Юлия Сысоева. Вспомнить всё 3 страница

Я помню, как он вскочил среди ночи, разбудил меня и стал быстро и взволнованно рассказывать, что видел, как сата­на ранит его в шею. За окном горел фонарь, и свет этого фонаря показался мне тогда каким-то зловещим. Через че­тыре года, в тот роковой день, первый выстрел был сделан именно в шею.

Это видение хорошо описал в своих воспоминани­ях диакон Георгий Максимов. С отцом Георгием, тогда еще просто Юрием, отец Даниил был очень близок, они были большими друзьями, хотя друг друга называли ис­ключительно на «вы» и по имени-отчеству. Меня это удив­ляло, потому что друзей отец Даниил всегда называл на «ты», а тут была такая особенность. Я однажды спроси­ла, почему он Юрия называет на «вы», а отец Даниил пожал плечами и сказал, что даже и не знает, так сложилось. Од­нажды Юрий зашел к нам, а у нас только родилась Доро­фея. Они стояли в коридоре, разговаривали о миссионер­стве, о богословии, и вдруг отец Даниил говорит: «Сейчас я тебе покажу чудо!» Прибежал в комнату, взял Дорофею, я вышла за ним и вижу: отец Даниил держит на руках но­ворожденную дочку и показывает ее Юрию, улыбается, хвастается. Его последняя поездка в Сербию была именно с Максимовым, который тогда еще не был диаконом. Они уехали в Белград 9 ноября, а вернулся он из этой поездки за неделю до кончины.

Отец Даниил очень любил служить, он служил не толь­ко в храме, но и дома, по разным поводам. Мы часто слу­жили дома водосвятный молебен, не раз служили молебны на даче. Через полгода после его рукоположения в священ­ники, после Пасхи мы поехали на дачу, и отец Даниил сразу освятил наш дом. Как-то засушливым летом 2002 года мы отдыхали на даче с нашей знакомой с Крутицкого подворья, а в семи километрах от дачи есть деревня под названием Гора Пневиц, где стоит полуразрушенный храм Рождества Богородицы. И отец Даниил предлагает нам поехать туда, отслужить молебен. На нем было то самое льняное облаче­ние, в котором он завещал себя погребать. Можно сказать, что оно у него было требное, он брал его во все поездки, потому что очень удобно сворачи­валось, почти не занимая места.

Это было красивое облачение, из тонкого льна, качественной выделки, несмотря на то, что очень простое. Мы взяли ве­дро с водой и втроем поехали служить, еще была с нами Устя. После молебна отец Даниил окропил весь храм и с ра­достью сказал, что в этом храме последние шестьдесят лет службы не было, а мы тут послужили. А еще мы поставили крест на месте разрушенного храма в Большом Михайлов­ском, как раз возле нашей дачи.

Он любил необычные службы: когда в 2002 году мы первый раз мы ездили в Израиль, то служили Троицкую вечерню прямо на улице, почти под открытым небом, в раз­рушенной крепости. Мы все стояли с пальмовыми ветвями на коленопреклоненных молитвах, а мимо шли туристы и смотрели на нас с изумлением.

Удивительно вспоминать, что в те времена отец Даниил еще мог отдыхать, но уже после 2006 года, когда появился храм Апостола фомы, позволить себе такую ро­скошь он уже не мог. Как-то на мой вопрос, почему он прак­тически не отдыхает, почему у него нет выходных дней, он ответил: «Я боюсь не успеть, мне надо больше успеть, я знаю, что меня убьют». Когда ему исполнилось лет трид­цать, он говорил, что проживет тридцать три года, я тогда усомнилась: «Откуда такая точность, такие знания?» Ког­да ему исполнилось тридцать три года, у нас родилась тре­тья дочь, может быть, поэтому Господь продлил его жизнь еще на два года, а может быть, и по иной причине. Это тай­на, о которой я, наверное, узнаю уже в жизни будущей.

Однажды он, как будто в шутку, сказал, что знает, от чего умрет. Я спросила: «От чего же?» И он, со свой­ственной ему иронией и юродством, сказал буквально следующее: «От отравления свинцом». И немного помол­чав, добавил: «Девять грамм свинца, и все».

А пули-то были калибра 9 мм. Какая точность оказа­лась, и он знал, это было ему открыто. Ему многое было открыто, он просто не все рассказывал.

Он служил последние три года настолько плотно, что даже в отпуске практически не был. И выходных он себе не брал, хотя уже три года был настоятелем и мог рас­поряжаться своим временем. В новопостроенном храме он почти сразу ввел ежедневную Литургию, сам служил четыре Литургии в неделю, а на три приглашал других священников. Я его постоянно просила снизить нагрузки, но он либо отшучивался, либо говорил, что ему надо боль­ше успеть. И нагрузки он только повышал, в результате чего в последний год у него не осталось ни одного свобод­ного вечера, и приходил он домой не раньше десяти часов. Если приходил раньше — это было уже событием в нашей семье. Единственное, когда он мог позволить себе немного отдохнуть, — если утром не служил, тогда, как правило, до обеда был дома, при этом он либо что-то писал, либо

читал. Он постоянно что-то писал, и ныне мы пожинаем плоды его трудов: это книги, и та польза, которую они приносят людям.

У отца Даниила с детства был дар любви к Богу, это и предопределило всю его дальнейшую жизнь. По сви­детельствам его родителей, из его собственных расска­зов о детстве я знаю, что любимыми играми у него были не войнушки и казаки-разбойники, а игра «в службу». Он с детства хотел стать священником, а на вопросы взрослых, кем он собирается стать, отвечал, что Патриархом. Этот от­вет можно списать на детскую наивность, но он очень хоро­шо отражает характер отца Даниила и его стремления. Он всегда был максималистом, но максималистом в хорошем смысле этого слова, он не мог ставить низких и средних планок для достижения целей. Если он мечтал о Царствии Небесном, то он мечтал попасть в самые его высшие сферы, а не просто спастись и быть в «раюшке, да с краюшку». Все его проповеди, все его служение свидетельствует именно об этом. Он жаждал приводить людей к Богу и делал это, не жалея никаких сил. Стоит сказать, что у него было очень слабое здоровье, он всю свою жизнь страдал в буквальном смысле этого слова. С подросткового возраста его мучили сильнейшие головные боли, последние годы у него болело сердце, началась гипертония, плюс ко всему за десять лет до своей кончины он заболел клещевым энцефалитом.

Это случилось в июне 1999 года, мы на машине пое­хали в Псково-Печерский монастырь к старцу Адриану, с нами еще ездила наша близкая знакомая Лиля Иванова. Батюшка принял нас очень тепло. Сказал буквально не­сколько слов, смысл которых стал приоткрываться только сейчас, одарил нас просфорами и просил прийти к нему на следующий день к десяти утра. А мы не послушались, отцу Даниилу надо было успеть на субботнюю всенощную. Он боялся пропустить службу без разрешения настояте­ля (тогда он служил диаконом на Болгарском подворье), и мы сказали, что не придем, потому что нам надо уезжать. Я помню, как батюшка Адриан опечалился и тяжело вздох­нул. В этот день, когда мы не послушались старца и так спешили в Москву, мы попали в аварию и сильно разбили машину, а когда все же добрались до Москвы (на всенощ­ную отец Даниил, конечно, не попал), то дома обнаружи­ли, что ему в грудь, в область сердца, впился клещ. Через двадцать один день он тяжело заболел энцефалитом, кото­рый окончательно подорвал его и без того слабое здоровье. Казалось бы, любой нормальный человек в такой ситуации должен был как-то себя щадить, лечиться, но отец Даниил не выходил на службу, только если не мог встать с постели совсем. Но тогда он прочитывал службу, даже лежа. Я упре­кала его, что он идет служить Литургию с высоким дав­лением, просила его остаться дома, отлежаться, на что он только отмахивался. Был еще более курьезный случай, ког­да он служил со сломанной ногой...

Кстати, знаменательно то, что он сломал ногу ров­но в день своей смерти, за два года. Я специально пишу «в день своей смерти». Как-то мы обсуждали с ним тему смерти и пришли к мысли, что каждый человек, кроме дня рождения, имеет день своей смерти, который скрыт от нас до времени. Но мы его переживаем каждый год. В такой-то день человек живет, делает свои дела и не зна­ет, что проживает будущий день своей смерти. И ночь его смерти за два года до кончины была наполнена ужасом страданий. Он метался по кровати, вставал, ходил, молил­ся, даже, скорее, стенал, а потом пришел ко мне, прижался и попросил, чтобы я его гладила, как маленького, и толь­ко тогда успокоился. Вот как это было. Я никому никогда не рассказывала об этом, и никто, кроме нас с ним, не знает о его страданиях той ночью, 20 ноября 2007 года.

А 2002 год был просто наполнен поездками и путе­шествиями. Тем же летом мы поехали на машине на север страны в Вологодскую область: Кириллов, Ферапонтов, Во­логду, возвращались через Рыбинск и Пошехонск. Однажды отец Даниил решил съездить в Угличский район, который граничит с Тверской областью и начинается недалеко от на­шей дачи. Он рассказал мне, что в детстве бывал там с ро­дителями, которые, будучи художниками, летом подновля­ли росписи в деревенском храме. Мы нашли эту деревню, и отец Даниил долго вспоминал этот эпизод из своего дет­ства. А однажды я снова оказалась в Угличском районе, куда поехала по делам фонда помощи священническим семьям, который был создан после смерти батюшки. Там, в деревне Горки, живет семья многодетного священника Сергия Ма- евского, которому мы помогали. Каково же было мое удив­ление, когда я увидела тот самый храм! Словно сам отец Да­ниил снова привел меня туда.

В ноябре 2002 года мы первый раз были на Синае. Там, на горе, когда восходило солнце, отец Даниил пел «Слава в вышних Богу», хотя он, со своим нездоровым сердцем и одышкой, еле поднялся. Мы тогда постоянно останавливались, а он сидел и тяжело дышал, закрыв гла­за. А я не понимала, почему ему так плохо, мне, наоборот, было легко, я была готова идти и идти, а он, бедный, про­сто валился с ног. Второй раз мы были на Синае в апре­ле 2004 года, и второй раз восходить отец Даниил уже не решился. А в монастыре Святой Екатерины мы были за эту поездку два раза. Уже почти перед самым отъездом в Москву совершенно внезапно отец Даниил решает ехать к св. Екатерине, и это притом что мы были там буквально три дня назад. Я удивлена, зачем опять ехать, путь неблиз­кий, несколько часов в одну сторону. Но если отец Даниил задумал, то не отступится от своего замысла. С нами были еще две девушки, с которыми мы познакомились в этой по­ездке, одну из них звали Екатерина, и отец Даниил гово­рил, что ей надо обязательно побывать у своей святой. Он договаривается с каким-то египтянином, что тот повезет нас на своей машине, причем машина — с кондиционером. Когда мне отец Даниил сказал, что будет кондиционер, я сильно засомневалась, потому что в Египте в принципе нет таких машин, кроме туристических автобусов, но и те, если с кондиционерами, то на лысой резине. Приезжает этот египтянин на абсолютной «развалюхе», и не один, а еще с каким-то египтянином. А нас и так много: отец Да­ниил, я, Устина, наша старшая дочь, и две девушки. Мы говорим, что все в машину не поместимся, и египтяне за­являют: пусть едут только женщины, а этот, второй, будет

у нас гидом. Мы были просто возмущены, отец Даниил выгнал наглого «гида», и мы поехали. Когда же мы спро­сили водителя, где кондиционер, он показал на форточку, что и следовало ожидать. Но самое «интересное» было впе­реди. уже через несколько километров, когда мы выехали на трассу из Шарм-эль-Шейха, я почувствовала, что с ма­шиной что-то не то. Сказала об этом отцу Даниилу, он мне не поверил. Я его уверяю, что, скорее всего, мы не доедем, он по-прежнему не верит. Наконец, когда машина начала глохнуть, у него тоже появились сомнения в том, что мы доберемся до монастыря.

Египтянин вы­ходил, заливал в радиатор воду из пла­стиковой бутылки, а мы стояли и ждали, пока машина заведется. Таким образом, мы ехали часа четыре или пять, пока не добрались до монастыря. Но, видимо, святая Екатерина ждала отца Даниила: мы приехали как раз к выносу мощей, а их выносят два раза в сутки, в двенадцать часов и в че­тыре часа (если мне память не изменяет). Мы приехали к четырем. Приложились, помолились, получили колечки и тронулись в обратный путь. Но доехать до города нам

было не суждено. На полдороге машина окончательно встала и «приказала долго жить». Египтянин дал нам по­нять, что мы приехали, он будет сидеть и ждать эвакуатор, а мы можем продолжить свое путешествие пешком. И тут мы поняли тяжесть ситуации, потому что остаться в пу­стыне на трассе крайне опасно. Темнеет в Египте очень быстро, солнце заходит почти мгновенно, и наступает пол­ная темнота, а тут — три женщины, ребенок и батюшка. Стали, надеясь на помощь святой Екатерины, которая нас только что так милостиво приняла, ловить попутку. Но все туристические автобусы проносились мимо, подчас даже увеличивая скорость. Солнце стремительно садилось. Мы стоим, никто не останавливается. Проезжают местные грузовики, в кузове которых сидят толпы египтян и сме­ются над нами, пролетают комфортабельные автобусы, и никто даже не притормаживает. Мы бестолково топчем­ся у обочины, солнце почти село, и до наступления полной темноты остается минут десять-пятнадцать. Наши шансы поймать попутку стремительно приближались к нулю. Тут мы видим еще один автобус, отец Даниил замахал руками, но я поняла, что и этот не остановится. Тогда я вышла на середину дороги и расставила руки. Помню, что отец Даниил мне испуганно кричал: «Юля, уйди с до­роги! Он не останавливается!» Но я решила, что с места не сдвинусь, и автобус остановился. Нас довезли прямо до отеля, почти не взяв денег.

Однажды мы отдыхали летом у нас на Кубани и поехали с отцом Даниилом, моими сестрами и братом кататься на велосипедах. В так называемом Казен­ном лесу, где, предположительно, находится древнее горо­дище, попали в страшный ливень. Дорогу развезло, и мы, промокшие до нитки, тащим велосипеды в руках, ползем по скользкой дороге, все в грязи. Я разбирала наши старые фотографии, и нашла фото, на обороте которого рукой отца Даниила написано: «Мы после ливня в Казенном лесу. 1997. Спасибо Юле!!!» Я помещаю эту фотографию здесь, пусть

это и был не самый значительный эпи­зод из нашей жизни. Может быть, пото­му, что на ней написано «Спасибо Юле!!!» или потому, что я опять увидела его улыб­ку. На переднем плане в насквозь промок­шей футболке радостно улыбающийся отец Даниил. Он всегда такой был, всегда улыбался и всегда радовался.

Он был человеком очень радостным, особенно на лю­дях, и все его таким вспоминают. Я-то его разным знала. Он иногда жаловался, скорбел, раздражался, когда что-то не по­лучалось, но, даже если ему было очень плохо, он всегда на­ходил силы смеяться и шутить. Даже замечание человеку он зачастую делал в шутливой форме, какой-нибудь конфуз об­ращал в смех. И людям было не обидно. Например, многие часто употребляют слово «обожаю». И отец Даниил всегда спрашивал: «Какому божеству вы это посвящаете?» Вначале человек даже не понимал вопроса, с недоумением смотрел на отца Даниила, а он объяснял, что слово «обожаю» проис­ходит от слов «обожение», «обожествление», поэтому гово­рить «обожаю» христианину нельзя.

Одно время отец Даниил читал мне Льюиса перед сном, он очень любил этого автора. У меня до сих пор осталось потрясающее впечатление от этих чтений: я иногда даже за­сыпала, как маленькая, под звук его голоса, и мне начинало сниться то, что он мне прочитал.

Он с детства читал запоем. Интересно было то, что он обладал достаточно редким природным даром скорочте­ния, книги буквально проглатывал, тысячу страниц мог прочитать за два дня, а то и за день, если читал непрерывно. Но это не было пресловутым чтением по диагонали. Я его спрашивала, как он это делает, он мне объяснял, но я так и не поняла, потому что, чтобы это понять, — с этим само­му надо родиться. Для меня это непостижимо, я прочиты­ваю и проговариваю в уме каждое слово, т. е. проговариваю текст внутри себя, иначе я не восприму то, что написано. А отец Даниил усваивал текст просто как информацию, и он удивлялся, как можно его проговаривать. И посколь­ку я читаю как среднестатистический человек, то не могу позволить себе роскошь читать все подряд, а отец Даниил читал все. Например, я не понимала, зачем он читает ок­культного автора Лукьяненко. «Чтобы знать», — говорил он. Ему, как священнику, надо это знать. Он читал и «Гар­ри Поттера», и другие произведения такого плана, более того, он читал массу детективов Донцовой или Устиновой, т. е. те книги, которые я считала абсолютно примитивны­ми. Я его опять спрашивала: «А это ты зачем читаешь?» — «Чтобы выключить мозги». То есть отсутствие мыслей в книге давало ему возможность отдыхать.

В туалете на полу у нас всегда лежала стопочка по­добных книжек, и в ванной он тоже что-нибудь читал. Он очень сильно уставал, поэтому, приходя домой, всегда на­полнял ванну, чтобы расслабиться, и ложился туда с книж­кой. В его выходные, когда он не служил, я даже приноси­ла ему в ванну завтрак, он там кушал кашку и читал. Он читал даже на ходу, бывало, идешь по нашему двору, смо­тришь — вдалеке появилась фигура в рясе и с открытой книгой в руках. Даже Лилия Иванова, наша давняя прия­тельница, с которой мы жили практически в одном дворе, вспоминала о том, как видела из своего окна отца Даниила, который шел по двору и читал на ходу книгу.

Книги у нас плодились с космической скоростью. Отец Даниил покупал и покупал все новые книги, подчас приходил домой с полными пакетами новых книг. Я даже роптала, лучше бы продукты принес или спросил, что де­тям надо, а он все книги приносит. Удивительно было и то, что он многое перечитывал по нескольку раз — и этого я тоже совершенно не понимала. Я перечитывала литера­туру только в крайнем случае, если я читала что-то давно и забыла содержание, но помнила, что книга мне понрави­лась. На мой вопрос, зачем он читает одно и то же по не­скольку раз, он отвечал, что ему нравится сам процесс чте­ния. На наших детях природа в этом отношении отдыхает, ни старшая, ни средняя читать не любят.

За пятнадцать лет нашей совместной жизни у нас на­копилось невероятное количество книг. В квартире они уже не помещались, они заняли почти все наше жилое простран­ство и готовы были вытеснить и хозяев, падая им на голову и валясь под ноги. Сколько я ни покупала новых книжных шкафов, книги все равно не помещались, а лишь только при­бавлялись. Я сделала ремонт в квартире, который позволил полностью избавиться от платяных шкафов (нам сооруди­ли кладовочку-гардеробную). На освободившееся место гордо встали «икеевские» книжные стеллажи, но квартира была не резиновой, и места для книг все равно не хватало. Одноразовую литературу — детективы и т. п. — я вывозила на дачу, но все появлялось вновь. Например, книга Даш­ковой или Донцовой покупалась отцом Даниилом сначала в мягкой обложке, я отвозила ее на дачу, а потом она появ­лялась снова, уже в твердом переплете. Наша спальня была уставлена книжными шкафами, и там еле помещались кро­вать и письменный стол, над которым тоже высились книж­ные полки. А большая комната, которая считалась гостиной и кабинетом, потому что там был письменный стол отца Даниила, тоже была вся заставлена книгами. Он говорил, что обилие книг в квартире создает уют, и книги «пытались ворваться» в детскую и на кухню, но туда я их не пустила. После ухода отца Даниила я решила, что его библиотека бу­дет располагаться на даче, там много места для книг.

В нашем дворе было несколько мужчин, страдав­ших алкоголизмом. Они отца Даниила очень почитали, потому что он всегда здоровался с ними за руку и всегда интересовался их делами, их состоянием. Они чувство­вали, что он к ним относится как к нормальным людям, а не как к пьянчужкам. А многие ими брезговали. Был у нас такой Виктор, бывший военный хирург, все время сидел на лавочке пьяненький. И как видел отца Даниила, на весь двор возглашал: «О! Даниил! Как дела?» И отец Даниил пожимал ему руку и о чем-нибудь спрашивал, и еще ненавязчиво говорил, что надо на исповедь, надо причаститься.

Отец Даниил был заядлым грибником. Несколько раз за лето и осень мы с ним старались выезжать за грибами, и у нас были свои заветные грибные места, которые мы каж­дый год «прочесывали» вдоль и поперек. Ел грибы он в любом виде, особенно любил маринованные, которые я закручивала сама. Приятно было зи­мой, особенно в пост, открыть баночку и вспомнить, где мы с ним ходили и сколько белых тогда нашли. Правда, из-за плохого зрения грибов он находил немного, у меня всегда в корзинке было больше, чем у него. Зрение у него с детства было очень плохое, без очков он не мог прожить и минуты, у него сразу начинала болеть и кружиться го­лова, да и не видел он почти ничего. Он когда просыпался, то свои очки искал на ощупь, а когда найти не мог, просил помочь меня, без них он был совершенно беспомощен. Он всегда говорил: «Когда я воскресну, я буду без очков».

Некоторые считают, что отец Даниил был непри­хотлив в еде, может быть, на людях или при маме он и был таким, но дома он был достаточно капризен, почти как ре­бенок. Он во многом мне напоминал большого ребенка — «не хочу, не буду, терпеть не могу». Например, он «терпеть не мог» винегрет, который я любила, но не готовила его даже во время поста, потому что батюшка его бы есть не стал. Он никогда ни в каком виде не ел курицу, и если я готовила курицу, то батюшке надо было делать мясное отдельно. Он с детства не ел гречку, потому что мама в детстве его греч­кой перекормила, как он сам объяснял. И он ненавидел сло­во «борщ». Вначале я ему поверила, что он не любит борщ, но оказалось, что у нас разные представления об этом блюде. То, что готовят в Москве, называется совсем не борщ, а суп- свекольник. Я же, как человек, родившийся и почти вы­росший на Кубани, знаю, что такое настоящий кубанский борщ, и умею его готовить. Но отец Даниил категорически заявлял, что борщ он есть не будет. Наконец я сообразила, что именно он имеет в виду. Стала варить кубанский борщ и говорить ему, что я сварила щи с томатом. Отец Даниил с удовольствием, за обе щеки наворачивал эти «щи», хвалил их и просил добавки. Когда в храме уже была трапезная, я решила научить наших женщин варить борщ. Я устроила мастер-класс, наварили мы кастрюлю борща. И я всех пред­упредила, чтобы говорили, что это «щи» и ни в коем слу­чае не произносили слово «борщ». Но одна из них решила, что врать нехорошо, и когда батюшка пришел обедать,

сказала, что матушка сварила борщ. И отец Даниил сразу отказался его есть. Он был упрям и принципиален во всем. Интересно, что, когда он приезжал в гости к маме, он так не капризничал, как дома или у себя в храме. Похожая исто­рия была и с солянкой. Когда я сказала, что хочу сварить солянку, отец Даниил категорически заявил, что солянку он есть не будет. Но скоро я поняла, что он путает солянку с рассольником, который он не любил за сочетание перловой крупы и соленых огурцов. Как-то я все-таки сварила солян­ку, решив, что не будет есть — и не надо, сама съем, надоели капризы. И когда он попробовал мою солянку, то спросил меня, почему я ни разу не варила такой вкуснейший суп. Я ему отвечаю: «Ты сам не велел, сколько раз я тебе гово­рила, что сварю солянку, а ты мне говорил — не смей ва­рить эту гадость». Вот именно так и говорил. Потом, когда он уже был настоятелем, попросил меня сварить солянку на престольный праздник. Я сварила две огромные кастрю­ли и, обмотав полотенцами и скотчем, отвезла их в храм. Он очень любил пельмени, долму, фаршированный перец, котлеты, отбивные и холодец, все это я готовила специ­ально для него. Мясо он любил гораздо больше, чем рыбу. Рыбу ел только в посты и говорил, что дома в скоромные дни всегда должно быть мясное блюдо. И я старалась, мне было радостно готовить ему что-то вкусное. Отец Даниил очень строго относился к постам, особенно к своему лично­му посту. Еще в семинарии он постился строго, в первую неделю Великого поста и в Страстную почти ничего не ел, пил только сладкий чай, и при этом говорил, что пьет чай по немощи, потому что если и чай пить не будет, то упа­дет в обморок. Посты он старался никогда не нарушать, даже в путешествиях. Но и фарисейство пресекал. Бывало, в трапезной храма можно было услышать примерно следу­ющий разговор: «Батюшка, а ведь это печенье нельзя, оно скоромное. На что он отвечал: «А я туда ничего не клал», или: «Да, из него яйца торчат и молоко сочится». Он не при­ветствовал «копание» в этикетках, выискивание скором­ных или постных ингредиентов. Он не понимал, что такое постный майонез или постная сметана. Покупать постную сметану или постный сыр считал лукавством и нежеланием соблюдать пост, одним словом, лицемерием. Когда человек не хочет отказаться от сметаны или сыра, то придумыва­ет так называемые постные заменители для успокоения совести: и сметану ем, и пост соблюдаю. К себе был строг, к другим более снисходителен, но если человек не хотел по­ститься по лености, никогда не приветствовал это, он всег­да разбирался в причинах послабления поста. Беременным и кормящим всегда послаблял пост, и говорил, что в пост не надо лакомиться, есть пирожные и прочее, а сладкий йогурт можно заменить на простой творог и это уже будет пост. А ребенок пусть лучше съест мясную котлету, но от­кажется от конфет и сладостей.

Он постоянно старался сохранять трезвенность в суж­дениях. Например, его спрашивали: «Можно ли купаться в Мертвом море?» Он отвечал: «Я купаюсь», и он действи­тельно купался в Мертвом море и говорил, что это все пред­рассудки, когда люди считают, что там купаться нельзя.

При помощи депутата Константина Затулина прави­тельство Москвы принимает решение о выделении земель­ного участка под строительство храма — недалеко от метро «Кантемировская». Когда мы об этом узнали, то немедленно поехали смотреть место. Участок оказался заросшим овра­гом близ речки Чертановки, а другая его граница проходи­ла прямо возле новостроек. Тогда там начинали возводить огромные жилые дома, кругом все было перерыто, стояли строительные бытовки, высились кучи выкопанной зем­ли. Отец Даниил сразу сказал, что если мы хотим постро­ить храм, то надо не просто молиться о постройке храма, а молиться именно на том месте, где собираемся строить. С этого момента мы стали служить регулярные молебны. Сначала просто повесили иконку на дереве, а потом, через некоторое время, поставили малюсенькую фанерную часо­венку, похожую, скорее, на будку городового, нежели на ча­совню. Эту часовню построил наш незаменимый Евгений Кудашов. На этом месте, в любую погоду, примерно раз в неделю собирались активисты общины и духовные чада отца Даниила, вместе с батюшкой служили молебны.

Однажды, когда уже был сдан один из тех больших домов и там появились жильцы, мы служили такой молебен. Кто-то из жильцов, увидев в окно горя­щие свечи и молящихся людей, вызвал милицию. Приехал патруль, стали про­верять документы, спрашивать, по какому праву мы здесь собрались, что делаем. Интересно было то, что жильцы приняли нас за сектантов, к тому же этот овраг имел очень дурную славу: там было сборище бомжей и наркоманов. Вот в таком месте приходилось служить первые молебны, в лю­бую погоду — в мороз, в метель, в жару, в дождь отец Дани­ил с прихожанами приезжал сюда служить.

Наступает осень 2006 года. Оказывается, что распоря­жение о выделении участка — это еще далеко не получение земли. Получить землю — дело очень сложное. Три года длится бумажная волокита, которой нет конца и края. Отец Даниил, со свойственным ему дерзновением, принимает ре­шение идти напролом и строить, во что бы то ни стало, безо

всяких на то разрешений. Это был очень смелый ход, но он сказал, что если мы так не сделаем, то храм не построим никогда или построим через энное количество лет, поэто­му надо срочно строить хотя бы временный храм. По всему было видно, что он очень торопится и больше ждать не на­мерен. Однажды он приезжает от владыки Арсения и сооб­щает мне, что владыка благословил служить на этом месте и что можно поставить две бытовки — как временный храм. Отец Даниил все ответственные шаги всегда предпри­нимал с благословения священноначалия и подчеркивал, что священник должен быть послушен своему епископу. И тут я поняла, что вот оно: началось...

К тому времени община уже занимается сбором средств на строительство. Отец Даниил находит простой дачный домик из бруса с маленьким эркером, как буд­то специально предназначенным для алтаря. Решили, что дачный домик — это лучший вариант, нежели про­сто бытовки. Одна строительная компания продала нам этот домик с большой скидкой, так что удалось уложить­ся в ту сумму, которая уже была собрана на храм. Домик оказался очень небольшой, первый этаж — метров двад­цать, и мансарда. Но мы тогда ликовали. Стоит сказать, что я совершенно не ожидала, что этот храм будет по­строен так быстро. В сентябре-октябре 2006 года возво­дят этот дачный домик, который стал храмом и в котором отцу Даниилу суждено было пострадать за проповедь Христа. В это же время отец Даниил уходит из Крутиц­кого подворья и из Оптинского подворья, бросая все силы на новый храм. Прихожане обоих подворий провожают его со скорбью, часть из них идет за отцом Даниилом на новый приход, который еще и приходом назвать пока сложно. Крутицкие четверговые беседы он решает пере­носить в новый храм, но я не могла согласиться с таким решением, так как на эти беседы всегда приходило очень много людей, а в малюсеньком помещении будет невоз­можно рассадить и треть из них. Даже на Крутицах всег­да не хватало мест, и многие просто стояли вдоль стен, поэтому я не представляла, как можно проводить занятия в новом храме, который был в два раза меньше. Я гово­рила отцу Даниилу, что люди начнут отсеиваться, но он категорически заявил, что все беседы должны проходить в новом храме, и только в новом храме. Я тогда еще пред­лагала ему найти какой-нибудь зал рядом с храмом, но он не согласился. И действительно, на первых беседах людей сажать было негде, сидели даже в мансарде на втором эта­же, а был уже ноябрь, на улице холодно.