Ссоры и брань до добра не доводятъ. 26 страница
ПОСЛУШАНIЕ РОДИТЕЛ.―ВЫШЕ ПОСТА И МОЛИТВЫ. 413
стоящимъ на коленяхъ и ударяющимся головою о землю, съ произнесенiемъ при каждомъ ударе молитвы: „Господи помилуй!" Воздержанiе преподобнаго было также замечательно: онъ питался ячменнымъ хлебомъ и пилъ немного воды. Сна онъ почти не зналъ; а когда нужно было ему уснуть, онъ ложился въ приготовленную имъ могилу близъ. келiи. За свою строго подвижническую жизнь Лука получилъ отъ Бога даръ прозорливости и исцеленiя. Скончался онъ въ 946 году.
Жизнь св. Луки поучительна во всехъ отношенiяхъ,. но мы обратимъ вниманiе только на одну черту его—на послушанiе матери. Решился онъ на доброе дело — на угожденiе Богу, но только не спросясь матери. Последняя отыскала его, и преп. Лука не ослушался матери, а вернулся домой.
Таково ли послушаше у нашихъ детей?! Горько говорить даже объ этомъ... Лишь только человекъ пришелъ въ возрастъ и получилъ некоторое образованiе, какъ начинаетъ грубить родителямъ, говоря, что они не образованы. А когда поживутъ въ столицахъ и другихъ городахъ, то еще больше зазнаются: и хата тесна, и кушанье бедно и невкусно. Вздумаетъ отецъ какое слово сказать, сейчасъ начнутся разсужденiя: „Ты ничего не понимаешь, ты — человекъ необразованный, ты ничего не видалъ и т. п." Захотелъ отецъ наказать непокорныхъ детей, — последнiе начнутъ возставать противъ этого, говоря, что это теперь не принято. А если родители, не смотря на ихъ возраженiя, примутъ крутыя меры, то дети оставляютъ родительскiй домъ и ужъ больше въ него не возвращаются... Но бываетъ ли толкъ отъ самовольнаго удаленiя изъ родительскаго дома? Едва ли. Детямъ непочтительнымъ и грубымъ не бываетъ счастiя какъ въ сей жизни, такъ и въ будущей „Проклятъ Господомъ раздражаяй матерь свою" (Сир. 3, 16). „Иже злословитъ отца своего или матерь, смертiю, да умретъ; иже бiетъ отца своего, или матерь свою, смертiю да умретъ" (Исх. 21, 15, 16).
414КАКЪ ДЕВОЧКА ЛЮБИЛА СВОЕГО ОТЦА.
Убойтесь, дети, этого страшнаго гнева Божiя и во всемъ слушайтесь родителей. Будьте для нихъ утешенiемъ въ жизни, опорою въ старости и молитвенниками по смерти ихъ. Наградою за подобное почитанiе родителей будетъ долгоденствiе и благополучiе въ жизни.
Какъ девочка любила своего
отца.
Въ Китае есть древнiй законъ, по которому должно отрубить руки тому, кто уличенъ будетъ въ обмане.
Одного китайскаго мандарина (такъ называютъ китайскихъ вельможъ) обвинили въ обмане.
Богдыханъ—китайскiй императоръ — разгневался на мандарина и велелъ предать его казни—отсечь ему руки.
Все уже было приготовлено къ совершенiю казни, когда вдругъ во дворецъ богдыхана явилась Сiу-Лiенъ, молоденькая дочь опальнаго вельможи, и стала умолять придворныхъ допустить ее къ богдыхану.
Не легко было это сделать, но съ такими горячими слезами она упрашивала придворныхъ, что смягчились они подъ конецъ и решились представить девочку предъ грозныя очи богдыхана.
Когда Сiу-Лiенъ увидала передъ собой богдыхана, сiявшаго золотомъ и алмазами, она пала ницъ передъ нимъ.
— Великiй государь, — сказала она, — говорятъ, мой
отецъ заслужилъ наказанiе и долженъ лишиться рукъ.
Вотъ возьми эти руки.
И она подняла и простерла къ богдыхану свои маленькiя, нежныя руки.
— Эти руки,—продолжала она,—принадлежатъ моему
несчастному отцу! Эти руки неспособны еще пропитать
слабую мать, больного брата и малютку сестру. Возьми же
КАКЪ ДЕВОЧКА ЛЮБИЛА СВОЕГО ОТЦА. 415
эти руки, вели поступить съ ними по строгости законовъ, чтобы сохранить руки отца, которыя могутъ пропитать семью.
Богдыханъ былъ пораженъ такой детской любовью; но, желая испытать ее, онъ сказалъ девочке, распростертой ницъ передъ нимъ.
— Встань! Да будетъ такъ, какъ ты просишь! Пусть отсекутъ твои невинныя руки взаменъ виновныхъ рукъ твоего отца!
И богдыханъ повелелъ отвести девочку на дворъ казней и привести туда въ свое время ея отца, заключеннаго въ темницу.
На дворе казней Сiу-Лiенъ подвели къ стоявшей посреди двора плахе, покрытой пятнами крови, привязали ея руки къ железнымъ кольцамъ, вделаннымъ въ плаху, и вотъ къ девочке приблизился палачъ съ обнаженнымъ мечомъ.
Сiу-Лiенъ побледнела но слово о пощаде не вырвалось изъ ея устъ.
И поднялся мечъ надъ обнаженными детскими ручками.
Тогда выступилъ впередъ вельможа посланный бог-дыханомъ. Онъ махнулъ палачу, и палачъ, улыбнувшись, опустилъ мечъ, не задевъ и пальчика девочки, и вложилъ его въ ножны.
Ворота двора казней распахнулись, и передъ девочкой предсталъ ея отецъ, свободный отъ узъ и радостно простирающiй къ дочери свои благодарныя объятiя.
Богдыханъ простилъ мандарина и повелелъ не производить больше казней на томъ дворе, где онъ испытывалъ девочку. Среди этого двора былъ водруженъ каменный столбъ съ мраморной доской, на которой золотыми буквами было написано: „Здесь Сiу-Лiенъ, дочь мандарина Ихунга, готова была отдать свою жизнь для спасенiя жизни отца своего. Блаженны отцы, имеющiе такихъ дочерей! Блаженна земля, на которой произростаетъ такая любовь"!
416ПРИМЕРЪ СЫНОВНЕЙ ЛЮБВИ.
Примеръ сыновней любви.
Какъ велика бываетъ любовь детей къ родителямъ, которая въ крайнихъ случаяхъ не останавливается ни передъ чемъ, показываетъ следующiй удивительный случай изъ жизни соседняго съ нами народа.
Одна женщина, оставшаяся после смерти мужа съ тремя сыновьями — подростками почти безъ всякихъ средствъ къ жизни, жила только трудами своихъ сыновей которые, горячо любя свою несчастную, но добрую мать, выбивались, какъ говорится, изъ силъ, стараясь сколько-нибудь улучшить положенiе ея. Но, не смотря на то, что для жизни беднаго семейства нужно было очень немного,— денегъ, зарабатываемыхъ сыновьями, не всегда было достаточно для того, чтобы ежедневно иметь хотя самое скудное пропитанiе. И вотъ любящiя дети решились на такой удивительный поступокъ, чтобы только облегчить участь бедной матери. Въ то время у соседняго помещика пропали ценныя вещи и важныя бумаги. Помещикъ, дорожа этими вещами, объявилъ, что дастъ тому, кто найдетъ вора, большую премiю. Прошло около полугода, а похитителя открыть никакъ не могли. Братья, узнавъ объ этомъ, решились пожертвовать однимъ изъ себя для блага матери и двоихъ другихъ. Добровольную жертву долженъ былъ указать жребiй, который и палъ на самаго младшаго. Два старшiе, связавъ его, отводятъ къ властямъ и, объявивъ, что онъ давно разыскиваемый воръ, просятъ выдать имъ обещанную владетелемъ именiя награду. Мнимый воръ на допросе объявилъ, что онъ действительно тотъ, кого ищутъ, т.-е. похитившiй дорогiя вещи у помещика; его заключили въ тюрьму. Братья его, по прошествiи некотораго времени, пришли къ нему въ заключенiе и со слезами обнимали и целовали его, думая, что ихъ никто не видитъ. Но смотритель заключенныхъ виделъ,
ПРИМЕРЪ СЫНОВНЕЙ ЛЮБВИ. 417
что те самые, которые привели вора связаннымъ, теперь оказываются самыми нежными друзьями. И вотъ онъ, когда братья, простившись съ заключенными уходили, послалъ одного изъ слугъ, чтобы проследилъ ихъ, не теряя изъ виду, пока не откроется разгадка этого необычайнаго случая. Посланный пошелъ за ними и, когда братья вошли въ домъ, онъ спрятался въ сеняхъ, чтобы слышать, что они будутъ говорить, и действительно услышалъ какъ они разсказывали своей матери, что они для нея сделали, и какъ бедная женщина, услышавъ это, горько плакала и говорила, что она не хочетъ, сохраняя свою жизнь, погубить сына; она просила также своихъ сыновей отнести деньги обратно и признаться во всемъ. Когда посланный, возвратившись, передалъ все слышанное властямъ, а также описалъ убогую обстановку дома, где жила вдова, то судья не будучи въ состоянiи удержаться отъ слезъ, велелъ призвать заключеннаго и еще допрашивалъ его въ мнимой краже, но тотъ, не зная какой оборотъ приняло дело, утверждалъ, что онъ — виновный и т. д. Судья обнялъ его, поцеловалъ и сказалъ: „ты — добрый сынъ; поступокъ твой поражаетъ меня. Вотъ тебе несколько денегъ, чтобы вы не терпели нужды, а что Богъ дастъ дальше,—увидимъ",—и съ этими словами передалъ добродетельному сыну столько денегъ, что все семейство безбедно могло прожить почти месяцъ, а самъ тотчасъ же донесъ объ этомъ императору, который, радуясь, что между его подданными есть такiе самоотверженные люди, пожелалъ видеть все это семейство, обласкалъ его и назначилъ каждому изъ трехъ братьевъ пожизненное пособiе, но меньшему вдвое больше, чемъ старшимъ.
418 ОТЕЦЪ И ДЕТИ.
Отецъ и дети.
(Разсказъ).
Ни сыну, ни жене, ни брату, ни другу не давай власти надъ, тобою, при жизни твоей; и не отдавай другому именiя твоего, чтобы раскаявшись не умолять о немъ (Притч. Iис. сына Сирах. гл. 33, 19, 20).
Боринъ имелъ троихъ детей. Много заботъ и хлопотъ стоило отцу (мать умерла рано) поддержать жизнь и здоровье своихъ детей, дать имъ образованiе, направлять и ободрять ихъ во время ученiя, определить и укрепить ихъ въ первыхъ шагахъ жизни.
И вотъ выросли сыновья, кончили ученье, поступили на службу, поженились. И не могъ нарадоваться отецъ, глядя на счастье своихъ детей. Какiе они все бравые молодцы, какiя добрыя ихъ жены, какъ прекрасны и милы ихъ малютки!
Весело отдыхалъ отецъ въ кругу своего семейства. Ему прiятно было видеть трезвую, осмысленную и бодрую деятельность своихъ сыновей; ему нравилась хлопотливая расторопность ихъ добрыхъ женъ; какъ шумъ бурливаго ручейка, какъ щебетанье веселой попрыгуньи-птички, его забавляли детскiй смехъ и говоръ. Глядя на эту семью, все сознавали, что есть еще счастiе на земле. Такъ же думалъ и самъ счастливый отецъ, и все чаще и чаще онъ по долгу засиживался у того или другого изъ своихъ сыновей. Ему не хотелось уже ехать къ себе домой; его не тянуло въ этотъ большой, роскошный домъ. Тамъ пусто, тамъ скучно. Какъ тяжело ему было оставаться одному! Глубоко вздыхая, онъ то садился въ кресло и пробовалъ что-нибудь читать, то ходилъ по комнате изъ угла въ уголъ. Наконецъ онъ не выдержалъ. Сидя однажды въ кругу своей семьи, держа на коленяхъ своихъ двухъ маленькихъ внуковъ, которые поминутно цеплялись въ его седую бороду, онъ сказалъ своимъ сыновьямъ:
отецъ и дети. 419
— „Дети мои! Вы видите сами, какъ я люблю часто и по долгу бывать съ вами, въ вашемъ семейномъ кругу, среди вашихъ милыхъ детей, моихъ дорогихъ внуковъ. Скучно мне одному, и меня невольно тянетъ къ вамъ сюда,—сюда, где такая тихая радость жизни, где резвые голоса детокъ будятъ мое сердце, мою мысль. Я улыбаюсь имъ, я смеюсь съ ними, какъ улыбаются и радуются восходящему дневному светилу. И вы поймете, что мне хочется быть ближе къ вамъ, около вашей радости, жить вашей жизнiю... Мне уже немного осталось жить"...
— Что вы, что вы; папаша? говорили все.
— Такъ, какъ, дорогiя детки! Обманывать себя не будемъ. Старикъ уже я, и на закате дней своихъ я хочу быть и умереть среди васъ. Все, что я имею, все свое имущество и капиталъ я разделю поровну между вами, а самъ поживу, сколько мне осталось, у моего старшаго сына. Думаю, что онъ не откажетъ мне въ этомъ последнемъ прiюте.
— Помилуйте, помилуйте, папаша! Что вы это говорите?
И каждый изъ сыновей началъ просить добраго отца къ себе на жительство; съ особымъ соревнованiемъ ихъ просьбу подхватили и молодыя жены... Но отецъ решилъ поселиться у старшаго сына.
Весело жилось отцу у старшаго сына. Хорошо ему было и у другихъ сыновей, когда случалось бывать у нихъ. Все его любили и почитали. Его встречали и провожали съ глубокимъ уваженiемъ, каждый спешилъ встать, идти къ нему на встречу, помочь раздеться, какъ-нибудь и чемъ-нибудь услужить. Предъ нимъ все разступались, и на семейномъ обеде убеленный сединами старикъ занималъ первое место. Вели тихую беседу, говорили ласковыя речи, давали другъ другу советы и указанiя, какiя кто могъ, и слово отца было для всехъ закономъ. Величавая и торжественная картина семейнаго счастiя!
Наконецъ, отецъ объявилъ о разделе имущества и
420 отецъ и дети.
далъ каждому сыну по ровной части. Все благодарили отца и радовались такому разделу имущества. Все были, повидимому, довольны и жизнь пошла обычной своей колеей.
Приближалось лето. Пошли толки о дачахъ, о летнихъ поездкахъ, увеселенiяхъ и пр. Всемъ хотелось, какъ можно, веселее провести летнее время. Желанiя всехъ разыгрывались до большихъ размеровъ... Не разъ слышалъ эти восторженные толки и старикъ-отецъ отъ своихъ сыновей, особенно же отъ ихъ женъ. Не понравилось ему это...
И вотъ однажды, сидя за чаемъ, отецъ сказалъ своему старшему сыну:
— И зачемъ вамъ такъ сорить деньгами? Нанимать такую дорогую дачу? Воздухъ тамъ плохой, народу много, погулять именно на чистомъ и свежемъ воздухе—негде. А ведь больше всего нужно заботиться о здоровьи. Лучше бы нанять дачу поскромнее, но въ сосновомъ лесу, недалеко отъ реки; оно было бы и спокойнее, и полезнее. Я бы хотелъ, чтобы вы такъ сделали.
— Да и я такъ думаю, сказалъ сынъ, что же вы поделаете съ нашими женами? Стоятъ на своемъ, да и только.
Сынъ посмотрелъ ласково на свою Соню, но она не удостоила его своимъ вниманiемъ и ничего не сказала. Все время за чаемъ только и беседовали отецъ съ сыномъ.
Что было после между супругами, неизвестно...
Только утромъ старикъ отецъ невольно услышалъ долетавшая до него слова:
— Скажите, пожалуйста, живетъ сколько времени у
насъ, далъ намъ одинаковую съ другими часть и еще мешается въ наши дела? Странно! Этого еще не доставало...
Умолкъ старикъ и больше отъ него не слыхали ни слова...
И все, какъ будто, стали забывать о своемъ отце. Побывали на даче, пришла осень и все возвратились въ
отецъ и дети. 421
городъ, въ свои дома. Старикъ осунулся, пожелтелъ и все чаще и чаще удалялся въ свою комнату.
Но изредка его все же навещали. Тогда онъ оживалъ, бодрость, какъ будто, къ нему возвращалась, онъ говорилъ; но говорилъ больше все о постороннихъ предметахъ и почти всегда со своими сыновьями. Женамъ было некогда за многими хлопотами, да и не о чемъ было говорить со старикомъ отцомъ.— „О чемъ съ нимъ говорить-то?—спрашивали оне,—интересы у насъ разные".,.
Такъ шло, такъ тянулось время.
Однажды, какъ-то случайно, заехала къ Соне Наташа, жена младшаго брата, мужа Сони. Спрашиваетъ,—нетъ дома ни Сони, ни мужа ея. Въ это время выходитъ къ ней стрикъ-отецъ и проситъ ее посидеть у него, пока вернется Соня.—О чемъ говорить съ нимъ, подумала Наташа? Ведь это скука будетъ страшная! Дай-ка я сама буду безъ умолку болтать все, что придетъ въ голову. Все-таки веселее будетъ! А темъ временемъ и Соня прiедетъ". Все это быстро мелькнуло въ голове Наташи и чуть не быстрее полилась речь скорая, живая... Наташа говорила и говорила, точно боясь, что ее остановятъ.
Старикъ понялъ и, опустивъ голову, слушалъ болтовню молодой женщины.
Мелькомъ, какъ-то Наташа взглянула на столъ и увидела незнакомую ей доселе шкатулочку.
— А это что у васъ за шкатулочка папаша?
При этомъ Наташа захотела приподнять ее, шкатулочка оказалась довольно тяжела, Наташа съ изумленiемъ посмотрела на отца.
— Дитя мое, сказалъ старикъ грустно,—ты порхаешь
и веселишься, не чувствуешь еще всей превратности жизни
(Наташа готова была уже зевнуть. Вероятно, что-то не
интересное и въ шкатулке-то у него, подумала она.
А, впрочемъ. что дальше будетъ. Посмотримъ. И сдержала зевоту).—Въ этой шкатулке, которую ты видишь, я
собралъ все, что могъ, на черный день. Кто знаетъ, что
422 отецъ и дети.
будетъ со мною! (Э-э-э, сообразила мигомъ Наташа. Да ведь это, должно быть все деньги? Вотъ прекрасно!... Что же тутъ и разговаривать-то?)—Я старъ... А тяжело молодымъ жить и переносить недомоганье, а подъ часъ и капризы стариковъ. Зачемъ стеснять молодую жизнь? Хотя и тяжело, а придется, видно, мне, на старости летъ, жить одному. А если нетъ, то эти крохи останутся тому, у кого я окончу свои дни...
— Ахъ, что вы, что вы, папаша,—затараторила Наташа, да вы переезжайте къ намъ.—У насъ и комната
такая есть, какъ разъ для васъ, окна въ садъ, отдельный
ходъ, обои темненькiя, мебель вся мягкая.
Старикъ улыбнулся.
— Право, право переезжайте. Я мужу скажу. Нетъ,—
несносная эта Соня! До сихъ поръ нетъ. До свиданiя, папаша. Такъ вы у насъ. решено!
И прежде, чемъ старикъ успелъ что-нибудь сказать, Наташа была уже за дверьми.
— Скорее, скорее, Иванъ, поезжай домой, сказала кучеру Наташа.
— Ну и барыня! Что это съ ней? подумалъ Иванъ.—Говорила утромъ, что по магазинамъ поедемъ, а теперь домой.
Прiезжаетъ Наташа домой и о, радость! у нея давно уже сидитъ, ожидая ее, Соня. Дело въ томъ, что Наташа забыла, что вчера еще просила Соню заехать къ себе и вместе отправиться по магазинамъ.
— Ахъ, душечка! А я и забыла! Где я была, какъ
ты думаешь? А ну, отгадай! Да нетъ, нетъ. Не старайся.
Молчи, молчи, молчи. Ведь я была у тебя. А что? Не
ожидала? Ну вотъ! Я такъ и знала. Какъ это хорошо! Я
ее жду, а она меня... Ахъ, Боже мой, что, я у тебя видела!.. Вотъ ужъ не скажу! Ни за что не скажу! А, какъ
это тебе покажется, ведь папаша къ намъ хочетъ переехать! Такой добрый, право! Нетъ, нетъ, ты ужъ и не говори! Это, душечка, уже решено! А что, рада? А сказать,
что я у тебя видела?
отецъ и дети. 423
— Ну, говори—что ли, сказала Соня.
— Да что тамъ? Такъ себе, не важное, видишь ли! Я была у тебя и говорила все время съ папашей. Такой, право, добрый. Такъ мне много интереснаго разсказывалъ, все смешилъ и смешилъ. Я чуть было со смеха не умерла. Оттого й примчалась сюда такая веселая! Правда, веселая? Ну?...
Ну, ну, уже побуждала Соня, ты скажи-ка, что ты тамъ у меня видела?
— Ну, вотъ, смешилъ, смешилъ меня папаша, а потомъ и показываетъ мне... Сказать что ли?...
— Да говори же ты. Ахъ, Боже мой! Вотъ натура-то!
— И показываетъ, знаешь, шкатулку. Я, конечно,— что-жъ тутъ такого особеннаго? Шкатулка, какъ и все, Мало-ль я ихъ видала!... Ахъ, душечка, посмотри, посмотри! Вотъ та самая комната, которую мы отдаемъ папаше. И ему она очень, очень понравилась. А тебе нравится? Не правда ли? Отличная... Да, что же ты? никакъ сердишься? Нетъ, ведь я же, право, не виновата, что папаша такъ полюбилъ насъ, что хочетъ и у насъ пожить!
Да будетъ тебе! Остановись! Ты о шкатулке-то скажи.
— Ахъ, да-да-да! Прости! Вотъ было и забыла. Ну, душечка, онъ возьми да и открой мне эту шкатулочку. Я такъ и ахнула,—у меня въ глазахъ зарябило. Все серебро и бумажки, бумажки, серебро, билеты и акцiи... Ужъ я и не помню, какъ я очнулась, какъ села въ экипажъ и поехала домой, тутъ только я и обрадовалась, увидевъ тебя. Да, впрочемъ, все это не важное; ты не обращай, пожалуйста, на меня вниманiя. Ведь я много вздору говорю,—такъ, что придетъ на умъ, то и говорю. Вотъ мне и весело. Такъ что же хорошо будетъ жить папаше у насъ, какъ ты думаешь?
— Да, да, да, прекрасно, отлично, протянула Соня. А сама въ то же время думала: ну, милая, меня-то ты не проведешь. Вздоръ, вздоръ, а шкатулочку то я не выпущу. Посмотримъ, чья возьметъ.
424 ОТЕЦЪ И ДЕТИ.
Наташа наговорила Соне еще что-то, говорила много и долго; наконецъ, оне разстались.
Прiехавъ домой, Соня пошла штурмомъ на папеньку. Любезностямъ и усердiю не было конца. Хотя было уже поздно, но Соня успела распорядиться, чтобы къ обеду было готово любимое кушанье папаши. Старикъ—отецъ сначала изумился,—а потомъ сталъ догадываться. Соня успела пробраться къ папеньке въ комнату и видела шкатулку... Это было достаточно, чтобы она удвоила свои любезности и вниманiе къ отцу.
Вечеромъ, часамъ къ 8—9-ти, собрались все невестки съ своими мужьями. Прiехала и Вера (жена средняго сына Борина), которой Наташа уже успела сообщить обо всемъ. Все были такъ любезны и внимательны къ папаше, что побывали у него въ комнате.
Все видели шкатулку и трогали ее тихонько, невзначай. Все убедились въ своихъ предположенiяхъ.
Только мужья узнали после, каждый отъ своей жены. Они хотя и отнеслись къ этому критически, съ недоверiемъ; однако-же, лучъ надежды загорелся и въ ихъ сердцахъ.
— Откуда же у него можетъ быть много денегъ? Ведь онъ разделилъ же между нами все имущество? говорили они между собой. А, впрочемъ, кто же его знаетъ. Вероятно, оставилъ и для себя что-нибудь. А, можетъ быть, оставилъ себе такую же часть, какую и намъ далъ. Можетъ быть, можетъ быть,—думали сыновья.
Какъ бы то ни было, но съ этихъ поръ отецъ сталъ предметомъ всеобщаго почитанiя, уваженiя,—предметомъ первыхъ заботъ и первой мысли. Наташа въ особенности способствовала этому темъ, что хлопотала и упрашивала отца переехать къ нимъ на жительство. Вера также усиленно работала въ этомъ духе. А Соня должна была отчаянно отражать все эти нападенiя. Все ясно сознавали, что у кого умретъ отецъ, тому достанется и эта заветная шкатулочка. А такъ какъ въ этой шкатулочке
ОТЕЦЪ И ДЕТИ. 425
и было все дело, то все споры и пререканiя происходили въ стороне отъ отца. Ему не хотели дать заметить этого. Старикъ только догадывался, что между сыновьями и ихъ женами шли какiе-то споры, совещанiя. Но о чемъ были эти споры, ему, конечно, не говорили.
А споры были действительно горячiе и интересные. Чего только не было! И плакали и смеялись, и обижались, и восторгались, и прiезжали, и уезжали, и мирились, и ссорились. Время было самое оживленное и разнообразное. Наконецъ, все приступили къ Соне и заставили ее дать торжественное обещанiе, что, въ случае смерти отца, она должна поделиться шкатулкой. На этомъ успокоились умы и сердца сыновей и ихъ женъ. Стали ждать...
А время шло, годы летели… Жизнь старика-отца была окружена темъ возможнымъ вниманiемъ и почтенiемъ, какое только могли оказать любящiе дети.
Вернулись прежнiе, веселые и радостные дни. Старикъ ожилъ духомъ и благодарилъ Бога.
Но не далекъ былъ и часъ смерти. Летомъ 1878 года старикъ умеръ на рукахъ своихъ нежно-любимыхъ сыновей. Все облеклись въ трауръ и съ глубокой скорбiю, въ торжественной процессiи проводили отца на вечный покой.
Послъ похоронъ все возвратились въ домъ старшаго сына, где жилъ отецъ, и Наташа первая подняла вопросъ о шкатулочке. Решили, не медля вскрыть ее. Все наклонились надъ шкатулочкой.
Настала страшная тишина... Нервное содроганiе охватило всехъ... Звякнулъ ключъ въ замке и глазамъ присутствующихъ предстали... медные пятаки!... Сколько не протирали глаза Наташа и Соня, а пятаки такъ и остались пятаками. Сосчитали... всего 26 рублей.
Делать было нечего, и деньги все достались Соне.
„Ахъ ты болтунья, Наташа! думала съ досадой Соня.— И где это она видела тутъ бумажки, и билеты, и акцiи? И вправду же все вздоръ молола!"
426 ЧТИ ОТЦА ТВОЕГО И МАТЕРЬ ТВОЮ!
Чти отца твоего и матерь
твою!
Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будетъ, и да долголетенъ будеши на земли.
Въ тридцатыхъ годахъ нынешняго столетiя жило въ селе Юрьевскомъ - Поволжскомъ, Тверского уезда, одно крестьянское семейство. Оно состояло изъ вдовы, преклонныхъ летъ старушки, Анны Галактiоновой, изъ сына ея Егора, жены его Степаниды и маленькой дочери Егоровой. Когда еще была молода эта старушка, и живъ былъ ея мужъ, Василiй Исаевъ, они, не имея на первыхъ порахъ своей супружеской жизни своихъ детей, взяли въ прiемыши себе сиротинку Луку; воспитали и возрастили его, и женили на простой и доброй, безответной женщине, Марье Левоновой. Лука вскоре померъ, оставивши после себя троихъ сиротъ; двухъ девочекъ и мальчика. Между темъ Анна Галактiоновна, спустя несколько летъ супружеской, бездетной жизни, и сама родила сына Егора, — но зато вскоре после родовъ схоронила своего мужа.
Две вдовы жили сначала мирно. Марья Левонова была женщина рабочая, трудолюбивая, простосердечная, безмолвная и покорная; дети ея были безответны предъ Анной. Но у Анны вскоре стала проявляться особенная, предпочтительная, неразумная любовь къ своему Егорушке. Прiемышей, бывало, Анна посылаетъ и уголья жечь, и косить, и молотить, и всякую работу работать: а Егорушка где-нибудь около дома съ матерью. Прiемышъ поди и дровъ наруби, и воды принеси, и коровамъ дай корму; девочка и туда и сюда сходи, и то сделай и другое сделай; а Егорушка знать ничего не хочетъ, — Егорушке и лепешечку мать нарочно испечетъ, и молочка нальетъ, и кашки дастъ; а прiемышамъ щи да черствый хлебъ. Прiемыши и молитвъ хорошенько не знали; где и когда имъ учиться! Чуть встали, сейчасъ на ту, на другую, на
чти отца твоего и матерь твою! 427
третью работу; а Егорушку грамоте выучили; Егорушка читалъ Часовникъ и Псалтирь; Егорушка въ церкви на клиросе пелъ. Егорушка чистехонекъ, белехонекъ, всегда причесанъ, всегда вымыть, всегда прибранъ; а прiемыши— какъ случится. Марья Левонова терпела, плакала, и молилась Богу, и работала съ своими детьми безъ устали.— „Ну что-жъ делать: потерпимъ, ведь она же насъ приголубила", говорила она про первые годы своей жизни въ доме Анны.
Наконецъ, терпенье Марьи истощилось. Видя ежедневныя притесненiя своимъ детямъ отъ Анны, слыша ея брань и ворчанье, она решилась отойти отъ греха со своими детьми въ свою избушку, и жить,—пока мiръ не наделитъ ея детей землею, — хотя Христовымъ именемъ, да своимъ честнымъ трудомъ.
Анна осталась одна съ Егорушкою. Егорушка сталъ подрастать. Понимая, что мать его чрезмерно любитъ и балуетъ, онъ началъ своевольничать и капризничать: „Того хочу; этого подай!" Мать исполняла капризы сынка. Работалъ Егоръ лениво и худо, зато мать старалась работать за троихъ. Егору было это на-руку. Хуже и хуже онъ делался нравственно. Добрые люди, особенно приходскiй священникъ, говорили Анне, чтобы она перестала баловать сына, чтобы она вразумляла и останавливала его, что ведь это и ему будетъ во вредъ, и ей на горе.— Куда!... Мать и слышать ничего не хотела. — „Да онъ у меня такой смирный, такой добрый, — говорила она, — и такой послушный... кажется, и на свете-то нетъ никого лучше его". Добрые люди качали головой и отходили отъ нея. Священникъ и самого Егора вразумлялъ и наставлялъ; но какъ можно вразумить человека, избалованнаго и испорченнаго съ младенчества?
Настало время женить Егора. Мать выбрала ему въ жены изъ недальней деревни Степаниду Петрову, — женщину неглупую и добрую; и надеялась, что сынокъ женится, — переменится. Но Егора трудно ужъ было пере-
428 ЧТИ ОТЦА ТВОЕГО И МАТЕРЬ ТВОЮ!
менить. Если дерево выросло и окрепло, его скорее можно сломить, а не выпрямить: такъ и тутъ. Мать и сама, наконецъ, увидела непорядки его, да было ужъ поздно. — „Что ты, батюшка? Образумься. Христосъ съ тобою; ты-то нехорошо делаешь, другое — нехорошо. Хоть бы Бога побоялся, да людей постыдился; ведь ты ужъ женатый",— бывало начнетъ она говорить Егору. Егоръ и слышать ничего не хотелъ: делалъ все по-своему. — Мать опять начнетъ говорить: „посмотри, дитятко; вотъ въ добрыхъ-то людяхъ—такъ и такъ идетъ дело; а у тебя что?"—Егоръ не только не слушаетъ матери, но ужъ начинаетъ и перебраниваться съ нею. — „Поди прочь, — надоела"; скажетъ онъ. Мать заплачетъ и отойдетъ. —„Ну, расхныкалась, старая", скажетъ Егоръ, и хлопнетъ дверью.
Горько было матери, но она терпела. Егоръ сталъ браниться съ нею чаще и чаще. Мать начала плакать: стала людямъ говорить о своемъ горе; стала священника просить пособить ея беде.—„Ведь и немного пьетъ", говорила она; „такъ, Богъ его знаетъ, ужъ очень своенравенъ".—Священникъ делалъ внушенiя,—но Егора все это только больше раздражало.
Однажды, — это было въ заговенье предъ Великимъ постомъ,—Егоръ безъ причины сильно бранилъ мать.
— Полно, Егоръ, образумься, говорила жена, останавливая его.—Что ты делаешь? Ведь она мать тебе!
— Прочь... не твое дело; и тебя убью! — Егоръ ходилъ, какъ левъ. Жена отстала. Егоръ не зналъ, какъ назвать мать свою; не зналъ, какъ сильнее и больнее уязвить ее:—даже ударилъ ее.
Мать въ слезахъ ушла на печку и тамъ целый день пролежала и проплакала.
Настало время ужинать и заговляться. Въ этотъ вечеръ, по обычаю христiанскому, крестьяне ходятъ прощаться въ селе къ роднымъ своимъ, къ священнику, къ знакомымъ. Егоръ и самъ никуда не ходилъ, и къ нему никто не показывается: все боялись войти къ нимъ въ
чти отца твоего и матерь твою! 429
домъ, потому что слышали шумъ и крикъ. Когда стали садиться за ужинъ, жена говорить Егору; — Полно воевать-то; поди, позови мать заговеться-то, нехристь; да простись съ нею; ныне и съ чужими прощаются!
— Пускай сь голоду околеваетъ тамъ на печи, отвечалъ Егоръ въ гневе и селъ за столъ.
Горько, горько стало матери; не вытерпело ея сердце.
— Богъ съ тобою, сынокъ любезный, молвила она
ему сквозь слезы.—По твоей милости я нынче куска хлеба
въ ротъ не брала. Заговляйся одинъ. Дай Богъ, чтобъ
тебе такъ пришлось разговеться, какъ я ныне заговляюсь
горючими слезами. — Она взглянула на образъ и перекрестилась.
Наступилъ Великiй постъ. Материно сердце забыло ссору и простило сына, но у Егора тяжело было на душе. Думалъ-было поговеть онъ постомъ; да какъ-то не надумалъ; „Вотъ на Страстной поговею, Богъ дастъ". Настала и Страстная неделя; а Егоръ не собрался все поговеть. Жена и мать прiобщились Св. Таинъ; а Егоръ все думалъ да думалъ.
Наступила Великая суббота,—Егоръ и въ этотъ день не попалъ какъ-то въ церковь. Часу къ третьему дня жена истопила баню. По обычаю деревенскому, Егорь вместе съ женою и дочерью, — которой было не более шести летъ,—отправились мыться. Когда они ужъ мылись, вдругъ жена слышитъ, что въ передбаннике что-то затрещало; минута еще:—трескъ сильнее и сильнее; она говоритъ мужу: „Егоръ, посмотри-ка!" Егоръ отворяетъ дверь изъ бани, — и видитъ, что передбанникъ весь въ огне. Костра, солома, охлопки—все горело: пламя быстро распространялось. Въ испуге Егоръ нагой бросился вонъ изъ бани черезъ пылавшiй передбанникъ. Это была единственная дорога, потому что окно, по неразумному обычаю, делается въ деревенскихъ баняхъ чрезвычайно маленькое. Одну минуту только бежалъ Егоръ передбанникомъ; но огонь обхватилъ его со всехъ сторонъ. Впрочемъ, онъ