Беседа 12. Толкование на Песн. 5, 5 - 7

(5, 5) «Востах аз отверзти Брату мое­му: руце мои искапаша смирну, персты моя смирны полны на руках заключения». (6) «Отверзох аз Брату моему: Брат мой прейде. Душа моя изыде в слово Его: взысках Его и не обретох Его, звах Его, и не послуша мене». (7) «Обретоша мя стражие обходящии во граде, биша мя, язвиша мя, взяша верхнюю ризу от мене стражие стеннии».

Снаряжающиеся к странствованию по морям в надежде богатства, когда тронут корабль с пристани, и сидящий при кормиле обратит корму рулем к морю, в начаток мореходства совершают молитву, прося Бога соделаться вождем в добром плавании. А главное у них в молитве, чтобы в ветрила дул ветер, благоприятный, согласный с целью стоящего на корме кормчего, при желанном для них веянии которого и море де­лается услаждающим взоры, едва рябея при тихом колебании волн, и не наводит печали морская широта, потому что корабль с легкостью летает и скользит по водам; да и бо­гатство, какого надеются от торговли, уже перед глазами, так как и прежде испытания знают добрый исход плавания. Для слу­шателей более догадливых, без сомнения, понятно это, предложенное в виде вступления. Слову предлежит великое море обозрения Божественных изречений, и на многое богат­ство ведения есть надежда от сего плавания. Одушевленный этот корабль — Церковь во всей своей полноте с нетерпеливым вниманием устремляет взор на богатство истолкования. Но Кормчий — Слово — не касается прежде кормила, пока не принесена будет полнотою корабля общая молитва, чтобы повеяла на нас сила Святого Духа, воздвигла волны мыслей, и ими повела слово прямо к цели плавания, чтобы таким образом, пустившись в море обозрения, приобрести нам богатство ведения, если по молитвам вашим Дух Святый снидет на слово и наполнит ветрила.

Началом же слова да будет приведение на память богодухновенных речений, которые буквально читаются так: «востах аз отверз­ли двери Брату моему: руце мои искапаша смирну, персты мои смирны полны». Что живому Слову, разумею чистого и бесплотного Жениха, Который бессмертием и святостью сочетавает себе душу, возможно быть в нас не иначе, как разве кто, умертвив «уды, яже на земли» (Кол. 3, 5), снимет с себя покры­вало плоти, и таким образом отверзет Сло­ву дверь, которою вселяется Оно в душу,— это явно не только из божественных учении Апостола, но и из сказанного теперь невестою. Ибо говорит: «востах отверзти Брату моему», сделав для сего руки мои источника­ми смирны, изливающими из себя аромат, и показав, что смирна наполняет персты мои; так самый способ, которым отвер­зается дверь Жениху, объясняет в сказанном, то есть «востах», спогребшись «Ему крещением в смерть» (Рим.6,4). Не воздейство­вало бы воскресение, если бы не предшество­вала добровольная мертвость. Добровольность же показывают из рук ее текущие капли смирны и наполненные сим ароматом пер­сты ее. Ибо, по словам ее, не из иного чего в руку входит смирна. Иначе этим подавалась бы та мысль, что означаемое смир­ною есть нечто зависящее от обстоятельств и непроизвольное. Напротив того, невеста говорит, что руки (а руками означает деятельные движения души) сами источают из себя смирну,— эту произвольно производимую в себе мертвость телесного, выражая сие тем, что исполняется во всех перстах.

Сказывает же, о чем заботится ради добро­детели в каждом ее виде отдельно, объ­ясняя сие именованием перстов, так что весь смысл сказанного есть следующий: умерщвлением моих удов, «яже на земли», приобретена сила воскресения, потому что умерщвление таковых удов произведено доб­ровольно, не другим вложена в руки смирна, но по моему истекает произволению, так что и во всех добродетельных предначинаниях, наименованных перстами, таковое расположение усматривается неимеющим недостатка.

Ибо на неусердных последователях до­бродетели можно видеть, что для одной какой-либо страсти они мертвы, а для других живы; как усматриваем, что иные умерщвляют в себе, если так случится, невоздержание, но со тщанием питают кичливость или дру­гую какую страсть, наносящую вред душе, например: любостяжательность, гневливость, славолюбие или иное сему подобное; а пока живет, к несчастью, это в душе, невоз­можно показать персты полными смирны, по­тому что не во всех предначинаниях видимо умерщвление и отчуждение худого. Но как скоро таковые персты все наполнены раз­умеемою нами смирной, душа и восстает, и отверзает Жениху вход. Посему-то, может быть, и великий Павел, хорошо выразумев Владычнее Слово, говорит, что невоз­можно вырасти колосу, если зерно не будет прежде разложено смертно (1Кор.15,36), когда проповедует Церкви то учение, что смерти надлежит предупредить жизнь, так что жизни невозможно и явиться в человек иначе, если не откроет себе входа смертию.

Поелику естество в нас двояко, одно тонко, духовно и легко, а другое дебело, вещественно и тяжело, то по всей необходимости в каждом из них есть стремление с другим несогласимое и особенное, потому что духов­ное и легкое имеет свое парение к горнему, а тяжелое и вещественное всегда клонится и несется к дольнему. Посему, так как движения их естественно противоположны, не возможно преодолевать одному из них, пока не изнемогло другое в естественном своем стремлении. Занимающая же средину между ними свободная наша сила и произволение, от себя сообщают и крепость естеству сла­беющему и расслабление усиливающемуся.

Ибо на которой стороне будут, той и доставят победу над другою стороною. Так в Евангелии похваляется «верный строитель и мудрый» (Лук. 12, 42); ибо это, по моему рассуждению, есть произволение, хорошо распо­ряжающееся тем, что в нас; оно похва­ляется за то, что кормит владычнюю прислугу умерщвлением сопротивных, потому что гибель последних — пища и благоденствие для благорасположенных. Осуждается же «той злый раб» (Матф.24,48), который проводит время с упивающимися, наносит удары и раны Божиим служителям, потому что благодействие порока — действительный удар для добродетелей. Посему хорошо будет, возревновав о пророческом слове, делать для себя утро тем, чтобы «избивать вся грешные земли, еже потребити от града» (а град — душа) «Господня вся» помыслы, «делающая беззаконие» (Пс.100, 8), которых гибель делается жизнью для лучших. Так смертью живем мы, когда из того, что в нас, как говорит Пророк, одно убивает, а другое животво­рит Слово, изрекшее: «Аз убию и жити сотворю» (Втор. 32, 35). Как и Павел, уми­рая, был жив; изнемогая, крепился силами; связанный, совершал течение; будучи нищ, обогащал; и вся содержал, «ничтоже имея» (2Кор. 6, 10), «всегда мертвость Иucyca в теле нося» (4, 10).

Но возвратимся к предложенному, а именно, что душа смертью восставляется от смерти. Ибо если не умирает, то навсегда остается мертвою и неспособною к жизни. В следствие же того, что умерла, отложив всю мертвость, приходит в жизнь. И учение сие подтверждается предложенным нам изречением, потому что так говорит невеста: «востах аз отверзти Брату моему: руце мои искапаша смирну, персты мои смирны полны».

А что смирна есть знамение смерти, не усумнится никто из занимавшихся Божественными Писаниями. Посему, как смерть восставляет нас от смерти, учение о сем, как полагаю, иные потребуют изложить с большею ясностью. Посему скажем о сем, сколько возможно, придав речи некоторый последо­вательный порядок. «Вся елика сотвори Бог, добра зело» (Быт. 1, 31), о сем свидетель­ствуете слово миробытия. А в числе «добраго зело» был и человек, лучше же сказать, бо­лее всего украшался он добротою. Ибо что иное было бы так добро, как уподобление пречистой Доброте? Если же «вся добра зело», а в числе всего, или предпочтительно пред всем, добр был и человек, то, без сомнения, в человеке не было смерти. Ибо че­ловек не был бы каким-либо добром, если бы имел у себя печальную черту смертной унылости. Напротив того, как образ и подобие вечной жизни, был он действи­тельно и добр зело, украшаясь светлою чертою жизни. Ему и Божественный рай плодоносием дерев источал жизнь, и Божия заповедь служила законом жизни, обещающим, что не умрет. Но как посреди райского насаждения было древо, источающее жизнь, что и надлежит разуметь о том древе, которого плод — жизнь, так и смертоносное древо, о плоде которого говорится, что он вместе и добро, и зло, и оно было посреди рая. Между тем невозможно, чтобы деревам сим было место в самой середин. Ибо если допустим, что которое либо из двух дерев за­нимало середину, то другое дерево по всей необходимости исключается, конечно, из среднего места, потому что точное положение середины берется относительно к окружно­сти, когда на равные расстояния удалено от каждой точки крайнего предела. Посему так как у круга средина в точности одна, то, пока круг остается тот же, не могут в средине его иметь места два средоточия. Если будет присовокуплено другое средоточие к предвзятому прежде него, то с перемещением круга по необходимости вне его средины сделается прежняя средина окружности круга, описанного из другого средоточия. Но ска­зано, что посредине рая оба дерева, одно другому противоположные по силе, разумею древо жизни и то, которого плодом была смерть, и которое Павел наименовал грехом, сказав: плод «греха, смерть» (Рим. 6, 23). Из сказанного надлежит уразуметь сле­дующее учение любомудрия: самая средина Божия насаждения есть жизнь, а смерть и не насаждена, и не укоренена, нигде не имея собственного своего места, насаждается же лишением жизни, когда в живых прекращается причастие лучшего. Итак, поелику жизнь среди Божиих насаждений, отпадением же от нее вносится естество смерти; то о древе смертоносном, загадочно изложивший любомудренное сие учение, говорит, что оно посреди рая, и о плоде его выразился, что имеет силу смешанную из противоположно­стей. Ибо одно и то же назвал и добрым, и злым, давая сим разуметь, как думаю, свойство греха. Поелику всякому греховному действию непременно предшествует какое-либо удовольствие, и от раздражения ли, от вожделения ли бывают страсти, невозможно найти греха, с которым бы не было сопряжено удовольствие; то по сей причине и плод, при погрешительном суждении о добре, име­нуется добрым, представляясь таковым для поставляющих добро в удовольствии, в последствии же оказывается худым по горькой отрыжке снеди, согласно с словом притчи, которая говорит: «мед каплет от устен» порока, «иже на время наслаждает гортань, последи же горчае желчи» обретается на зло себе усладившимся (Прит. 5, 3. 4). Посему, когда человек, оставив всеплодие благ, по преслушанию насытился тлетворным плодом, имя же плоду сему — смертоносный грех, тогда немедленно умер для лучшей жизни, жизнь Божественную обменив на неразумную и скотскую. И поелику единожды примесилась к естеству смерть, то мертвость вошла и в рождающихся по преемству. От сего и нас прияла в себя мертвенная жизнь, так как самая жизнь наша некоторым образом умер­ла. Ибо в прямом смысле мертва жизнь наша, лишенная бессмертия. Посему между двумя сими жизнями занимает среду, кто познается среди двух жизней, чтобы истреблением худшей доставить победу не потерпевшей изменения. И человек, как тем, что умер истинной жизни, впал в эту мер­твую жизнь, так, когда умирает этой мер­твой и скотской жизни, преставляется в жизнь всегда живую, и по этому несомненно, что невозможно придти в блаженную жизнь, не став мертвым греху. По сей-то причине излагается в слове любомудренное учение, что то и другое дерево в одном и том же месте «посреди» так что одно действительно там по естеству, а другое привходит к действительному вследствие лишения. Ибо вследствие приобщения и лишения из того же и в том же бывает превращение и жизни, и смерти; потому что омертвевший для блага живет злу, а соделавшийся мертвым для по­рока ожил для добродетели. Посему прекра­сно делает невеста, что руки свои показы­вает полными смирны, мертвостию во всяком пороке восставая отверзть вход в себя Сло­ву. Слово же, вселяемое ею в себя, есть жизнь. Но до такой высоты рассмотренным нами восхищена будучи душа, обращающая взор к Богу, как говорит Павел, не по­знала еще, как должно было познать (1Кор. 13, 12), «и не у помышляете себе достигшею», но поспешает к тому, что еще выше, в» предняя простираяся» (Филип. 3, 13).

И связь последующих слов дает повод сие разуметь о невесте, сказав: «на руках заключены отверзох аз Брату моему», она присовокупила: «Брат мой прейде, душа моя изыде в слово Его». Ибо сим поучает нас, что в рассуждении силы, превышающей всякий ум, один есть способ постижения: ни на чем постигнутом не останавливаться, но, ища всегда большего, нежели что постигну­то, ничем не удовлетворяться. Ибо соделав­шаяся полною смирны, всеми предначинаниями жизни (которые в переносном смысле именует перстами), давая видеть свое омертвение для зла, и добровольное рачение о добродетели показавшая тем, что «руце» сами из себя «искапаша смирну», говорит, что руки ее коснулись ключа, то есть извещает, что дела ее близки к тому узкому и тесному входу, ключ от которого Слово вручает подобным Петру. Посему тем и другим отверзает себе дверь царствия — и руками, ко­торыми означаются дела, и ключом веры. Ибо при посредстве того и другого, разумею дела и веру, уготовляется нам Словом ключ царствия. Посему, когда надеялась, по­добно Моисею, что лице Царя откроется ей явственно, тогда Желанный превзошел ее постижение.

Ибо говорит: «Брать мой прейде», не остав­ляя последующую за Ним душу, но привлекая ее к Себе. Ибо «душа моя изыде в слово Его». Блаженно это исшествие, которым исходит душа, последующая Слову! «Господь сохранит исхождение твое и вхождение твое», говорит Пророк (Пс.120, 8). Ибо вот действи­тельно исхождение и вхождение, сохраняемое Богом для достойных! Исхождение из того, в чем пребываем, делается вхождением в превысшие блага. Сим-то исхождением «изыде душа», прияв вождем Слово, изрекшее: «Аз есмь дверь и путь», — и: «Мною аще кто внидет, и внидет, и изыдет», никогда не пре­кращая вхождения и не переставая исходить, но непрестанно преспеянием входя в превысшее и всегда позади себя оставляя постиг­нутое. Так и мимо Моисея прошло тогда оное желанное лице Господа; так душа законодателя, последуя за предшествующим Словом, всегда оказывалась вне того, в чем была дотоле.

Ибо кто не знает оных восхождений, ка­кими восходил Моисей, всегда делавшийся великим и никогда не останавливавшийся в возрастании в большее? Возрастал он в начале, когда выше египетского царства поставил «поношение Христово», избрав «паче» злострадать «с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость» (Евр.11, 25. 26).

Возрастал еще, когда видя, что египтянин притесняет еврея и, подвизаясь за из­раильтянина, предает смерти иноплеменника. Конечно же, уразумеешь в этом способ возрастания, подведя историю под иносказа­тельный взгляд. И еще Моисей стал выше себя самого, любомудрием в пустыне дол­гое время сохраняя жизнь неоглашенною, по­том просвещается огнем в купине. Преж­де сего обнажает стопы свои от мертвой обуви, истребляет жезлом египетских змиев, избавляет соплеменников от фараонова мучительства, путеводится облаком, разделяет море, потопляет мучительство, услаждает Мерру, утучняет камень, насыщается ангельскою пищею. Слышит глас труб, отваживается идти на горящую гору, достигает вершины, входит в облако, проникает во мрак, в котором был Бог, приемлет Завет, делается неприступным солнцем для приближающихся, осиявая светом лица. И как изобразить кто словом все его восхождения и многоразличные ему Богоявления? Однако же при столь великих и многих дарованиях, после стольких опытов, на столько возвысившись к Богу, имеет еще ненасытимое вожделение большего и умоляет Бога дозволить увидеть Его лицом к лицу. И хотя засвидетельствовало уже Слово, что сподобился личного собеседования с Богом, однако ж и то, что говорит с Ним как с другом, и бывшая у Моисея «усты ко устом» (Числ.12, 8) беседа с Богом, не останавливают в нем пожелания еще высших даров. Напротив того, говорит: «аще обретох благодать у Тебе», покажи мне Себя ведомо; и Обещавший даровать просимую благодать, Сказавший: «вем тя паче всех» (Исх. 33,16. 17), проходит мимо его, покрытого Божественною рукою на божественном месте в камне, чтобы по прошествии Бога увидел только «задняя» (23). А сим, как думаю, научает слово, что вожделевающий видеть Бога, всегда последуя Ему, видит желаемое, и зрение лица Божия есть непре­станное шествие к Богу, успешно совершае­мое хождением в след Слова. Посему так и теперь, когда душа восстала смертно, когда стала полна смирны, когда делами подвигла руки к ключу и надеялась уже Желанного ввести к себе в дом, тогда Желанный про­ходит мимо, душа же исходит, не оставаясь более, где была, но последуя Слову, ве­дущему вперед.

Последующая же речь еще более подтвер­ждает усмотренный нами смысл, а именно, что величие естества Божия познается не из того, что о нем постигается, но из того, что оно превосходит всякое представление и всю силу постижения. Ибо душа, выступая уже из естества, чтобы ни в чем обычном не встречать препятствия к ведению невидимого, не останавливается, ища необретаемое, и не умолкает, призывая невыразимое. Она говорит: «взысках Его, и не обретох Его». Да и как может быть обретено, что не показы­вает в себе ничего познаваемого: ни вида, ни цвета, ни очертания, ни количества, ни места, ни наружности, ни повода к догадке, ни подобия, ни сходства, но, обретаясь всегда вне всякого пути к постижению, всячески избегает уловления ищущих? Посему неве­ста говорит: «взысках Его» изобретательными силами души, в умозаключениях и понятиях; и непременно оказывался вне их, убегая от приближения мысли. Но кто оказы­вается всегда не имеющим такой отличитель­ной черты, по которой может быть познан, тот может ли быть заключен в какое-либо именовательное означение? Посему то невеста примышляет всевозможной силы име­на к означению неизреченного блага; но препобеждается всякая выразительная сила слова и оказывается малою пред истиною. Посему продолжает: призывала я, сколько могла, примышляя речения, указывающая на неизречен­ное блаженство, но Он всегда был выше того, на что указывалось означаемыми Так, например, поступает и великий Давид, многократно тысячами имен призывая Боже­ство и признавая себя препобежденным истиною. Ибо говорит: «щедр Ты, Боже, и милостив, долготерпелив и многомилостив» (Пс.102,8) и истинен, «крепосте моя, утверждение, прибежище и сила, помощник, защититель, рог спасения» (Пс.17, 2. 3),— и подобное сему. И потом исповедует не то, что имя Его по всей земли познается, но что все Ему удивляются. Ибо говорит: «яко чудно имя Твое по всей земли» (Пс.8, 2). Так и Маною Ангел, предрекший о сыне его, когда был спрошен об имени, отвечал: «то есть чудно» (Суд. 13, 18) и выше того, что может вместиться в человеческом слухе. Посему и душа зовет Слово, сколько может, но может не столько, как ей желательно; ибо желалось бы ей большего, нежели сколь­ко возможно. Впрочем, и пожелает сего не столько, сколько оно вожделенно, но сколько у произволения сил пожелать. Посему, так как призываемый не достижим стремлению зовущего, то по этой причине говорит: «звах Его, и не послуша мене».

А что невеста присовокупляет к сказан­ному, то, хотя с первого взгляда имеет мрачный вид, однако же, кажется мне, кло­нится к той же цели, и касается восхождения в высшее. Ибо невеста говорит: «обретоша мя стражие обходящий во граде, бита мя, язвиша мя, взяша верхнюю ризу от мене стражие стеннии». Иным покажется, может быть, что сетующей больше, нежели веселящейся, приличны сии речения: «биша, язвиша, взяша верхнюю ризу;» но для того, кто с точностию вник в смысл произнесенного, это — слова величающейся превосходствами. В таком случае речь сия сделается для нас ясною.

Не задолго пред сим в сказанном Писание свидетельствует о невесте, что она чиста от всякого прикровения, когда говорит от лица невесты: «совлекохся ризы моея, како облекуся в ню?» А здесь сказывает еще, что сняли с нее верхнюю ризу, которая с голо­вою прикрывает и лице, как история говорит и о Ревекке (Быт.24, 65). Посему, как же обнаженная от всякой одежды имеет еще верхнюю ризу, которую берут теперь у ней стражи? Не ясно ли видно из сказанного, как успешно с того времени взошла еще на большую высоту? Ибо совлекшая с себя ветхую ризу, и сложившая все одеяние в такой мере делается чище себя самой, что по сравнению с недавнею ее чистотою, по-видимому, и не совлекала одежды, но опять находит на себе нечто такое, что можно сло­жить и после оного обнажения. Так восхождение к Божеству показывает, что имеет на себе более дебелого в сравнении с тем, что находимо было непрестанно. Посему описанное выше обнажение от оной ризы сравнительно с настоящею чистотою, как покров, снова снимается с невесты обре­тающими ее. А это суть «стражие обходящии во граде», град же — душа; с нее при побоях и нанесении язв снимают верхнюю ризу т, делом которых — стеречь городские стены.

Посему, что это снятие верхней ризы есть нечто доброе, чтобы око, освобожденное от покрывала, беспрепятственно устремлялось на желанную красоту, в этом никто не усомнится, взирая на Апостола, который отъятие покрывала приписывает силе Духа, говоря: «внегда же обратятся ко Господу, взимается покрывало. Господь же Дух есть» (2Кор. 3, 16. 17). А что приуготовляющее к благу, конечно, само есть благо, не усомнится также никто из умеющих иметь в виду последствие. Посему, если отъятие покрывала есть благо, то благом, без сомнения, будут и удар и язва, служащие к успешному отъятию. Но поелику по ближайшему понятию речениями сими выражается некоторая неприятность (слова «биша мя, язвиша мя» показывают болезненное чувство), то хорошо будет заметить сперва употребление сих речении Святым Писанием, не встречается ли где упоминание их к лучшему, и потом уже рассмотреть силу сказанного здесь.

Как Премудрость спасает душу юного от смерти? Что советует делать, чтобы не умер юный, выслушаем у самой Премудрос­ти. «Аще жезлом биеши его»,— говорит она,— «не умрет. Ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти» (Прит. 23, 10. И). Посему речение: «биша» прилично истолко­вать словом: бессмертие, как говорит Слово»: аще жезлом биеши, не умрете» ; и невозможно иначе спастись душе его от смерти, если не будет побит жезлом. Так прекрасное дело — быть битым; доказывается это сказанным нам, потому что действительно пре­красное дело — спастись душе от смерти. Так, по словам Пророка, делает и Бог, оживляя тем, что убивает, и исцеляя тем, что поражает.

Ибо говорит: «Аз убию и жити сотво­рю: поражу, и Аз исцелю» (Второз.32, 38). Поэтому и великий Давид утверждал, что от такого жезла бывает не удар, но утешение, говоря: «жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста» (Пс.22, 4). Ими совершается и уготование Божественной трапезы и все, что по порядку содержит в себе сие псалмопение: елей на главу, вино в чаше, которым произ­водится трезвенное упоение, и милость, прекрас­но преследующая Пророка, и долгота дней в дому Божием. Посему, если это доставляет сладостный оный удар и по приточному уче­ние, и по слову Пророка, то благо терпеть уда­ры от жезла, от которого обилие таких благ.

Но исследуем лучше оставленное нами прежде сказанного теперь. Слово «прейде», и для невесты, желающей объять Его, делается не достижимо; но «прейде» не для того, чтобы и оставить ту, мимо которой прошло, а чтобы паче привлечь ее к Себ6. Ибо невеста гово­рит: «душа моя изыде в слово Его». Посему сперва исходит из того, в чем душа была, и потом обретается стрегущими город. Ибо говорит: «обретоша мя стражие обходящий во граде». Итак, если обрели ее адские беды, если сказывает о себе, что обретена разбойниками, то тяжело стать обретением подобного сему. Ибо «тать не прихо­дит, разве да украдет и убиет, и погубит» (Ин.10,10). Если же обретают ее «стражие обходящии во граде», то она, без сомнения, весьма блаженна, по причине такового обретения. Ибо кто обретен стражем, тот не может быть украден разбойниками. По­сему, какие же это «стражие» ? Другие ли какие, или, без сомнения, служители Того, Кто есть «храняй Израиля» (Пс.120, 4),— Того, Кто хранением покрывает «десную руку» (5),— Того, Кому вверено «от всякого зла сохра­нить душу» (7)? Этот Страж «вхождения и исхождения» (8) есть Страж града, о котором сказано: «аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий» (Пс.126, 1). Посему «служебни дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение» (Евр. 1,14) указуются в слове под именем «стражей», обходящих град. Душа же, как сказано, есть град, Божие жилище. Итак, ими, говорится, обретена душа, как некогда обретена добрым Пастырем та овца, о которой, по слову Господа, все Ангельские лики подвиглись к веселию. Так обретена некогда со светильником и драхма, о которой радуются все друзья и соседи. Таким обретением делается и Давид, раб Господень, как и псалмопение говорит от лица Божия: «обретох Давида раба Моего, елеем святым Моим помазах его» (Пс.88, 21).

Послушаем, чего сподобляется он, когда стал достоянием Обретшего. «Рука Моя»,— говорит Бог,—» заступит его, и мышца Моя укрепит его» (22). «Изсеку от лица его враги его, и ненавидящая его побежду» (24), и все, что еще содержит в себе список благословения. Посему прекрасное дело — быть обретенным обходящими град — душу — Ангелами:

А так разуметь подает мысль великий Давид, говоря: «ополчится Ангел Господень окрест боящихся Его, и избавит их» (Пс.33,8). Посему сказавшая: «стражие мя биша», хвалилась, что некое приращение сделано ею в преспеянии шествия к горнему. Если же сказывает, что понесла и язвы, то сими сло­вами изображает глубоко в ней Божественным жезлом отпечатленный образ; потому что действие духовного жезла принимает на себя не поверхностно, так чтобы не можно было узнать и места, где наложен был жезл, но вследствие язвы значительным оказывается удар, которым хвалится неве­ста. Сказанное же ею подобно следующему: Божественный оный жезл и утешительная палица, нанесением ударов производящая исцеление, есть Дух; плод Его, — как все иные блага, исчисленные Павлом, так вместе с иными и наставник добродетельного жития — воздержание. Так и Павел, помеченный таковыми ударами, восхищаясь сими язвами, сказал: язвы Христовы «на теле моем ношу» (Гал.6, 17). Итак, ясно стало из сказанного нам, что прекрасное дело — и язва, с кото­рою отнята у невесты верхняя риза, так что красота души у нее открыта, и одеяние не помрачает ее более.

Но повторим снова, кратко изложив, содержание сказанного. Душа, возводящая взор к Богу и восприявшая в себя добрую при­верженность к нетленной красоте, имеет в себе обновляемое всегда вожделение высшего, никогда не ослабляя приверженности пресыщением. Посему не перестает всякий раз простираться «в предняя», оставлять то, что зани­мает ее, проникать в более внутреннее, где еще не была, и всякий раз кажущееся ей удивительным и великим унижать пред последующим, потому что непрестанно приобретаемое непременно прекраснее приобретенного прежде. Так и Павел умирал ежедневно (1Кор. 15, 31), потому что всякий раз вступал в новую некую жизнь, делаясь всегда мертвым для прошедшего и предавая забвению сделанное. Потому и невеста, поспешающая к Жениху, преспеянию в большем не находит никакой остановки; творит из уст сады шипков, источающие ароматы; уго­товляет пищу Владыке твари, собственными своими угощая Его плодами. Источает вер­тограды, делается кладезем «воды живы». По свидетельству Слова оказывается «вся добра» и без порока. Опять, став выше и сего, ощу­щает велелепие от приближающегося Слова, у которого глава исполнена росы, и ночные капли составляются в волосах. Умывает ноги, совлекает с себя ризу, из рук источает капли смирны. Простирает руки к ключу, отверзает вход, ищет Неуловимого, глашает Недостижимого. Обретают ее стра­жи; от них принимает на себя поражающий жезл, уподобляется камню, о котором говорит пророк: «порази камень, и потекоша воды» (Пс.17, 20).

Смотри, на какую высоту взошла невеста. Поэтому, как от Моисея утес, терпит удары, чтобы, подобно ему, и самой источать жаждущим слово, одождив его из язвы. Потом сверх этого обнажает красоту лица, когда стражи взяли у нее верхнюю ризу. Вот что в этом месте могли мы понять. Но ни­мало не позавидуем, если у кого при помощи Открывающего сокровенные тайны составится на предложенное более душеполезный взгляде.

А, может быть, скажет иной, что с предлагаемыми изречениями имеет нечто об­щее и Исаино видение. Разумею же то видение, когда, по смерти прокаженного царя увидел, как говорит Исаия, Седящего велелепно на высоком и превознесенном Престоле, вида, величия и образа Которого не мог объять взором. Ибо если бы объял, то, без сомнения, сказал бы, как и сделал в рассуждении прочего им виденного, исчислив крыла, описав стояние и полет. Но Пророк говорит только, что слышал голос, когда от песнопения Серафимов «взяся наддверие и дом наполнися дыма» (Ис.6, 4), и одним из Серафимов вложен в уста Пророку горящий угль, по совершении чего не уста только, но и слух очищаются к принятию слова. Ибо как здесь невеста говорит, что «биша и язвиша» ее «стражие» и таким образом обнажили от покрова верхней ризы; так и там вместо верхней ризы вземлется наддверие, чтобы Пророку беспрепятственным сделалось обозрение того, что во святилище; а вместо стражей именуются Серафимы, вмес­то жезла — угль, а вместо биения — жжение.

Но и для невесты, и для души Пророка один общий конец — чистота. Посему, как Пророк не чувствует боли от жжении углем, но просвещаясь им, славится; так и здесь невеста не на боль от биения жалуется, но хвалится приращением дерзновения, отъятием покрывала, которое в слове наименовано верхнею ризою. Но можно в предложенном находить и другой некий смысл, не противоречащий рассмотренному. Душа, исшедшая «в слово Его» и ищущая необретаемого, призываю­щая Того, Кто недостижим для всей значи­тельности именовании, узнает от стражей, что любит она недостижимого, вожделевает необъятного. Они то некоторым образом бьют и язвят безнадежностью желаемого ду­шу, признавшую, что вожделение есть несовер­шенное и неуслаждающее добро. Но верхняя риза печали взимается дознанием, что преспевать всегда в искании и никак не прекращать восхождения есть истинное наслаждение желанным, когда непрестанно исполняемым вожделением порождается новое вожделение высшего. Посему, как скоро вземлется верхняя одеж­да безнадежности и душа видит, что превосходящая чаяние и неописанная красота Возлюбленного во всю вечность веков обретается всегда совершеннейшею, тогда приходит в сильнейшее желание и чрез дщерей Иерусалимских открывает Возлюбленному расположение сердца, а именно, что, прияв в себя избран­ную стрелу Божию, уязвлена в сердце острием веры, смертельно устрелена любовью. А по слову Иоаннову: «Бог Любы есть» (1Иоан. 4, 8). Ему подобает слава и держава во веки веков! Аминь.