ЖИЗНЕОПИСАНИЕ. В 1862 году игумения Вирсавия подавала прошение об увольнении ее от должности настоятельницы, по старости лет

V

В 1862 году игумения Вирсавия подавала прошение об увольнении ее от должности настоятельницы, по старости лет. Вместе с тем, сестры монастыря просили Преосвященного Иоанна, управлявшего тогда Донской епархией, чтобы он не сменял ее. Владыка оставил ее на игуменстве, назначивши ей помощницей мать Арсению, которую определили на должность казначеи 4 мая 1862 года. Но недолго после этого пришлось жить игумении Вирсавии: она скончалась 21 ноября 1863 года.
После ее кончины почти все сестры обратились к матери Арсении с просьбой принять на себя начальство над монастырем и быть им матерью и игуменией. Но матушка, не желавшая никакой перемены в своей жизни, просила их отложить избрание начальницы до погребения умершей игумении. Между тем сестры стали одна за другой приходить к схимнице Ардалионе, прося ее убедить Арсению принять настоятельскую должность. Схимница и сама, по своему убеждению, желала этого избрания. Она все время до погребения игумении уговаривала Арсению не отказываться от этой должности. Мать Арсения из-за послушания к схимнице согласилась, говоря, что не только принять игуменство, но даже, по повелению ее, она готова оставить монастырь, чем больше всего дорожила на свете. Так велико было у нее послушание к своей наставнице!
Схимница же, видя, как тяжело ей расставаться с безмолвною жизнью, к которой лежала ее душа, видя ее постоянные слезы, убеждала ее добровольно принять на себя новый подвиг. "Хотя и желаю, - говорила она, - чтобы ты исполнила в этом мою волю, но желаю также, чтоб ты сама убедилась в необходимости ее исполнить, чтобы ты с охотой приняла на себя должность, которую предлагают тебе сестры и к которой призывает тебя Господь; чтобы ты пожелала с усердием послужить обители, воспитавшей тебя в монашеской жизни. И для тебя самой, для твоего спасения такая деятельность необходима. С самого поступления в монастырь ты жила уединенною жизнью, работала над своим внутренним человеком. Если и проходила ты послушания, то в них ты не вкладывала своего сердца, тебя там не было, до тебя, значит, ничего не касалось. А тебе нужна такая деятельность, в которой приняли бы участие все чувства твоего сердца, все способности твоей души. Ты увидишь, что в сердце твоем живут страсти, тебе самой неведомые. И самолюбие, и гордость, и тщеславие, и гнев - все обнаружатся. А для человека, стремящегося выйти из страстей, важно именно то, чтобы их познать в себе, чтобы они обнаружились, иначе он и бороться с ними не может.
Настоящее твое бесстрастие есть только равнодушие ко всему, оттого оно не дает тебе теплоты и полноты внутренней жизни, тогда как истинное бесстрастие есть выход из страстей, дающий свободу духу. Чистота сердца не есть его нечувствие, уничтожающее в нем сочувствие к страстям. Твои отношения к ближним холодны оттого, что они не растворены ни любовью, ни смирением. Ты готова помочь их нужде, отдать все, что имеешь, но в этой помощи нет тебя самой.
Когда настоятельская должность введет тебя в тесное общение с другими жизнями, с другими душами, и они раскроют перед тобою все скорби, все немощи, все страдания человечества, боримого страстями, человечества, находящегося в слепоте неведения, и ты не только внешней помощью, но внутренним чувством войдешь в сочувствие к ближнему, удовлетворяя его немощи, а иногда отстаивая чистоту души его как собственную, ты будешь вызвана не только научить, но обличить, огорчить, наказать. И когда скорби ближнего тебе станут больны как свои, тогда ты можешь уйти в затвор. Ты понесешь туда с собою любовь к ближнему, и эта любовь будет наполнять собственную твою жизнь, а молитва твоя будет молитвой за весь страждущий род человеческий. Убеждая тебя принять игуменство, я призываю тебя не на честь, а на великий подвиг борьбы, труда над собственною душою и над душами сестер. Если ты откажешься вступить на этот путь, то ты откажешься от данного тебе Господом средства к собственному очищению и пути, ведущего тебя к совершенству. Эти годы уединенного безмолвия, эта жизнь со мною, эти постоянные беседы духовные не были ли посланы тебе как приготовление к готовящемуся тебе подвигу? И можешь ли ты теперь, имеешь ли право отказаться вступить на новый подвиг труда и борьбы?"
Убежденная такими доводами старицы, матушка Арсения с душою, полною мужества и готовности к новому подвигу, приняла предлагаемую ей должность 3-го января 1864 года, на 31-м году своей жизни она была посвящена в сан игумении архиепископом Иоанном в Новочеркасске.
Несмотря на всю готовность потрудиться в настоятельской должности, для матери Игумении Арсении переход от жизни уединенной к деятельности общественной был очень тяжел. Новые условия жизни предъявляли свои права: она чувствовала, точно поток какой-то увлекает ее в иную жизнь. Она боялась, что он унесет ее далеко и невозвратно от дорогого для нее безмолвия, и потому всеми силами души старалась держаться возле схимницы Ардалионы, которую упросила перейти жить с нею в игуменский дом. Схимница, видя часто ее взволнованной, говорила ей: "Ты не можешь свободно действовать в том мире, где ты видишь, что меня уж нет, потому что боишься отклониться от меня и моей жизни. Я же вижу, что хотя поддерживаю твой дух, но мешаю тебе жить. А что мешает нам на пути, от того надо отрекаться, хотя это будет единодушный друг, или даже наставник".
Схимница не могла долго ужиться в игуменском доме и стала просить мать игумению отпустить ее в затвор. Для этого матушка начала строить ей на средства своей родной сестры, Аграфены Михайловны Мержановой, небольшую келлию в монастырском саду. Но не успели окончить постройку, как Господь призвал схимницу в иной мир. Сильно, до болезни, скорбела мать Арсения о потере духовной матери, тем более что умерла она в ее отсутствие, когда матушка ездила навестить отца своего. Казначея монастыря, матушка Валерия, распорядилась похоронить схимницу, не дожидаясь возвращения матушки, чем еще более усилила ее скорбь.
Умерла схимница, но жива осталась она в сердце матушки. Вера в свою духовную наставницу поддерживала, укрепляла ее дух. Матушка часто посещала дорогую для нее могилку и там поверяла ей, как живой, все свои скорби, сомнения и получала обильное духовное утешение.
Любила матушка Арсения, даже в последние годы своей жизни, вспоминать беседы схимницы. Действительно, мудро и высокодуховно было ее слово. Но, вспоминая его, удивляясь ему, в душе невольно восстает теперь другой, более близкий сердцу образ незабвенной матушки Арсении.
"Одно должна знать душа, - говорила схимница в своих беседах, - что только в Боге ее покой и предел исканий. Поэтому она должна выйти в совершенную свободу не только от страстей, но и от своих чувств, в свободу от всего временного и войти в Бога. Такая свобода есть младенчество души, неведение зла. В такой свободе душа присуща всему человеческому, но ничему не подчинена, живет жизнию всего мира, ничем не гнушается, ничего не уничижает, ничего не исключает из общей жизни как зло, как дурное, но сама ничем не связана, ни в чем не заключена, она точно умерла для своей жизни. Она вышла в свободу из себя самой и заключилась в Боге Вечном. И то, что в ней живет, и то, что все объемлет, это - Христос, Который стал полнотою ее сердца, руководителем ее ума. К такому состоянию приводит свобода от всего человеческого".
Сказанное схимницей о душе, отреченной от всего человеческого, вполне подходит к состоянию духа матушки Арсении, в особенности в последние годы ее жизни, когда тот высший идеал любви к Богу и ближнему был до того усвоен ею, что она действительно, как говорила схимница, переживала в сердце своем все скорби ближних как свои собственные, а неземная любовь к Богу светилась в ее чудных глазах. Иногда же так воодушевлялась она в духовной беседе, что лик ее менялся и нельзя было без особого внутреннего волнения слушать ее слово. В такие минуты все земное точно не существовало для нее - она жила вся в Боге.

VI

Сделавшись игуменией, матушка Арсения, можно сказать, усугубила свои труды и подвиги. Не оставляя свой внутренний, Единому Богу ведомый подвиг, она энергично принялась за устроение обители, как с внешней стороны, так и с внутренней. И, несмотря на свои молодые годы, она сумела так расположить к себе сестер, что они не только уважали ее, но и благоговели перед нею, хотя, по смирению своему, она никогда не искала этого.
Первою заботою матушки было распространение в монастыре грамотности. Многие, поступая в монастырь, были совершенно безграмотны и лишены возможности поддерживать, укреплять свое благочестивое настроение чтением духовных книг. Игумения велела обучаться всем безграмотным сестрам, чтобы каждая из них могла прочитывать себе положенные молитвы, а в свободное время читать слово Божие и творения святых отцов. С этой же целью, собрав все разрозненные книги, принадлежащие монастырю, она составила библиотеку, дополнив ее творениями древних святоотеческих отцев, преподающих правило внутреннего делания, приобретением книг: "Добротолюбия", творений св. отцов -преподобных Варсонофия Великаго, Ефрема Сирина и других.
В 1867 году заботами матушки игумении было открыто в монастыре бесплатное четырехклассное женское училище с преподаванием в нем Закона Божиего, русского и славянского языков, географии, арифметики и русской истории.
Михаил Васильевич Себряков, не оставлявший и ранее монастырь своими пожертвованиями, теперь, когда дочь его стала настоятельницей, принимал живое участие в делах монастыря. Он помогал ему всегда, чем только мог. Конечно, и школу не оставил без внимания. На его средства были устроены небольшая библиотека и вся необходимая школьная мебель.
Первое время преподавала в школе сама матушка игумения, священники монастыря и инспектор Усть-Медведицкой гимназии Юргилевский. Когда же здоровье и силы стали изменять ей, то в училище начали заниматься монахини, воспитанные ею для этой цели. Открытие школы в монастыре встречено было общим сочувствием. Преосвященный Платон, тогдашний Донской Архипастырь, по возвращении своем из объезда епархии в 1867 году, прислал матушке игумении свое святительское благословение за благоустройство монастыря и за открытие в нем женского училища.
Надо заметить, что не знавши еще хорошо матушку Арсению, Архиепископ отнесся к ней, когда в первый раз посетил обитель, с большим недоверием, считая ее слишком молодой и неопытной в делах правления монастырем. Уезжая из обители, он высказал свое желание преобразовать монастырь в общежительный, причем половину послушниц предлагал выключить из монастыря. Матушка игумения не согласилась на это и со смирением отвечала ему, что она не имеет права высылать из монастыря тех, кого Сама Царица Небесная призвала на служение Себе, и что просит лучше снять с нее самой должность игумении, которую никогда не искала. Эти слова, сказанные молодой игуменией хотя и со смирением, но с достоинством и твердостью, невольно внушили уважение к ней Архиепископа. Он оставил мысль о преобразовании монастыря, и в последующее время своего архипастырства на Дону относился уже с полным доверием к ее правлению, сохраняя до самой смерти глубокое чувство расположения к ней.
Кроме занятий по училищу, матушка собирала к себе более способных сестер, много читала и беседовала с ними. Она желала и стремилась из каждой вверенной ее заботам послушницы устроить храм Бога Живого, причем немало пришлось ей перестрадать душою в сознании, что слово ее не всегда доступно их пониманию, а заповедь о любви к Богу и ближним совершенно чужда их сердца.
Должно быть, именно к этому времени относится то состояние духа матушки Арсении, о котором впоследствии она вспоминала в беседе со своими духовными дочерьми. "Прежде, - говорила она, - я познания ставила очень высоко и поэтому стремилась передать другим свои познания. Я тогда много говорила, желала иногда в церкви вслух всем сказать какое-нибудь полезное слово, особенно уяснившееся мне во время службы. Мне хотелось передать другим, если можно всему миру, свои познания. Я готова была взойти на колокольню и оттуда кричать всем: "Спешите, спешите, пока не кончился торг, то есть работайте над душою, пока есть случай, пока обстоятельства дают возможность потрудиться". Теперь же, - продолжала свою беседу матушка игумения, - я чувствую совсем другое. Без благодати Божией, действующей в душе и усовершающей ее, одни познания - ничто.
Потому я все меньше говорю и прихожу к такому состоянию, что не нахожу, что сказать. К этому состоянию влечется моя душа. Я молюсь за ближнего и нахожу, что это большое благо.
Так хорошо чувствуется, когда помолишься о спасении кого-либо и отдашь спасение этого человека в руки Божии".
Но хотя и не всем доступно было высокое слово матушки, не все слушали его охотно, в особенности в начале ее деятельности, но были и такие преданные, близкие ей по духу ученицы, которые не только что слово ее принимали с верою, но и жизнь свою готовы были отдать за нее. И молодая игумения, видя это, не щадила своих сил, не переставая учить и говорить. Горя неземною любовью к Богу, она всегда старалась внушить и другим эту любовь, старалась пробудить омраченную страстями и житейскими попечениями душу, возвысить ее, просветить, указать ей тот путь Евангельских заповедей, хотя тернистый и прискорбный, но единственно верный для спасения, по которому она сама шла неуклонно с юных лет и который считала главной целью жизни, тем более монашеской.
Она любила собирать к себе сестер для духовных бесед, не пропуская ни одного случая сказать им слова для пользы души. В первые годы своего игуменства она устраивала "Воскресные чтения" и беседы в трапезе, потом, когда силы ее стали слабеть, она в торжественные праздники у себя дома принимала монахинь и беседовала с ними. На праздник же Рождества Христова и Вербное Воскресение, по обычаю, издавна установившемуся в монастыре, после утрени клиросные провожали игумению с пением и зажженными свечами в ее покои. Здесь, после пения тропаря празднику, всегда говорила она им краткое, но глубоко назидательное слово.
"Я всегда люблю в праздники поделиться с вами словом, какое Господь положит мне на душу, - говорила она однажды. - Вчера во время чтения Евангелия я как-то особенно обратила внимание на то, что Божия Матерь, слушая рассказы пастырей о явлении Ангела, возвестившего им радостную весть о рождении Спасителя мира, слагала все глаголы их в сердце Своем. Эти слова Евангелия как-то особенно запали мне в душу. И потом в течение всей земной жизни Христа Господа, думала я, Она все глаголы, свидетельствующие о Его Божестве, слагала в Своем сердце. Что же это значит? Значит, они запечатлелись в Ее сердце, остались в нем навсегда, а потому, когда Сын Ее страдал, умер на кресте, когда все оставили Его, даже апостолы, Она стояла у креста с одним из учеников, стояла не как растерзанная, убитая горестью мать, немогущая оставить Его только по жалости. Нет, Она стояла с верою, с крепкою верою, что Он - Господь, что Он воскреснет и воскресит Собою искупленный Им род человеческий. Глаголы, сложенные в сердце, укрепили Ее веру, сохранили от отчаяния. Так нужно стараться и нам воспринять в свои сердца глаголы Господа Иисуса. А мы что делаем? Мы слагаем в свои сердца какие-нибудь неприятные слова, сказанные ссорою, оскорбления, - это мы тщательно храним в нашем сердце, и потому сердце, наполненное этим, малодушно, не способно ни к чему хорошему. При малейшей неприятности воскресает все давно прошедшее, потому что оно там хранилось. А если бы в нашем сердце были глаголы Божии, то они дали бы душе мужество, крепость и силу для перенесения искушений, болезней и всего неприятного, что ни встретило бы нас. Постараемся же подражать Царице Небесной, не будем малодушны".
Другой раз матушка говорила им: "Сегодня праздник Рождества Христова. Все мы радуемся явлению Христа на земле и поем в церковной песне, что Он родился в вертепе, что ангелы с пастырьми Его славословят и волхвы со звездою путешествуют! Что это за вертеп, где родился Христос? Мрачная, исполненная нечистоты пещера, в которой находились животные и гады, и не прежде только, но и в то самое время, когда Он родился; они окружали Его и даже согревали. И Господь не возгнушался этим вертепом, возлег в яслях посреди животных и нечистоты. Не такой же ли вертеп и сердце наше, полное животных страстей и всякой нечистоты? И в нем по Своему милосердию вселяется Христос и наполняет его светом и славою; мрак и нечистота не препятствует Его благодати и силе... Ангелы с пастырьми славословят: пастыри - все люди, ангелы - совесть их; она, как ангел-хранитель, показывает человеку добро и отклоняет от зла. Она охраняет человека, она научает славословить Христа... Волхвы со звездою путешествуют: звезда - обстоятельства жизни, они, подобно звезде, ведут ко Христу. Случайностей нет в жизни, но каждое обстоятельство имеет высший духовный смысл, ведет к познанию Бога. Дай, Господи, чтобы всех нас наша звезда привела поклониться Господу".
И еще говорила, вспоминая одну песнь из канона, накануне Рождества Христова*: "Простре земля плещи своя, - читали вы вчера, - и приемлет Приемлющаго Зиждителя славу от Ангел, от Небес же звезду, от пастырей хваление, от волхвов же дары и от всего мира познание. На последнем слове: от всего мира познание особенно остановилось мое внимание. И всегда в церковных песнопениях, но в особенности в великие праздники, как например, сегодня, когда мы празднуем Рождество Христово, душе, ищущей Господа, открываются великие таинства. Слова служб церковных, церковных песней - это море необъятное! Так вот на этом, говорю, слове остановилось мое внимание.

* Песнь 3я Канона Предпразднства Р. Х. на повечерии. Минея, дек. 22. С. 286. - Ред.

Господь - Творец всего: ангелов, неба и земли, и Он принимает дары от всех Своих творений. Вы иногда приносите мне, например, дары; но это ваше собственное, а Господу, от Которого мы получили все, что можем мы принесть? Все наше - Его, от Него полученное. Но Господь благоволил принять дары от всех, и в этом видно Его смирение, как бы умаление. Итак, первые принесли славословие ангелы, потому что они ближе стоят, ближе зрят величие Божие; потом небо, то есть видимое, как бы земное небо, - звезду; пастыри в простоте сердечной - хваление; волхвы, как цари и богатые люди, принесли и богатые дары, а все мы, обыкновенные люди, должны принести познание.
Мы не можем принесть ни славословия с ангелами, потому что не видим ни тайн, ни судеб Божиих; не можем принесть звезды, то есть чего-либо светлого, просвещающего и других; не можем равняться с волхвами, потому что не имеем богатства даров, ни телесных ни духовных, не имеем простоты пастырей.
А потому принесем со всем миром познание. Мы должны принести его непременно!"
"Страстная седмица есть приготовление к Пасхе, - сказала однажды матушка клиросным после утрени в Вербное Воскресение. - Святые отцы установили Страстную седмицу перед Пасхой для того, чтобы напомнить нам, что Христос пострадал прежде, а потом воскрес; так каждая душа должна непременно пострадать, должна очиститься страданиями от страстей, выйти из них, должна потерпеть вольные и невольные страдания. Вольные страдания - это внешние подвиги и труд над очищением сердца, а невольные - скорби, поношения и оскорбления. Это и есть тот крест, который, вы поете, нужно взять: И вси вземши крест своей.
У каждого человека свой крест, и он должен взять его, а не отрекаться от него. У нас же, живущих в монастыре, главный крест - повиновение, отсечение своей воли, послушание.
И мы должны взять его с любовию. Дай, Господи, всем нам поднять свой крест, чтобы воскреснуть душою!"
Своим более близким духовным ученицам матушка говорила в день Рождества Христова: "Рассказывайте мне, рады ли вы празднику или у кого-нибудь, может, душа скорбит? Душа может радоваться празднику и может скорбеть; может скорбеть как-то безотчетно, может скорбеть от того, что не получает желаемых утешений (пошел бы туда, куда тянет, да нельзя, а то, пожалуй, так одинока, что вовсе некуда и пойти), может скорбеть и от того, что щи нехорошие в праздник и пр. Кто ищет таких утешений, о которых я сейчас сказала, тот далеко уклонился от истинных утешений; он не получит их никогда, потому что ищет их не там, где нужно, он ищет не того, чего нужно. То, чего он ищет, никогда не наполнит пустоты душевной. Значит, для того, чтобы радоваться празднику, нужно уметь приготовить свою душу к принятию благодати Божией, которая подается в праздники достойным и которая есть истинное утешение души. Как же приготовить свою душу к этому? Нужно отрекаться земных утешений, трудиться над своим сердцем, отсекать желание этих утешений, стремиться к Господу: в Нем Едином искать утешений, Его Единого желать. Такая душа, душа истинно ищущая Господа, непременно ощутит в себе Его благодать и возрадуется о Господе в день праздника. Скажу вам в пример: те из вас, которые ходят ко мне с искренним желанием одной душевной пользы, ища именно пищи душе, те и обретают ее; они настолько воспринимают слово мое, что оно мгновенно врачует, укрепляет, окрыляет их, сам даже чувствуешь какую-то силу, переходящую в слушающего. Те, которые ищут не спасения души, а моего покровительства, защиты от послушания и прочее, те не оживляются моим словом, а, напротив, приобретают какую-то тяжесть в душу, потому что эта душа не того ищет, что подается ей. Если мое слово так сильно и действенно в сердцах верующих, то насколько же сильнее и действеннее благодать, изливаемая Господом в сердца, ищущие Его Единого! Как же Он не утешит и не возвеселит душу, отвергшую все земные утешения и к Нему Единому стремящуюся!..
Арсений Великий так проводил праздники: став на колени еще накануне, при закате солнца, и воздев руки к небу, он простаивал так опять до заката солнца; он забывал, что нужно поесть или отдохнуть ради праздника - такое обилие благодати было ему ниспосылаемо; но это слишком высокий для нас пример. Вот другой, более подходящий к нам: это Вифлеемские пастыри. Они сподобились видеть Ангела, возвестившего им Рождение Господа за то, что бдели, берегли свои стада; будем же и мы подобно им бдеть, трудиться, нести возложенное на нас, и Господь не оставит утешать нас, и наши сердца возрадуются истинною радостию".
И еще говорила так: "Я думаю, все вы пришли за тем, чтобы услышать какое-нибудь слово назидания. Нужно, когда мы бываем в церкви, и в особенности в праздники, брать себе в сердце особенно какое-нибудь слово. Все слова, все песни церковные очень поучительны, потому что написаны святыми отцами. Они в эти праздники молились Господу, размышляли о делах Божиих, и Дух Святой внушал им высокие духовные познания. Вы сейчас пели о волхвах, что они пришли поклониться Христу и их привела звезда. Как только они увидели ее, то пошли за нею и не близко им было идти, и не без трудности они шли, нужно было многое перенесть, многому учиться, им нужно было учиться некоторым языкам: Сирскому и другим; потом были они и у Ирода, коварного и лживого царя, но они нигде не останавливались, и звезда довела их до Христа, и они поклонились Ему. Так каждый человек должен идти ко Христу, и у каждого человека есть звезда, непременно есть: это - его стремление, стремление души. Только не все стараются принять правильное внушение этой звезды. Иной направляет свое стремление к исканию богатства; он ищет его, лишая часто себя покоя, подвергаясь опасностям, закупает товар, предпринимает плавание по морю с кораблями; иной засевает хлеб и трудится, не щадя себя, и это все он делает для обогащения себя; другой стремится к приобретению чести и славы и тоже подвергается опасности. Но это, я говорю, люди, которые неправильно поняли внушение своей звезды и попали на ложный путь. Звезда каждого человека ведет к Господу, потому что душа каждого человека создана по образу Божию и по подобию. Он ее Единственное благо и утешение, к Нему Единому и должна она стремиться. Не думайте, что только избранные души имеют это стремление, нет, но сами мы заглушаем это стремление и стараемся удовлетворить душу чем-то другим. Звезда, которую видели волхвы, была видима всеми, всем она светила, всем предвозвещала Христа, но не все пошли кланяться Ему, потому что не хотели понять, что она возвещает Христа, принимали ее как знамение какого-нибудь собственного благополучия или счастья земного. Иные называли ее звездой своего счастия, иные - знамением, что родится у кого-нибудь сын или какой сильный земной царь. И кроме этих трех человек никто не вознесся выше земных понятий, так все оземленили свои сердца. Будем же мы внимательнее к своей звезде, а то она у нас то блеснет, то опять затмится, будем очищать от страстей свое сердце, и она воссияет нам ярко и поведет нас ко Христу, как привела волхвов Вифлеемская звезда! Дай, Господи, сего всем нам!"
На Пасху собравшимся к ней сестрам матушка говорила: "Я очень любила еще с детства малый пасхальный ход, с которым ходила всегда, несмотря ни на какую погоду. А теперь недавно я узнала, что этот крестный ход установлен Церковью в память жен-мироносиц, ходивших рано ко Гробу Христову. Теперь он меня умиляет еще более. Вся жизнь мироносиц есть путь для всякой души. Каждая душа должна последовать Христу, как следовали за Ним мироносицы. В молодости я думала, и вы, вероятно, иногда думаете и говорите: "Вот если бы Спаситель жил в наше время, мы последовали бы Ему, как мироносицы", но Христос ведь всегда с нами и даже в нас. Он Сам сказал: Се Аз с вами есмь до скончания века! (Мф. 28, 20). А апостол Павел говорит: Или вы не знаете, что Христос живет в сердцах ваших? Значит и теперь можем мы и должны последовать Христу, подражать мироносицам. Они, несмотря на то, что были женщины, каждая имела семью, оставляли все и ходили за Господом. Страна была знойная, безводная, приходилось терпеть и жажду и лишения, но они шли. И как Господь и ученики Его ничего с собой не носили, то эти жены служили им от имений своих, как сказано в Евангелии. Они носили для них одежды; Божия Матерь иногда посылала с ними нужное для Господа. Почему же они шли за Господом? Потому что они дорожили каждым Его словом, потому что некоторые из них получили от Него исцеления. И мы, каждая душа, должны дорожить каждым словом Господа, искать Господа в Евангелии. Ведь там каждое слово, каждая строчка - есть свет, есть путь, правило жизни для души. Как-то у меня было много дела, много разговоров, и я отяготилась ими и взяла скорее Евангелие, чтобы хоть одно какое слово прочесть, просветить душу. Раскрываю Евангелие - и как раз ни одного слова учения, но все исцеления и исцеления. Как Господь исцелил слепорожденного, как от водяной болезни, как расслабленного; я сначала искала слово учения, а потом сказалось в моей душе, что и все исцеления есть тоже учение для моей души. Если Господь исцелил прокаженного, исцелит и мою душу прокаженную, исцелит меня, слепую; и как от водяной болезни исцелил страждущего, так исцелит мою душу, через которую проходят целые потоки страстей. И так каждое слово, каждое дело Евангелия воображает в нас Христа. С каким самоотвержением мы должны последовать этому слову! Начиная с первой беседы от Матфея: Блаженны нищие духом, блаженны кроткие! - Господь учит нас, какою должна быть душа, призывает на этот путь! Далее Он учит любить врагов, положить за други своя душу свою! Всему этому учению мы и должны последовать с самоотвержением. Почему же мы не последуем ему? Потому что любим свои страсти, услаждаемся ими; или просто находимся в разленении, омрачении и не хотим выйти из них. Не хотим последовать слову Христову потому, что оно жестоко, оно - меч обоюдоострый для наших сердец, полных страстей. Но необходим труд и самоотречение, только нуждницы восхищают Царствие, нужно востягнуть себя. И в каком бы мраке душа ни находилась, искать выхода по слову Христову, искать Христа, как искали Его мироносицы. Они искали Его во мраке ночи, Мертвого, и нашли Живого Бога. И в нашей душе есть Христос, но Он жив в Евангелии, и оно светит нам, показует нам Его образ во свете. Востягнем себя, восприимем труд, оставим разленение, последуем мироносицам; дай, Господи, нам всем этого! Мы не следуем Христу, потому что любим страсти, соуслаждаемся ими и как бы не знаем, что последование Христу, всякое малейшее исполнение делом Его слова приносит душе величайшее благо, что благо последования по пути, указанному в Евангелии, есть несравненно выше и лучше всех благ мира!"
О значении поста матушка однажды сказала: "Многие ученые нашего века говорят, что пост и все чиноположения церковные есть пустая обрядность, внешность, ни к чему не ведущая. А я чем больше живу, тем более убеждаюсь, что все законоположения, установленные святыми отцами по внушению Святого Духа, есть величайшее благо, данное нам Господом, что все они необычайно спасительны по благодати, присутствующей в них. Ученые говорят: "Все это пустяки, важны только истины Евангельские". Я же скажу, что прямо постигнуть, стать на Евангельские истины невозможно, обходя и пренебрегая уставами Церкви. Они, только они ведут нас к высочайшим истинам учения Христова. Теперь мы говорим о посте, то есть о воздержании от многоедения и от излишеств вообще для того, чтобы сделать тело наше более легким и тонким, более способным для духовных ощущений. И Господь Иисус Христос освятил это установление Церкви сорокадневным постом, и пост стал спасительным для нас, хотя мы по немощи нашей проводим его совсем не так, как должно бы.
Но мы должны веровать, что наше естество через сорокадневный пост Господа Иисуса Христа очищено и сделано способным к духовным ощущениям. Мы должны веровать, что пост спасает нас не за наши подвиги, а благодатию присущей ему, как установлению церковному. Один церковный звон подает нам спасение, напоминая нам своим погребальным тоном о смертности всего земного. Воздержание от пищи учит нас воздержанию от помыслов и чувствований страстных. Воздержание есть первый шаг во всех добродетелях... Господь Иисус Христос говорит: Возлюби врагов своих, то есть злословящих тебя и укоряющих! Как же это сделать? Он злословит тебя в лицо, не можешь же ты вдруг возлюбить его сейчас? Во-первых, воздержись, чтобы не ответить тебе тоже бранью. Далее воздержи свой помысл от дурной мысли об этом человеке, и так дальше. Значит первый шаг к любви - воздержание. Оно же приводит и к помощи Божьей. А помощь Божия тогда сделается для тебя необходимой, когда ты станешь на воздержание от чего бы то ни было. Тут ты увидишь, что твоих собственных сил слишком мало, что тебе необходима помощь Божья и станешь просить ее всем существом своим. Так приобретается истинная молитва. Потом, во время поста, наше обычное говенье, исповедание грехов и причащение Святых Таин, кроме тех даров благодати, которые подаются нам при исполнении всего этого, напоминают и подвигают нас к тому величайшему покаянию, к которому мы должны прийти жизнью. Напоминают о том исповедании, которое должен принести человек непосредственно Господу, в глубочайшем познании своего падения и величайшей греховности своего естества, за которым должно последовать вечное соединение с Господом Иисусом Христом. Вот блага, которые происходят от поста. Не станем бояться его и того, что проведем его не так, а станем радоваться, что он так спасителен!"
Так всегда, при всяком удобном случае, учила матушка Игуменья своим живым словом, учила еще более примером своей жизни, своей безграничной любовью и верой в Бога, своим состраданием к людям. Слово ее никогда не было резким, обличительным; наоборот, в нем всегда видна была нелицемерная любовь и сострадание к людям, к их немощам и даже порокам. Не осуждая никого, она лишь глубоко скорбела о падении человека, которому спешила подать руку помощи. От того-то, может быть, слово ее и производило такое глубокое впечатление. "Не раз случалось, пока дойдешь от матушки до своей келлии, столько прольешь невыразимо сладких слез, чувствуешь, точно вся душа изольется в слезах, так сильно действовало живое слово матушки", - говорила одна из ее учениц.
Рассказывают так об одном трогательном случае, бывшем в первые годы ее игуменства: в монастыре находилась тогда одна монахиня А., уже немолодая, но, к несчастью, одержимая страстью пьянства.
Много терпела обитель из-за нее неприятностей и укоризн, но ни уговоры других сестер, ни насмешки посторонних, ни даже наказание не могли подействовать на нее. Находясь почти всегда в пьяном виде, она потеряла даже и образ человеческий и была в презрении у всех. Раз в таком нетрезвом виде отправилась она в соседнюю станицу, откуда была доставлена домой почти без памяти. Об этом доложили игумении. Дня через два, когда она немного отрезвилась, матушка зовет ее к себе. Со страхом, едва дерзая поднять глаза, почти с отчаянием в душе, переступает виновница порог настоятельского дома в ожидании наказания от молодой, строгой, как говорили, начальницы. И что же? Матушка Арсения зовет ее в свою комнату и там, как родная мать, долго с любовию увещевает ее, стараясь дать понять, как огорчает она своим непотребным поведением Господа, Которому обещала служить, поступая в монастырь. Давно не слыша ни от кого ласкового слова, А. упала в ноги к матушке, со слезами и чистосердечным раскаянием прося прощения и обещая никогда не пить более. "Я не требую от тебя этого, - сказала ей игумения, провидя, что она не в состоянии совершенно отстать от своей страсти, слишком вкоренившейся в ней. - Только об одном прошу: не срами монашества, не выходи из стен обители в таком виде. Если же у тебя явится искушение, и ты не в состоянии будешь его побороть, приходи ко мне, я буду давать тебе выпить сколько надо". Долго беседовала с нею матушка Игумения и, отпуская, обещала молиться за нее. Совсем умиротворенная, словно перерожденная, вышла А. из игуменского дома, и с тех пор возымела особенную любовь и веру к своей начальнице. Хотя и случалось ей еще иногда выпивать, но поведение свое она исправила и стала опять человеком.
Между тем матушке Арсении случилось быть в Себрове, куда она ездила почти каждый год навещать отца. И вот однажды, во время разговора со своей келейной, монахиней Агнией, сопровождавшей ее, матушке было такое видение: "Я увидела себя (рассказывала она), что я стою в монастыре в церкви на своем месте. Монахиня А. подходит ко мне, вся в слезах, бросается в ноги, а я поспешно покрываю ее своей мантией и... прихожу в себя". Хотя это было почти одно мгновение, но Агния не могла не заметить перемен в лице матушки и стала спрашивать, что с нею. Матушка рассказала, прибавив, что, вероятно, случилось что-нибудь особенное с А., и велела записать число и час. Вернувшись через некоторое время в монастырь, они узнали, что именно в этот день и час А. скончалась. Чтобы спасти человеческую душу от погибели, матушка Арсения не щадила себя и свое самолюбие. Многие в монастыре не понимали ее, осуждали за то снисхождение, которое оказала она монахине А. Им казалось, что начальница должна была строго наказать провинившуюся. В особенности многих смутило то, что игумения даже велела ей приходить к себе в дом, когда ей придет надобность выпить. Разумеется, матушка Арсения не могла не слышать все эти разговоры, но, пренебрегая людским мнением, она все покрыла любовью. Она понимала, что угнетенное состояние духа монахини А. не вынесло бы не только наказания, но даже просто выговора и, Бог знает, чем кончила бы А., поступи с нею игумения строго.
Из учениц, близких по духу матушке Арсении, находились и такие подвижницы, как Рипсимия, впоследствии схимонахиня Пафнутия, о которой нельзя не сказать здесь хоть несколько слов.
Жизнь ее протекла в полном самоотвержении и подчинении сначала схимонахине Ардалионе, а потом матушке Игумении. Находясь в духовном повиновении у схимницы Ардалионы, Рипсимия говаривала: "Жив, мертв, надо исполнить слово наставницы!" Иногда же борьба была так велика, что Рипсимия заболевала. "Двадцать семь горячек перенесла я, - говорила она, - стараясь не отпасть от слов матушки-схимницы". По смерти же схимницы Рипсимия всю веру свою перенесла на матушку Игумению, в словах которой находила утешение и поддержку, сильно скорбя о потере горячо любимой наставницы. В 1865 году была окончена в саду маленькая келлия, готовившаяся для затвора схимницы Ардалионы. Сюда уходила иногда матушка Арсения, отягощенная своим послушанием и желая собраться с духовными силами, и всегда брала с собою Рипсимию. Здесь они проводили суток двое в молитве, чтении, духовной беседе и, подкрепленные духовно, опять возвращались в игуменские покои. Особенно как-то любила матушка эту уединенную келлию, которую называла своей "немощью", говоря: "Если б в молитве нашей было меньше чувственности, то все пополняло бы ее, а то иногда мешают ей и каноны, и богослужение, и нужны нам для собранности внимания темные келлии, как моя в саду". После принятия схимы с именем Пафнутии и подвига совершенного молчания, которым она подвизалась целый год, Рипсимия стала просить матушку Игумению отпустить ее в затвор, в садовую келлию, где и жила в совершенном уединении, посте и молитве. Пищу ей приносили по ее просьбе через день из игуменской кухни самую постную. Иногда же случалось, что келейные игумении забывали о ней, и она проводила по несколько дней совершенно без пищи, за все благодаря Бога. Видя ее духовную жизнь, матушка Игумения благословила ее принимать у себя сестер обители, желавших слушать духовное слово. Безропотно повиновалась она этому, хотя это послушание часто тяготило ее, тем более что сама привыкшая всегда повиноваться наставнице, она не видела в других послушания ее слову. Однажды, уже удрученная годами и ослабевшая от усиленного подвига, она стала говорить матушке Игумении, что не может больше принимать к себе сестер, что не видит в них никакого труда над собою, а себе одно смущение и расстройство души. "Да, - отвечала матушка Арсения, - чтобы послужить ближнему делом и словом, мало одной любви к ним, нужно еще считать их лучше себя". Это слово глубоко запало в душу схимницы. Когда в следующий раз пришла к ней матушка, то увидела эту верную послушницу принятого слова всю сокрушенную, всю умиротворенную тишиною духовного смирения. Она мирно скончалась в 1878 году, окруженная единодушными ей сестрами, через несколько часов после принятия Святых Таин, во время чтения акафиста Успению Божией Матери. За год до ее смерти, во время своего ревизионного объезда по епархии Преосвященный Епископ Никанор, Донской викарий, посетил УстьМедведицкий монастырь. Посещая келлии сестер, он зашел и в пустынную келлию схимницы Пафнутии. Видя старицу, всю иссохшую от поста и подвигов, он в беседе с нею уговаривал ее поберечь своего ветхого человека, чтобы не прекратилась прежде времени земная жизнь, не прервался бы подвиг духовный. Когда Владыка вышел из ее келлии, то, обратясь к сопровождавшей его матушке Игумении, сказал, что схимонахиня произвела на него весьма приятное впечатление.
Преосвященный Никанор не раз после этого бывал в УстьМедведицком монастыре, заезжал и в Себрово, и всегда находил особенное удовольствие беседовать с матушкой Игуменией. Он и после выезда из его епархии не прекращал этих бесед с нею в письмах, и до самой смерти своей, можно сказать, благоговел перед матушкой. Когда при нем, в бытность его архиепископом в Одессе, в тамошнем женском монастыре умерла игумения, он просил матушку Арсению переехать к нему в епархию. Но, привыкшая к своему пустынному монастырю, матушка не согласилась на его предложение и послала, по его просьбе, из своей обители на игуменство в Одесский монастырь монахиню Миропию. Но и потом их духовные сношения не прекращались, и незадолго до своей кончины он прислал ей пять томов нового издания своих проповедей с надписью: "Широкой натуре, глубокому сердцу, высокому уму, развитому христианскому чувству игумении Арсении, разнообразно благодарный недостойнейший Никанор, Архиепископ Херсонский и Одесский, умирающий, просящий молитв".
Матушка Арсения тоже высоко ценила ум и необыкновенный дар слова этого знаменитого проповедника и смерть его, можно сказать преждевременная, глубоко опечалила ее.