче других, есть не собственное и употребляется в переносном смысле. Как, слыша, что Бог гневается, спит, летает и другое подобное, что по смыслу, представляющемуся с первого взгляда, имеет неприличное значение, не изглаждаем этих изречений Духа, и не чувственно понимаем сказанное; так почему же не подыскать нам приличных Богу понятий для этого изречения, так часто употребляемого Духом? Или одно это изречение исключим из Писания, оподозривая оное по человеческому употреблению? Рассудим же так: поскольку слово «рождать» по человеческому употреблению имеет два значения, выражая страсть рождающего и свойство его с рожденным; то, когда Отец говорит Единородному: «из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое» (Пс. 109:3), и: «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя» (Пс. 2:7): какое из этих двух значений, по нашему утверждению, выражается этим изречением, страстное ли состояние рождающих, или единение естества? Я утверждаю последнее; а думаю, что и они не будут противоречить, если не страждут явным черножелчием. Поэтому, если изречение свойственно Богу, то для чего уничижаешь оное, как чуждое Богу? Если же оно перенесено с человеческого рождения; то, избрав в нем здравое значение, избегни в значении худшего. Ибо, конечно, кто в многозначительном изречении посредством слова возводится к правому понятию, тот может миновать того, что в значении унизительно и гнусно.

И не говори мне: что это за рождение? каково оно? как могло быть? Не отринем твердости веры во Отца и Сына потому единственно, что образ рождения совершенно неизречен и недомыслим. Ибо, если будем все измерять своим разумением, и предполагать, что непостижимое для рассудка вовсе не существует; то погибнет награда веры, погибнет награда упования. За что же еще стать нам достойными блаженств, какие соблюдаются для нас под условием веры в невидимое, если верим тому только, что очевидно для рассудка? От чего «осуетишася» язычники, и «омрачися неразумное их сердце» (Рим. 1:21)? Не от того ли, что, последуя открываемому посредством рассудка, не верят проповеди Духа? Кого же, как погибших, оплакивает Исаия: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою» (Ис. 5:21)? Не подобных ли им людей?

Поэтому, обходя молчанием многое из сказанного между прочим у Евномия, когда он усиливается доказать, что сын нерожден, и когда ухищряется вынудить согласие на то, что Единородный есть тварь и произведение, обращусь к самому главному в его нечестии, то одно заметив об умолчанном, что хулу, которую предварительно произнес самым делом, желая прикрыть словом и смягчить бесстыдство речи, говорит он, будто бы не обобщает Единородного с тварью, сам позабыв те свои учения, какие выше излагал в ясных и неприкровенных словах. В следствии чего опять впадает в самое бесстыдное и явное противоречие. Пишет же так:

Евн. Но слыша, что сын есть тварь, никто да не оскорбляется этим, как будто через общность имен обобщается сущность.

Вас. О премудрый! если за различием имен необходимо следует разность сущности (помним, что именно так рассуждал ты в предыдущих словах); то почему же теперь общность имен не будет сопровождаться общностью сущностью? А кажется, что не однажды и не мимоходом произнес он это слово. Ибо и теперь, как будто раскаявшись в сказанном, то есть, что общность имен не обобщить и сущностей, тотчас через несколько слов, нападая на своих противников, опять прибавляет:

Евн. Им, если только заботятся об истине, надлежало при разности имен признать и разность сущностей.

Вас. Кто мог бы с большею легкостью владеть словами, нежели этот человек, который, так скоро перекидываясь к противным мнениям, то говорит, что различие имен необходимо указывать на разность сущностей, то опять утверждает, что общность имен не обобщает сущностей? Но думаю, что мы поступаем несколько подобно людям, которые убийцу осуждают за ругательные слова, или за какое–нибудь подобное преступление.

Поэтому перейдем к самому корню его злых умышлений. Евномий видел, что у всех равно христиан, действительно достойных этого наименования, есть общая, твердо укоренившаяся мысль, что Сын есть свет рожденный, воссиявший от нерожденного света, что Он — источная жизнь и источное благо, исшедшее из животворного источника Отчей благости; потом рассудил, что, если не поколеблет этих наших понятий, то ничего не останется у него, кроме лжеумствований; ибо кто признает и Отца светом, и Сына светом, тот, поскольку понятие света есть одно и то же, естественно приведен будет к признанию единения по сущности; так как между светом и светом, по самому слову «свет», нет никакой разности ни в выговоре, ни в самом понятии. Потому, чтобы отнять у нас это, облагает учение веры сетями ухищрений, учит, что Отец и Сын совершенно несравнимы и несообщимы между Собою, утверждает, что, какая есть противоположность между нерожденным и рожденным, такая же есть между светом и светом; или, если не соглашаемся на это, принуждает признать, что Бог сложен. Но лучше выслушаем собственные его слова.

Евн. Или свет в нерожденном, говорит он, означает что–нибудь иное, а не свет рожденный, или тот и другой есть одно и то же? Если один свет есть нечто иное с другим; то очевидно, что состоящее из того и другого сложно: но сложное не есть нерожденно. Если же они тождественны; то сколько разнится рожденное с нерожденным, столько же необходимо разниться свету с светом, жизни с жизнью, силе с силой.

Вас. Вникните и поймите ужас нечестия! Сколько, говорит он, различно нерожденное от рожденного, столько будут различны свет от света, жизнь от жизни, и сила от силы. Поэтому спросим его самого: в какой мере нерожденное отлично от рожденного? Ужели в малой какой–нибудь и в такой, что одно с другим может когда–либо сойтись в тождество? Или это совершенно невозможно, и гораздо невозможнее, нежели одному и тому же в одно время и жить и быть мертвым, в одном и том же быть и здоровым и больным, вместе и пробудиться и спать? Ибо все подобное этому противоположно одно другому в крайней степени противоположения; так что где есть одно, там необходимо не быть другому; и такие противоположности, обыкновенно, бывают совершенно несовместны и несоединимы. Пусть же будет такого рода противоположность у нерожденного с рожденным; кто называет Отца светом и Сына также светом, и утверждает, что последний свет столько же отличается от первого света, сколько рожденное отлично от нерожденного, тот, хотя и притворяется на словах снисходительным, то есть, хотя называет Сына светом, однако же не явно ли, самою силою утверждаемого, ведет к понятию противному? Ибо смотрите, что противоположно нерожденному? Иное нерожденное, или рожденное. А что противоположно свету? Другой свет, или тьма? Без сомнения, тьма. Поэтому, если сколько разнится рожденное с нерожденным, столько и свету необходимо разниться с светом; то не всякому ли явно, его нечестие в том, что, под именем света вводя противоположное свету, подает ту мысль, будто бы сущность Единородного противоположна естеству света? Или пусть укажет нам свет противоположный свету, и имеющий ту же степень противоположности, какая есть между рожденным и нерожденным. Если же такого света нет, и сам он не в состоянии придумать его; то да не остается неузнанным ухищрение, с каким издалека предуготовляет хулу. Поскольку думает, что нерожденное прямо противоположно рожденному; то эту же противоположность прилагает к свету и свету в доказательство, что сущность Отца во всем сопротивна и противоборственна сущности Единородного. На этот конец и это новое постановление догматов: сколько разнится рожденное с нерожденным, столько же необходимо разниться свету с светом. Но у рожденного с нерожденным, хотя не в естестве самого дела, по крайней мере по складу изречений, есть некоторая противоположность, как и они утверждают; а между светом и светом, ни по выговору, ни по значению слова, не возможно придумать никакой противоположности.

Но видно, что сам он вводится в заблуждение обманчивыми лжеумствованиями. Ибо думает, что вещи последующие за противоположными состоят в том же противоборстве между собою, какое имеют им предходящие, и когда в одной из противоположных вещей есть противоположное, то непременно и за другою последует противоположное. Например: если за зрением следует свет, то за слепотою — тьма; и если за жизнью — чувствительность, то за смертью — бесчувственность. Но всякому, и при малом внимании, можно видеть, как слабо и нетвердо это замечание. Ибо потому, что за пробуждением следует жизнь, за сном не следует непременно смерть.

А рожденное даже и не противно нерожденному. Ибо если они противны; то (да обратится это на главу хулителей!) и разрушительны одно для другого. Они сами не противоборственны по естеству, и что последует за ними, не будет необходимо состоять в том раздоре, в каком, как доказывал Евномий, состоят эти предходящие.

Поэтому, или изгладь свои слова, или не запирайся в нечестии. Ибо твоя это хула; ты сказал: сколько разнится нерожденное с рожденным, столько и свету необходимо разниться с светом. Следовательно, как Рожденный никогда не будет причастен нерожденности, так никогда не уступишь ты Ему и света. Сущность Единородного, по твоему мнению, равно будет далека и от того, чтобы ей быть нерожденною, и от того, чтобы ее представлять и именовать светом. Но Иоанн велегласием Духа вопиет тебе, говоря: «был Свет истинный» (Ин. 1:9). А у тебя нет ни ушей, чтобы слышать, ни сердца, чтобы разуметь. Напротив того, своими лжеумствованиями сущность Единородного низводишь в естество противоборствующее и не совместимое с светом. Ибо, конечно, не назовешь того крепким, что у Единородного не отнял ты наименования Светом. Благочестие — не в шуме воздуха, но в силе означаемого.

Но Евномий не остановился на этом; напротив того, он и жизнь и силу в той же мере отдаляет до противоположности, говоря: сколько разнится рожденное с нерожденным, столько необходимо разниться свету с светом, и жизни с жизнью, и силе с силою. Следовательно, по твоему, Единородный — ни жизнь, ни сила. Но ты идешь против самого Господа, Который говорит: «Я есть жизнь» (Ин. 14:6); идешь против Павла, который сказал: «Христа — Божию силу» (1 Кор. 1:24). Ибо, что доказано было выше, то же должно приложить и к настоящему. Никто не скажет, чтобы жизнь и сила противоположны были жизни и силе; напротив того, смерть и бессилие составляют с ними совершеннейшую противоположность.

Евномий, злонамеренно скрыв это под обманчивыми словами, издалека и прикровенно подготовил ужас нечестия, и хитрыми речами естество Единородного отдалив до противоположности с Отцом, оставляет одну благовидность имен. Что же мы? Как, исповедуя и Отца нерожденным и Сына рожденным, избежим противоположения в отношении к самому бытию? Что скажем? — То, что от благого Отца благой Сын; что от нерожденного света воссиял вечный свет, от истинной жизни исшел животворящий источник, от самосущей силы явилась Божья сила. <b>А тьма, и смерть, и немощь определены князю мира этого, миродержителям тьмы, духам злобы, и всякой силе враждебной Божьему естеству; да и они не по самой сущности своей получают в удел противление добру (ибо в таком случае укоризна падала бы на Создателя), но по собственному произволу, через лишение добра, уклонились во грех</b>.

Однако же богоборный язык употребил усилие — в тот же ряд поставить и естество Единородного. Ибо, конечно, не то хочет сказать Евномий, что как сущность Отца, по его положению, есть свет, превосходящий и славою и сиянием, так и сущность Единородного признает он светом же, но несколько слабейшим и как бы омраченным. И такая мысль не будет благочестивою, потому что понятием слабейшего уничтожается сходство образа; однако же желательно, чтобы можно было обвинять его только в этом; ибо тогда не много потребовалось бы от нас труда исправить его. Теперь же у нерожденного с рожденным не разность в большем или меньшем, как у меньшего света с большим, но такое же расстояние, какое между вещами, которые одна с другою совершенно несовместимы. Ибо не возможно тому, с чем вместе существует другое, через изменение перейти когда–нибудь в противоположное, так чтобы или из нерожденного сделаться рожденным, или наоборот, из рожденного перемениться в нерожденное. Поэтому, кто однажды объявил, что сколько разнится рожденное с нерожденным, столько же необходимо разниться и свету с светом, тому не остается и этого случая к спасению. Ибо беспримесный свет, с светом, как бы умаленным и слабейшим, по роду будучи тождествен, отличается от него одним напряжением. А нерожденное не есть напряжение рожденного, и рожденное не есть какое–либо умаление нерожденного; напротив того, они как бы прямо противоположны одно другому. Поэтому у признающих рожденное и нерожденное сущностью будут следовать эти и еще большие этих несообразности. Ибо противное будет рождено от противного, и, вместо естественного свойства, в них необходимо окажется какой–то раздор и в отношении к самой сущности. Но в этом более невежества, нежели нечестия, когда утверждают, что сущность сущности, в чем бы то ни было, противна, потому что и внешними мудрецами (которых они презирают, ставя ни во что, как скоро не находят их соратниками своим хулам) издревле признано, что в сущности не возможно быть противоположению.

Но если кто, как и справедливо, принимает, что рожденное и нерожденное суть некие отличительные свойства, умопредставляемые в сущности и руководствующие к ясному и неслитному понятию об Отце и Сыне; то он избежит опасности нечестия, и сохранит последовательность в суждениях. Ибо свойства, умопредставляемые в сущности, как некие облики и образы, разлагают общее в отдельные облики; но не рассекают единоестественного в сущности. Например: Божество общее, но отчество и сыновство суть некие особенности; из сопряжения же того и другого, общего и особенного, образуется в нас понятие истины; почему, когда слышим: «нерожденный свет», представляем себе Отца, а когда слышим: «рожденный свет», получаем понятие о Сыне. Поскольку Они свет и свет, нет в Них никакой противоположности; а поскольку Они рожденное и нерожденное, умопредставляется в Них противоположение. Ибо таково свойство особенностей, что в тождестве сущности показывают разность. И самые особенности, многократно разделяемые между собою, хотя расходятся до противоположения, однако же не расторгают единства сущности; например: летающее и ходящее, водное и земное, разумное и бессловесное. Поскольку во всех подлежащим одна сущность; то эти особенности не отчуждают их сущности, и не возбуждают их быть как бы в раздоре с самими собою, силою же признаков внося как бы некоторый свет в наши души, ведут к возможному для умов разумению.

Но Евномий, противоположность особенностей перенеся на сущность, извлекает из этого повод к нечестию, запугивая нас, как детей, лжеумствованиями; будто бы, если свет есть иное что, кроме нерожденного, то необходимо будет нам доказано, что Бог сложен. А я что говорю? — То, что, если бы свет не был другим чем, кроме нерожденного, то как же не возможно было бы Сына назвать светом, как нельзя назвать и самым нерожденным.

Различие же означаемого этими словами можешь узнать из этого. Говорится, что Бог «обитающий во свете» (1 Тим. 6:16) и «одевается» светом (Пс. 103:2); но нигде не говорит Писание, что Бог живет в своей нерожденности, или извне облекается ею (что было бы и смешно). Рожденное же и нерожденное суть отличительные некие свойства. Ибо если бы ни чего не было отличающего сущность; то никоим образом не доходила бы она до нашего разумения. Поскольку Божество едино; то не возможно получить отдельного понятия об Отце, или о сыне, пока мысль не уяснена прибавлением особенностей.

А то, что Бог окажется сложным, если не признать, что свет тождественен с нерожденным, можем сказать, что, если бы нерожденное принимали мы за часть сущности, то имело бы место Евномиево положение, именно, что состоящее из различных частей — сложно. Если же полагаем, что сущность Божья есть свет, или жизнь, или благо, что Бог, как Бог, весь жизнь, весь свет, весь благо, но что жизнь имеет сопутственною себе и нерожденность: то почему же простому по сущности не быть несложным? Ибо образы, указывающие на отличительное его свойство, не нарушать понятия простоты. Или, в противном случае, и все сказанное о Боге будет нам доказывать, что Бог сложен. И видно, если хотим сохранить понятие о простом и неделимом на части, то или ничего не будем говорить о Боге, кроме того, что Он нерожденный, и откажемся именовать его невидимым, нетленным, неизменяемым, Создателем, Судьею и всеми теми именами, какие теперь употребляем в славословии; или, приемля эти имена, что должны сделать? Неужели сложить все и вместить в сущность? Чем докажем, что Бог не только сложен, но и состоит из несходных частей; потому что каждое из этих имен означает нечто иное и иное. Или исключим их из сущности? Поэтому, какое положение ни придумают для каждого из этих имен, то же самое пусть установят и для наименования: «нерожденный».