Юлия Сысоева. Вспомнить всё 6 страница

Путешествовать Даниил начал лет с шестнадцати. Он рассказывал, что очень не любил сидеть летом на даче и по­стоянно порывался куда-то съездить. Однажды он поехал к своему приятелю по семинарии в Ярославскую область, в дальнее село Кукобой, где служил его отец, а приятель уезжал туда на лето. Ехать надо было на поезде, выходить на каком-то полустанке, а проводник ввел Даниила в за­блуждение и высадил его станцией раньше. Кругом леса, поезда здесь проходят редко и еще реже останавливаются на таких маленьких станциях. И пришлось Даниле двад­цать километров, а может быть, и больше, идти по шпалам.

Однажды в Ярославле у него украли все деньги, остал­ся только паспорт, который лежал во внутреннем кармане куртки. Ночь он провел на вокзале, прямо на бетонном полу, подстелив газету, а утром пошел в ближайший действую­щий храм и встал на паперти с протянутой рукой. Ему что-то подали, но этих копеек на билет до Москвы не хва­тало, тогда Данила попросил проводника взять его без би­лета. Ехал он на третьей багажной полке, там было ужасно душно, потолок нависал прямо над головой, и у Данилы случился сердечный приступ. С тех пор он очень не любил путешествовать на поездах, а от воспоминаний этой поезд­ки на багажной полке у него начиналась клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Но он очень любил летать на самолетах, и, если была возможность полететь, он выби­рал только самолет. Он с восторгом рассказывал, как летел на маленьком самолетике в Македонию, ночью над горами и в сильную метель. Самолет трясло и бросало, за иллюми­натором бушевал снежный буран. Я умерла бы от страха от такого полета, а отец Даниил сказал, что это было очень красиво и феерично и он никогда такой фантастической красоты не видел.

У него с детства была плохая дикция, и он очень стра­дал от этого. Его проповеди и выступления имели один недостаток: он говорил быстро и невнятно, особенно ког­да его мысли начинали опережать слова. Он все собирался пойти на курсы сценической речи или просто брать част­ные уроки. У нас на Маяковке соседка по лестничной площадке была преподавателем сценической речи, и отец Да­ниил хотел просить ее давать ему уроки, но из-за нехватки времени так и не собрался. Очень долго работал над собой сам, учился говорить медленнее, и всегда спрашивал меня, все ли было понятно из того, что он говорил.

Он очень хотел начать учить английский язык. Его приглашали в Таиландский университет читать лекции по теологии, а там нужен был хороший английский. При всех своих энциклопедических знаниях он был слаб в языках, английский знал на уровне пятого класса школы, пытал­ся даже договариваться с репетиторами, но времени опять не хватало, и с английским тоже ничего не получилось.

Школа нашего поколения не давала необходимо­го уровня в знании иностранного языка. Говорить могли только те, кто изучением языка занимался целенаправлен­но. Отец Даниил мне рассказывал, что в десятом классе он занимался английским с репетитором, потому что хотел поступать в МГУ, на исторический факультет (удивитель­но, но сразу после школы он не собирался идти в семина­рию). Ему попался репетитор, который непрерывно курил, а отец Даниил не выносил табачного дыма, у него сразу начинались приступы сильнейшей головной боли, поэто­му в английском, даже с репетитором, он не продвинулся ни на йоту. Ни способностей, ни мотивации к изучению языков он не имел, его интересовало только богословие. В его дипломе Духовной академии среди сплошных пяте­рок стоит единственная тройка — по древнегреческому, хотя у студентов было модно изучать древние языки.

Сказать, что он любил детей, — это значит не сказать ничего. Он сам был ребенком в душе. Как-то мы наблюдали следующую детскую забаву. Отец Даниил увлекся вопро­сами выживания в экстремальных условиях, накупил книг и энциклопедий на эту тему. На даче ходил в лес с перочин­ным ножичком, искал корешки, собирал березовый сок. Мы смеялись: вот нашел батюшка себе развлечение. Потом он задумал детскую скаутскую школу, говорил, что там обя­зательно надо преподавать основы выживания, даже успел подобную школу организовать у себя на приходе.

Детей он всегда воспринимал как равных, они для него не были детьми во взрослом пони­мании. Его игры с ними были соответству­ющие, немного сумасшедшие: приходя до­мой, отец Даниил на ночь глядя устраивал с девочками шумные потасовки, от кото­

рых они потом долго не могли заснуть. Когда у нас родилась первая дочь, он сказал, что будет «умиляться на нее», а когда она подросла, в шутку называл ее «дурында китайская».

Иустина родилась очень слабая, в первый час у нее была остановка дыхания, после этого она лежала в кувезе под капельницами, и врач мне сказала, что если не станет лучше, будет решаться вопрос о пере­воде в реанимацию.

Но на следующий день она, с некоторым сарказмом, про­изнесла следующую фразу: «Видимо, ваш муж хорошо молился, мы перево­дим девочку в общую палату». Тогда весь роддом уже знал, что мой муж священнослужитель: он приходил ко мне в подряснике, и его пускали в выпис­ную комнату для свидания со мной, что было не положено: роддом был старой формации, с советскими традициями.

В последние годы для своих детей у него оставалось совсем мало времени, зато в храме он устроил воскресную школу и сам преподавал там. Таких уроков я, пожалуй, не видела никогда и, думаю, никогда и не увижу. Никто не сможет повторить его манеру и стиль, а главное — отно­шение к детям. Он не преподавал как учитель и не воспи­тывал как воспитатель. Кстати, сохранились видеозаписи занятий в воскресной школе храма Апостола Фомы.

Как-то отец Даниил вспоминал, что, когда он служил на Оптинском подворье, крестил в реанимации для ново­рожденных недоношенную девочку, которая весила все­го 600 граммов. Через год девочку привели причащаться в храм. Отец Даниил сиял от счастья, он говорил, что Лиза (по-моему, ее звали так) пришла сегодня своими ножками. Для него это было действи­тельно счастьем.

Многие часто задавались вопросом, почему отец Даниил о своих проблемах рассказывал, казалось бы, по­сторонним, чужим людям. Надо же думать, что и кому говорить, а он всем рассказывает про давление, про головные боли, про угрозы со стороны исламистов и так далее. И только недавно я поняла, почему так происходило: он имел детскую душу и был доверчив как дитя, а для детей не существует посторонних людей, для детей все близкие, вот поэтому он легко мог всем все рассказывать.

Однажды ночью сквозь сон мы слышим, как в дет­ской комнате что-то упало. Звук был тихий, у нас на полу ковролин. Мы даже не обратили на это внимания, спим дальше. И тут отец Даниил вскакивает с постели и бе­жит в детскую. Возвращается возбужденный и расска­зывает, что сквозь сон он слышит голос Божией Матери: «Почему образ Мой лежит на полу?» Он подумал, что это сон, решил спать дальше, но голос повторяется, уже на­стойчиво и строго: «Почему образ Мой лежит на полу?» Тут отец Даниил вскочил и побежал в детскую. Оказа­лось, что небольшая икона Иверской Богоматери упала с полки на пол. Потом он многим рассказывал, как слы­шал голос Божией Матери.

Отец Даниил был человеком неотмирным во всем, он мыслил нестандартно, зачастую шокируя людей нестан­дартностью своего мышления. Он был бессребреником, он не был привязан к деньгам. Он никогда не знал, сколько у него денег, сколько ему жертвуют. Очень часто он пода­вал милостыню не глядя. Я его упрекала, что он не счита­ет денег, что у него в карманах всегда скомканные мятые купюры, у него и кошелька никогда не было. А он мне го­ворил, что «не считает нужным» считать деньги, он зна­ет, что Господь кормит его со Своей руки. Вот так просто и говорил: «Господь кормит меня со Своей руки».

Расскажу о том, как Господь ему подавал. Он по на­туре был романтиком, и однажды мы с ним отправились на поиски земель его предков — это самая глушь Вла­димирской области, где-то в Мещерских лесах. Заехали по дороге во Владимир, попытались узнать что-то в ар­хивах, ничего не узнали. Потом поехали искать его родо­вую деревню, которая не на каждой карте и есть, потому что она давно нежилая. Где-то по дороге посадили маши­ну в грязь по самое брюхо и дальше пошли пешком. В тот

день мы все-таки нашли место, где стоял дом его прадеда. Радовались тогда, чувствовали себя юными следопытами и первооткрывателями. Машину нам помог вытащить из грязи один добрый человек. Ехали в Москву, обсужда­ли, какие красивые там места, а главное, такие уединен­ные, кругом пески и живописные сосняки, темная лесная речка в кувшинках и цветущих диких ирисах и люпинах, луга с перелесками...

Я тогда сказала, что здорово было бы эту землю вы­купить, будет у нас и у наших детей земля его предка. Он загорелся этой идеей и через три года, что удивительно, нашел время туда поехать, даже начал оформлять бумаги. И вот пришла пора землю выкупать, денег нет, но отец Да­ниил об этом совершенно не беспокоится. Земля стоила 150 тысяч, сумма для нас огромная, а мы всегда с ним жили более чем скромно и накоплений почти никогда не имели. Но землю он купил, а на какие деньги — мне не сказал, видно, это было его маленькое чудо, которое он захотел скрыть, и рассказал мне об этом уже за месяц до своей смер­ти. Оказывается, пошел он на требу, квартиру освящать, ему дали конверт, и он, как всегда, не глядя, положил его в карман. Думаю, этот конвертик в кармане еще и полежал, он редко в конверты заглядывал. И вдруг он обнаруживает, что там лежит аккурат 150 тысяч, ни больше ни меньше!

Потом он поставил там небольшой домик, говорил, что это будет его скит, что будет ездить туда отдыхать в тишине и в уединении. Но, видимо, его сердце рвалось совсем в иную тишину. Устал он очень в последнее время, устал от тяжести, которую нес на своих плечах каждый день. Так и не сподобился он в своей избушке в земной тишине посидеть, сразу в небесную и отправился.

С этой избушкой у меня был чудесный случай. Уже осенью 2010 года поехали мы с друзьями и с Дорофеей про­ведать скит (так у нас это название и прижилось, мы на­зываем это место — «скит отца Даниила»), хотели грибы пособирать и побыть в этой земной тишине, пока небесной не сподобились. Было это на Воздвижение Креста Господ­ня. Все помнят засушливое лето 2010 года, как горели леса, как задыхалась в смоге средняя Россия. Поэтому трава во­круг избушки была такая сухая, что хрустела под ногами. В этом месте никакого электричества нет, и мы весь вечер сидели у костра. Недалеко от нашей полянки стоял большой пень от сломанной березы, который в темноте и при лунном свете напоминал нам фигуру в капюшоне и с косой. И тут мы сделали глупость: мы решили этот пень сжечь и, недол­го думая, подожгли его. К утру он потух, только маленький дымок поднимался. Поехали на Литургию, вернулись, по­обедали и решили ехать за грибами. Пенек чуть-чуть ды­мился. А когда вернулись, увидели, что поляна вокруг пня полыхает огнем, а какой-то бородатый человек этот огонь тушит. Мы тоже похватали лопаты, топоры, бросились тушить — и поняли, что если бы не этот человек, то сго­рело бы все, и скит отца Даниила тоже бы сгорел. Место это очень глухое, и за два дня нашего пребывания там мы не встретили ни одного человека. А тут случился пожар, и Господь послал нам спасателя, да еще оказалось, что наш чудесный спасатель — священник из одного глухого посе- лочка с веселым названием. И он как будто случайно про­езжал мимо нашей избушки на велосипеде. Тут мы еще раз убедились, насколько все в руках Божиих и насколько отец Даниил нам во всем помогает.

Меня часто спрашивают, был ли отец Даниил аске­том. Скорее, он был внутренним аскетом, не внешним. Некоторые думают, что он бдел ночами, соблюдал сухоя­дение и так далее. Нет, он любил и поспать, и телевизор посмотреть, и музыку послушать, в компании посидеть, повеселиться. Но, несмотря на его гиперобщительность, в нем совершенно не было пустого празднословия, пото­му что все его разговоры всегда сводились к Богу. Он был очень веселым человеком, очень радостным, радость его просто переполняла, зачастую — как будто бы неземная. На праздники он служил настолько радостно и небуднич­но, что люди, стоявшие в храме, буквально заражались от него этой радостью, даже не осознавая этого. Мне мно­гие говорили, что он умел одаривать радостью. На пас­хальной службе он буквально весь сиял и кричал «Христос Воскресе!» как ребенок, и люди тоже на­чинали сиять. В этом он был безыскусен и непосредственен.

Еще у него был удивительный дар — он практически наизусть знал Писание, но это тоже было следствием того, что Бог ему был поистине интересен, причем постоянно интересен. Насколько мне, например, подчас сложно за­ставить себя молиться или читать святых отцов, то у него это было такой же потребностью, как потребность сна или еды. И если мне приходится себя понуждать и пере­силивать, то он не мог жить без постоянного познания Господа. Этому очень хочется у него поучиться.

Давайте закончим на радостной ноте. Многим людям он сумел подарить счастье, радость и утешение, и в этом его заслуга. Я не могу скорбеть по этому человеку. Его жизнь и его уход — пример всем нам, как надо любить Христа. Страсти и страдания, слабости и болезни — все раство­ряется в любви Христовой. Как-то, перечитывая послания

апостола Иоанна, я обнаружила, как открытие, что там все о любви, и только о любви. Раньше я не понимала, насколь­ко отец Даниил жил любовью, осмысление пришло уже по­сле его ухода. Мне до сих пор некоторые люди выражают соболезнования, а я недоумеваю, как можно соболезновать о нем, как можно скорбеть о человеке, который этот тесный и серый мир поменял на полноту жизни и теперь встреча­ется с величайшими людьми истории человечества, проро­ками и, может быть, с Самой Пречистой Девой и Ее Сыном. Как скорбеть об этом? Он сам говорил, замечательно будет встретиться с пророками, со святыми, поговорить с ними... И я радуюсь о нем. Его нынешнего я ощущаю более реаль­ным, чем того, земного, Даниила. И это сложно выразить словами. Здесь уже не надо слов.

Это был — неизвестный нам Даниил.

Послесловие