Святителя Игнатия Брянчанинова

К Н.Н. Муравьеву-Карскому

Предисловие

В эпистолярном наследии святителя Игнатия Брянчанинова весьма значительное место занимают его письма выдающемуся военному и государственному деятелю Николаю Николаевичу Муравьеву-Карскому[1512].

Н.Н. Муравьев-Карский принадлежал к тому, по словам Н. Иконникова, «удивительному роду [Муравьевых], который после пяти веков служения России, не подавал ни признака упадка и продолжал поставлять стране людей, делавших Историю»[1513]. Эти слова полностью можно отнести к поколению, в которое входил Н.Н. Муравьев-Карский, давшему стране одного наместника края, одного генерал-губернатора, контр-адмирала, трех генерал-майоров, сенаторов, Управляющего собственной канцелярией Николая I, Главного правителя Императорской Российско-американской компанией и т.д., участников Отечественнйо войны 1812 г., Кавказских и Крымских войн, четырех литераторов, художника, археолога... и из которого вышли восемь декабристов.

Сам Н. Н. Муравьев-Карский (1794—1866) принадлежал к числу образованнейших людей своего времени. Профес­сиональный военный, он участвовал в войне 1812 г. (сра­жался при Бородине — был награжден, под Тарутином и др.), в действиях русской армии за границей; с 1816 г. служил на Кавказе под начальством А. П. Ермолова, уча­ствовал в Русско-иранской (1826—1828) и Русско-турецкой (1828—1829) войнах; совершил ряд дипломатических поез­док в Среднюю Азию, в Турцию и Египет; с конца 1854 по 1856 г. был Главнокомандующим и Наместником на Кавка­зе. Литературную известность ему принесли мемуары и не­сколько военно-исторических книг, в которых нашли отра­жение драматические события его жизни и богатейший воен­ный опыт. Он отличался безукоризненной честностью и прямолинейным характером, из-за чего имел многих недо­брожелателей, часто препятствующих его служебной карь­ере. Обстоятельства, однако, заставляли власть имущих снова и снова обращаться к нему, и он всегда оказывался там, где совершались важнейшие исторические события.

Известными «делателями Истории» были и братья Н. Н. Му­равьева-Карского, имена которых упоминаются в письмах святителя Игнатия. Его старший брат — Александр Ни­колаевич Муравьев (1792—1863) — декабрист, мемуарист, автор публицистических произведений; участник Отече­ственной войны 1812 г. и заграничных походов, после ше­стилетней ссылки вступил в гражданскую, затем военную службу, участвовал в Крымской войне; с 1855 г.— гене­рал-майор.

Третьим их братом был выдающийся государственный и военный деятель Михаил Николаевич Муравьев-Виленский (1796—1866), с 1865 г.— граф, уже в 14 лет основавший вместе с отцом Московское общество математиков, препо­даватель и вице-президент училища колонновожатых, ос­нованного их отцом, так же, как и братья, участник Отече­ственной войны 1812 г. (ранен при Бородине) и загранич­ных походов; с 1850 г.— член Государственного совета, в 1857—1862 гг. — Министр государственных имуществ; в 1863—1865 гг. — виленский, гродненский, ковенский и мин­ский генерал-губернатор; автор. «Записок», опубликован­ных в «Русской старине».

Четвертый их брат — Андрей Николаевич Муравьев (1806—1874) — поэт, драматург, выдающийся церковный писатель, религиозный деятель, путешественник, мемуарист, автор книги «Путешествие к Святым местам», после публи­кации которой был определен секретарем обер-прокурорского стола Святейшего Синода (с 1833 по 1846 г.); с 1836 г.— член Российской Академии наук, с 1871 г.— Московской, а затем и Киевской духовных академий.

Брянчаниновы были в родстве с Муравьевыми, что способствовало сближению еще в молодые годы Дмитрия Александровича (будущего святителя Игнатия) с Н. Н. Му­равьевым и его братьями. Вполне возможно, что их зна­комство произошло в доме их общего родственника Пре­зидента Академии художеств Алексея Николаевича Оле­нина. Что Дмитрий Александрович был частым гостем в этом доме, известно из жизнеописаний Святителя. А что там бывали Муравьевы, видно из письма Н. Н. Муравь­еву сына А. Н. Оленина, Петра, от 5 марта 1848 г.: «Доб­рейший Николай Николаевич, пользовавшись с давних лет дружбою и расположением твоим, прибегаю к тебе с вели кою просьбою. Вспомни о незабвенном доме Алексея Ни­колаевича и Елизаветы Марковны, в котором мы все тог­да юные проводили столь блаженные минуты. Вспомнив их, прими милостиво под могучее крыло твое внука помя­нутого доблестного мужа сына моего Алексея, студента СПб университета, которого я помещаю в Уланский полк Е И В Николая Николаевича»[1514].

После получения в 1827 г. «вожделенной» отставки от военной службы Дмитрий Александрович покинул Петер­бург на шесть лет. Многое изменилось за это время. Сам он стал монахом — отцом Игнатием, два года был настоятелем Пельшемского Лопотова монастыря Вологодской епархии, в конце 1833 г. вызван в столицу, 1 января 1834 г. возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем Троице-Сергиевой пустыни под Петербургом. Из братьев Муравьевых Алек­сандр провел эти годы в ссылке, Николай и Михаил были произведены в генералы, Андрей занял место секретаря обер-прокурорского стола в Святейшем Синоде.

В новом качестве возобновились теперь их отношения. Уже 23 июля 1834 г. архимандрит Игнатий пишет отцу о своем брате Петре Александровиче: «..В намерении поместить его в штаб 1-й армии писал я письмо к генерал-адъю­танту Муравьеву вместе с его братом [Андреем Николаеви­чем], здесь служащим в Синоде. Ответ Муравьева ко мне и к брату при сем прилагаю. ... Муравьев редкий человек, по своим правилам строгий христианин и по службе упот­ребляется в важных обстоятельствах: например, послан был в Египет для переговоров с пашою, потом командовал отря­дом, посланным на помощь Турецкому султану против Иб­рагима»[1515].

Служба П. А. Брянчанинова адъютантом Н. Н. Муравь­ева продолжалась недолго (в 1837—1848 гг. Николай Нико­лаевич находился не у дел), но, как отмечалось[1516], оставила отпечаток на всю их жизнь, чему свидетельством являются более 150 писем Петра Александровича, которые он писал с 1837 г. и до конца жизни Николая Николаевича.

Регулярная переписка святителя Игнатия с Н. Н. Мура­вьевым начинается с 1847 г. До этого времени, т. е. в период с 1837 г., Николай Николаевич, по-видимому, неоднократно бывал в Сергиевой пустыни и лично беседовал с ее настояте­лем. Именно об этом говорится в первом из помещенных здесь писем архимандрита Игнатия от б октября 1847 г.

Интересно отметить, что в этот же период, т. е. с середи­ны 30-х годов, архимандрит Игнатий постоянно общался и с братом Н. Н. Муравьева, Андреем Николаевичем, но их отношения складывались по-другому. Они также были хорошо знакомы, есть свидетельство, что в годы учебы некоторое время они снимали одну квартиру. Но к момен­ту назначения о. Игнатия настоятелем Сергиевой пустыни А. Н. Муравьев занимал уже должность секретаря обер-прокурорского стола Святейшего Синода, т. е. был весьма вли­ятельным лицом в церковной администрации. При особен­ностях характера Андрея Николаевича, которые отмечали многие современники[1517], это обстоятельство сказывалось на их отношениях, требовало от архимандрита Игнатия опре­деленной дипломатии и «осторожности», что нашло отра­жение в его письмах разным лицам (см., например, его письма наместнику Сергиевой пустыни Игнатию (Васильеву) в 7-м томе его Собрания сочинений). В их отношениях не было той откровенности и теплоты, которые проявляются в письмах архимандрита Игнатия Н. Н. Муравьеву и в его высказываниях о нем. Например, он писал брату: «Николай Николаевич глубоко-добрый человек. Многие отнюдь не по­дозревают в нем этого качества, напротив того, считают хо­лодным, потому, что он не льстив и не ласков, между тем как истинная любовь строга и, являясь в делах, не нужда­ется в личине — ласковости и льстивости, которыми непре­менно прикрывает себя самолюбие для обмана ближних»[1518]. Напротив, об Андрее Николаевиче он отзывался несколько иронично: «это прикрытый личиною дружбы враг мой...» Тем не менее кажется, что в их отношениях было больше непосредственности. Андрей Николаевич часто наведывал­ся в Сергиеву пустынь, иногда оставаясь там на время поста. А архимандрит Игнатий не останавливался в необходимых случаях обращаться к нему за поддержкой не только по делам пустыни, но и по обстоятельствам разных лиц, кото­рые просили его о помощи, и, как правило, получал такую поддержку. Сыграл А. Н. Муравьев определенную роль и в назначении архимандрита Игнатия епископом Кавказским и Черноморским. Вначале, правда, он высказывал сомне­ния о соответствии этого назначения церковному законода­тельству. Об этом говорится в письме святителя Игнатия Н. Н. Муравьеву-Карскому от 26 января 1856 г. Однако позже его сомнения разрешились: «В назначении и посвя­щении брата действовал весьма влиятельно Андрей Нико­лаевич», — писал П. А. Брянчанинов 12 января 1858 г. Не оставался Андрей Николаевич равнодушным к судьбе свя­тителя Игнатия и в последующие годы. Это видно из пись­ма Святителя брату от 25 марта 1862 г.: «В Синоде новый обер-прокурор Ахматов, хороший знакомый Андрея Мура­вьева, который писал ко мне, выражая желание, чтобы я вступил снова, по поправлении моего здоровья, в обще­ственное служение. Я отвечал решительным отказом»[1519].

Сохранившиеся письма святителя Игнатия Н. Н. Мура­вьеву-Карскому охватывают двадцатилетний период. По содержанию они очень различны. Так, письма № 1 и № 11 написаны в те моменты жизни Святителя, когда по личным и внешним причинам особенно обострялось его постоянное желание отказаться от церковно-общественного поприща и уединиться за монастырскими стенами. Письмо от б октяб­ря 1847 г. отправлено из Бабаевского Николаевского мона­стыря Костромской епархии, где святитель Игнатий нахо­дился в 11-месячном отпуске, полученном им вместо уволь­нения, о котором он просил. А письмо от 12 июня 1856 г. отправлено из Оптиной Пустыни, куда он предпринял пу­тешествие «с целью устроить там желанное пребывание на безмолвии». Сообщая в этих письмах об обстоятельствах своей жизни, святитель Игнатий основное внимание уде­лял, однако, своему корреспонденту. Их содержание ста­новится понятным, если учесть, что время написания писем совпадало с нелегкими периодами жизни Н. Н. Муравьева: в 1837—1848 гг. он находился в вынужденной отставке, а в 1856 г. ему пришлось пережить, как и большинству рус­ских людей, тяжелое разочарование в связи с Парижским соглашением, завершившим Крымскую войну. Касаясь в первом письме причин «переменчивости земного счастия», святитель Игнатий склонял Николая Николаевича к заня­тиям духовным, к «определительному воспитанию своего духа», которое «дает человеку характер постоянный, соот­ветствующий вечности, ... пред которою земные дела при­нимают свои правильные размеры». Во втором письме он убеждал его не поддаваться сомнениям и не оставлять сво­его поприща, не уступать его внутренним врагам России, готовым погубить Отечество: «Подвизайтесь, но подвизай­тесь единственно для Бога и добродетели, а не для истории и мнения о Вас человеков. ... Вера в Бога, всегда сопро­вождаемая оставлением упования на себя, преодолевает все скорби и искушения, побеждает все препятствия».

Особый интерес представляют письма № 3—9, написанные в период Крымской и Кавказской войны, т. к. они впервые непосредственно раскрывают отношение святителя Игна­тия к историческим событиям и их влиянию на судьбы Рос­сии.

В конце 1854 г. Н. Н. Муравьев распоряжением Нико­лая I был назначен Главнокомандующим и Наместником на Кавказе. Петр Александрович Брянчанинов так писал ему по поводу этого назначения: «На нынешней почте получена в Костроме весть о явленной Вам Высочайшей милости и о новом назначении Вашем. Радуясь в глубине души этому избранию Батюшки Царя, вместе со всеми верными сынами России молю Господа сил за Него да даст ему побольше таких верных Наместников, за Вас, да поможет Вам явить в правде Его Божией, силу и славу Его Царя Российского». По-видимому, принимая столь ответственный пост и нуж­даясь в моральной поддержке, Николай Николаевич обра­тился к архимандриту Игнатию с письмом, в котором вы­сказывал свои сомнения. С этого времени начинается их наиболее интенсивная переписка. В ответном письме от 15 марта 1855 г. архимандрит Игнатий пишет: «С утешени­ем и умилением прочитывал я Ваши строки и перечитывал их: надежда на Бога и скромный взгляд на свои способно­сти — эти плоды опытности и житейских скорбей — суть верный залог и предвестник благоволения Божия и успе­ха». Он называет себя богомольцем своего корреспондента: «Молю Бога, — пишет он ему 31 июля 1855 г., — чтобы бла­гословил труды Ваши по внутреннему управлению Краем и благословил подвиг Ваш на поле ратном для истинного блага Отечества...»

Из последующих писем видно, с каким вниманием архи­мандрит Игнатий в своей монастырской келье следил за событиями тех дней: «Все Ваши донесения, печатаемые для публики, читаю с величайшим вниманием и участием; с таким же чувством читаю статьи о Ваших действиях...» «Мне немудрено, — пишет он далее, — постоянно воспоми­нать о Вас и часто беседовать о Вас с многими знакомыми моими: потому что в настоящее время Вы привлекаете здесь общее внимание, и разговор о Вас идет во всех слоях обще­ства». Он и сам «позволяет подавать мнение» о возможных военных действиях, и в этих его рассуждениях, несомнен­но, сказывается его военное образование. Но сам он го­ворит: «Так я позволяю себе рассуждать от горячей любви моей к Отечеству и от сердечного участия к Вам». Подоб­ные чувства испытывали в то время все русские люди: «К величайшему утешению моему, —пишет он 4 августа 1855 г., — слышу и вижу, что все преисполнены к Вам дове­ренности, а люди знающие в восторге от Ваших действий».

В желании Святителя своими письмами поддержать и ободрить полководца в трудный и опасный момент проявлялась историческая преемственность. В это время Н. Н. Му­равьев находился у турецкой крепости Каре, являвшейся важнейшим стратегическим объектом в войне (турецким гарнизоном в Карее командовали англичане). Ввиду силь­ных укреплений крепости он предполагал взять Каре путем тесной блокады, однако два обстоятельства заставили его изменить этот план: падение Севастополя и высадка в Су­хуми 45-тысячного корпуса Омер-паши, направившегося на подмогу Карсу. Штурм крепости состоялся 17 сентября, но, несмотря на героические усилия, был отбит с большими потерями. Муравьев, однако, не отошел, но еще более стес­нил блокаду и постоянно тревожил гарнизон. Не выдержав блокады, Каре пал б ноября.

Победа над Карсом в условиях неудачной Крымской вой­ны была принята с огромным энтузиазмом во всех слоях русского общества. В письме от б декабря 1855 г. архиман­дрит Игнатий пишет: «Долговременная, единообразная, скучная для любителей новостей ежечасных блокада Карса увенчалась результатом, пред которым мал результат блестя щего похода в этом краю, предшествовавшего Вашему. Со­юзники не могут поправить своей потери... Поздравляю, поздравляю Вас!» А в письме от 9 декабря 1855 г. он до­бавляет: «Взятие Карса произвело в столице всеобщий вос­торг. Можно сказать, что все поняли важность последствий падения этого, как Вы называете, оплота Малой Азии».

Несмотря на военные действия, Н. Н. Муравьев должен был думать и об управлении доверенным ему краем. Одной из первостепенных мер по его улучшению он считал повы­шение роли духовного влияния на население. В этих целях он стремился к благоустройству Кавказской епархии, центр которой находился в городе Ставрополе. Зная высокую нравственность и организаторские способности архиманд­рита Игнатия Брянчанинова, он предполагал выйти с хода­тайством перед Святейшим Синодом о назначении его пра­вящим архиереем Епархии. Этот факт, что инициатива на­значения святителя Игнатия Епископом Кавказским и Черноморским исходила от Н. Н. Муравьева-Карского, не был раньше отмечен ни одной биографией Святителя. Уже 11 ноября 1855 г., т. е. спустя всего пять дней после падения Карса, он пишет архимандриту Игнатию письмо с целью получить его согласие на это ходатайство. Однако из письма святителя Игнатия от 26 января 1856 г. видно, что вопрос о его назначении на Кавказскую и Черноморскую кафедру, несмотря на поддержку Государя Императора, не сразу был решен в высшем органе церковного управления — Святейшем Синоде. Хиротония святителя Игнатия во Епис­копа Кавказского и Черноморского состоялась 27 октября 1857 г., т. е. уже после выхода Н. Н. Муравьева-Карского в отставку.

После взятия Карса все ждали, что наступит перелом в войне и она перейдет на вражескую территорию. Но, как это не раз случалось в русской истории, дипломатия свела на нет героизм и жертвы русских людей. Тем не менее эта победа сыграла решающую роль во время Парижских пере­говоров: Каре был обменен на Севастополь и другие рус­ские города, занятые союзниками. Главной наградой за эту победу, полученной Н. Н. Муравьевым, было добавление к его фамилии — «Карский».

Русское общество было разочаровано результатами пе­реговоров в Париже. Этим же настроением проникнуто письмо святителя Игнатия от 4 апреля 1856 г.: «Будущее России в руках Божественного Промысла».

Недовольный результатами Парижского соглашения, Н. Н. Муравьев-Карский подал в отставку и отправился в свое имение Скорняково. Перед отъездом он навестил архимандрита Игнатия в Сергиевой пустыни, о чем сооб­щил его брату. Из ответа Петра Александровича от 9 янва­ря 1857 г. видно, что и архимандриту Игнатию было нелег­ко в это время: «Много Вы мне доставили отрадно-груст­ного утешения, сообщив Ваши замечания и наблюдения о брате Архимандрите; если не ошибаюсь, время, в которое Вы его видели, совпадает со временем сильных испытаний, которым он был подвергнут в последнее время по столкно­вению с людьми и обстоятельствами, ... что удивительного, если тело его, и от природы слабое, не удержит пламенной души его». Действительно, обстоятельства складывались не­благоприятно для архимандрита Игнатия: неудачей окончи­лись его переговоры о переходе в скит Оптиной Пустыни, нерешенным оставался вопрос о его назначении на Кавказ­скую кафедру. Не похоже, однако, чтобы эти неприятности действовали на него угнетающе, напротив: «Силы тела мо­его, — пишет он 13 февраля 1857 г., — пали на поле невидимой битвы; но я еще жив, и потому подвиг мой не кончен. Не хочу сойти с поприща, доколе чувствую себя живым или доколе рука Судьбы, поставившей меня на поприще, возьмет с него. Одушевляюсь Верой». Также и своему кор­респонденту: «Желаю, чтобы отдых в кругу Вашего семей­ства, в благоприятном климате, подействовал благотворно на Ваше здоровье и укрепил Ваши силы, приготовил их для новой деятельности. Вы были свидетелем многих собы­тий и деятелем в них; нельзя не предвидеть, что нас ожида­ют события более важные. Их обещают развивающиеся силы России и появление в ней новых начал».

Письма № 17—34 написаны в последнее десятилетие жиз­ни обоих корреспондентов. В этих письмах уже не чувству­ется соприкосновения с внешним миром, как в письмах петербургского периода. Объясняется это прежде всего тем, что адресат писем, Н. Н. Муравьев-Карский, после Па­рижского соглашения оставил общественную деятельность, в которой святитель Игнатий всегда принимал живейшее участие, а также удалением самого Святителя от столичной суеты. В первом из этих писем, от 24 ноября 1857 г., святи­тель Игнатий сообщает, что уезжает в Ставрополь: «В на­значении моем [на Кавказскую и Черноморскую кафедру] исполняется Ваша мысль». Следующие пять писем написа­ны в период пребывания святителя Игнатия на Кавказской и Черноморской кафедре. Возможно, не желая напоминать Николаю Николаевичу обстоятельств, связанных с его отставкой, святитель Игнатий не сообщает ему ничего ни о положении в районе, ни о своей деятельности по управле­нию Епархией. Из писем можно узнать лишь подробности его личной жизни и некоторые соображения, касающиеся его литературных трудов.

Крайнее напряжение сил на новом поприще и много­летняя болезненность привели, однако, организм Святите­ля к полному истощению. В письме от 14 апреля 1860 г. он снова возвращается к мысли об удалении в уединенный монастырь, чтобы «кончить там жизнь в самых серьезных занятиях, образчик которых Вы видите в "Слове о смер­ти"». 24 июля 1861 г. святитель Игнатий обратился к Госу­дарю Императору с просьбой об увольнении. И в письме от 24 августа 1861 г. он сообщает Николаю Николаевичу о положительном ответе Государя на его просьбу и о том, что ему предоставлен в управление Бабаевский Николаевский монастырь.

Отправляясь к месту своего последнего земного прибежища, святитель Игнатий заезжал в поместье Н.Н. Муравьева-Карского Скорняково, где познакомился с его женой, Наталией Григорьевной (урожденной Чернышовой; 1806-1884), и его дочерьми. «Философское расположение, в котором я видел Вас в скромном Скорнякове, столько располагающем к философии, мне чрезвычайно понравилось», - будет он вспоминать через полгода.

Следующие его письма отправлены уже из Николо-Бабаевского монастыря, который «крайне уединен, а именно в этом и нуждаюсь, это и люблю». ИЗ общего тона этих писем выделяется письмо от 14 мая 1863 г., написанное в связи с предполагаемым (но не состоявшимся) возвращением Николая Николаевича на государственную службу и содержащее весьма знаменательные предположения о судьбах России.

Последнее письмо Н.Н. Муравьеву-Карскому написано святителем Игнатием 18 марта 1866 года. А 4 ноября 1866 года Николай Николаевич скончался.

Ольга Шафранова

№ 1

Милостивейший Государь, Николай Николаевич!

Живо в памяти моей Ваше последнее посещение Сергиевой Пустыни. Видел я Вас в ней, когда земная слава, столько непостоянная и изменчивая, Вам улыбалась. Ныне Вы мне показались гораздо величественнее; Вы оставили во мне глу­бокое впечатление. Уважаю все добродетели; но ни одна из них не возбуждает во мне такого уважения, как великодуш­ное терпение переменчивости земного счастия. На поле бит­вы человек часто бывает героем от кипения в нем крови; — в переворотах жизни можно быть героем только от величия души. Муж доблестный, оставивший поприще подвигов во­инских, перековывает на плуг или соху булатный меч свой, меч — грозу отечества; а всякий истинный гражданин, а за ним История и потомство с почтением взглянут на этот плуг, потом кинут взор презрения и негодования на знаки отличия, которыми усеяна грудь какого-либо подлеца: на ней каждый знак — памятник интриги, низости, бездельничества. Скажи­те, что в том, что на голове Гришки Отрепьева был венец Мономаха? Какая его слава? — Слава лихого, бесстыдного, бессовестного злодея, не останавливающегося ни пред каким беззаконием, — слава, неразлучная от проклятий. Избави Бог всякого от этой славы. А сколько самозванцев! ...

Простившись с Вами, я захворал еще более. Видя, что уже нет моих сил ни для борьбы с непомерно усилившейся болез­нью, ни для борьбы с обстоятельствами, я захотел удалиться из Петербурга и от шумных должностей навсегда. Не всем быть листьями, цветами, плодами на древе Государственном; надо же кому-нибудь, подобно корням, доставлять ему жизнь и силу занятиями неизвестными, тихими, существенно полез­ными, существенно необходимыми. Одним из таких занятий признаю утверждение ближних в Христианской вере и нрав­ственности. Это мирное, скромное занятие живым словом и пером поглощало всегда у меня значительную часть времени; а при болезненности моей взяло бы и все время. Не совершилось по моему желанию и не сбылось по моему предположе­нию; а предполагал я, что наверное дадут увольнение: столько было содействователей к получению его! Мне дан временный отпуск в Бабаевский Монастырь Костромской Епархии для отдыха и лечения. Здесь нахожусь теперь. Заключенный без­выходно в келлпи моей, действую против простуды, глубоко проникшей в мои члены и произведшей в них нервное рас­слабление, которое держит меня по большей части в постели. Будущее мое — неизвестно... И я махнул на него рукою! ... Сказал Всесильному Богу: «Твори с созданием Твоим, что хочешь. Верю слову Твоему, что влас главы моей не падет без соизволения Твоего!»

«Душа моя, плыви бестрепетно по волнам Житейского моря, не доверяя тишине его, не страшась бурь его. Не думай о завтрашнем дне, не утомляй себя никакими пред­положениями, никакими мечтаниями, не истрачивай на них времени и сил твоих. Довлеет дневи злоба его, — сказал Бог твой. Веруй! ... Плыви, несись по волнам! ... Жизнь земная — обман. Не увидишь, как уже пред тобой — при­станище гроба. Где вера, там нет ни печали, ни страха. Там мужество и твердость, ничем неодолимые».

Вот размышления расслабленного, размышления на одре болезненном, размышления из пустыни! Найдут оне, конеч­но, Вас в каком-нибудь мирном приюте; может быть, в Вашем селе, в кругу Вашего семейства, за беседою друже­скою или чтением полезным и приятным, за занятием хозяй­ственным, — напомнят Вам о том, кто сердечно в Вас уча­ствует, в ком Вы насадили много воспоминаний утешитель­ных, впечатлений глубоких.

Человек в лета юности своей занимается приобретением сведений, нужных для возможного расширения круга дей­ствий его в вещественном мире, в который он вступает дей­ствователем. Сюда принадлежат: знание разных языков, изящных искусств, наук математических, исторических,— всех, — и самой философии. Когда ж он начинает скло­няться к старости, когда приближается то время, в которое должна отпасть шелуха, остается плод (шелухою называю тело, плодом — душу); когда он приготовляется вступить в неизмеримую область вечности, область Духа; тогда пред­метом его исследований делается уже не вещество перемен­чивое, обреченное концу и разрушению, но Дух пребывающий, бесконечный. Что до того: так или иначе звучит слово, когда все звуки должны престать! Что до того: та или другая мера, когда предстоит безмерное! Что до того: та или другая мелочная мысль, когда ум готовится оставить многомыслие, перейти в превысшее мыслей видение и молчание, произво­димое неограниченным Богом в существах ограниченных, творениях Его. Изучение Духа дает человеку характер по­стоянный, соответствующий вечности. Горизонт для него расширяется, взоры его досягают за пределы земли и време­ни, оттуда приносят твердость неземную. Примите мой ис­креннейший совет: займитесь глубоко чтением всех сочине­ний Св. Иоанна Златоустого; оне все есть на Французском языке; толкование на Евангелие Матфея, на послание к Римлянам, еще кое-что есть и на Русском. Доколе Судьба не вывела Вас опять на поприще отечественной службы займи­тесь на свободе определительным воспитанием Вашего духа. Рекомендую Вам того Церковного Писателя, который нео­быкновенною чистотою, ясностию, силою Христианского учения возносит читателя превыше земли; на высоте заоб­лачной витает этот духовный орел и оттуда показывает сво­ему питомцу землю. Думаю: величайшее приобретение для Государственного человека взглянуть на землю с этой высо­ты; не говорю уже, какое это приобретение для Христиани­на и человека, — наследника вечности. Вас Судьба посетила своими ударами; Она сказала: «кого люблю, — бью и наказую». Закалитесь под этими ударами в крепкую сталь, сде­лайтесь бесценным сокровищем для ближних, которые Вас окружают и будут окружать. Кто знает назначение челове­ка? — Оно написано в запечатленных книгах промысла. Цинцинаты оставляли меч для плуга, потом плуг оставляли для меча! ... Вам говорит это тот, кто всю жизнь провел в скорбях, кто сам весь в ранах, — и радуется им, и благода­рит за них Бога. Развевается знамя креста над письмом моим: всегда слово мое выходит под этим знаменем! Слово мое — и возвещение мира, и провозглашение войны — призывает к храбрости, победе, завоеванию мира таинствен­ное воинство Израильское: помышления и чувствования Христианина.

Несколько слов о Петре, человеке Вам преданном и Вами любимом: доставлено ему было место в Кременчуге, но он от него отказался по болезни и поехал в Одессу лечиться от ревматизма. Это было весною и в начале лета. После этого ничего о нем не знаю: сам был в волнах и крайне болен. А болезнь отнимает у человека и время, и способности, и деятельность.— Нахожу излишним просить Вас о сохране­нии меня в памяти Вашей: Вы доказали, что я имею приют и в памяти, и в сердце Вашем! Призываю на Вас и на семейство Ваше Божие благословение. С чувством глубоко­го уважения и искреннейшей преданности имею честь быть навсегда Вашего Превосходительства покорнейшим слугою и Богомольцем