Ссоры и брань до добра не доводятъ. 21 страница

Мать похоронили, а у меня на душе туча черная. Прогневался на меня Господь, не допустилъ и съ матерью свидеться... справедливо ты, Господи, наказуешь меня... не замолить мне, безпутному, все обиды, которыя я делалъ кровнымъ своимъ... За что, Господи, думалось мне, земля-то сырая держитъ меня, окаяннаго? не имъ, а мне бы следовало въ могиле лежать за все мое беззаконiе. Случалось, временами, такое отчаянiе и унынiе нападетъ, что даже грешно и сказать, руки хотелъ наложить на себя. Только и успокоишься немного, какъ въ церковь къ службе сходишь.

Что делать? Чемъ заняться? Ума не могъ я приложить къ своей доле. Дай, думаю, пойду къ батюшке, у

ДУРНОЙ ОТЕЦЪ. 329

него попрошу наставленiя. Батюшка принялъ меня ласково, утешилъ: „много ты, Семенъ, грешилъ, но милости у Бога нетъ конца, молись Ему за себя и за своихъ родныхъ, усерднее молись, и Онъ укажетъ тебе путь добрый“... Послушался я батюшки и сталъ прiучать себя къ молитве, трудно было сперва, но потомъ Богъ помогъ, ничего для меня не стало слаще того, какъ сходить въ храмъ Божiй и помолиться Господу Богу; Онъ услышалъ меня и указалъ мне путь, по которому мне легче и спокойнее идти. Въ деревне нашей задумали школу открывать, затрудненiе было только въ помещенiи; нашъ домъ былъ хоть и ветхiй, но просторный, дай, думаю, хоть имъ послужу православнымъ, пришелъ на сходку и объявилъ, что жертвую его подъ школу. Остатки же имущества распродалъ, деньги положилъ на вечный поминъ родныхъ, а самъ пошелъ по святымъ местамъ замаливать свои грехи, да благодарить Бога за милости ко мне окаянному, недостойному. Теперь летомъ хожу по монастырямъ, — а зимой прибьюсь въ какую нибудь глухую деревеньку и учу ребятокъ азбуке, молитвамъ, какъ умею, и за все благодарю Господа... воистину милостивъ Онъ къ намъ грешнымъ. Странникъ кончилъ. Уже вечерело. Раздался благовестъ ко всенощной. Мы оба перекрестились. „Прощайте, баринъ хорошiй, вставая сказалъ странникъ, запомните мой грустный разсказъ, не откажите въ добромъ слове заблудшему человеку, и въ защите несчастнымъ подросткамъ, погибающимъ отъ великаго соблазна, если встретите такихъ, а встретить ихъ немудрено, много насъ такихъ безпутныхъ, несчастныхъ, живетъ на Руси“... и онъ пошелъ въ церковь. Немного погодя, и я последовалъ за нимъ. Странникъ стоялъ на коленяхъ въ темномъ, отдаленномъ углу и со слезами на глазахъ горячо молился. Я отъ души порадовался за этого человека, для котораго молитва стала столько же привычна, сколько привычна была прежде безпутная жизнь.

Кончилась всенощная. Прохладная ночь сменила жар-

330 ОТЕЦЪ.

кiй день. Кругомъ было такъ тихо и безмятежно. На куполе монастырскаго храма играли лучи полнаго месяца. Долго бродилъ я по роще, а разсказъ странника Семена не выходилъ у меня изъ головы. Правда его: много такихъ Семеновъ бродитъ по Руси, только не многiе изъ нихъ уразумеютъ ту пропасть, надъ которою они висятъ, и не многiе сворачиваютъ отъ нея на путь добрый.

А какой великiй грехъ принимаетъ на душу тотъ, кто можетъ отвратить малолетокъ и юношей отъ порока и не отвращаетъ, а еще больше согрешаетъ тотъ, кто самъ толкаетъ молодыя души на путь порочный, кто предается на ихъ глазахъ греху и всякому безобразiю... Горе темъ, кто соблазнитъ единаго отъ малыхъ сихъ, сказалъ Самъ человеколюбивый Спаситель.

Отецъ.

„Господь даде, Господь отъятъ. Яко Господеви изволися, тако бысть. Буди имя Господне благословенно во веки". (Iов. 1; 21).

Солнце склонялось къ западу. Отблески последнихъ запоздалыхъ его лучей освещали красноватымъ Сiянiемъ берега полноводной Камы, простыя зданiя небольшого селенiя, пароходную пристань и виднеющихся на ней людей, очевидно, ожидавшихъ прибытiя парохода. Эти фигуры резко выделялись на золотистомъ фоне заходящаго солнца; оне какъ бы застыли въ разъ принятомъ положенiи и издали имели видъ живописныхъ силуэтовъ. Особенно выделялись два силуэта—одинъ съ развевающимися на легкомъ ветерке волосами, силуэтъ какой-то духовной особы; другой — мужика, богатырскаго сложенiя, который стоялъ подбоченившись и что-то указывалъ вдали духовной особе. Очевидно, оба лица увидали что-нибудь для нихъ особенно прiятное, потому что духовная особа начала живо размахивать

ОТЕЦЪ. 331

руками и вообще въ самыхъ яркихъ образахъ выражала свое нетерпенiе. Особа духовнаго званiя былъ никто иной, какъ о. Семенъ, священникъ въ небогатомъ селе. Онъ уже вторую неделю со дня на день ждалъ свою дочь и каждый пароходъ встречалъ съ полною уверенностiю, что наконецъ то увидитъ ее после почти десятилетней разлуки. Но вотъ уже вторая неделя подходитъ къ концу, а о. Семенъ живетъ все еще бобылемъ-сиротинкою. Пароходъ былъ уже близко. Ветеръ доносилъ шумъ его колесъ, тяжело шлепавшихъ по гладкой поверхности величавой реки. Еще какiя-нибудь пять-десять минутъ, и полетятъ на пристань чалки. Но нетерпеливому отцу эти минуты казались часами. Неужели и теперь его надежда не оправдается, и онъ поплетется въ свой домикъ, покорившись Господней воле? Но нетъ! Что-то шептало о. Семену, что онъ сейчасъ увидитъ свое сокровище, свою ненаглядную девочку. Да полно! Какая она теперь девочка? Когда онъ въ последнiй разъ обнялъ и благословилъ ее, она была восьмилетнимъ ребенкомъ. Съ техъ поръ прошло десять летъ... „Какая-то стала она?" думаетъ старикъ.

И рисуется ему его девочка, какою была она десять летъ назадъ. Какъ любилъ онъ ее! Какъ берегъ онъ свое сокровище! Она была единственною его отрадою, единственнымъ светлымъ проблескомъ въ его жизни. О. Семенъ былъ всегда какимъ-то неудачникомъ. Окончивъ курсъ въ семинарiи, онъ сейчасъ же, по отцовской воле, женился и былъ посвященъ въ дiакона. Жена его была не злая женщина, но какая-то раздражительная. Самъ же о. Семенъ былъ олицетворенiемъ кротости и доброты. Не благословилъ ихъ Господь и детьми. Только на четырнадцатомъ году супружества родилась у нихъ дочь, но за то потерялъ о. Семенъ, въ то время уже священникъ, свою супругу, которую любилъ очень крепко. Всю свою любовь онъ отдалъ теперь дочери, своей маленькой Марусе. Онъ отказывалъ себе во всемъ необходимомъ, чтобы только было хорошо его девочке, и выростилъ ее здоровымъ, краснощекимъ ребенкомъ.

332 отецъ.

Исполнилось Марусе восемь летъ. До техъ поръ о. Семенъ самъ занимался ея обученiемъ, и она уже читала у него по складамъ, но онъ виделъ, что домашняго обученiя слишкомъ недостаточно и хотелъ дать дочери лучшее образованiе. Деньги у него были прикоплены,—хоть немного, а ребенку хватитъ прокормиться, пока будетъ въ состоянiи самъ хлебъ себе зарабатывать. Въ селе нельзя было дать образованiя девочке. Оставалось везти ее въ городъ, разстаться съ нею... жаль было отцу разстаться со своею Марусею, да делать нечего. Помолился онъ Богу, отслужилъ молебенъ, да и отправилъ Марусю съ хорошими людьми въ городъ къ своему брату, тамошнему дьякону. Много слезъ было пролито при разлуке, еще больше за эти десять летъ,— и вотъ теперь она, окончивъ курсъ въ гимназiи, ехала къ нему жить. Она уже давно писала ему радостныя письма, называла его ласковыми словами, говорила, что стала большая, обещала привезти изъ города гостинцевъ... За эти десять летъ разлуки, въ Марусе не только не остыла любовь къ отцу, но загорелась еще съ большею силою. Она осталась темъ же бойкимъ, любящимъ ребенкомъ, какимъ жила у отца. Только вместо краснощекой девочки она была теперь высокой, стройной девушкой. Много, много радостныхъ слезъ пролилъ о. Семенъ надъ ея письмомъ и надъ ея карточкой, которую она ему послала. И вотъ свиданье было близко... Пароходъ съ шумомъ подошелъ къ пристани. Бросили чалки, спустили мостки. О. Семенъ еще издали увидалъ своими слабыми старческими глазами дорогую дочку. Онъ никогда бы не узналъ ее, хотя не разставался съ ея карточкой, если бы отцовское сердце не подсказало ему, что это она—его Маруся.

— „Дочка!" шепталъ о. Семенъ, бегая по пристани и мешая матросамъ. „Привелъ Господь увидать ее, мою милую, обнять ненаглядную, прижать къ наболевшему сердцу"! Глаза его, влажные отъ слезъ, высматривали въ выходившей съ парохода толпе дорогой образъ.

ОТЕЦЪ. 333

„Отойдите, батюшка, не стойте на дороге“, убеждалъ его матросъ: „дайте пройти“!

Отца Семена оттерли отъ мостковъ, по которымъ тихонько опускались пассажиры. Спускъ былъ опасный; между пароходомъ и пристанью было разстоянiе аршина въ полтора, а доски мостковъ, плохо сколоченные, не позво­ляли спускаться несколькимъ пассажирамъ сразу.

— „Осторожней, господа, мостки шатаются! Держи мостки-то, эй, ты!—кричалъ тотъ же матросъ.

— Эй, тетка, куда лезешь, дай барышне пройти; да не лезь ты! Ой, держи, держи барышню, держите ее!.. Вдругъ раздался страшный крикъ; все отскочили отъ мостковъ. Одна доска подвернулась, и молодая девушка упала въ воду вместе съ чемоданчикомъ, который она несла въ рукахъ. Сначала все стояли, какъ будто ошеломленные, потомъ бросились къ борту, побежали за баграми, но было уже поздно: девушку подтянуло подъ пароходъ. Черезъ несколько минутъ всплыло платье, сквозь зеленоватую воду видна была голова, руки, а немного спустя тело лежало на берегу, окруженное толпою народа. Въ первую минуту о. Семенъ, слышавшiй крикъ, ничего не понялъ, да и не видалъ за толпою происшедшаго. Но когда поднялся шумъ, стали звать на помощь, кричать, что упала барышня, только тогда вдругъ что-то страшно кольнуло его въ сердце. Онъ бросился къ пароходу и здесь узналъ все: его дочь упала въ воду. Все потемнело у него въ глазахъ, кровь прилила къ лицу, отлила... страшно бледный, съ крикомъ побежалъ онъ къ борту, хотелъ прыгнуть за нею, но его удержали, отвели подъ руки и посадили на рогожный тюкъ. Онъ какъ-бы замеръ. Посиневшее лицо тряслось, губы шептали что-то, изъ груди вылетали хриплые звуки, глаза страшно блуждали по сторонамъ. Онъ то сиделъ неподвижно, то съ дикимъ крикомъ рвался куда-то съ такою силою, что его едва удерживали пять человекъ. Волосы, упавшiе на его лицо, придавали ему какое-то страшное, дикое выраженiе. Вдругъ.

334ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ.

сильнымъ движенiемъ рукъ онъ вырвался и быстро побежалъ на берегъ. Тамъ уже откачивали тело девушки. Нечеловеческiй крикъ заставилъ матросовъ выпустить изъ рукъ трупъ. Несчастный отецъ упалъ на тело дочери, безумно целовалъ въ холодныя губы. Сначала онъ рыдалъ потомъ это рыданье обратилось въ хрипъ. Никто не смелъ оторвать его отъ трупа дочери. Вдругъ все вздрогнули и отступили. Старикъ сиделъ у трупа, обводилъ всехъ мутнымъ взоромъ и... тихо смеялся.—„Живая, живая... шепталъ онъ; хотели утопить. Хе, хе, хе... разлучить меня съ нею..; ведь десять летъ, десять летъ ведь, Господи!... Одно только у меня... на всемъ свете... одно... сокровище... Прiехала... не забыла... Вотъ... тутъ вотъ... но... Старикъ совсемъ обезсилелъ. Глаза его смыкались. Онъ какъ-то сразу осунулся и притихъ. Его осторожно подняли и увезли домой.

Тятенькинъ любимецъ.

— Слышь, Фролъ, на тебя одного моя надежда, покажь, себя молодцемъ! наставлялъ Титъ Сидоровичъ, хлебный торговецъ уезднаго города К., своего старшаго сына, отправляя его по деламъ въ Питеръ. Ты парень умный, расторопный, знаешь кому надо поклониться, кого уважить. Предъяви документы, покажь вызовъ наследниковъ и мою доверенность, получи наследственный капиталъ и махомъ возвращайся домой!

— Не засижусь, тятенька, не извольте безпокоиться, бойко ответилъ сынъ, тряхнувъ темнорусыми кудрями. Мало ли я у васъ деловъ обделывалъ!

— То-то, Фролъ, смотри! да денегъ не растеряй и не трать по пустому; все вамъ останутся, ваши будутъ, продолжалъ отецъ. Теперь помолимся и поезжай! Ахъ, кабы не свернула меня давича проклятая болезнь, самъ бы

ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ. 335

катнулъ устраивать свои делишки... да ну не обижайся, я на тебя полагаюсь. Поезжай съ Богомъ!

Старикъ съ усилiемъ приподнялся съ дивана, повернулъ лице къ образу, прочелъ напутственную молитву и поцеловалъ сына. Жена его, тихая, робкая Марфа Ильинишна, со слезами благословила отъезжающаго; меньшой сынъ Арсенiй провелъ брата до саней; Фролъ уехалъ.

Титъ Сидоровичъ, опираясь на палку, прошелъ въ кабинетъ и заперся въ немъ; онъ былъ слабъ после перенесеннаго тифа; отправка сына утомила и разстроила его. Бойкiй, молодцоватый Фролъ пользовался его особенною любовью. Титъ Сидоровичъ любилъ подъ часъ покуражиться, поломаться своею властiю, посамодурствовать. Изъ за ничего подыметъ иной разъ бурю въ семье изъ за ничего затеетъ веселье, и никто лучше Фрола не умелъ подладиться къ нему. Красивый смышленый парень, налету угадывалъ волю отца и то потешалъ его забавными выходками, то удивлялъ торговою сметливостiю. Устроить-ли подрывъ другому торговцу, сбыть ли съ рукъ залежалый товаръ, Фролъ былъ на все мастеръ. Известно и за Фроломъ водилось много грешковъ, даже грешковъ не маленькихъ, да они не кололи глаза отцу, парень умелъ все скрасить замазать, а то и совсемъ скрыть и свернуть вину на другого. Не таковъ былъ Арсенiй, меньшой сынъ Тита Сидоровича.

Робкiй, щедушный, неловкiй, онъ всею душою любилъ своихъ родителей, но всегда терялся въ присутствiи отца. Онъ мало смыслилъ въ торговыхъ операцiяхъ и всегда боялся кого-нибудь обидеть. Ошибокъ своихъ онъ никогда не скрывалъ и лучше переносилъ тьму непрiятностей, чемъ дозволялъ кому-нибудь пострадать за нихъ.

— Ужъ отъ этого парня не ждать прибыли моему добру, сердито заметитъ иногда отецъ. Влопайся Арсенiй разъ въ беду,—самъ ужъ изъ нея не вырвется наверное. Не сообразительный какой-то.

И вотъ изъ за этой воображаемой несообразитель-

336ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ.

ности Арсенiю отецъ отказывалъ въ доверiи, держалъ его у себя подъ строгимъ началомъ и взыскивалъ съ него каждую ошибку вдвое. Одна Марфа Ильинишна ровно относилась къ детямъ и готова была одинаково побаловать какъ того, такъ и другого сына.

Уехалъ Фролъ, сталъ Титъ Сидоровичъ ждать известiя, какъ идутъ Питерскiя дела его и скоро ли наступитъ пора его возвращенiя на родину, а любимый сынокъ, обрадованный темъ, что вырвался изъ подъ родительскаго надзора и спитъ и видитъ только какъ бы подольше потешиться въ столице. Ну пока шли разныя формальности по полученiю наследства и на парне лежало много скучныхъ хлопотъ, казалось бы не грехъ было иной разъ маленько развлечься, да та беда, что развлеченiя онъ выбиралъ забористыя, широкiя, отъ которыхъ до греха было недалеко. Хожденiе по трактирамъ, знакомство съ намалеванными барынями и ихъ ухарскими прiятелями, пирушки и прочiя удовольствiя, какъ болото втянули его. Фролъ надеялся, по обыкновенiю, пошалить малое время и остановиться; скрыть отъ отца свои Питерскiя шалости, замазать непозволенныя траты позволенными деловыми издержками и нагулявшись всласть, вернуться домой чуть не праведникомъ претерпевшимъ много трудовъ и непрiятностей. Вышло несколько иначе. Новые прiятели знали зачемъ онъ находится въ Питере и зорко следили за ходомъ делъ его. Получивъ, по отцовой доверенности, наследственный капиталъ, Фролъ написалъ домой, что дела его устраиваются, часть денегъ уже въ рукахъ, остальную онъ скоро получитъ и тронется въ дорогу; самъ же, по настоянiю прiятелей, устроилъ спрыски, нанялъ несколько троекъ, въ которыхъ Питерскiе кутилы ездятъ за городъ и со всей своей веселой компанiей махнулъ въ Ливадiю, Питерское загородное увесилительное заведенiе. Веселые прiятели и прiятельницы ихъ, чужого кармана не жалели и вогнали спрыски въ очень дорогую цену. Попировавъ, общество затеяло играть въ штоссъ,

ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ. 337

дурацкую азартную игру, пустившую многихъ богачей по мiру и какъ ни жался Фролъ, какъ ни былъ остороженъ, а все же тысченки две, въ одинъ вечеръ, уложилъ въ карты. На следующiй день, проспавшись и отрезвившись, Фролъ вспомнилъ объ убитыхъ понапрасну деньгахъ и ужаснулся. „Надо отыграться", решилъ онъ. Не ехать же мне съ такимъ недочетомъ... не придумаю даже на что свалить его. Пошлю отцу половину капитала, съ другой половиной поживу еще здесь... Что-жъ? Ведь после смерти отца все равно эти деньги мои будутъ. Постараюсь вернуть потерянное. Игра-то больно занятная, деньги такъ и плывутъ. И не хитро вовсе: отгадай на какую карту падетъ выигрышъ и ставь на нее деньги, вотъ и все; отгадалъ — выигралъ... Отцу напишу, что ожидаю получки остальныхъ денегъ.

„Эхъ! когда меня кривая не вывозила".

Ждетъ Титъ Сидоровичъ сынка изъ Питера, ждетъ не дождется и тяжелыя мысли начинаютъ тревожить его. Что за оказiя! Съ одного места капиталъ выдаютъ, половину дали, половину не додали. Странно какъ-то. Авось скоро напишетъ, объяснитъ отчего задержка. А письма нетъ какъ нетъ. Марфа Ильинишна тоже охаетъ и крестится, словно чуетъ что-то недоброе. Материнское сердце прозорливо, не легко поддается обману. Наверно либо деньги потерялъ, либо несчастiе какое съ нимъ случилось думаетъ она. А ужъ не спроста это, наверное. Такой всегда былъ изворотливый, а теперь толковаго письма не пишетъ. Это не даромъ!"

— Вы бы, Титъ Сидорычъ, сами настрочили ему письмецо, стала она молить мужа. Фролушка молодъ, можетъ по неопытности натворилъ что-либо неладное и не смеетъ теперь ни признаться въ этомъ, ни показаться на глаза вамъ. Титъ Сидоровичъ сурово взглянулъ на жену и не ответилъ. Мысль ея приходила уже и ему въ голову, но онъ не желалъ сознаться въ этомъ. Зачемъ показывать бабе, что у нея хватаетъ мозгу на дельныя мысли?

338ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ.

Какъ ни противны были ему письменныя занятiя, однако онъ приселъ къ столу и нацарапалъ сыну следующее посланiе.

Отчего пропадаешь безъ вести? Что съ тобою? пиши правду истинную. Коли виноватъ въ чемъ—повинись, да прiезжай скорей безпременно!“

На эту родительскую записку получился такой ответъ.

„Что это, тятенька, вы нонче во мне сумлеваетесь? Каковъ я былъ, таковъ и остался, а если не еду домой, значитъ причина есть; не получивъ всего капитала, не хочу трогаться съ места. Вамъ нечего безпокоиться; на худой конецъ коли и пропадетъ оставшiйся капиталъ, то пропадетъ моя законная доля. Видно такъ ужъ на роду у меня написано“.

Титъ Сидорычъ повертелъ въ рукахъ письмо, раза два или три прочелъ его заново и въ волненiи заходилъ по комнате. Затемъ переписка прекратилась. Суровое лицо Тита Сидоровича сделалось еще суровее; старикъ ходилъ по дому какъ грозная туча, и обрывалъ всякаго кто бы не приступился къ нему. Съ женой и Арсенiемъ не говорилъ совсемъ. Къ обеду садился только для примера, а есть не елъ почти вовсе. Мягкосердый Арсенiй изнылъ на отца глядючи.

— Позвольте, тятенька, я съезжу въ Питеръ наведаться къ брату, робко предложилъ онъ, желая чемъ-нибудь успокоить отца.

— Ты? грозно-удивленнымъ голосомъ отозвался старикъ. Такъ и тебе стало тесно дома и ты хочешь дралка дать? Пошелъ въ лавку и ни слова более. Я те покажу какъ ездить въ Питеръ!

Арсенiй умолкъ и занялся деломъ. Еще три недели крепился Титъ Сидорычъ, на четвертую не вытерпелъ.

— Я еду, объявилъ онъ однажды жене. Пусть Сенька
смотритъ за торговлей: мне надо самому взглянуть что
творится въ Питере. Отыщу моего бездельника. Думаетъ
бороду нажилъ, такъ изъ отцовой руки выжилъ. Такъ

ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ. 339

нетъ же, покажу ему, что до гробовой доски я надъ старейшiй; не поедетъ, — такъ я силой приволоку его домой.

Титъ Сидорычъ тотчасъ по прибытiи въ Петербургъ отправился на квартиру сына, но Фрола тамъ уже не было; онъ сталъ отыскивать его по новому адресу и опять не нашелъ, Фролъ отписался куда-то за городъ.

Усталый, измученный, изнемогая отъ волненiя и без-покойства, онъ хотелъ повернуть въ какую-либо гостинницу и вдругъ, почувствовавъ головокруженiе, свалился какъ пластъ на каменную мостовую. Когда Титъ Сидоровичъ очнулся, онъ увиделъ вокругъ себя беленыя стены больничной палаты, а въ противоположныхъ углахъ две кровати, занятыя больными. Окинувъ все это безучастнымъ взглядомъ, онъ приложилъ руку ко лбу, какъ бы стараясь припомнить, что съ нимъ было.

Дежурный фельдшеръ предложилъ ему лекарство, онъ безъ сопротивленiя выпилъ его. Потомъ, осмысленно ответивъ на все задаваемые ему вопросы, онъ вдругъ указалъ на ближайшаго къ нему больного, густые темно-русые волосы котораго обратили на себя его вниманiе и спросилъ кто это?

— Какой-то купеческiй сынокъ заболтавшiйся въ Питере, ответилъ ему фельдшеръ. Полицiя доставила его въ больницу; онъ былъ страшно избитъ и бредилъ целыя две недели; все какихъ-то шуллеровъ обличалъ и отъ кого-то отбивался. Теперь стихъ, а все надежды мало на его выздоровленiе; у него три ребра сломаны и легкiя попорчены.

Титъ Сидоровичъ впился глазами въ лицо фельдшера и молча слушалъ его; исторiя больного заставила силь­нее биться его сердце.

Фельдшеръ отошелъ къ другимъ больнымъ; кого пере­вязывая, кому давая лекарство. Титъ Сидоровичъ уставилъ внимательный взглядъ на заинтересовавшаго его больного.

340 ТЯТЕНЬКИНЪ ЛЮБИМЕЦЪ.

— Пить! произнесъ тотъ слабымъ голосомъ.

Титъ Сидоровичъ вздрогнулъ, чуть не вскочилъ съ постели.

Фельдшеръ подалъ требуемое и вышелъ изъ палаты.

Титъ Сидоровичъ продолжалъ не отрывая глазъ на­блюдать за больнымъ; лицо последняго было обращено къ стене, роскошные темные волосы всклокочены и разметаны по подушке. Титъ Сидоровичъ приподнялся на постели и какъ бы замеръ въ ожиданiи. Вдругъ больной переменилъ положенiе и повернулъ исхудалое лицо къ наблюдателю.

— Фролъ! крикнулъ Титъ Сидоровичъ. Больной широко открылъ глаза.

— Тятенька произнесъ онъ отяжелевшимъ языкомъ.

— Тебя обобрали?.. Отчего не далъ мне знать? спросилъ старикъ, стараясь побороть свое волненiе. Отчего, скажи? Денегъ жалко было, али въ своей вине стыдно признаваться?

— Такъ я бы пожурилъ и оставилъ, отецъ и во гневе отцомъ остается.

Фролъ поднялся съ подушки и снова безсильно опустился на нее.

— Изолгался я, тятенька, простите... изъ любимцевъ не хотелъ выдти... доли правдиваго Арсенiя боялся, отрывисто и съ усилiемъ проговорилъ онъ. Съ измаленька ведь все хитрилъ я да обманывалъ васъ, чтобы въ милость втереться и теперь думалъ обманомъ оставаться въ ней, да ужъ будетъ съ меня! противна мне ложь та. Обобрали меня злые люди, точно, да я самъ искалъ ихъ, самъ лезъ въ ихъ компанiю. Кабы однихъ делъ съ первоначалу придерживался, давно бы сиделъ теперь дома. Онъ снова приподнялся и опять не выдержавъ упалъ на подушку.

— Простите меня, тятенька! продолжалъ онъ тоскли-вымъ, угасающимъ голосомъ. Простите давнишнiя и нынешнiя провинности!.. Не далъ мне Богъ повидаться съ

ЛЮБОВЬ ПОБЕДИЛА.341

матушкой, знать не заслужилъ... Арсенiй лучше меня будетъ беречь ее. Отъ меня, признаться, никому бы изъ васъ утехи не было.

Слова замерли на губахъ его, открытые глаза приняли стеклянное выраженiе. Титъ Сидоровичъ бросился къ сыну, но тотъ уже не дышалъ и не могъ ответить на его последнюю ласку.

Любовь победила.

— Никогда я его не прощу! — воскликнулъ старикъ, сердито отодвинувъ стулъ, и бросилъ салфетку на обеденный столъ.

Онъ свирепо зашагалъ по комнате, скрипя толстыми сапогами, а жена его, тоже пожилая женщина, молча украдкой отирала слезы и делала видъ, что естъ.

Эта ссора повторялась каждый день между супругами. Прошло два года, какъ они прогнали изъ дома своего единственнаго сына за то, что тотъ, противъ ихъ воли, женился на бедной девушке.

Старикъ Петровъ былъ каменьщикъ по ремеслу; ему удалось сделаться подрядчикомъ при перестройке новыхъ улицъ въ Петербурге, и онъ сколотилъ порядочный капиталъ. Детей долго не было; только на десятомъ году семейной жизни родился у нихъ сынъ. Понятно, что отецъ и мать не могли на него нарадоваться. Сами они были люди простые, привычные къ тяжелой работе, но изъ сына имъ захотелось сделать настоящаго барина. Средства у нихъ были. Вотъ они и отдали его въ лучшую школу, а потомъ и въ высшее учебное заведенiе. Они не помнили себя отъ гордости и блаженства, когда ихъ мальчикъ, ихъ сокровище, кончилъ съ золотою медалью ученье и предъ нимъ открылась возможность выбрать любую службу, жить легкою, барскою жизнью.

342 ЛЮБОВЬ ПОБЕДИЛА.

— Да, счастливчикъ, нечего сказать! — весело гова-ривалъ жене старый Петровъ. — Подумай, старуха, ведь отъ насъ ему достанется не мало денегъ, да и самъ онъ теперь до всего дойти можетъ. Одна только еще забота,— и онъ съ лукавой усмешкой хлопнулъ жену по плечу,— надо хорошую невесту ему найти, красивую да ученую, какъ онъ, чтобы ему не было стыдно!

Куда девались потомъ все эти золотыя надежды!

Въ одно прекрасное утро молодой человекъ явился къ родителямъ съ повинною, прося благословить, его на бракъ, съ его возлюбленной — бедной девушкой!

Со стариками чуть не сделался ударъ. Отецъ въ припадке бешенства прогналъ сына и объявилъ ему, что онъ не дастъ ему ни копейки, если онъ въ самомъ деле женится.

Сынъ ушелъ и чрезъ несколько дней прислалъ имъ извещенiе о томъ, что вступилъ въ законный бракъ.

Съ техъ поръ они его не видали. До нихъ доходили слухи о его житье: они знали, что трудно живется ихъ родному детищу, что перебивается онъ на самое маленькое жалованье, потому что надо было взять первое попавшееся место, чтобы хоть кое-какъ обзавестись хозяйствомъ.

Старики томились въ своемъ одиночестве; они мучились и страдали за сына; къ тому же въ последнее время между ними самими завелись нелады.

Сердце матери не долго выдержало ссору съ сыномъ. Гневъ ея давно прошелъ, и она была готова простить свое дитя. Набравшись храбрости, она какъ-то приступила къ мужу и заговорила съ нимъ о сыне. Но старикъ страшно разсердился, закричалъ на жену и запретилъ ей говорить о виновномъ. Однако, она не могла подчиниться этому приказанiю, то и дело заговаривала о томъ, что было ей дороже всего на свете. Все ея подходы встречали со стороны мужа неизменный отказъ. Старики стали ссориться. Въ доме сделалось невыносимо тяжело. Эти примерные супруги, которые всю жизнь прожили дружно,

ЛЮБОВЬ ПОБЕДИЛА. 343

на старости летъ узнали вражду и злобу. Дня не проходило безъ стычки, а стычки кончались горькими, обидными словами.

— Слушай, старикъ, — говорила жена (ссоры всегда начинались въ конце обеда): —у тебя нетъ жалости, вотъ что я тебе скажу; — ты бездушный человекъ!

— А я тебе скажу, — ревелъ мужъ, — что ты — жалкая тряпка и больше ничего!

Съ этими словами онъ выходилъ изъ дому, хлопнувъ дверью, и вечеръ у него проходилъ въ пивной, где онъ изливалъ душу передъ знакомыми, хвастаясь своею железною волей. Но на душе у него было скверно, и совесть не давала покоя. А дома, въ одинокой, опустелой квартире, сидела бедная мать и тихо лила слезы о своемъ мальчике. На что ей довольство и покой, которыми она теперь пользуется? Какая радость сидеть въ уютной квартире, когда нетъ подле нея любимаго сына? Все ея мысли тамъ, где-то на окраине города, где, она знаетъ, живетъ, перебиваясь въ нужде ея дитя. Слезы льются на ея работу, и не видитъ она исхода изъ своего горя.

Наступило Вербное Воскресенье, веселое воскресенье, но съ холоднымъ пронизывающимъ ветромъ.

Глядя на солнце, можно было думать, что весна настала, но все были въ шубахъ. Въ это праздничное утро старикъ Петровъ всталъ поздно и былъ въ самомъ мрачномъ настроенiи духа. Еще накануне онъ сотый разъ поссорился съ женой, которая стала опять умолять его простить сына. Бедная женщина говорила ему, что сынъ очень нуждается, что его маленькое жалованье меньше техъ денегъ, которыя они проживаютъ на свой обедъ; она уверяла мужа, что невестка ихъ (что-жъ говорить, какъ ни сердись, а все-таки она по закону невестка ихъ), что она вовсе не дурная женщина. Правда, за ней водились грехи до техъ поръ, какъ она съ нимъ не повен-

344 ЛЮБОВЬ ПОБЕДИЛА.

чалась, но съ того времени про нее нельзя было сказать ничего, кроме хорошаго. Сталъ бы онъ такъ любить, если-бъ она не была хорошая женщина! Нетъ, нетъ, она отлично знаетъ, что Маша прекрасная, добрая жена. Да, наконецъ, и не въ томъ дело. Если ужъ старикъ такъ упрямъ, что не хочетъ простить сына, пусть не прощаетъ, но помочь-то ему надо. Не стыдно ли думать о томъ, какъ самимъ вкуснее поесть и лучше одеться, и теплее жить, когда единственное родное детище въ горькой нужде?

Бедная мать говорила и плакала, но все напрасно. Старикъ сказалъ себе, что нельзя уступать, и кончилъ споръ решительнымъ отказомъ, какъ всегда.

Онъ опять ушелъ изъ дома въ пивную и просиделъ тамъ до поздней ночи, отчего и проспалъ сегодня. При воспоминанiи о вчерашней ссоре съ женой, у него на душе заскребло, и онъ не могъ найти покойнаго праздничнаго настроенiя, хотя и оделся въ праздничное платье. Онъ прошелъ въ столовую, посмотрелъ на часы и еще пуще нахмурился: ему хотелось есть, а жена ушла въ церковь и вернется только къ 12 часамъ.

Вотъ она, наконецъ, вернулась и принесла большой пучекъ распустившейся вербы. Такъ славно запахло въ комнате распустившеюся вербой! Старикъ Петровъ не отличался большою чувствительностью, однако и въ немъ шевельнулось что-то далекое, давно забытое, о чемъ напомнилъ ему запахъ вербы.

Ему вспомнилось одно давно прошедшее утро, такое же, ясное, какъ сегодня, когда его молоденькая жена принесла изъ церкви такой же пучекъ свежей вербы и повесила его надъ постелью. Какъ она была мила тогда, какъ онъ любилъ ее, какъ много счастья прiютилось въ тесной комнатке скромныхъ рабочихъ! Старикъ гляделъ на свою старуху, и въ его памяти воскресла вся прошлая семейная жизнь. Онъ вспомнилъ неустанную преданность жены, ея трудолюбiе, неутомимую, самоотверженную жену, и ему сделалось необыкновенно грустно и тяжело, что онъ огор-

ЛЮБОВЬ ПОБЕДИЛА. 345

чаетъ ее на старости летъ изъ-за негодяя сына. Да полно, такой ли онъ негодяй? Съ кемъ не было греха въ молодости? Правда, по-Божьему, надо родителей почитать, но съ любовью-то что поделаешь —съ молодою, горячею...