Елена Листратова, воспитанница иконописной школы при МДА, вдова священника Евгения Листратова, друг семьи
Прошло уже много лет, как закончилась учеба в стенах Лавры и все мы разъехались, но я мысленно возвращаюсь в те времена, и знаю, что это были самые лучшие годы, о которых сохранились самые светлые воспоминания. Кто-то скажет, что это просто юность, но недавно один человек мне сказал: «Я бы расплакался, если бы декан моего университета, где я учился, по прошествии многих лет вспомнил меня хотя бы в лицо». А отец Лука, инспектор нашей школы, помнит всех нас поименно, мало того, когда я приезжаю в Лавру, он узнает моих детей, и такое отношение — к каждому выпускнику, потому что он молится о нас. И становится понятно, что тонкая, но непрерываемая нить связывает каждого, кто прошел через годы учебы в духовных школах Троице-Сергиевой Лавры.
Конечно же, само поступление в иконописную школу, и все годы учебы — настоящий переворот в моей жизни. Лавра — это особое пространство, отличающееся даже от самого города, в котором она находится. Там в воздухе присутствует некая вибрация, наполненная ощущением покоя, красоты, любви. Когда я попала сюда, у меня появилось острое желание каяться за все прошедшие годы, за возрастание и учение методом проб и ошибок. Встреча со светлыми людьми в Лавре — неотъемлемая часть монастырской жизни, там появляется возможность ежедневного общения со своим духовником, и неслучайно многие ребята-семинаристы в первые же годы учебы задумываются о монашеской жизни. Мой будущий муж на первом курсе просил свою маму приобрести ему кирзовые сапоги, рубаху и широкий ремень (наверно, так он представлял себе монаха). Понимая, что это всего лишь внешнее, уже тогда он отметил для себя, что есть семинаристы, которые очень строго относятся к своей духовной жизни, тихо и незаметно, без всякого позерства: были такие, кто ходил на братский молебен в пять утра. Но именно так, потихоньку, они и учились друг у друга стремлению и горению, хотя это было очень нелегко. Большие нагрузки по учебе, строжайший распорядок дня и дисциплина, проживали ребята почти в казарменных условиях. Но, конечно же, попадая в столь духовную среду, практически все сильно менялись, стараясь воздержаться от всего суетного и пустого, а как это было тяжело, знают все, кто прошел эту школу.
Среди семинаристов сразу выделились особенные ребята. Все приехали туда с неодинаковым «багажом»; в классе моего мужа Евгения Листратова учились ребята разного возраста, кто-то попал в Лавру сразу после школы, кто-то после армии. Был даже студент с высшим медицинским образованием, который рассказывал, что видел, как женщине прерывают беременность, и сильно скорбел об этом. Больше такого терпеть он не мог, пришлось оставить работу по профессии, а много позже духовник благословил его на поступление в семинарию. Был там и парень, который служил в Афганистане, кто-то был из потомственной священнической семьи, со сложившимися традициями и устоями, но чаще — это были ребята из простых семей.
Молодой девушкой я приехала в Лавру, чтобы просто научиться писать иконы, но этому нельзя научиться без молитвы и колоссального труда с соблюдением всех постов и служб. У будущих иконописцев учеба и работа в мастерских — с утра до вечера, с перерывом только на обед, строго с утренними и вечерними правилами. В единственный выходной в воскресенье — Литургия. Очень редко позволяли себе расслабиться, да и то только с разрешения инспектора. А чаще в свободное время с кем-нибудь из учителей ездили в музеи или в монастыри, где сохранились памятники древнего зодчества.
Семинаристы в основном «расслаблялись» на лекциях, например, когда их читал отец Артемий Владимиров. Читал он с душой, так что порой зал содрогался от дружного смеха, а порой вдумчиво затихал, вслушивался в каждое слово. Отец Артемий понимал сложную семинарскую жизнь, знал, что студенты нуждаются в разрядке и отдыхе.
Не помню, как мы познакомились с Евгением (многие считают, что это Преподобный Сергий помогает, устраивает такие встречи). Как-то ноябрьским вечером падал пушистый снежок, во дворе Лавры меня окликнули, я оглянулась и увидела высокого семинариста, которого я видела до этого, даже выделила из всех остальных. И у Преподобного Сергия уже тогда спрашивала, не мой ли он будущий муж. Евгений тоже заметил меня и придумал, как со мной познакомиться. «Ты учишься в иконописной школе, у меня друг венчается, напиши ему, пожалуйста, венчальную пару», — попросил он. Потом, вспоминая тот вечер, мы всегда смеялись над этой изобретательностью. Он очень робко ухаживал, а когда я пригласила его в мастерскую попить чаю, для смелости он пришел со своими друзьями. Первоначальная скованность вскоре прошла, все начали потихоньку общаться и даже шутить. А один семинарист, худенький, в очках, переходил от одной иконы к другой, брал в руки наши альбомы, по которым мы рисовали, и очень живо интересовался, как мы это копируем, в чем здесь смысл, чем различаются школы иконописи и так далее. Это был будущий отец Даниил Сысоев. Скоро он все наше чаепитие настроил на богословские беседы, и это было так прекрасно и возвышенно! Конечно же, за годы учебы мы как губка впитали в себя столько информации, совершенно отличной от той, что преподавали нам в государственных школах, и было горячее желание все обсуждать, во всем находить высокий духовный смысл.
Мы с Евгением поженились и переехали на съемную квартиру, так как семейным уже не положено жить в стенах Лавры. Иногда вечером, набившись в тесной кухоньке, мы устраивали с друзьями вечера просмотров неформальных фильмов со сложными драматическими сюжетами, которые не выходят на экраны для массового зрителя. Мне и до сих пор иногда требуется это глубокое душевное сопереживание, необходимо войти в жизнь искусственно созданных людей, почувствовать иное, пусть и навязанное, мнение и мировосприятие. Уже тогда мне показалось, что Даниил не нуждался ни в чем подобном, он уже разграничивал духовное и душевное. Это было очень заметно со стороны: внешне простой и даже чудаковатый парень, иногда отстраненный, не всегда мне понятный, он сильно отличался от остальных ребят. Ему важно было живое дружеское общение, он сразу становился душой компании, мог увлечь беседой, потому что был очень эрудированным и начитанным. Тогда мне Женя сказал, что Даниил из интеллигентной духовной московской семьи, а родители его — тоже художники-иконописцы, причем, по-моему, уже в то время родного отца Даниила благословили на священство. Ребята рассказывали, что у них дома много духовной литературы, есть и большая коллекция удивительных альбомов по иконописи, христианскому зодчеству, мировой культуре, каких в то время не было даже у нас, в иконописной школе. У меня всегда был большой интерес к таким необыкновенным людям, выделяющимся из толпы, неординарно мыслящим и не боящимся высказаться. Думаю, что Даниил был как раз из тех людей, кому совершенно безразлично, что кушать, что надеть, не это было для него главное. Однажды постом Даниил со своей будущей женой Юлией пришел к нам в гости и принес к столу вафельный тортик. Мы ему говорим: «Это ведь скоромный торт, там наверняка есть масло или молоко», на что он очень серьезно отреагировал: не в таких мелочах смысл нашего спасения и не к лицу нам фарисейство. Между прочим, Женя рассказал, что Даниил очень часто причащается, почти за каждым Богослужением, считая, что важно не просто присутствовать на Литургии.
Чем мы могли в то время угощать своих гостей? Чай да хлеб из семинарской же столовой с повидлом, у нас просто не было денег, такие вынужденные бессребреники. Конечно же, приходилось искать себе подработку, втайне от начальства. Я, например, расписала серию деревянных яиц с видами монастырей и сдала их в художественную лавку (выставлять на продажу иконы без благословления было категорически запрещено — пока не научимся писать святые лики). Кстати, первое такое яйцо, подаренное на Пасху отцу Луке, положило начало коллекции расписных и вышитых пасхальных яиц, подаренных дорогому батюшке от выпускников-иконописцев. Конечно же, многие семинаристы были изобретательны, некоторые умельцы тогда пробовали вырезать из дерева фигурку Преподобного Сергия, многие учились плести четки. Одноклассник моего будущего мужа (кажется, в прошлом резчик по дереву) вырезал из дерева постовые священнические кресты, лампадки, подсвечники для домашнего пользования.
А Даниил писал сочинения на заказ, и особенной популярностью его труды пользовались у батюшек-заочников, которые приезжали в семинарию на сессии. Как не понять батюшек с их занятостью, приходскими проблемами, службами, требами — и чаще всего с многочисленным семейством! А Даниилу, думаю, уже тогда было важно высказаться, в нем уже накопились достаточные знания для самовыражения, проповеди, и, может быть, для его будущего миссионерского служения. Как-то, из любопытства, я попробовала помочь мужу написать сочинение на богословскую тему. Разложила перед собой толстенные тома с трудами святых отцов, и дальше — ступор. Спрашиваю Даниила: «Как же это у тебя получается — писать в таком количестве на разные богословские темы? Это ведь сложно — перефразировать, но при этом сохранять глубину первоисточника?» Он задумался и очень просто ответил: «Не надо ничего придумывать от себя, не надо изобретать. Нужно только почувствовать мысли и высказывания святых отцов, пропустить их через свое понимание и уложить на лист по темам и в нужной последовательности». Я поняла это как художник: надо вышить тканое полотно из разных цветных кусочков материи, уложив их в гармоничную композицию.
Если удавался случайный заработок, на что мог потратить деньги семинарист? Как-то мой муж, довольный, показывает мне купленную в иконной лавке Дароносицу (совсем не дешевую) и кисточку для помазания елеем. Я говорю: «Я же в положении, мне витамины нужны, а ты столько денег потратил!» А он мне в ответ: «А как я буду служить на новом приходе? Мы приедем туда, а у меня ничего священнического нет». Кстати, тема отъезда из Лавры была очень острой, я знала, что нам придется уехать по распределению, но нужна ли я буду там как иконописец? Этот вопрос мы часто обсуждали с друзьями, пробовали узнать что-либо про подмосковные приходы.
Отцу Евгению было всего 29 лет, когда он разбился в ДТП. И конечно, первыми отозвались на беду, желая мне хоть как-то помочь, его друзья-семинаристы. Самый близкий наш друг отец Алексей Лымарев регулярно к праздникам высылал нам с детьми небольшую помощь, низкий ему поклон. И конечно же, сразу откликнулись отец Даниил с матушкой. Они даже предложили нам пожить в их дачном домике — нам с детьми пришлось освободить приходской дом для вновь прибывшего священника. Нелегкое было время. Я осталась одна с малолетними детьми на руках и училась выживать сама, какое-то время я даже была «челноком», торговала одеждой на рынке, и такое было в моей жизни. Думаю, уже тогда у отца Даниила зародилась идея о необходимости создания фонда милосердия, фонда помощи вдовам священников, попавшим в тяжелую жизненную ситуацию. Он видел и понимал, как тяжело таким, как я, тем более если семья многодетная, то батюшка — один кормилец в семье.
Во время одной из последних наших встреч Даниил сказал, что не важно, где жить, спастись можно везде. А сам он хочет не строить храмы, а служить и проповедовать, нести людям живое слово, пусть это даже будет и в маленьком храме, а не в величественном соборе. Ведь когда священник занимается строительством, его силы расходуются на суетные дела. И так оно и есть: чтобы строить храм, священнику приходится становиться и архитектором, и прорабом, и, самое ужасное — просителем у власть имущих, порою забывая про нужды своей семьи. Кстати, в далеком оренбургском селе стоит отстроенный храм Преподобного Сергия Радонежского, заложенный моим мужем отцом Евгением Листратовым.
Как только отец Даниил узнал, что мы с детьми перебрались в Московскую область, сразу же пригласил встретиться, дал номера телефонов — свой и матушки Юлии. Этот разговор был 12 ноября 2009 года, а 19-го числа его убили, оборвали его земную жизнь, грубо и цинично. Эта земная наша встреча так и не состоялась.
Вечная память. Светлая память.
Отче Данииле, моли Бога о мне, грешной.