Если богатые будут смиряться, а нищие становиться гордецами, тогда монастыри окажутся полезными для богатых, а не для бедных

Здесь сокрыт такой смысл: монастырь бывает ис­тинным монастырем тогда, когда в нем богатый, зна­менитый, способный смиряется, а вчерашний нищий чувствует себя славным, великим, богатым. Я полон страстей, а ты с детства жил как святой, я в миру впа­дал во всевозможные грехи, а ты всю жизнь оставался неуязвимым для порока. И вот в монастыре ты должен осознать себя величайшим грешником и последним нищим, а я — почувствовать, что могу стать святым, могу быть оправдан перед Христом. Так люди стано­вятся равными в монашеском жительстве.

С другой стороны, занимавшие в миру какое- либо важное положение не должны презирать братьев, приходящих в это святое братство из нищеты. Пусть они постараются хва­литься скорее своим общением с бедными бра­тьями, чем знатным происхождением и бога­тыми родителями. (1.7)

Поводов для гордости у человека бывает много. Здесь святой останавливает внимание на гордости, возникающей из-за происхождения от богатых роди­телей. В трудные минуты ум и сердце таких монахов обращаются к родным. Когда их отношения с игу­меном расшатываются, они вспоминают отчий дом и материнскую любовь. Но святой говорит: хвались тем, что живешь с бедными братьями. А в те времена бедняки были людьми бескультурными и неотесанны­ми, вели себя грубо и резко.

В монастыре встречаются все типы характеров. Один сильный, другой немощный. Кому-то легко молиться, для другого молитва — тяжелейшее дело. Мне проще простого класть в день тысячу поклонов, но мой брат, который не привык к этому в семье, не может положить и тридцати. Я не должен его прези­рать или чувствовать себя ущербным из-за того, что нахожусь рядом с людьми немощными телесно, ду­шевно или духовно. Мой долг — терпеть обидчика, гордеца, грубияна; я должен чувствовать себя легко рядом с тем, кто унаследовал немощь или страсть сво­его отца или матери.

Если они отдали в общее пользование что-то из своего имущества, пусть не гордятся этим и не думают о себе высоко из-за подаренных монастырю богатств. Ибо всякая другая страсть проявляет себя в злых поступках, гордость же восстает против добрых дел и извращает их.

Приходя в монастырь, человек считал себя обязан­ным принести с собой то, что досталось ему от роди­телей. Издавна существовал обычай, согласно которо­му посвящающий себя Богу отдавал свое имущество монастырю. Если новоначальный этого не делал, то монастырь из деликатности не говорил ему ни слова, но сам брат знал, что перед Богом он до конца жизни остается святотатцем, ведь его имущество принадле­жит Богу, а не родителям, братьям и сестрам. Прихо­дили, однако, и совершенно нищие люди, и рабы, ко­торым нечего было отдать. Итак, говорит святой, ты, отдавший свое богатство, не сравнивай себя с ними, не превозносись, не гордись подаренным монастырю движимым или недвижимым имуществом. Оно при­надлежит Богу, и ты Ему это имущество возвращаешь. Заняв деньги, ты обязан их вернуть, они не твои — точно так же не твое и то, что досталось тебе из дома, оно принадлежит Богу.

Если мы не отдаем своей собственности монасты­рю, значит, наш образ мыслей мирской и плотский. Особенно это касается монахини. Если бы она не ушла в монастырь, а вышла замуж, то потребовала бы у родителей полагающееся ей приданое. И ей было бы стыдно получить мало. Значит, если монахиня не от­дает своего имущества, это показывает, что она всту­пает в монастырь и посвящает себя Богу неискренне. Если же отдает, пусть остерегается похвальбы. Пусть помнит, что человек подвергается опасности не толь­ко слева, но и справа.

Заканчивая главу, святой вновь останавливается на теме равенства и неравенства.

Итак, все проводите жизнь в единодушии и согласии, и один в лице другого почитайте Бога, храмами Которого вы стали. (1.8)

Единодушие и согласие достигаются только через неравенство. Лишь таким образом может устоять мо­настырь. Одному я дам пощечину, другого приласкаю. Тебе скажу «да», а другому — «нет». Тебе дам хорошую одежду, а другому — власяницу. Тебе улыбнусь, а дру­гого «забуду». Тебя накормлю, а другого оставлю го­лодным. Почему? Потому что этого требует духовная справедливость, это позволяет монаху стать духовной личностью. Так сохраняется истинное единодушие и согласие. В противном случае берет верх логика и мирской образ мыслей, которые не приводят ни к чему, кроме разделения. Доказательство? — Вся жизнь в миру. Повсюду законы: Семейный кодекс, Граж­данский кодекс с нормами наследственного права. А результат? Весь мир разделен, обособлен, заключен в унылых стенах одиночества, разобщенности и несча­стья. Поэтому блаженный Августин упраздняет всякое человеческое законодательство, все изобретения че­ловеческого разума и предписывает прямо противо­положное.

Счастлив тот, кого бьют по одной щеке, а он под­ставляет и другую, тот, у кого крадут верхнюю одеж­ду и вместе с ней забирают рубашку, оставляя нагим. Как этого достичь? Надо, говорит святой, чтобы вы один в другом почитали Бога. Если бы к тебе пришел Бог, разве ты не исполнился бы решимости отдать Ему все? «Боже мой, — сказал бы ты, — и жизнь мою я отдаю Тебе, и сердце, и все». Так, по крайней мере, мы можем сказать, но «утверждение словесе» прояв­ляется в нашей повседневной жизни. Отдаешь ты бра­ту все, что у тебя есть? Почитаешь в лице ближнего Бога? Тогда ты говоришь правду, а не рассказываешь сказки. Когда же ты, как обычный человек, отстаива­ешь свои права и требуешь равенства, это означает, что ты хочешь быть сам себе хозяином. Но ты — жи­лище Божие, потому тебе и нужно мыслить так, как учат святые отцы.

Будьте усердны к молитвесовершаемой в оп­ределенные часы и в определенное время. (2.1)

Вашей целью, вашим оружием пусть будет молит­ва. Вы можете достичь единодушия, если будете усер­дны к общей молитве, совершаемой в определенные часы. Личная молитва не заменяет общего богослуже­ния, она его продолжает.

В храме никто пусть не делает ничего не­подобающего ему и несообразного с самим его названием. (2.2)

Храм — это место, где обитает Сам Бог. Следова­тельно, монах не должен изменять назначения храма: делать его местом отдыха, развлечения, разговоров, решения своих проблем. Он идет туда, чтобы встре­тить живущего там Бога и достичь обожения. Цель его прихода в храм даже не молитва сама по себе. Молит­ва — это средство общения. До пришествия Христова люди представляли себе храм как жилище не только богов, но и тех, кто обоготворен. Многие цари и му­дрецы провозглашались богами, и в их честь в языче­ских храмах воздвигали статуи, желая показать, что храм оправдывает свое предназначение. В Ветхом За­вете скиния, а позднее храм Соломонов были местом, где жили сыны израилевы. Несколько помещений на территории храма отводилось для священников и дев. Это показывает, что храм — дом Церкви. С одной сто­роны, я в нем ищу встречи с Богом, с другой — сам стремлюсь стать богом, хочу почувствовать, что здесь мой дом. Куда бы мы ни ходили, мы возвращаемся к себе домой. Итак, помни, что храм составляет все твое бытие, всю сущность, в нем твоя личность обре­тает целостность. Здесь ты царствуешь во веки веков.

Когда молитесь Богу псалмами и гимнами, старайтесь, чтобы произносимое устами входило в ваше сердце. (2.3)

В наше время такая молитва — большая редкость, особенно среди греков. Грек, да и всякий современный человек, чье внимание устремлено на внешнее, при­вык проводить жизнь в активной деятельности, всем

интересоваться. Личность человека настолько разде­лена, что он одно говорит, другое слышит, а третье у него на сердце: смотришь на него и не знаешь, о чем он думает. Но мы напряжем свое внимание, так что­бы произносимое устами входило в сердце, наполняя его умилением. Поем мы, например: «Господи, воззвах к Тебе...» — пусть же и сердце взывает: «Слава Тебе, Боже!» — прославляя Господа. Все зависит от воли че­ловека, его устремления. Проверьте себя, когда пой­дете в церковь. В вашем сердце должно быть то, что произносят уста или слышит ухо. Часто ли вы об этом вспоминаете? Нечасто. Посмотрите на животных: они понимают, что значит для них пастбище. А мы, когда идем в церковь, думаем ли о том, что должны быть не­посредственными участниками богослужения?

Пойте только то, о чем прочли, что это дол­жно петь, а чего не написано петь, того не пойте. (2.4)

Здесь мы видим прообраз богослужебного Типи­кона. Блаженный Августин жил в те времена, когда священные тексты, даже текст литургии, еще до кон­ца не сформировались. Каждый епископ и священник мог совершать свою собственную анафору, произно­сить свои собственные прошения на ектении. Суще­ствовали разнообразные литургии и последования. Каждый выбирал то, что хотел. «Нет, — говорит свя­той, — так не будет порядка, но начнут вкрадываться еретические мнения, появятся расколы. Если вы хо­тите сохранить единство монастыря, полюбите устав. Это не значит, что вы должны стать формалистами: буква убивает человека. Будьте людьми духа. Однако храните устав, потому что это фундамент монастыр­ской жизни».

В основе своей церковный устав всегда был еди­ным. Но при этом уставы каждого отдельного брат­ства имели и по сей день имеют свои отличительные особенности, показывающие, что у каждой общины свое дыхание и история, тот или иной интеллектуаль­ный, духовный и социальный уровень монахов. В каж­дой монашеской общине, как правило, собираются люди сходного душевного склада, подобные друг другу психологически. По лицу монаха можно понять, из ка­кого он монастыря. А лицо и вообще внешность чело­века непосредственно связаны с душой. Облик монаха и его душевное устроение неким образом создают представление у окружающих не только о нем самом, но и о характере братства и об уставе его монасты­ря. Пусть же никто из братии не дерзает менять этот устав, иначе братство поколеблется. Видите, сколько усилий нужно приложить для создания настоящей мо­нашеской атмосферы?

Поскольку речь зашла о богослужебном уставе, скажем еще несколько слов. В конце Божественной литургии, при чтении благодарственных молитв по святом причащении, должны, конечно же, присутство­вать те, кто причастились, но могут оставаться и те, кто не причащался. Подлинно духовному человеку не­возможно, придя в церковь, не верить, не чувствовать, что он причащается Христу — как через молитву, кото­рую он творит, так и через участие в том, что читается, поется и совершается. Невидимый Святой Дух Своим присутствием наполняет все. Возможно ли, чтобы Он не наполнил и нас? Следовательно, все мы «прияхом Духа Небесного» и все «видехом свет истинный», так что и тому, кто не причащался, хорошо было бы воз­благодарить Господа, остаться послушать молитвы. Причастившийся же тем более не должен уходить, кроме случаев, когда есть особая причина и особое благословение.

***

Святой Августин сказал нам о богослужении и теперь приступает к рассмотрению очень важных сторон монашеской жизни — поста и воздержания, в которых выражается несение креста. Монах не рас­поряжается ничем, он может лишь избрать смерть, взять свой крест во имя Христово. Это единственное, что Бог оставляет на волю человека.

Покоряйте плоть постом и воздержанием в пище и питии, насколько позволяет ваше здоровье. Кто не может поститься, не дол­жен хотя бы есть вне трапезы, кроме случаев болезни. (3.1)

Блаженный Августин, как свидетельствуют его устав и правила, был одного духа со всеми отцами Восточной Церкви, устроителями монастырей. Го­воря о посте, святой обращается к общему преданию Церкви, но в то же время он имеет в виду свой личный жизненный опыт. Он противостоял плоти всем своим существом, прибегая ко всем средствам воздержания. Призыв «покоряйте плоть» вполне естественно звучит из уст святого, в жизни которого было столько бурь и борений. Для обращения к Богу ему нужно было поистине укротить плоть. И как только он осознал та­кую необходимость, ему это удалось, благодаря посту и воздержанию в пище и питии.

Под постом блаженный Августин подразумевает посты, установленные Церковью. Но для монаха не­достаточно одних установленных постов, он должен всегда подвизаться в воздержании от пищи и пития, насколько позволяет ему здоровье. Так, с одной сторо­ны, есть правила Церкви, оберегающие единство Тела Христова, а с другой — индивидуальность каждого че­ловека, делающая его неповторимым. Различия между людьми столь велики, сколь велико расстояние между вершиной горы и дном моря. Особенностям харак­теров, здоровья, условий жизни нет числа. Поэтому, соблюдая общеустановленные посты, каждый из нас сверх того должен найти свою меру воздержания. Эту меру всякий христианин определяет соответственно своему здоровью, а монах руководствуется еще и мне­нием игумена.

Итак, соблюдения канонического поста недоста­точно. Это всего лишь некое мерило, вспышка све­та, искра, освещающая для нас опыт и дух Церкви, показывающая нам, что чем более преуспевает хри­стианин, тем более желает воздерживаться и жить по­добно ангелам; чем больше стяжевает Духа Святого, тем больше хочет жить по правилам духовной жизни.

У слова «воздержание» нет множественного числа, воздержание одно. Однако в зависимости от рассуж­дения игумена и усердия подвижника, вполне понима­ющего, что он делает, воздержание может возрастать, становиться все более строгим. Воздержание без по­нимания его смысла всегда губительно, человек тогда находится в опасности уподобиться демону. А смысл воздержания таков: я выражаю свой плач и боль о том, что я все еще не просто грешник, но грешник нерас­каянный, и прошу у Бога покаяния как дара. Если без Бога я не могу ни пожелать, ни сделать чего-либо, то тем более — жить духовной жизнью. Я не могу обма­ном присвоить себе Духа Святого и заявить, что сей­час я каюсь.

Покаяние — это дар Божий, но его исходной точ­кой является наша воля. «Покайтесь» означает: со­крушите самих себя, свою плоть, дух, душу, чтобы привлечь Божественную благодать. Только если будет сокрушена индивидуальность человека — не уникаль­ность творения Божия, но противодействующая Богу воля, — только тогда можно прийти к покаянию. Я все время усиливаю свое воздержание и умножаю слезы, чтобы показать Богу, насколько я черств и нераскаян. А если я этого не делаю, тогда мой голос не поднима­ется выше потолка моей комнаты, тогда я ничего не достигаю. Нечестивый, стоит ему только понять, что он грешник, может тотчас получить помощь от Бога, и его молитва взойдет на небо. Но молитва благо­честивого, который еще не осознал ужасающую чер­ствость своего сердца и свою исключительную нераскаянность, не поднимется выше земли. Даже если все святые прострут руки к небу, они не смогут вознести на небеса молитву этого человека, не смогут ему помочь.

Мерило воздержания — рассуждение, принимаю­щее в расчет здоровье человека. Даже такой строгий подвижник, как отец Ефрем Катунакский, когда видел, что послушник не в силах исполнять работу, советовал ему подкреплять себя пищей. Он не предлагал такому брату поститься или делать поклоны. И причина этого очевидна. Когда работа как служение ближним пере­стает занимать должное место в нашей жизни, тогда в душу входит чувство обособленности, лишающее нас ощущения Божия присутствия. Служение очень важно, без него я не могу быть членом общежития. Моя дея­тельность на каком-либо поприще должна быть видной для всех, чтобы братья могли на меня рассчитывать и были готовы целовать мне руки за успешные труды. Следовательно, если я могу успешно, с полной отда­чей трудиться на послушании и при этом упражняться в подвиге молчания, значит, избранная мной мера по­ста и воздержания мне подходит.

Наше стремление подчинить себе плоть не озна­чает, что она наш враг. Плоть принадлежит нам, она часть нас самих, однако она не должна господствовать над нашей волей. Наоборот, плоть должна подчинять­ся воле, так чтобы мы могли приказывать своему духу и душе что хотим. Надо только учитывать свои физи­ческие возможности. Кто-то может питаться один раз в день, другому нужно есть дважды. Неспособность строго подвизаться не означает, что нельзя подвизать­ся вовсе. Таким образом, подчинение плоти заключа­ется в том, что мы подчиняем плоть нашей воле, дела­ем ее орудием Святого Духа.

Мера воздержания зависит также от места, вре­мени, среды, климата, от состояния, в котором мы находимся. Каждый святой отец определял для своей паствы, как ей питаться. Святитель Афанасий Вели­кий жил в довольно жарком климате и потому совето­вал христианам употреблять немного масла, что было необходимо в условиях той местности. В другой мест­ности не требуется даже масла. Недопустимо, однако, желая воздерживаться, одновременно употреблять напитки, которые дают телу крепость. Кроме того, мы не должны руководствоваться своим эгоизмом. Чем более человек пренебрегает покаянием, чем в более бедственном состоянии себя видит, тем более великие принимает решения, тем строже начинает воздерживаться и поститься всякий раз, когда хочет изменить свою жизнь. В подвиге он никогда не руко­водствуется рассуждением. Не желающий каяться хо­чет всегда поститься или бдеть целую ночь. Ему надо сразу все. Поэтому блаженный Августин и настаива­ет на том, чтобы мерилом для тебя было хотя бы твое здоровье. Воздерживайся в такой степени, чтобы ты мог участвовать в жизни братства, исполнять свое по­слушание и правило.

Но не будем забывать, что слово «плоть» означа­ет и плотское мудрование, образ мыслей душевного человека. Воздержание и пост ослабляют мятежные порывы человеческой души, и тогда человек может подчиняться воле Святого Духа. Возникающие у нас помыслы, например несогласие с каким-то решением монастыря, желание, чтобы о нас заботились, давали хорошую пищу и одежду, — все это исходит прежде всего от плоти. То же можно сказать и о гордости. Од­нако та гордость, при которой человек высокомерен или склонен всех поучать — уже не плотская, а бесов­ская. Если, например, я не могу попросить у брата про­щения и жду, когда он сам скажет мне: «Прости», то у меня бесовский образ мыслей, потому что я не только не смиряюсь, но откровенно и добровольно проти­водействую Святому Духу: ни во что не ставлю зако­ны, данные Христом Церкви, заповедь новую. В сущ­ности, я не признаю того, что мир есть пространство Церкви, а мы — члены ее Тела.

«Кто не может поститься, не должен хотя бы есть вне трапезы, кроме случаев болезни». Хотя ты не мо­жешь, говорит святой, поститься, ты должен есть только ту пищу, которую подают на трапезе. Желание иной пищи ведет человека к своеволию и своенравию. Впрочем, игумен может разрешить готовить на трапе­зу одно блюдо для больных, другое — для постящихся и третье — для всех остальных.

Если ты болен, можешь есть и вне трапезы. Ко­нечно, больной — это не тот, кто просто чувствует слабость или легкую боль в желудке. Речь идет о том, кто прикован к постели или о том, кто не переносит какой-то пищи. Например, у брата аллергия на яйца, и, если он съест на общей трапезе яйцо, то может уме­реть. Такому нужно есть что-то другое, отдельно от прочих братьев. Иначе говоря, игумен, который лич­но общается с монахом и хорошо его знает, может ока­зывать ему снисхождение. В женском монастыре это определяет главным образом игумения. От игумении зависит все происходящее в обители, именно она — движущая сила, ось монашеской общины.

Конечно, большинство болезней происходят от потери душевного мира, бывают следствием уныния, многословия, осуждения, гордости, упрямого сво­еволия, навязчивых желаний. Но поскольку монах не сразу понимает, что причина болезни — в его душе, то мы соглашаемся с его убеждением в том, что он болен. Мы даем ему еду, какую он хочет, до тех пор пока его дух не воспрянет и брат не посмотрит на себя трезво; а тогда через пять минут исчезнут и слабость и болезнь.

Некоторые утверждают, что и пост может привести к болезни, но это неверно. Падший человек по самой своей природе, истерзанной страданиями, мучается, отчего болезнь и поражает все члены его тела. Бессилие поднять свой крест, противление, изнеженность, при­страстие к еде — вот что вызывает болезнь, а не пост. Церковный пост сообразован с физиологией человека и никогда не делает его больным, не вредит желудку; те, кто утверждают обратное, ищут отговорки.

Во время трапезы слушайте положенное чтение, не прерывая его и не возражая. (3.2)

На святогорской трапезе, проходящей по опреде­ленному чину, никто не прерывает чтеца и не оспари­вает читаемое. Помысел, однако, может оспаривать. Впрочем, греческий менталитет таков, что у нас даже и этого не бывает, так как обычно ум где-то витает и после трапезы мы не помним ни единой фразы из прочитанного. Во всяком случае, здесь блаженный Ав­густин показывает нам еще один способ смирить себя: не позволять себе вмешиваться в чтение и высказы­вать свои личные мнения. Ты только слушай, говорит он, и соглашайся с читаемым. Останови на время ра­боту своей мысли, чтобы помехи не искажали голос святого отца, творения которого читают.